Текст книги "Бронзовая Сирена"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Какая?

– Статуэтка. Сирена.

– Ну как вам сказать… Сейчас у меня такое ощущение, что Георгий не хотел ее показывать остальным… Сразу… Во всяком случае, разозлился, когда к нему пристала Маша… И Савелко.

– И почему, по-вашему?

– Наверное, хотел как следует обдумать… Еще поработать, без ажиотажа… Да, наверное, хотел подумать, посмотреть. А так занесли как находку в походный журнал, и Савелко быстренько уволок ее в свою палатку.

– Посмотрели – и все?

– Когда рассматривали, то рассуждали, спорили.

– Кто именно?

– Мария с Георгием. Это у них система.

– Значит, в основном заинтересовалась Левина?

– Да, пожалуй. Но вообще-то всем, кроме Георгия, было не до того.

– А до чего?

– У каждого свое. Дэ Ка дрожит за свою шкуру, Светка… Бирюков и Левина злятся на Дэ Ка, а обо мне узнаете от остальных.

– Что угрожало Савелко?

– Угрожало?

– Вы сказали, что он дрожит за свою шкуру.

– Одно время он у Ериной был в фаворе, а теперь дрожит – она ему спуску не дает. Старается о каждом его неверном шаге докладывать.

– И давно он в немилости?

– Да с зимы, наверное. А что?

– Ничего. Давайте вернемся к сегодняшнему утру. Еще раз, по порядку.

– Встали в шестом часу. Поели. Дэ Ка сказал утреннюю речь. Послушали и разошлись. Спустились к гроту. Столкнули лодку. Георгий начал обряжаться.

– Вы разговаривали с ним?

– Да, конечно.

– О чем?

– Он спросил, не переменилось ли мое настроение.

– А вы сказали ему, что чувствуете беду, видели плохой сон и тому подобное?

– Просто посоветовал ему не ходить в бухту.

– Что он ответил?

– Хмыкнул и попросил заправить второй акваланг.

– Чей?

– Кажется, мой. Мы особенно не различали.

– Когда Георгий заправил свой?

– Я его заправлял. Вчера вечером. В присутствии Георгия.

– Который сидел и смотрел на Сирену?

– Сделал перерыв. Представляете, совпадение? Движок не заводился, и он помог.

– Дальше.

– Проверили легочный аппарат, Георгий надел комплект и пошел в воду.

– С берега?

– С лодки. А я остался на берегу. Не мог отойти.

– Предчувствие?

– Да.

– В ясное солнечное утро?

– Не заметил… Мне послышался какой-то скрежет. Ерунда, впрочем. Хотя в ту минуту я был уверен, что слышу его – противный такой, даже в животе заныло…

– Громкий скрежет? Металлический? Какой?

– Я так не могу сказать… Нет, это не простой звук… Да я и не уверен, был ли звук вообще.

– Постарайтесь вспомнить. Подумайте.

– Целый день только и думал: звук это или, может, просто ощущение – как в голове иногда, знаете, в жар, кажется, бывает, или когда долбанет что-нибудь по каске…

– Вы воевали? Была контузия?

– Легкая. Представляете, уже в Кабуле, в аэропорту, накрыли минами… Нет, пожалуй, внешнего шума тогда не было.

– Георгий далеко проплыл?

– Почти до нашего буйка. Он нырнул с кормы, как обычно, спиной, сгруппировался, развернулся и пошел. Шел точно на квадрат, быстро… А потом… потом почему-то остановился, начал кружить, метаться, будто боролся с кем-то…

– Вы все это видели?

– Каждый выдох – пучок пузырей…

– Значит, по пузырям было видно, что он метался под водой?

– Да.

– И что вы сделали?

– Ничего.

– Вы сознавали, что ваш товарищ в беде?

– Да, я был в этом уверен.

– И не пытались ему помочь?

– Хотел, но не мог. У меня подкосились ноги, появилась какая-то жуткая дрожь и слабость, чувство неотвратимой опасности… Кажется, я закричал…

– А потом?

– Потом увидел его.

– Кого?

– Георгия… Он всплывал… Еще живой… Дергался, будто его хлестали бичом… А у самой поверхности воды Георгий затих… мертвый.

– Откуда вы знаете, что он был мертв в воде?

– Я его втащил в лодку.

