Текст книги "В краю Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

Пунга была путеводной звездой и для тех, кто рубил первую просеку, прокладывал первую лежневку, провел первую машину. А те, кто вырыл первую траншею, уложил первую трубу, разве они забудут ее?

Пунга останется вечной звездой для тех, кто построил газопровод, пройдя сто пятьдесят километров болот, девяносто километров скальных пород, преодолев двести двадцать таежных речек. Остальные из пятисот двадцати пяти километров – дикая тайга. Памятна Пунга строителям. Им пришлось ощутить всю трудность и все то большое счастье, которое выпадает на долю новаторов. Никто в мире на болоте и вечной мерзлоте еще не строил газопровод. А советские люди построили! И газ по трубе идет! Идет!

Что я знаю о Пунге?

Знаю имена первых буровиков, строителей. Я их записал в свою записную книжку тогда, когда в Пунге еще жили в землянках и палатках, рубили первые срубы, строили первые дома, бурили самые первые скважины.

«Геннадий Свечков, Анатолий Решетников. Строители», – записано в моей книжке. Помню, в срубе первого дома, который они клали, было всего еще несколько бревен. Когда я подошел, они присели отдохнуть, и я услышал оживленную беседу на тему: «Кто как поступал в институт и почему не попал».

С думой об учебе жили они в глухой тайге и возводили новую стройку.

Запомнились имена первых буровиков: Строгальщиков Леонид, Назаргалиев Мухтар, Петров Николай.

А Зою Абрамовну Беляеву все знали не только на Пунге и в Игриме. Медицинская сестра, заведующая здравпунктом, она и врач, и общественный деятель.

Что я знаю о Пунге?

Замечательные люди там живут! И трудятся на Пунге, как нигде, – тайга! И любят на Пунге, может быть, сильнее – тайга! Знакомые на Пунге становятся друзьями – тайга!

А теперь рядом с Пунгой вырос новый городок газодобытчиков – Светлый.

И Игрим стал другим.

В любое время года он принимает большие самолеты. А от здания аэропорта бежит бетонная дорожка, бежит до самого нового Игрима, где выросли дома добытчиков газа. Не был я в Игриме чуть больше года, а поселка не узнать. Кинотеатр, школа, комбинат бытового обслуживания, аптека, столовая. Помню, совсем недавно это было лишь запроектировано, об этом только говорили, столько разговоров было!

Газ Севера заработал. Рядом с молодым сосняком выросли двухэтажные жилые дома. Урчат машины. Это в бетонные плиты одеваются улицы. Не будет больше клубиться песок под колесами снующих машин, и вода под ногами чавкать не будет. Праздничным выглядит здание управления Игримгаза. Не только крыша у него шиферная. И стены здания обшиты шифером, будто разрисованы удивительным орнаментом. В железобетон одевается Игрим. Шиферным орнаментом окаймляется Игрим, крылатыми лодками окрылился Игрим, горючим газом славится Игрим!

* * *

«Долго ли ехал Мирсуснэхум, коротко ли ехал, однажды слышит сверху:

– Куда едешь, внучек?

– Землю посмотреть, силу свою попытать.

– Силу не пытай, я тебе работу дам.

– Какую работу?

– Птиц, зверей делать.

– Как же я смогу делать зверей?

– Э, сынок, все узнаешь!..

Поднял Мирсуснэхум с земли два круглых камешка, потер их друг о друга – появилась собачка с внимательными глазами и, виляя пушистым хвостом, побежала за ним. С белой березы сорвал три листочка, свернул их в трубочку, дунул – и появился маленький зверек, лесная мышь. Все вместе идут дальше.

Отломил от кедра веточку, обстругал ее наподобие зверька – прыгнул пушистый соболь. Тоже за ним пошел.

Увидел корягу с обсохшими ветвями, подтолкнул ее – и по лесу зашагал олень с ветвистыми рогами. Так, идя по дороге, делает все новых и новых зверей. Куда клонится голова – туда и идет. Куда Мирсуснэхум идет, туда и звери бегут.

