Текст книги "Бронзовая Сирена"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Я вновь почувствовал, как новая волна ужаса неожиданно накатила на меня, заставила вцепиться в камни, закусить губы и неимоверным усилием воли удержаться от падения. Близкая чернота пропасти надвинулась – нет, кажется, это я поплыл! – и нет ни просвета, ни скалы, нет ничего, нет меня… я парю, беззащитный, в холодных сумерках, и отовсюду, из ничего, меня охватывают невидимые щупальца, парализуют движения, и в светящемся пространстве все ближе и ближе подлетает, мерно взмахивая огромными жесткими крыльями, чудовищная хищница…

И вдруг пронзительный, несовместимый с мертвым островом свист хлестнул по мозгу, заставил меня вывернуться и, сначала едва ли не ползком, затем быстрее – перебежками и, наконец, сумасшедшим галопом, броситься к лагерю.

Я понял сразу – резко, дико и грубо свистел стравливаемый из баллонов акваланга сжатый воздух. Кто-то открыл вентиль, и сжатый до ста атмосфер воздух с адским свистом выбрасывался в атмосферу.

Я бежал, падал, бежал, но, только ободрав руки и колени, понял, что не успею. И хотя остров был не таким уж и большим, места на нем, кажется, для всего хватало.

Свист слабел. Вся надежда, думал я, только на Василия. Но влетев в лагерь, я остановился, не в силах произнести ни слова: тихо покачивалась лампочка, брякал крышкой чайник над костерком, томно вздыхал приемник, а Вася сладко дремал, развалясь в шезлонге.

Я собрался было припомнить ему все, что набралось за годы сотрудничества, но тут до меня дошло: здесь, в лагере, – тишина. Проклятая акустика этой древней груды камней сыграла свою замечательную роль: ничего напоминавшего свист сжатого воздуха здесь не было слышно. Так, легкое шипение, различимое, если специально прислушаться.

Я разбудил Васю, хотя спешить уже было некуда. За три-четыре минуты, которые потребуются, чтобы в темноте достичь грота, баллоны окончательно опустеют, а следы – какие уж тут следы, если там целый день топтались все обитатели острова, включая нас!

И еще сразу бросилось в глаза: лагерь пуст. Во всех палатках темно, никакого движения. И очень тихо…

Мы, конечно, спустились к гроту. Резко посвежело: гроза накрыла остров. Загрохотали за вогнутой скалой волны, дробно залопотал по темному зеркалу бухты дождь. Мы стояли, склонясь над аквалангом с отвинченным от баллонов легочным аппаратом и открытыми вентилями…

22 августа. М. Шеремет

Слишком глубок и убедителен сговор. Если он существует. И слишком много проблем, кажется, решено единым махом со смертью Мистаки. Для каждого из обитателей острова. Или мне так хочется считать?

Лицо Георгия… Я увидел его спустя десять минут после прилета. И все остальное время воспринимал окружающее каким-то искаженным, как и черты его лица. Что ни говори, действует. Словно кто-то умышленно, одним расчетливым движением постарался выбить меня из колеи, заставил по-иному смотреть на мир. И ни мгновения не оставил мне для передышки, для того, чтобы я мог отстраниться, посмотреть на события под иным углом.

Просто удивительно: только что, меньше часа тому, со мной произошло… не знаю даже, как назвать, но что-то очень и очень странное, а я принял его как должное. Не мог же я заразиться мистикой от Левиной или Савелко?

Если подумать, то преступнику, конечно, выгодно, чтобы я перепугался и прекратил расследование: неважно пока, как ему удалось устроить мне этот припадок на скале, но почему же из игры хотят вывести именно меня? Я не один – есть же Вася, и с ним надо очень считаться. Ленив немного, но жесткий и очень неглупый. Почему, выбивая меня из круга, обходят Василия?

Что-то нескладно получалось.