– Как вы в нее попали?

– То есть?

– На ней же отплыл Георгий.

– Нет, он с нее нырнул. Лодка стояла у берега.

– Когда вы сели в лодку?

– Как только увидел, что он всплывает.

– Ноги перестали подкашиваться?

– Мне было очень плохо. Физически. Но я заставил себя. Как бы отключился от тела. Когда я увидел, как Георгий бьется в воде, меня будто обожгло изнутри… Грести почти не пришлось – каких-то десять метров, наклонился – а он смотрит на меня, уже совсем мертвый… Вы видели его лицо? Тогда это было еще страшнее. Как я сам не кончился, не знаю. Трясло меня, а тут еще мачта по спине…

– Вы сломали мачту?

– Сама упала. Я потом смотрел – раскрутилась муфта, она и выпала.

– В тот самый момент, когда вы наклонились за борт? Странное совпадение.

– Странно, что не попала по голове. Было бы два трупа.

– Вы говорили, что видели в воде что-то…

– Говорил… Но я не уверен.

– И все-таки, что вы видели?

– Я не уверен, что видел. Понимаете – смутная быстрая тень, как от крыла самолета. Но в воде что-то было – голову на отсечение.

– Почему вы так уверены? Потому что Георгий погиб?

– Я знаю, что задним числом все можно обосновать. Но это я почувствовал сразу, там же. Когда схватил Георгия, сунул руки в воду – как будто не вода, а что-то живое. Как гигантская медуза – холодная и упругая… Упади я за борт – конец. Это точно.

– Когда вы увидели Савелко?

– Савелко? Уже подгребая к берегу. И Светку.

– Она прибежала раньше?

– Наверное.

– Вы не видели?

– Представьте, нет.

– Понимаю. Вы не заметили, они входили в воду?

– Нет. Сразу от берега – обрыв, очень глубоко. Это все знают. Полоса гальки узкая. Они ждали, пока я причалю. Савелко помог перенести Георгия в грот. Он очень тяжелый…

– И все же втащить его в лодку вы смогли…

– Перевалил.

– Никто не попытался оказать Георгию помощь?

– Пробовали. Искусственное дыхание, закрытый массаж… У него в легких не было ни капли воды, я с трудом разжал ему зубы – почти перекусил загубник акваланга… Но ничего не помогло.

– В каком состоянии была Сербина?

– Сначала ничего, делала массаж сердца, а потом… когда поняла… Ну, кричала, истерика, в общем.

– Что вам известно о ее взаимоотношениях с Георгием?

– Они… Когда-то были очень близки… Потом все поломалось. Больше года тому.

– Вам это рассказывал Георгий?

– Нет. Для полной ясности скажу – вы все равно это услышите от других, – что сейчас Светлана…

– Ваша любовница?

– Можно и так. Но я предпочитаю говорить «невеста».

– Это было известно и Георгию?

– Да.

– В каких он был отношениях с Левиной?

– Вооруженного перемирия.

– Из-за чего?

– Не знаю.

– Что-то личное?

– Не знаю. Скорее всего нет.

– Совместная работа Левиной с Бирюковым – это только совместная работа?

– А вы спросите у них.

– Тогда последний вопрос: что, по-вашему, произошло?

– Не знаю.

21 августа. В. Рябко

То, что казалось невозможным, – произошло: уснул на Родине, проснулся в суверенной державе. Теперь могу поверить во что угодно. Даже в месть эллинских богов; но только полагаю, что они не стали бы наворачивать сложности. Пришибли б этого Мистаки на берегу, когда у него впервые зашевелилась вредная, с их точки зрения, мысль, да и только. Зачем – вода, акваланг, бухта, невесть какой компрессор?

Итак, что мы имеем?