Долго ли шли, коротко ли шли, Мирсуснэхум говорит своим зверям:

– Сейчас разойдемся! Ты, собака, иди ищи человека. А ты, мышь, ступай, может, где найдешь кучу сухой травы, там себе сделаешь гнездо… А ты на берег реки беги, – говорит он лисице. – Увидишь мышь – убивай! Будешь убийцей мышей… А ты, соболь, в лес скачи… А ты, олень, будешь возить людей на охоту…

Звери разбежались по тайге».

С тех пор много стало в лесах Югры соболей, белок, горностаев, выдр, росомах, лис, медведей…

Даже речной бобер есть в мансийской тайге. Он так же, как тысячу лет назад, острыми зубами валит столетние сосны, строит плотины, любуется озером, которое создал своим бобровым мастерством.

Говорят: по всей великой Азии бобер почти исчез. Каким чудом сохранился он в мансийской тайге?

Может, так наказал сам Мирсуснэхум? Настанет новый век. О Мирсуснэхуме уже никто не вспомнит. А разучится ли бобер быть мастером? Не замолкнет ли охотничья песня? А может, она по-новому зазвучит?

* * *

Два соболя, два зверя, как ни стараются обогнать друг друга, никак не обгонят. (Лыжи)

Засверкали над Сосьвой яркие, как спелая морошка, звезды – рыбаки знают: рабочий класс работает. Загорелись веселые огни в домах Игрима – колхозники знают: этот свет умеет зажигать рабочий класс.

– Я рабочий! – резко скажет сухощавый, среднего роста манси. – Правильное мое имя – электрик.

Его узкое, почти черное лицо в морщинках. И руки у него черные, маслянистые: Вася работает на электростанции, в газопромысловом управлении.

Хорошо работать на машинах. Семь часов отработал – домой. Вымылся, поел – пошел в кино или в школу. Хорошо слушать учителя, плохо – писать диктант. Руки понимают машину, ум не справляется с грамматикой: трудный русский язык!

Проверит учительница тетрадку, а там ошибок! Вся страница разрисована – столько нет, наверно, на снегу следов куропачьих.

Он знает следы. И капкан на горностая правильно ставит. Если кто ошибается, то горностай, а не Вася. Вот только в школе…

– А, хватит! – скажет он с обидой. – Посмотрю, как ошибаются другие – горностаи и куропатки.

И, огорченный неудачей, он становится на лыжи.

 
Лыжи, мои лыжи, несите меня,
По снегу белому несите меня!
Я сделал вас из шкур лосиных ног.
Как носили лося, вы несите меня…
 

И несут его лыжи по снежному простору. Молодые ели приветливо ему кивают и от радости роняют легкие снежинки.

«Спасибо, что вспомнил. Росли ведь в детстве вместе», – будто говорят деревья шепотом под ритмичный шорох лыж. Для хантов и манси деревья живые. Они, как и люди, думают, страдают, веселятся.

И лиственница старая к нему склонила голову, лиственница старая протянула руки: «А я тебе, внучек, приготовила подарок. Сними с моей руки глупую тетерю».

 
Лыжи, мои лыжи, несите меня.
Крылатая птица тоже ошибается.
Ой, какая трудная грамматика!
Спою-ка я лучше простую песню.
Лыжи, мои лыжи, несите меня!..
 

И он поет. О том, как мудрые книги не хотят оставить свой ум в его голове, а звучные слова запутывают след своих узорчатых букв.

Поет он и о счастье. Много дел у Васи. Работал когда-то он дизелистом. И в какое время работал! Тогда мало кто верил, что на Севере есть газ и нефть. И где работал! В Березове работал. На той самой буровой, которая дала первый газ Сибири. Вот какое счастье у Васи! Вот о чем поет он в песне. А какое счастье слушать тишину заснеженной Сосьвы!