Я вспомнил дневные допросы, напряженные, порой по-настоящему встревоженные лица археологов, их убежденность… Кроме Савелко. Этот что-то явно сочинял. Или замалчивал. Может быть, тут и не было сговора? Честно говоря, я уже готов был состряпать теорию насчет пучка космических лучей, ударившего точно в пятачок острова, но Вася… – он рубил мою теорию на корню. С ним-то ничего не происходит. Я прислушался: вот он знакомо протопал, вполз в палатку и уютно засопел.

Видимо, я слишком серьезно подошел ко всем этим разговорам. Хотя не раз и не два в ходе бесед и допросов проскальзывало что-то, говорящее об их тревоге.

САВЕЛКО: Мне все время казалось – что-то произойдет.

МАКАРОВ: Вам когда-нибудь приходилось бояться, бояться до судорог и потери пульса?

СЕРБИНА: Самое страшное – ждать. Ждать, когда придет твоя очередь.

БИРЮКОВ: Я готов верить в вещие сны. Здесь, на острове, я слишком много о них слышал.

ЛЕВИНА: Все мы втайне знали, что нас ждет что-то страшное. Вам никогда не приходило в голову, что наш мир – карточный домик, тронешь одну карту – и все посыплется…

И говорили они с такой убежденностью… Неужели можно так точно и последовательно все это отрепетировать? А зачем? Улик и так практически нет.

Странный сговор, что и говорить! Не то что нельзя ни за что ухватиться, но даже не чувствуешь, что же главное.

Никто не подтверждал (и не опровергал) рассказ Макарова; никто не услышал ни слова из ночного разговора Сербиной и Георгия; никто не подчеркивал свою, или чью-либо полную непричастность к компрессору – а кроме Марии обращаться с ним умели все, – однако никто не позаботился об алиби на то время, когда стравили баллоны акваланга.

И вообще, получалось так, будто собственные ощущения, все эти тревоги и непонятные страхи волновали каждого больше, чем опасность быть обвиненным в убийстве. Или все они полностью непричастны, или уверены в полной безопасности.

Но тогда… Мне даже стало холодно. Я – человек, далекий от всякой мистики, однако в нынешнем состоянии я готов был поверить, что в нашем тихом Понте Эвксинском завелась некая медузоподобная тварь, перечеркивающая своим существованием нынешнюю классификацию видов; кажется, мог даже поверить, что абсолютно здоровый мастер подводного спорта в тихой бухте пугается собственной тени и умирает от страха.

Поверить во что угодно, но только не в то, что некий преступный гений, сколь бы гениален он ни был, мог заведомо знать, что растяпа-следователь не отправит акваланг Георгия на экспертизу, – иначе почему он ждал ночи, чтобы стравить воздух?

Внезапная тишина прервала мои рассуждения. Какое-то время я лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло.

Наконец вздохнул: просто кончился дождь.

Я выглянул из палатки. Свежевымытые звезды раскатились по небу, и только на юго-западе, там, где волочился между морем и небом хвост грозы, все реже и реже сверкали далекие молнии.

Море утихало.

ЧАСТЬ II

22 августа, утро. М. Шеремет

К шести лагерь был на ногах. Я разбудил Васю. На столе, рядом с пустой консервной банкой и чьим-то ножом, стоял раскрытый железный ящик. Там сидела Сирена – крылатая птица-женщина с умным и хищным бронзовым лицом. Все ее обходили как гадюку в банке: знаешь, что не укусит, а все равно страшно и неприятно.

Со мной никто не хотел встречаться взглядом. Мне казалось, что археологи чем-то разочарованы: тем ли, что я все еще жив, либо тем, что до сих пор не вытряхнул из рукава готовенькую, тепленькую разгадку.

Остров тем не менее показался мне под утренним солнцем маленьким и уютным, как будто и не было прошлой ночи.

Савелко, испросив согласия, распорядился продолжать наземные работы. Лагерь быстро опустел. Мария немного задержалась; я подумал, что она хочет со мной о чем-то поговорить, и на всякий случай отослал Васю. Честно говоря, я сам ждал этого разговора – даже если бы дело свелось только к пересказу очередного сна. Но разговор не получился: Левина, только мельком взглянув на меня, домыла посуду и отправилась к Греческому дому. Начинать же какие-либо разговоры первому мне пока не хотелось.