Мужской труп. То ли угрохали человека, то ли подставили, то ли сам напоролся. Но на что? Череп, кости – целы, внешних повреждений нет. Умер, как утверждают свидетели, но в легких воды нет. Так. Остановка сердца. Множественные разрывы капилляров. Глубина двадцать метров – не так уж и мало. Резкая декомпрессия? Плохо я в этом разбираюсь. Даже срочную служил не во флоте, в береговой обороне. И водолазов поблизости не водилось. Чтоб не водились, бросали в море, на учениях, пиропатроны. Фрогменов глушить. И рыбку. Хорошо глушили. Всплывала брюхом кверху. У людей кости целы, множественные разрывы капилляров. Гидромолот… – этим не то что фрогменов, субмарины плющили, как пустые консервные банки. Много ли человеку надо? Хороший пиропатрон… Можно просто гранату – почем они сейчас? По десять баксов, кажется? А ребята работали в прошлом сезоне в Приднестровье – оттуда и что посущественней могли тем летом вывезти, чем пару гранат. Археологов, небось, вовсе не «шмонали». Пиропатрон, взрывпакет, граната, мина, бомба, то есть если и был в бухте взрыв, то не меньше, чем трое – Макаров, Сербина, Савелко – должны были его слышать. Как этот парень сказал? «В бухте акустика, как в опере». Каждый шорох слышно. А взрыв, подводный, блямкает дай Боже! Жаль, с собой гранат нет, а то бы бросил – в порядке следственного эксперимента. Эти трое не услышать взрыв не могли. И если уверяют, что ничего-ничего такого не слышали, а взрыв был, значит – врут. Сговорились. Уж во всяком случае жених с невестой сговорятся запросто, а Савелко? А Савелко? Может, профессору промолчать выгодно? Не слышал – и все. И нет никаких убийц в коллективе. И все, что Георгий успел написать – теперь принадлежало ему. И девочку можно «за веревочку подергать», вкусненькую девочку. Чтобы скрашивала одинокие профессорские ночи после того, как прочие дамы отвернулись. Сейчас такую на девальвированные профессорские харчи не купишь.

Впрочем, Георгий мог найти что-нибудь ценнее, чем бронзовое литье. Золото уж точно от воды не портится… Найти – и поделиться только с шефом. Надо ли приплетать дружка-соперника или чужих баб?

Но и бронза тоже может быть дорогой. Очень дорогой. Ника Самофракийская – без головы, а стоит куда больше, чем профессор со всеми потрохами. Если настоящая вещь, да хорошо продать – не через польских или греческих посредников, а через серьезную антикварную фирму в Швейцарии или Голландии… Кстати, куда там пан профессор намылился поехать? Вот, пожалуй, и версия…

Вряд ли сам Савелко бросил гранату; но настроить Макарова, помочь тому «завестись» до последнего предела мог. Георгию с Макаровым было что делить.

О том, что Светлана липла к Георгию и только в последнее время снизошла до Макарова, мне доложили сразу. Как и об особых отношениях Георгия с институтским начальством в лице директрисы.

Очень даже было что делить. Две совершенно противоположные личности – везунчик и пахарь, красавчик и серяк, кумир и затычка, да еще повязанные одной бабой… Нет, это Мистаки мог поверить в бескомпромиссную дружбу мужскую – я в такое не поверил.

Итак, если исходить из убийства, версии такие.

Первая – Макаров из личных счетов подпустил Георгию пиропатрон или гранату. Просто бросил вслед… Возможно, Георгий увидел – отсюда маска ужаса на лице, – но сделать ничего не мог. Лодку тряхнуло. Могла упасть мачта. Сербина прибежала на взрыв – ерунда, что «сердце подсказало», – но Георгий был уже мертв. Удостоверилась, врач-недоучка. И – решила, что живой Вовочка лучше мертвого Гошеньки, а посему о взрыве никогда и никому ни слова. Дальше… Если вдруг Савелко и в самом деле не слышал взрыв, то могла помолчать, пока Макаров пошарит на дне, подберет осколки, а потом поднять крик.

Так, а если Савелко прибежал сразу? Вторая версия: не на крик – на взрыв? Тогда с ним в открытую – если бы заранее знать, что профессору выгоднее попридержать язык и ничего постороннего не слышать. Возможно? Возможно. Если знали Бирюков и Левина, то знали и Сербина с Макаровым о напряженных отношениях между Савелко и покойным. Наверняка они знают куда больше, чем сказали мне. И времени для переговоров, пока не пришли Бирюков и Левина, достаточно. На чем можно «расколоть» их по первой версии? Должно быть, – вбив клин между показаниями Макарова и Сербиной; вызвать спецов и тщательно проверить дно – поискать следы взрыва, произвести скрупулезный обыск, хотя Макаров наверняка прятал гранату или что иное не в своих личных вещах. Поразведать у друзей, знакомых и коллег, здесь и на берегу, не связан ли сейчас или в прошлом В. Макаров с оружием и взрывными устройствами. Хотя все непросто: вот и парочка эта – не дураки, вряд ли языки развяжут. А «вещдоков» может и не быть.