Солнечный морозец целует зарумянившиеся щеки. Голубой ветерок поет в ушах. Шапка-ушанка машет мягкими крыльями. И Вася летит под гору в замерзшую в снежном блеске Сосьву.

Река оделась в песцовую шубу. Рыбам тепло. Под такой шубой разве замерзнешь? Не хватает им теперь только воздуха. Они в это время плывут к живунам – так называют на Севере незамерзающие ключи, бьющие со дна реки. К ним тянутся косяки рыб. В таких местах их можно ведрами черпать. Вася знает эти места, но не хочет использовать слабость природы. Рыба ведь не газ и не тягучая нефть. Долго ли ее вычерпать? Рыба живая. У нее, если отнимешь душу, убьешь жизнь, красоту убьешь.

Вася любит ловить рыб. Только не тогда, когда они слабые, еле-еле дышат и жизнь в них держится на волоске. Вася ловит рыб, когда они носятся по плесу, Как олени по снежному простору, когда сильными боками бьют журчащие струи, когда Сосьва стреляет звонкими всплесками. Знает манси, когда ловить рыб.

 
В седом тальнике седые куропатки
Чистыми лапками на седом снегу
Рисуют седые узоры.
Лыжи, мои лыжи, несите меня!..
 

И лыжи медленно, как усталые олени, несут его в гору. Над белым лбом берега шапкою седоватых волос седеют тальники. На глазастом снегу нет ни одного черного глаза горького дыма. Хорошо дышать! И куропаткам, и человеку. На снегу только седые узоры. Их рисуют чистые лапки белых красавиц. Они снежными комками движутся от куста к кусту, от сугроба к сугробу. Вася любит читать эти узоры. Он знает, сколько минут назад прикоснулись к этой белизне лапки, в какую сторону взмахнули крылья. И вслед взмаху белых крыльев летит сердце охотника.

Сердце охотника летит за птицей. Лыжи охотника бегут за зверем. Зверь живет в тайге.

Для манси и ханты тайга, как и река, кормилица.

Больше всего в ханты-мансийской тайге белок. Бывают годы, когда охотники приносят с охоты тысячи тысяч беличьих шкурок. А эти шкурки издавна ценятся, как и шкурки соболя и других пушных зверей.

Всегда высоко ценился и теперь ценится соболь. Это юркий хищный зверек. Меньше домашней кошки он. А мех его славится особой пышностью и красотой. Бывают соболи песчано-желтого цвета, черные и темно-коричневые.

Этот зверек с дорогим искристым мехом сыграл исключительную роль в истории Сибири. Ради собольего меха в древности не раз отправлялись люди в дальние походы, брались за копья, воевали. На Руси существовала «соболиная казна». И собольи шкурки при дипломатических сношениях с иностранными государствами нередко решали вопросы в благоприятную сторону. «Соболиная казна» в начале семнадцатого века оценивалась в шестьсот тысяч рублей и составляла около трети годового бюджета. О размерах ясака свидетельствует один из документов:

«В 1586 году московский государь наложил ясаку… на Обь Великую и на все городки обские 200 000 соболей, 100 000 лисиц черных и 500 000 белок…»

В прошлом веке соболь был на грани исчезновения. Его хищнически истребляли.

Советская власть не только спасла соболя от уничтожения, но и приняла конкретные меры для сохранения и приумножения соболиного племени. На участке тайги между реками Северная Сосьва и Конда, где оставалось всего несколько десятков соболей, в 1929 году был организован Кондо-Сосьвинский боброво-соболиный заповедник. В настоящее время в ханты-мансийской тайге опять стало много соболя.

Для охоты на соболя, белку, горностая и других пушных зверей созданы ПОХ – промысловые охотничьи хозяйства, а в колхозах и совхозах есть бригады охотников.

Но северяне теперь не только охотятся за дикими зверьками, но и сами их разводят. Созданы специальные совхозы, где выращивают черно-бурых лисиц, песцов, норок.