Одолжив фонари и саперные лопатки, я отправился в пещеру вместе с Васей. Провозились мы там часа полтора, но пробраться в заваленную ее часть так и не удалось. В этой небольшой пещере, совсем не романтичной, было довольно сыро, узкий лаз у потолка над горой обломков был явно мал, а тяжеленные неподатливые плиты полуобрушенного свода решительно действовали на нервы. Пришлось удовлетвориться тем, что я просунул в лаз руку с фонарем и, старательно вывернув шею, увидел только серый тусклый камень.

В десять прилетел вертолет. Вася Рябко все-таки удивительное существо: обеспечил все, что я просил. Даже сверх программы прибыло официальное лицо института. Курчавый аквалангист сказал, что врач и остальные (водоплавающая команда) прибудут следующим рейсом. «Экономия на марше»: вместо одной большой машины дважды гоняют маленькую.

Пока бравый моряк разгружал свой тяжелый скарб и с помощью Васи оттаскивал его от вертолета, мне пришлось познакомиться с официальным лицом.

Звали это официальное лицо Нина Тарасовна, она-то и была заместителем директора. Невысокая, весьма добротно одетая пепельная блондинка моего возраста. Лицо сразу показалось мне знакомым, но где именно и когда мы встречались – сказать трудно. Впрочем, это обычное дело: в Симферополе все ровесники друг друга хоть немного, но знают. Пожалуй, красива – прямой нос, хорошая линия бровей и узких губ, выразительная лепка твердого подбородка.

Интересная – и несимпатичная. На лице – выражение легкого нетерпения и тяжелого превосходства. Такое иногда бывает у старых учительниц. Манеры тоже были под стать – резкие, сухие, властные; весьма неглупа.

Нине Тарасовне вполне хватило получасовой беседы, чтобы испортить мне настроение. Большой опыт владения «ньюспиком», а возможно, еще и выдающееся природное дарование. По нынешним временам я уже, пожалуй, поотвык от бурного потока совковых обкатанных фраз, к каждой из которых придраться трудно, а по всем вместе невозможно ни поспорить, ни понять, что же сие означает. Давно я уже не участвовал в таких «играх». Короче, после того, как Ерина отбыла в направлении Савелко, я вздохнул с облегчением.

Нина Тарасовна привезла на остров еще и привет из моей конторы. В пакете находились письменное заключение судмедэкспертизы, личные дела и характеристики на шестерых археологов и частное послание от милого друга, «надежды и опоры», Саши Дидыча. Послание было недлинное и вполне дружеское: Саша заходил ко мне домой, и он сообщал теперь, что у Татки все хорошо. Меня немного отпустило. Затем уже в благом расположении духа я прочел ту часть письма, в которой Саша радостно отчитал меня за странное поведение на острове (не иначе как Вася по рации наболтал) и посоветовал поскорее вернуться домой. Тем более, что, по заключению экспертизы и предварительным материалам дела, в управлении сложилось мнение: дальнейшее расследование по нашей линии прекратить и квалифицировать смерть Георгия как ненасильственную – «если у следователя Шеремета нет достаточных оснований для продолжения работы».

Не нравится мне, что все советуют вернуться домой. Не люблю я таких советов. С детства не люблю, чтобы все самое интересное происходило без меня.

Тем временем обстановка на небе накалялась, собиралась гроза или даже, судя по размерам туч, небольшое светопреставление. Я и Вася, нехорошо обругав вконец испортившийся климат, решили, что второй вертолет не прилетит. Но все-таки он прилетел.

Боюсь, у меня был не слишком умный вид, когда по трапику на рыжие камни слетела Инга.

Инга… Много чего между нами было неприятного, мучительного, во многом мы не доверяли друг другу, порой даже серьезно считали, что все кончено на вечные времена. Не случайно мы до сих пор не решились съехаться и оформить по закону наши отношения.