По второй версии – шансов больше. Савелко вроде рыхловат и расколоться ему не так опасно – подумаешь, смолчал о взрыве. О репутации заботился. Можно попробовать раскопать их совместные интересы с Георгием, связи на берегу и за границей. А начинать опять-таки надо с бухты – не осталось ли каких следов от взрывного устройства. Слишком мало времени у Макарова оставалось, чтобы все проверить. Следы должны быть.

21 августа. Бирюков и Левина

Не бывает следствий без причин. Молодой здоровый аквалангист не мог умереть просто так, через пять минут после погружения в тихую и теплую воду. Не слыхал я еще ни об одном случае такой смерти. Должна, обязательно должна быть причина. И почему-то я подумал, что смогу найти ее. Очень хотелось докопаться до сути. Такой я стал.

Я прошелся немного. На востоке, там, где все больше разливалась густая туча, море потемнело. И прибой зашумел сильнее. Далеко-далеко на северо-востоке, там, где проходит гряда подводных скал, на волнах вспыхивали ржавые от закатного света барашки. Но ветер сюда не долетал, и неподвижный знойный воздух охватывал все тело. Вода почему-то не манила, хотя сразу же за площадкой, где летчик сажал вертолет, был небольшой пляжик.

В конце концов я уговорил себя искупаться позже, после захода солнца, и вернулся в лагерь.

Светланы по-прежнему не было видно.

Я присел рядом с Васей, пересказал допрос. Надо было поговорить с Бирюковым и Левиной. О Георгии, о работе, об острове. Часто бывает, что обстоятельства жизни определяют и обстоятельства смерти.

Бирюков возился у плиты. Левина была здесь же, в лагере – сидела у входа в палатку и пыталась читать.

Поскольку официальный допрос Вася уже произвел, можно было поговорить без протокола.

На мои вопросы Бирюков не то чтобы отмалчивался, но говорил мало или изредка вставлял реплики в монолог Марии. Взвешивал свои слова. Я подумал, что руки его куда более выразительны, чем речь. Руки жили, двигались, переживали, порою просто заменяли слова. Жилистые, твердые руки с желтыми подушечками мозолей. Могут ли эти руки ласкать? Не знаю. Но зато они наверняка умеют многое делать. Сам Бирюков худощав, смугл, ничего особенного лицо не выражает. Мастеровой, один из сотен тысяч, что каждый день идут через проходную. А здесь ни проходной, ни смены нет – вот и работают руки от зари до зари. Выяснилось, что на нем держится почти все хозяйство лагеря. В институте тоже, даже гарпунное ружье Георгию изготовил он. Хотя опытные аквалангисты – я знаю это – редко доверяют вещам, изготовленным чужими руками.

Бирюков напряженно следил за разговором, поддерживал слова Марии, а руки его все время вертели, как игрушку, небольшой клапан. Только позже я понял, что это клапан от легочного аппарата акваланга.

Я уже говорил о Марии: невысокая, не особенно расположенная к полноте брюнетка. Красивая, пожалуй, Но, на мой взгляд, ее чертам недостает мягкости. Пожалуй, излишне твердо вылеплен подбородок, жестковаты обветренные губы и резок вырез ноздрей. У нее высокий лоб. Волосы собраны в узел. Наверное, с другой прической в вечернем платье она была бы женственнее. Голос мягкий грудной. Мария старалась смотреть в глаза. Бирюков – на клапан. А разговор у нас пошел совсем необычный для беседы следователя прокуратуры и случайных свидетелей.

– Вы верите в сны? – сказала она.

– В сны? Наверное, нет, – ответил я.

– Я тоже не верила. До появления на этом острове.

– Вы хотите сказать, что ваши сны имеют какое-то отношение к смерти Георгия? Так?

– Не знаю. Не хочу обманывать ни вас, ни себя. Я пятый сезон в экспедициях, но такого… таких снов – не было.

– А дома?

– Дома я их вообще редко вижу.

– А вы? – спросил я у Бирюкова.