Звероводы и охотники округа ежегодно сдают пушнины на несколько миллионов рублей.

…Сердце охотника летит за птицей. Лыжи охотника бегут за зверем.

А вот горностай. Он попал в Васин капкан. В прошлое воскресенье поставил его у входа в норку. Половил горностай под снегом мышей, хотел выйти – и ошибся.

Вася ставил капкан по всем правилам охоты. Чтоб не пахло человеком, он не трогал капкан голыми руками. Чтоб не пахло железом, капкан покрыл чистым листом бумаги. Чтоб не пахло бумагой, посыпал снегом.

Вася знает правила. Не к лицу ему ошибаться! Вот горностай ошибся. А он не такой уж глупый. Его не каждый поймает. Пусть попробуют другие. Посмотрит Вася, как они его поймают!

Э-эй! А деревья уже стали ресницами солнца. Э-эй! А солнце уже уходит в снег! Э-эй! Скоро на электростанции смена Васи наступит. Хорошо на охоте, а людям свет нужен! Э-эй! Э-эй!

 
Лыжи, мои лыжи, несите меня,
В родной Игрим несите меня!
Сегодня ошибся горностай,
А ошибаться больно.
Зажгу я людям яркий свет —
Пусть они не ошибаются!
Лыжи, мои лыжи, несите меня!..
 

* * *

«Дошел Мирсуснэхум до места, где небо и земля вместе сходятся. Смотрит и глазам не верит: опять куда-то уходит небо, опять куда-то бежит земля. Неужели у земли нет края, а у неба – конца? Между небом и землей – огромная дыра. В нее вделан железный перевес[14]14
  Перевес – сеть для ловли уток, гусей. Ее вешают на просеке между деревьями.


[Закрыть], сверху донизу натянут. Зорким ястребиным взором дыру даже не заметишь. У перевеса какой-то молодчик сидит.

– Убью! Убью! – говорят его глаза, жаждущие добычи.

– Поймаю! Поймаю! – трясутся его руки, задушившие не одного зверя, не одну птицу. Видно, ждет гусей, лебедей, уток.

Мирсуснэхум восьмикрылого коня положил в карман. Из кармана вынул шкурку железного ястреба. Забрался в шкурку, полетел прямо на железный перевес. Ударился о стальные ячеи.

Молодчик опустил свою ловушку. Обрадовался, что поймал самого ястреба. Чуть не запутался Мирсуснэхум в стальных нитях, но успел их разорвать. Молодчик бросился за ним, чтоб схватить его. Мирсуснэхум залез в шкурку щуки и нырнул в озеро.

Плывет по озеру и удивляется мертвой тишине. Ни всплеска, ни рыбки… Куда они делись? Запахло железом. И он опять оказался в стальной сети.

И тут он понял, почему не стало рыбы: много теперь железа, и не все умеют им разумно пользоваться. Он решил побыстрей убраться с этого озера. Мало ли каких ловушек не напридумали люди в этот новый, непонятный Мирсуснэхуму век!

Вышел на берег, взад-вперед ходит, смотрит. Видит, домик стоит, рядом избушка на курьих ножках.

Пошел туда. В доме сидят старик со старухой.

– Э-эй! Мирсуснэхум, внучек! Крылатой ли птицей ты сюда принесен, рогатым ли зверем ты сюда доставлен? Садись, внучек. Будь гостем!

Вышла старуха на улицу, принесла живых уток и гусей. Ощипала их – и в котел. Когда сварилось пахучее утиное мясо, она положила его в две деревянные чаши. Одну подала Мирсуснэхуму со словами:

– Хорошенько ешь, внучек! Будь аккуратным, не ломай кости.

Поели, попили. Кости из двух чаш старуха сложила в одну, вынесла их на улицу. За домом озеро с древней еще живой водой. Высыпала она кости в озеро. А из воды вылетели живые утки, живые гуси.