И тем не менее я мгновенно забыл, где и зачем я нахожусь, когда она, тоненькая, стройная, в джинсах и облегающей блузке, подошла ко мне вплотную и поймала узенькой горячей ладошкой мое запястье. Прощай, ясная голова…

Впрочем, я забыл о Васе. Друзья – на то и друзья, чтобы объявляться в самое неподходящее время. По доброте душевной, естественно. А у Василия этой самой доброты оказалось столько, что лишь минут через пять мне удалось оттащить его от Инги и упросить заняться делом: помочь аквалангистам разгрузить вертолет. Потом пришлось поработать и мне, и даже Инге – резко хлестнул густой дождь. Мы бросились перетаскивать свой и чужой скарб в палатки. Все забили, пришлось ставить новую. Гремело вовсю, и очень доброкачественный дождь рьяно поливал остров. Море, небо – все стало мокрым и беспросветно серым.

Конечно же, «чистой случайностью» можно назвать то, что мы с Ингой остались последними под дождем, еще более «случайным» было то, что мы оказались вдвоем в палатке…

Инга надела свитер, «выловила» где-то сухую сигарету, и мне пришлось второй раз за сегодняшнее утро рассказывать все сначала, притом с мельчайшими подробностями.

Кто-то очень умный уверял, что лучший способ понять – это допытаться объяснить другому.

Меня, как и ливня, хватило минут на сорок, причем я говорил, практически ничего не скрывая, разве что некоторые свои предположения. Но, боюсь, я невольно убедил Ингу в том, что на острове окопалась банда сумасшедших во главе со следователем Шереметом.

Во всяком случае, Инга посмотрела на меня с профессионально-жалостливым любопытством и выскользнула из палатки – пошла разыскивать Василия на предмет исследования его психической устойчивости.

22 августа. Василий Рябко

Одна из самых банальных фраз на свете: «После грозы все почувствовали облегчение». Но попробуй сказать иначе, если все и вправду посветлели. Все, даже мрачный Макаров.

Девушки захлопотали у огня – работы им явно прибавилось. Пошли в ход подручные средства: Макаров уже ожесточенно взламывал консервные банки, Бирюков драил кастрюлищу, а самого усатого аквалангиста отправили к роднику за водой.

Я стоял и с наслаждением вдыхал свежий острый запах гниющих водорослей. Рядом, в каких-то трех шагах, Ерина атаковала Матвея. Волей-неволей я слышал почти весь разговор. Ох, и весело же они беседовали! Матвея Петровича, слава Богу, я знаю давно, привык уже. Но здесь он, кажется, нашел орешек не по зубам.

Я не слышал, с чего это там у них началось. Не прислушивался. А сейчас Нина Тарасовна сообщала, что ознакомилась с ходом работ археологической поисковой группы. Она не скрывала от представителя столь компетентного органа, каковым является прокуратура, что у руководства института имелся целый ряд сомнений в целесообразности раскопок на острове Дозорном в силу принадлежности его к погранзоне, а также в связи с недостаточной пригодностью Савелко Дмитрия Константиновича для руководящей работы в таких условиях, хотя имелись основания полагать, что с задачей он справится – при должном контроле со стороны администрации…

Однако полученные первые результаты говорят о целесообразности дальнейших поисков. Правда, наземные работы пока – она подчеркивает, пока – не принесли больших успехов, но есть основания считать, что работы и в данном направлении перспективны. Что же касается подводного поиска, то его значение трудно переоценить. Окончательные выводы, разумеется, делать еще рано, тем не менее находка бронзовой статуэтки, которую она, Нина Тарасовна, уверенно относит к периоду высокой классики, является неоспоримым свидетельством устойчивых торговых и культурных связей острова и материка в античные времена. А это определенным образом меняет устоявшееся представление о характере навигации эллинов. Кроме того, сама находка представляет значительную художественную ценность.

Из всего вышеизложенного можно сделать только один вывод, а именно: надо продолжать и даже усиливать, доводя до уровня фундаментальности, археологические работы как на самом острове, так и в прилегающей акватории, то есть в прибрежных водах.