– Я тоже. Да я и в экспедициях крепко сплю. За день нагорбишься так, что лишь бы лечь, – сказал Бирюков, не поднимая головы.

– Почему вы спросили, верю ли я в сны?

– Иногда очень трудно… очень трудно объяснить что-то человеку, который не может представить себя на твоем месте. И потом – это странное состояние днем… Не каждый день. Иногда мне кажется, что наш остров – лаборатория. Весь, целиком. У меня подруга, одноклассница, она биолог. Я как-то была у нее на работе, в лаборатории. Там такой стеклянный колпак, и под ним – мухи. Они там, под колпаком, летают, едят, дерутся, размножаются, дохнут. А она смотрит на них сквозь стекло – они все меченые – и записывает. Понимаете, о чем я? Такое ощущение, что мы здесь – мухи под стеклянным колпаком.

– Любопытное сравнение.

– Вы поймите ее правильно, – не сдержался Бирюков. – Нервы, жара… Что-то нам всем здесь неладно живется… А теперь смерть Георгия… Расскажи про сон, – попросил Бирюков Марию.

– Сон… Вчера я долго не могла заснуть. Светка ворочалась, потом ушла к костру, разговаривала с Георгием… Было поздно, может быть, около часа ночи. Потом я наконец уснула. И сразу, как мне кажется, начался этот сон. Собственно, начался он предыдущей ночью, я его сразу узнала. А это – продолжение… Я была у себя дома, в городе. Вся стена почему-то была в паутине. Я взяла тряпку, чтобы ее смахнуть, но как только я к ней прикоснулась, стена рухнула, даже не рухнула – попросту исчезла, не вся, часть, и там, в проломе, как в двери, появился Георгий. Только постаревший – совсем седой. Он как-то странно поднял руки – вот так – и говорит: «Позволь мне войти в дом». Я спросила: «С чем ты пришел?» Он не ответил, только раскрыл плащ – на нем перевязь и пустые ножны. Он вошел в дом, как будто знал, где лежит то, что ему нужно, и направился к стеллажу. «Здесь, – говорит, – есть обо мне». И стал брать с полки книги. Снимает, а они у него в руках исчезают, так что все время остается только одна книга. Потом улыбнулся, поднял руку – и вышел. Я стою в комнате, стена цела, только паутины нет. И на полке осталась одна книга. Я взяла ее в руки – но не могу прочесть название. И все страницы на каком-то забытом языке… А до того, накануне, снилась пещера. Пещера, вот эта, на острове. А в ней – нет, не клад. Дверь с ключиком. Я открыла – и попала в свою комнату. Только ее было трудно узнать, все разбросано, перевернуто… И почти всю ночь я наводила порядок.

– Мы были в этой пещере. Она небольшая, можно идти только метров пять, а потом – завал почти до свода, – отозвался Бирюков.

– Над завалом узкая щель, я едва протиснулась. А дальше, буквально через три метра, свод снижается. Обычная пещера, сырая и затхлая. Пол каменный, культурного слоя нет. Это – позади завала. А впереди, у входа в пещеру, мы решили немного покопать… но теперь вряд ли придется.

– Из-за Георгия?

– Да, но не из-за его смерти. Он вчера вечером нашел под водой, в бухте, великолепную вещь…

– Сирену?

– Вы ее видели?

– Еще нет.

– Его находки – амфоры, балласт (там, в бухте, балласт античного корабля) заставляют меня, хотя планы были другие, серьезно заняться работой в бухте… Я хочу, я должна там работать.

– Но акваланг требует специальной подготовки.

– Мария хороший ныряльщик, – твердо сказал Бирюков. – Правда, в технике не очень смыслит…

– Мария, простите, а вы не боитесь?

– Я не люблю работать под водой. Одно дело – когда просто купаешься, и совсем другое – когда нужны сосредоточенность, аккуратность. Все эти водоросли, медузы, слизняки… Мерзко.

– Я вообще не хотел, чтобы она работала в бухте… И Володя паникует, чертовщину несет… – выдавил Бирюков.

– Никто не говорит, что там теперь приятно работать. Все-таки человек умер, как бы я к нему ни относилась.

– Вы были не в ладах с Георгием?

– Да.

– Из-за чего, если не секрет?