– Хорошо! – молвил Мирсуснэхум. – Теперь я знаю: все в мире кружится! Все рождается, умирает и вновь рождается… Только не надо ломать кости! Законы природы соблюдать надо. Тогда вечно богатой будет наша земля!

И обратился Мирсуснэхум к судьям будущего:

 
– Богат наш край! Богат, но до поры…
Как море, лес.
В нем звери, точно рыбины.
Как небо, реки с плавными изгибами.
Там луны – нельмы, звезды – осетры.
Покуда мои рыбы все не вывелись,
Покуда мои звери все не выродились,
Прошу, судья, услышь мои слова.
Покуда не спалило воду зарево,
Напомни людям, что они – хозяева,
Не гости у богатого стола.
…А если запоешь ты в лад с поющими,
Разделишь равнодушье с равнодушными,
Потомки не простят тебе вовек».
 

У сказки разве есть конец? Нет у ней конца, как и у жизни. Только добрая ночь наступила, тихие звезды зажглись. Птицы и травы вместе с землей задремали. Засыпает и сказочник.

А проснется земля, забурлит, жизнь – и сказка проснется.

* * *

Нашу землю в старину называли почему-то землей «святого огня», а еще – краем Золотой Бабы.

Особенно много легенд о Золотой Бабе. Скандинавская сага повествует так:

«В 1023 году ватага викингов совершила поход в таинственную страну Биармию. Ее вел знаменитый разбойник Торир-Собака. Здесь жили язычники. Они поклонялись таинственной богине. Одна девушка «растаяла» от ласк пришельца и показала тайные тропы, ведущие к святыне. Перед изумленным викингом предстала золотая статуя ослепительной красоты. Обнаженная женщина держала в руках серебряную чашу. Она была полна монетами, смешанными с землей. Шею богини украшало драгоценное ожерелье. Его сорвал викинг, которого охватила дрожь алчности. Они бы унесли и тяжелую статую. Да люди той земли не позволили… Пришельцы отступили. Богиню бережно укрыли могучие таежные леса».

О Золотой Бабе повествует и Софийская летопись 1136 года, и карты России XVI века, изданные в Западной Европе, о ней пишут и современные следопыты – журналисты и писатели.

Ханты-Мансийскую землю издавна называли краем Золотой Бабы. А нашли здесь не таинственную богиню, а нефть и газ.

Анатолий Саратин – добытчик «святого огня». Как и многие манси, работает в Игримгазе. Он старший дизелист Игримской электростанции. И товарищи Анатолия Саратина – Дмитрий Неттин, Петр Лыпшиков, Иван Маремьянин, Анатолий Неттин – дети манси и хантов, овладели, как и он, сложными машинами и стали носить новое имя – рабочий.

Рабочий… Каков он? Чем живет? Что его волнует?

Анатолия Саратина я вижу не впервые. Когда-то мы жили в одной деревне. Его родители ходили на зверя, промышляли рыбу.

Кем мечтал быть тогда Толя Саратин? Может, учителем? Врачом? Или, может, капитаном? Белым лебедем плавал тогда по Сосьве-реке пароход «Петр Шлеев». Вся деревня обычно высыпала на берег, заслышав его веселые гудки. Встречали его, как счастье, провожали, как самого верного и надежного друга…

Анатолий Саратин стал судовым механиком. Водил суда и по полноводной Оби, и по Сосьве с ее песчаными перекатами, и по узким таежным речкам, где не всякая лодка пройдет.

Не мечтал только, наверное, Саратин работать на электростанции. И это не случайно.

Деревня, по которой мы бегали босоногими мальчишками, радовалась керосиновой лампе, как какому-то новому чуду.

На глазах меняется земля. И теперь у нового манси – рабочего Анатолия Саратина – осталось от старого лишь почтительное отношение к родной земле. И сам работает отлично, и молодежь учит. Земляки, односельчане не раз избирали его депутатом в местные Советы. Как член Ханты-Мансийского окружкома партии, он, рабочий человек, принимает активное участие в разрешении хозяйственных и культурных проблем края.