Причем она обращает особое внимание на то, что раскопки только на острове могут и не дать ответа на важнейшие, с точки зрения исторической науки, вопросы, например о размерах и даже о наличии на острове постоянного, устойчивого поселения в античный период, потому что, как известно, в последующие времена произошло существенное оседание острова, и прибрежные строения могли оказаться под водой. Следовательно, основные усилия необходимо сосредоточить на подводных изысканиях. Но, к сожалению, эта область еще чрезвычайно молода, энтузиастов мало, а противников и скептиков более чем достаточно. И факт безвременной кончины одного из пионеров, инициаторов этого дела в нашем институте, аспиранта Мистаки, которого все очень любили и ценили, может сыграть очень неблагоприятную роль. И в психологическом, и в организационном плане. Здесь каждый день, каждый час промедления с началом работ усугубляет положение. Так что она выражает надежду, что будет позволено в самое ближайшее время возобновить работу, не в ущерб расследованию, но и не создавая проблемы вокруг этого крайне неприятного, но, к сожалению, столь естественного в жизни случая.

– Матвей сказал, что не считает возможным сейчас всерьез обсуждать вопрос о каких-либо работах, потому что пока можно быть уверенным только в факте смерти Георгия, но ни в коем разе не в ее естественности.

К моему немалому удивлению, Нина Тарасовна немного посопела, выложила на стол кулаки и довольно круто сменила тон.

Теперь ее интересовало, на чем основаны утверждения товарища Шеремета о неестественности кончины Георгия.

Матвей ответил, что подозревает наличие некоего фактора, который может послужить причиной гибели еще кого-то из числа лиц, производящих работы.

Нина Тарасовна, само собой, воспылала гневом: упоминание о каких-то внешних факторах, по ее мнению, свидетельствовало о низком уровне естественнонаучной подготовки. Она лично считает своим долгом авторитетно засвидетельствовать, что все факторы уже давным-давно известны, а среди известных нет ни одного, который мог бы иметь какое-либо отношение к смерти аспиранта Мистаки. Если бы не лично ее, Нины Тарасовны, уважительное отношение к компетентной организации, она вынуждена была бы отметить, что все эти разговоры граничат с обскурантизмом.

Далее она поинтересовалась, не докатился ли товарищ следователь до предположения – в наше-то время! – о существовании в физической реальности описанных Гомером (если эта фамилия о чем-то говорит оппоненту) сирен, которые и умертвили талантливого научного сотрудника.

Вот тут уже, как я понял, Матвей не выдержал. Он заявил, что ни его лично, ни прокуратуру в целом не интересуют ее, Нины Тарасовны, рассуждения, которые уж никак не могут повлиять на ход расследования. Но поскольку она считает глупостью и безответственностью все, что не совпадает с ее взглядами, то в сугубо воспитательных целях он обязуется доставить и положить на ее рабочий стол гомеровскую сирену, причем непременно живую и трепыхающуюся.

Выложил – и ушел.

Был полдень, и было тихо и душно.

Аквалангисты дружно обхаживали дам. Дамы вяло сопротивлялись. Нина Тарасовна, подумав какое-то время, тяжко вздохнула, подозвала перепуганного Савелко и стала вполголоса полоскать теперь уже его мозги.

22 августа, полдень. М. Шеремет

Аквалангисты привезли аппараты заправленными – оказывается, у них так положено. Я почти совсем успокоился. К гроту спустились впятером, нагруженные, как верблюды.

Пока аквалангисты совершали свой отработанный ритуал облачения, мы с Васей вычерпали из лодки воду и принялись устанавливать мачту. Это оказалось совсем не сложно: и болты, и гайки, скреплявшие муфту, валялись на дне лодки, под решеткой.

Бухта была такой тихой и приветливой, что я удивился, вспомнив, что вчера нашел ее зловещей. Вода будто светилась изнутри, негромко шептала, наталкиваясь на камни. Скалы отсвечивали старым воском. Косоугольный останец, торчащий у горла бухты, напоминал крыло огромной морской птицы.