– Какие здесь секреты? Он был… В общем, не считался он ни с кем…

Бирюков и Левина ушли. Какое-то время я сидел, мучительно осознавая свою беспомощность.

Все было гладко. Не зацепиться. И, похоже, Георгий умер естественной смертью, а прочее казалось только следствием разболтанных нервов.

Так я себя уговаривал и даже рот открыл сказать Васе, чтобы собирался домой. Но тот, потягиваясь, заявил, что пойдет готовить постели, а я тут без него чтобы не обижал Сербину, потому как она, во-первых, нервная, а во-вторых, ей и без меня несладко.

Потом Василий нежно погладил брюшко и, обращаясь к столу, пробурчал длинно и невнятно нечто насчет «фанатика-шефа», который теперь непременно будет докапываться до какой-то «абсолютной» истины, хотя ее в природе не существует, потом еще что-то в этом духе и закончил скорбным сожалением, что мне достались такие слабые сигареты.

«Фанатик-шеф», то есть я, злобно закашлялся и пошел на южный берег, к пляжу.

Там я стащил мокрую рубашку, отвратительно жаркие брюки и, соорудив из всего этого что-то вроде подушки, лег и уставился лицом в пространство.

Здесь меня и нашла Сербина.

21 августа. В. Рябко

Время после ужина и до отбоя – самое лучшее время. Любой подтвердит. И еще светло – август на дворе.

Отдал полпачки сигарет Матвею Петровичу – пусть немного нервы поуспокоит. Жалко, конечно, – фиг с него сдерешь, – но так лучше. Законники всегда мешают делу, Матвей хоть из лучших, но тоже не подарок; здесь же, на пятачке, столкновения неизбежны.

Сербина – с нею я тоже хотел побеседовать – стреляет глазами в его сторону. Сейчас найдет предлог или «сорганизует» ситуацию, и пойдет за ним.

Пусть.

Я подошел к палатке, где негромко переговаривались Мария с Бирюковым, и поскребся в брезент:

– Можно?

Нет, в палатку нельзя. Выбрались наружу, привычно пригибаясь и придерживая полог. Бирюков тут же проворчал, что-де милиция вежливая пошла, спрашивает и извиняется. В ответ я только шутливо посетовал, что вот не захватил служебный кабинет, чтобы вызвать их повестками поодиночке, и на том успокоились.

Обрадовал бы их мой кабинет…

– Скажите, Мария Семеновна, почему вы занялись археологией?

Бирюков хохотнул, а Мария переспросила чуть удивленно:

– Что, не женское дело?

– Не знаю, – сказал я, присаживаясь на складной брезентовый стул. – На мой взгляд, не женское. Экспедиция, раскопки, палатки, небось, полгода вне дома…

– «Пахать» приходится, – поддакнул Бирюков.

– Ничего особенного, – медленно выговорила Мария, чуть опустив густые, будто наклеенные ресницы. – В поле лучше, чем в городе. Боюсь только, что скоро и на такую поисковую группу карбованцев не хватит.

– А вы не ответили.

– Зачем вам? Это же дело личное.

– И все же?

– Интересно было. Да и сейчас интересно. Таких мест, как наше Причерноморье, на земле раз-два и обчелся. Мне вообще казалось когда-то, что все, что называют периферией и провинцией, наоборот – центр жизни, – улыбнувшись, Мария стала по-настоящему красивой. Словно раскрылось ее лицо, высветились сквозь смуглую кожу и резковатость лепки древние незатухающе женственные черты. И глаза вспыхнули, серо-синие.

– Но вы так и не сказали, что вас привлекает в археологии.

– Это что, продолжается допрос?

«Допросов ты не видала, барышня», – подумал я.

– Нет, конечно. Просто выяснить еще кое-что хочу для себя.

– Например?

– Например, почему Георгий Мистаки стал археологом, а не, к примеру, десантником. А спросить у него, простите, никак.

– Но я – совсем другое.

– Вот именно.

– Почему стал – не так сложно… И не во всем мы контрастны. Начинали примерно в одно время – конец семидесятых, разгар застоя. В десантники его бы не взяли. Мы же с ним инвалиды по пятой графе, греков тоже не везде жаловали…

Тень проплыла по загорелому лицу, и печаль задержалась у глаз.