…В квартире Саратина пахнет свежей краской. На кухне синим пламенем горит газ.

– Нет только воды, – с сожалением говорит молодая хозяйка. – Но скоро будет и вода… Станем жить, как в городе.

Ее серовато-темные глаза озорно поблескивают, на щеках – румянец.

Я вижу ее впервые. И, естественно, интересуюсь: откуда она?

– Это дочь Енизорова Василия Михайловича. Знаешь его? – говорит Саратин.

– Нет.

– Ну как не знаешь? А про Манайл-Ваську слыхал? Это же он.

Действительно, про Манайл-Ваську я слыхал много. Еще с детства. Он работал председателем колхоза в соседнем селении.

– Хочешь послушать песни? – налаживая магнитофон, говорит Саратин. – Недавно записал.

И «русская квартира» Саратиных вдруг заполняется мансийским миром. Сначала это кажется давней-давней сказкой, почти легендой. Немолодой, но еще довольно бодрый голос выводит знакомую мелодию. И плывут слова певучие, обыкновенные, мансийские…

Я почувствовал, что эта мелодия близка мне до сердечной боли. И вот я снова качаюсь в волшебной колыбели, плыву на легкой лодочке-калданке; снег хрустит под лыжами, обитыми ворсистым мехом выдры, и добрыми великанами стоят рядом кедры, и санквалтап звенит глуховато-звонкими струнами-жилами…

И я почувствовал себя богатым человеком: меня волновал язык Ленина так же, как и язык моей мансийской матери. Язык моего лесного народа не хотел отпускать меня от своего древнего волшебства так же, как язык Пушкина поднимал меня к волшебству поэзии.

В доме Саратиных звучала то мансийская речь, то русская. И это мне казалось естественным.

Хозяйка квартиры жадно расспрашивала о Ленинграде, об институте имени Герцена, о наших ученых-североведах. В ее вопросах было столько тепла и грусти, словно она хотела знать о близком ей и родном, словно в Ленинграде она родилась, а не на Севере.

Да, в городе на Неве она стала учительницей, окончив институт.

И я опять задумываюсь: «Где у человека родина?»

Литвинов Аркадий Иванович считает своей родиной Ханты-Мансийский Север, хотя родился в Ленинграде.

– Мать моя живет на улице Некрасова, – отвечая на мой удивленный вопрос (я всегда считал его коренным северянином), говорит он, – да вот уже более десяти лет не был в Ленинграде. Прирос я здесь…

Первооткрыватель, душа-человек, работяга… Трудно сказать, в какой степени эти слова, не раз услышанные мною от людей, характеризуют Литвинова, заместителя начальника управления Игримгаз. Но точно одно: на его плечах держится многое в этом коллективе, насчитывающем более тысячи человек. И слово «первооткрыватель» имеет к нему прямое отношение: с момента открытия Игримского месторождения газа он здесь. Начинал рядовым рабочим геологической партии, а теперь вот руководит большим коллективом.

Его богатый опыт первопроходца, знатока этих мест, принес немало пользы новым людям – добытчикам газа, которые появились здесь намного позже. Вот уже вырос новый Игрим, Игрим, в котором есть газ, канализация и водопровод.

Много на Ханты-Мансийском Севере отрадных перемен. Искренне радовался я, когда заместитель директора подсобного хозяйства Игримгаза Кузьмин водил меня по теплицам, где из-под зеленых листьев выглядывали огурцы, помидоры…

– В нашем птичнике пока шесть тысяч кур, – говорил Кузьмин, – скоро подвезут еще четыре тысячи…

В подсобном хозяйстве работает более ста человек. Из них больше половины – манси и ханты. В сельских домах появился газ.

Новые люди, новые профессии и обычаи пришли на Север с открытием его подземных сокровищ. На земле «святого огня» созидается еще одно сокровище – это Дружба народов. Пусть она будет для людей так же свята, как сокровища, добываемые ими!