Мы столкнули лодку и отчалили: я на веслах, Вася устроился на носовой банке. На корме, при полном снаряжении, включая жуткое пороховое ружье, сел старший из аквалангистов, Армен. Двое других, полностью готовые к погружению, остались на берегу.

Мы медленно удалялись от берега. Я греб и, сам не зная почему, опускал весла в воду осторожно, бесшумно, как контрабандист. Вася и Армен вглядывались в нежно-бирюзовую глубину. В тишине мы доплыли до буйка – оранжевого пенопластового кубика.

Здесь было глубоко, очень глубоко – тонкая оранжевая леска уходила в ничто, как бы растворяясь в голубоватой бездне. Вода была чистая, прозрачная, но дна я не мог разглядеть. Ни рыб, ни медуз тоже не было видно. Не отрывая взгляда от манящей бездны, я опустил руку за борт. Обыкновенная теплая вода. А что, собственно, еще могло быть?

И тут внезапно я услышал голоса:

– Да что там они?

– Буек, кажется, тянут.

– Какого черта? Посмотреть же надо сначала…

Я подскочил, чуть не перевернув лодку. Армен и Вася уставились на меня, как на фокусника. Несомненно, они посчитали, что я чревовещаю на два голоса. Разубеждать их было некогда. Я приложил палец к губам – знак молчания, – и мы снова склонились над водой.

– Чего этот длинный прыгает? – явственно спросил кто-то неподалеку.

Васино лицо вытянулось. Армен раскрыл рот, порываясь что-то сказать.

– Наверно, увидел на дне… Может, мину?

– Не похоже, скорее что-то в воде.

Тут уж до меня дошло. Не поднимая головы, я негромко позвал: «Славик! Леша!»

Ластоногие ребята на берегу дружно завертели головами:

– Слышал?

– Кто это?

– Не пугайтесь, свои, – сказал я, почти касаясь губами воды.

Действительно, акустика в бухте была потрясающая. Я посмотрел на медленно проясняющуюся Васину физиономию, мысленно сплюнул через левое плечо и сказал: «Пора. Командуй, Армен».

Пятясь, аквалангисты вошли в воду. Как я и ожидал, сразу шел обрыв, почти на всю глубину бухты. На какую-то секунду ребята задержались – наверное, проверяли аппараты – и без всплеска скрылись.

Армен подобрался, опустил маску и замер. Два пенных бутона, пузырьки воздуха, почти одновременно распускаясь на поверхности, двинулись к нам. Судя по пузырькам (я вспомнил рассказ Макарова), аквалангисты плыли ровно, уверенно. Какое-то время все внутри сжималось, наверное, потому, что я ежесекундно ждал опасности. Но проходили секунды, минуты, и постепенно напряжение спадало. Все было спокойно. Как-то даже неправдоподобно спокойно.

Покружив у дна, ребята – две почти неразличимые тени – начали всплывать. Вскоре обе мокрые головы с фырканьем появились у борта.

– Опасных объектов на дне и в воде не обнаружено. Дно гладкое, песчаное, глубина 23 метра. В районе якоря буйка поднят предмет, – доложил Славик, протягивая что-то вроде большой двузубой вилки, отполированной до зеркального блеска. На пластмассовой рукоятке четко выделялись две большие греческие буквы: гамма и мю. Георгий Мистаки.

– Внимательно осмотреть дно в радиусе десяти метров от якоря, – командовал Армен. – И постоянно вести наблюдение за водой. Копать пока не надо. Потом – на берег.

Я протянул Леше бокс с фотоаппаратом:

– Сделайте снимки по всему периметру зоны. Панорамой. Пленки можно не жалеть, хватит.

Через полчаса мы были на берегу. Все прошло благополучно. Настолько благополучно и тихо, что просто удивительно. На что же напоролся Георгий? Дно – как садовая дорожка у образцового хозяина: чистое и присыпанное песочком. В квадратах двадцать семь, двадцать восемь, сорок три, сорок пять (по разметке археологов) местами под песком угадывались округлые предметы – амфоры и отесанные камни. Но непосредственно на дне, на поверхности песка, кроме «вилки» Георгия ничего не было. Песок – и все. Даже следов раскопок не видно – занесло, наверное. В квадрате 27, неподалеку от буйка, лежал, косо врытый в песок, тяжеленный каменный круг. Армен не разрешил его поднимать, опасно – очень тяжелый. Вряд ли что там было особенно интересное – больше всего круг походил на мельничный жернов.