– У меня это, пожалуй, призвание, а он… Знаете, когда некуда деться, археология – удачное занятие.

– Со временем у нас неплохо, – поддакнул Бирюков, – ездим много… и тупорылых с их идеологией сюда валилось не так, чтоб очень. Здесь же и спина крепкая нужна, и шарики в голове, а престижа – так, не очень: не первостепенная отрасль народного хозяйства.

– Да, я заметил, народ у вас умелый, с руками и головой.

– Ничего.

– Небось все доводится перепробовать – от рации до подрывного дела? И акваланги, и компрессоры…

– Приходится.

– Неужто в институте учили?

Мария усмехнулась:

– Жизнь научит. Все надо делать самому.

– По штату не положено становиться академическими крысами, – Бирюков отщелкнул окурок за валун.

Экономные, точные, уверенные движения у Бирюкова. Жилистый, кирпично-загорелый, шрамики на скуле и губе. Лицо не слишком выразительное, но сквозь рыхлость пробиваются резкие, чуть хищные черты:

 
Ему б начать по новой – с банд,
Гулять пролесками,
Ему бы снова аксельбант —
И к Май-Маевскому… —
 

как писал Саша Вишневой прежде, чем его столица шарахнула по голове. Бирюкова-то как, интересно, на смиренную ниву занесло? Явно уж не по пятой графе. Впрочем, неужели не ясно? За юбку держится. За шортики, которым очень даже есть что обтягивать.

– У вас хорошая армейская закалка чувствуется, – сказал я, внимательно всматриваясь в лицо Бирюкова. – Афган?

– Глаз наметанный, – бросил Бирюков и взял новую сигарету.

Из штабной палатки доносились всхлипы морзянки и радиоголосов – Савелко ловил волну.

Небо на северо-востоке темнело. Набрякало тучами. Вечером будет дождь. А может быть, и ночью. И утром. Будет лить и лить, и не приметят нас больше вертолеты, приплывут корабли, а вода поднимется, захлестнет остров, и длинные серые волны покатят поверху…

– Вы спрашивали, почему он стал археологом, а я сегодня спрашивала себя: почему он им остался.

– И?..

– Спрашивала – но и не смогла ответить. Возможно, тут личное. Мне давно хотелось, чтобы Георгий занялся чем-то другим. Компьютерами бы торговал или ушел бы в политику…

– Он тебе мешал?

Бирюков насторожился.

– В науке так не бывает. Времена Лысенко давно прошли.

Мария отмахнулась:

– Конечно, мы работали по смежным темам, Да и организационно сказывалось, что они с Дэ Ка в связке, больше даже: Дэ Ка ему подыгрывал и, конечно же, покрывал, ну и, естественно, Ерина, мать-настоятельница, лелеяла и холила… Пока динамо не крутнул со Светкой. Извините. Это неважно.

– Да. Но суть в том, что последние годы Георгий не работал на науку, а как бы наоборот, старался выжать какую-то корысть… Я его назвала Индианой Джонсом… в глаза…

– На совете кафедры, – подбросил Бирюков.

– Не нужно все это ему стало – в нормальном понимании. Ну и я занимался бы тем, что может дать быструю и прямую выгоду…

Интересно, она что, не понимает, что при хорошем раскладе можно извлечь и быструю, и прямую, и большую выгоду из археологических находок? Хорошая античная ваза или статуэтка…

Статуэтка… может стать товаром и обернуться большими деньгами. Индиана Джонс… Не понимает – или подталкивает меня к версии?

– Скажите, а кроме вас, обращал кто-нибудь внимание на поведение Георгия? Ну, что он стал неправильно относиться к науке, или как это сказать?..

– Кто как, – хмыкнул Бирюков.

Мария промолчала.

– Савелко, например? – поинтересовался я.

Мария поджала губы, помолчала и ответила, цедя слова:

– Они же в связке. Георгий был руками… А возможно, и головой связки.

– А зачем тогда ему ваш Дэ Ка? Неужели и сейчас субординация так много значит, и Савелко – предел?

– Я об этом не задумывалась, – Мария говорила вроде бы искренне, и в глазах, потемневших как небо над островом, не было лукавства…

И все же я ей не верил.

А тут еще Бирюков подбросил:

– Вы что, думаете, Савелко такой уж одуванчик? Хитрован, еще какой. И чутье у него…

– Да, – кивнула Мария, что-то явно вспоминая…

– Чутье? Вы имеете в виду – археология как чутье?