Течения аквалангисты не заметили. В общем, тишина и покой, как в ванной. Место, как будто специально созданное для тренировки новичков. Вот только ни Георгий, ни Володя Макаров не были новичками…

Возле компрессора, где сидела Инга, появился еще один силуэт: пришла Светлана.

Пока солнце стояло высоко, ребята совершили еще одно погружение. На этот раз пошли Армен со Славиком. Они проплыли по всей бухте, от отвесной скалы, напоминавшей парус, до желто-серой гладкой стены, которой оканчивалось у вершины желобообразное дно. Проплыли и посредине, не теряя из виду друг друга и внимательно осматриваясь, потом обогнули скалу-парус и совершенно благополучно выбрались на берег.

Пусто. Следов взрыва и остатков штатных взрывных устройств не обнаружено. Хотя полностью исключить это они, естественно, не могут.

– Человек, говоришь, погиб? Вроде как от страха помер? Не знаю, дорогой, не знаю, – Армен, растирая казенным полотенцем мощный волосатый торс, говорил без умолку. – Больной, наверное, твой человек был, или в мозгах у него того, затемнение. Нечего там, внизу, бояться. Понимаешь? Бычков – и тех нету. Ничего вообще нету. Ни-че-го. Может, он какой больной был, человек этот? Нет? А почему ты знаешь, что нет? Человеку что, много надо? Живет-живет, а потом раз – и помер. У нас так с одним парнем недавно было. Спать лег – и не проснулся. В постели, понимаешь, прямо в постели. А в воде, понимаешь, похуже бывает… Плохо стало, ну сердце там, а всплыть не успел, вот и помер. А насчет бухты – точно говорю, ничего там нет, совсем ничего, как в моей миске после обеда. Оно тоже плохо, когда совсем уже ничего нет, непривычно как-то, море все-таки, не бассейн, но об этом уже ученому думать надо. Слушай, приезжал к нам ученый – я тогда рыбаком был, с братьями рыбачил в Очакове, – приезжал, воду пробовал, приборы всякие запускал, много думал и сказал: «Вот здесь ставь сети». Мы поставили. Конечно, есть рыба, много рыбы. Хороший ученый. Я с тех пор во всякую науку верю. На том месте, что он нам показал, правда, еще дед наш сеть ставил, но дед-то у нас голова был!

…Наконец все хозяйство было собрано. Я попросил заправить акваланги – на всякий случай, не дежурить же у компрессора ночью, – и мы, изрядно голодные, отправились к палаткам.

Отрицательный результат – тоже результат. Собственно, я и не надеялся, что разгадка будет лежать на поверхности. Каждый получает такого противника, которого заслуживает сам. Или еще хуже. Нет, я совсем не был разочарован тем, что мы, в сущности, ничего не нашли. И с удовольствием отметил, что у Васи Рябко кислый-прекислый вид. Чутье явно подсказывало моему напарнику, что к настоящему моменту успокаиваться еще рано.

В лагере на нас посмотрели, мягко говоря, удивленно. Не чаяли, наверное, счастья лицезреть нас в полном составе. И только благодаря громадному душевному здоровью Армена и его водоплавающей команды постепенно все развеселились, пошли традиционные застольные разговоры, хотя и несколько сдержанные. Но жизнь есть жизнь, мужчины старались наперебой, и через полчаса глаза женщин уже оживленно блестели. Я с удивлением услышал, как свободно и чисто смеется Мария. Наверное, сегодня обошлось без снов.

Инга и здесь оказалась на высоте, уверенно распоряжалась скромным застольем. Она все время была в центре внимания, так что мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы увести ее после ужина.

22 августа, вечер. Инга

Сколько тебе вариантов наговорить? Три? Или пять? Ты прав: когда их столько, всем грош цена. Знаешь что, давай отщипнем понемногу от всех. Меня ведь тоже интересует это происшествие. Твой Вася правильно сделал, что позвал меня на этот остров. Тебе здесь было бы плохо без меня. И знаешь, я уже на тебя не сержусь за то… за тот вечер. Я тоже перегнула. Не обижайся, сам виноват.

Да, ты хочешь знать, что с нашими милыми археологами? Можешь не сомневаться – они все совершенно в порядке. Никаких психических отклонений нет.

Конечно, небольшой невроз, но ничего другого и не следует ожидать. Здесь же непривычная обстановка, вынужденная изоляция в небольшом и психологически плохо подобранном коллективе, а самое главное – такая трагедия… Они еще держатся молодцом. Даже Сербина, человек неуравновешенный.

Но все равно, с медицинской точки зрения все они здоровы. Тебя это не радует? Меня, ты знаешь, тоже. Да, да, правильно – у всех без исключения навязчивое чувство опасности. Не характерно это для них. Не того уровня люди.

Ты не пытался проанализировать, что это за группа?

Странно, я думала, что это обязательно для следователя. Так вот, слушай. Не знаю, может быть, тебе это и не пригодится, но на всякий случай запомни: у них нет лидера. Я его, во всяком случае, не обнаружила.

Подумай, естественно ли, нормально ли, когда пять человек, молодых, здоровых, да еще объединенных общим делом, вдруг одновременно ощущают себя заброшенными, беспомощными и чуть ли не обреченными, а окружающий мир – таинственным и враждебным?

Нет, милый мой, так не бывает. Подобное ощущение довольно редко посещает в обычных условиях здоровых людей. Даже в наше время.

Вот что могло произойти: если бы в такое состояние вдруг впал лидер (неважно, почему), он мог бы навязать его остальным. Такие случаи описаны.

А Георгий – это говорят все – был меньше всех остальных подвержен этому… беспокойству. Ты знаешь, что его называли Одиссеем? Жаль, что с ним теперь уже не познакомишься… Во всяком прозвище есть доля истины, ну, по крайней мере, проявляется наблюдательность. Лично для меня в гомеровском Одиссее самое значительное – это несокрушимая психологическая устойчивость. У него внутри пружина. Принимал десятки обличий, проходил сквозь испытания и не сбивался с пути домой, на Итаку. Ни боги, ни люди не могли сломить… Я бы очень хотела узнать – тебе, кстати, тоже бы помогло, – какая была доминанта у Георгия, что было стержнем его жизни. Я довольно много говорила о нем с археологами, но главное все еще непонятно. Цель его вроде известна – хотел обрубить все хвосты и уплыть в Элладу. Но это тактическая цель, не доминанта.

Ладно, оставим Георгия. Вначале я думала, что они сговорились, стараются что-то скрыть. Зачем – не мое дело. И не важно. Потому что вскоре поняла, что сговора нет.

Ты молодец. Находка для психолога, я всегда это говорила. Уверена, что ты очень точно передал твое вчерашнее состояние. Нет, детали неважны. О них можно догадаться. Твой рассказ – точная картина маниакально-депрессивного психоза с расстройством вегетативной системы. Ты-то хоть заметил сам, сколько раз за вчерашний день у тебя менялось настроение, даже больше – состояние? Прямо качели: раскачало и выбросило.

Понимаешь, почему это важно? Ты не в психологической группе, заведомо вне ее, и потом ты вообще маловнушаем. Если бы не ты, мне и в голову бы не пришло… Ну, в общем, я поверила бы, что не сумела выявить лидера группы, и все.

Когда я прослеживала цепочки передачи внушения в группе, они каждый раз замыкались на разных людях. Никакой системы в этом не было. Ты знаешь, мне самой даже как-то не по себе стало. Такое впечатление, будто на острове, кроме них шестерых, был еще кто-то. Некто безоговорочно авторитетный, чуть ли не всевластный и в то же время неизвестный, невидимый.