– Ну да, конечно, – быстро подтвердил Бирюков.

– То есть он может сразу определить ценность находки, – мне очень хотелось побольше потоптаться на этой теме, но мучительно не хватало специальных знаний. Кроме Индианы Джонс, мои познания в археологии исчерпывались парой-тройкой детективов, где раскручивалась «мокруха» вокруг египетских и этрусских сокровищ.

– Конечно, – кивнула Мария, – это элементарно. Чутье у него на места поисков. Иногда кажется, что у него в голове карта. Во всяком случае, по античному периоду. Практически безошибочен…

– Не скажи. А характеристики? Да и здесь, на острове…

– Что на острове? – дернулась Мария. – Здесь у него попадание… Просто это все предназначалось Георгию…

– А теперь достанется вам?

– Науке, – холодно бросила Мария.

– Естественно, – согласился я. – Но работать… Исследовать – это так называется? – будете вы? Наверное, и Володя Макаров – он же аквалангист?

– Надеюсь, – все так же холодно обронила Мария. Она надеялась и была чем-то весьма озабочена. Только вовсе не трупом Георгия Мистаки.

– У вас уже было обсуждении ситуации? Планов работ?

Отозвался Бирюков:

– Так, поговорили немного.

– И?

– Да перепугался вроде Дэ Ка. Хочет вообще свернуться. То ли боится, то ли что…

– Рано еще об этом говорить, – бросила Мария, – а вообще-то поздно. Мне надо письмо дописать. Я могу идти?

«Что-то здесь не так», – подумал я.

– Да, конечно.

Мария поднялась и спросила Бирюкова:

– Передашь письмо с катером?

Бирюков молча кивнул.

– А когда будет катер? – поинтересовался я, когда Мария скрылась в палатке.

– В одиннадцать. Плюс-минус пять минут.

– Пограничники, что ли? – спросил я, изображая неведение.

Бирюков усмехнулся:

– Пограничники. Рейсовые сюда не ходят.

– Ну да, – я усиленно покивал. – Что, и почту возят?

– Да велик ли труд? Ладно, я тоже пойду – плавник пособираю, пока видно.

Я тоже поднялся – пора немножко постучать морзянку.

И спросил вдогонку Бирюкова:

– Так что, Савелко собирается прекратить работы?

– Во всяком случае, мечтает нас всех эвакуировать. На всякий случай.

М. Шеремет

Я совсем не обрадовался ее визиту. Кроме всего прочего, я не привык разговаривать со свидетелями, лежа в плавках на песочке.

Сербина села рядом; наверное, специально дожидалась темноты, чтобы не так заметны были припухшие от слез веки. И все-таки она выглядела очень хорошо. Мне моментально припомнилась фраза из какого-то грошового романа: «Он любил женщин, точнее, блондинок».

Сербина была блондинкой того спортивно-лирического типа, который в последние годы стал массовым. Подобные существа улыбались с афиш и рекламных проспектов, таращились из витрин и огрызались из-за прилавков, кочевали по экранам и пляжам… Я считал их чем-то вроде говорящих кукол, может быть, потому, что не приходилось прежде всерьез разговаривать с ними. Я сел, угостил Сербину сигаретой, поднес спичку и подумал, как же заговорить с этим очаровательным манекеном.

Светлана заговорила первой. Она спросила, есть ли в моем нравственном кодексе такие понятия, как «честное слово» и «профессиональная тайна». Я сказал, что есть.

Тогда Светлана попросила под честное слово сохранить в тайне все, что она скажет.

Я немного поколебался и – пообещал.

Но все, что мне сказала Светлана, не представляло тайны ни для кого, разве что для Макарова. Сербина попросила, чтобы Владимира Макарова убрали с острова. Немедленно. Пока он не натворил глупостей. А натворит он их непременно, если останется здесь.

– Но почему именно его?

– Неужели обязательно все объяснять, – сдвинула выгоревшие брови Светлана, – неужели смерти Георгия недостаточно?

Я заверил, что не жажду новых жертв и немедленно эвакуирую всех, если только будет необходимость. Но прежде хотел бы узнать, в чем дело, почему она заботится именно о Макарове.