Текст книги "Бронзовая Сирена"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Поймите, Володя – близкий мне человек… Мы скоро поженимся, и я не могу смотреть… Он ведь пойдет, пойдет за Георгием, и я не смогу его остановить!

– Пойдет за Георгием? То есть умрет?

– Не знаю. Не дай Бог. Нет, я имела в виду – не хочу, чтобы он повторил судьбу Мистаки. Ни в чем. Он – слабее.

– Вы любили его? Георгия?

– Да.

– Почему же так получилось, что вы не с ним… Ну, пока он был жив?

– Не понимаете? Не хочется об этом говорить.

– Светлана, я не любопытства ради спрашиваю. Это может быть важно.

– Да что тут важного… Просто не смогла оставаться с ним. Да ему никто по-настоящему и не был нужен.

– Он отталкивал людей?

– Нет. Просто он был… Он играл в сильного человека. Но получался человек с больным самолюбием. А с таким невыносимо было быть рядом. Ему нужно было утверждаться во всем, что проходило через его руки… Простите, я что-то не то говорю.

– Не волнуйтесь.

– Все еще свежо… У него не могло быть даже друга. А тем более женщины, которой нужно чувствовать, что она – не приз в игре, а личность. Георгия называли Одиссеем, он такой же самолюбивый и жестокий, только вот цели у него нет. Он не воевал, только выдумывал бои, сам их сочинял, сам для них придумывал правила… Лишь бы играть, играть подольше, позанятнее… Вам проще. Вы мужчина. Вы, наверное, никогда не почувствуете, что это такое, что это за чувство, когда тобой играют. Ты думаешь о себе, что ты живой человек, которого можно любить или ненавидеть, – и вдруг понимаешь, что ничего этого нет. Ты – фигурка. Тобой играют.

– Вы судите слишком строго.

– Его почти никто не понимал.

– О чем он говорил с вами вчера вечером?

– Доложили? Да ни о чем особенном.

– Но что все-таки он сказал?

– Он… Всегда хотел и оттолкнуть, и удержать одновременно… Тем более сейчас, когда с Володей стало серьезно. На него это похоже – отпустить, но только на полшага, чтобы в любую минуту можно было схватить.

– И на этот раз тоже?

– У него появился козырь, а с козырем он не мог не попытаться сыграть.

– Козырь?

– Ну да. Эта Сирена. Вы ее видели?

– Еще нет.

– Посмотрите… Такая дрянь, я бы ее в море выбросила. Кусок бронзы, безделушка, а они все из-за нее с ума сходят.

– Они – это Володя и Георгий?

– Мало?

– Нет, не в этом дело. Я спрашиваю, а другие разве никак не прореагировали на его находку?

– Ну что вы! Так у нас не бывает. Каждый пытается что-то показать. Один – как это хорошо, другие – как это важно.

– Показать? А на самом деле?

– А на самом деле каждый думает: «Почему не я?»

– Георгию завидовали?

– Почти все.

Я присматривался к ней со все возрастающим интересом. Черты лица, несомненно, миловидные, но не более – ни привлекательными, ни одухотворенными их не назовешь. И в то же самое время ощутил, что в сочетании простых черт, сдержанной мимики и проницательного и острого взгляда есть что-то особенное, возможно, то, что на Востоке называют «зернышком перца». Длинные ноги, загорелые и исцарапанные, как у мальчишки. Фигура, несмотря на возраст, не развита, как будто ее тонкая загорелая кожа, оттененная золотистым пушком, не более чем искусно сшитая одежда, такая плотная, что сдерживает напор молодости. Привлекательная, в сущности, девушка. Но тем не менее ее внешность была проще, зауряднее, чем ее речь. Я даже заподозрил на минутку, не повторяет ли она чужие слова, как хорошо выученный урок?

– Почему вы вообще с ним сблизились? Если он был таков, как вы описываете, можно было бы обойтись без него. Вы же понимали, что он постарается смять, подчинить вас как личность?

– Лучшего не было. И казалось, когда он развязался со своей стервой, что все серьезно… Я тогда была совсем еще девчонкой. А он превосходил всех окружающих – вы даже не представляете, насколько. Быть рядом с таким человеком… Самое главное, что я все представляла иначе – возвышенно, что ли. Быть подругой гения… как это замечательно! Но при этом надо же начисто отречься от себя!

– Наверное, Володя не такой.

– Ему нужна нянька. Да еще вбил себе в голову, что ни в чем не уступает Георгию, старается даже манерами походить на него. Смешно и глупо.

– Мне показалось, что Володя не так уж плох.

– Я и не говорю, что плох. Сам по себе он многого стоит и многого может добиться.

– С вашей помощью?

– Да. И не надо иронии.

– Не буду. Хотя не знаю, так ли неприятно будет вам услышать мое мнение о Володе. Я считаю, что ваш выбор удачен.

– Вы правы. Я очень хочу, чтобы вы поняли – Володю надо отсюда убрать. И пусть он не знает, что по моей просьбе.

– Скажите, а остальные? Остальным, по-вашему, ничего не угрожает?

– Может быть, и угрожает. Лучше, конечно, уйти всем. Сошел лидер – сошла команда.

– Вы занимались велоспортом?

– Да. Но это неважно. Я говорю не о спорте. Опасность есть.

– Какая именно?

– Если бы я знала…

– Как у Георгия было с сердцем?

– В медицинском плане?

– Да, конечно.

– Великолепно. Я в этом немного разбираюсь. Он был хорошо сделанной машиной. И потом – не пил, не курил, тренировался. Вы думаете, что… Нет, это исключено. Его должно было хватить на сто лет, не меньше.

Светлана задумалась. Я тоже молчал. Какой-то вопрос, важный вопрос я никак не мог осмыслить. Наконец, Сербина заговорила. На этот раз в ее голосе не было дрожащей, острой нотки – то ли злости, то ли отчаяния. Осталась только боль.

– Я тоже боюсь. Конечно, было не раз плохо, и страшно. Но сейчас хуже. И как-то некуда деться. Такая пустота… Раньше, когда очень плохо, уйдешь в свой угол, свернешься калачиком – и все проходит. А здесь ничего не помогает.

– Но что вам здесь может угрожать? Кто?

– Здесь нельзя жить.

– Здесь, на острове?

– Да.

– Но здесь жили люди. Есть же дома, остатки дорог…

– Володя говорит, что на острове жили как-то по-цыгански… Случайные здания, случайные вещи…

– Каменный дом случайно не построишь.

– А то, что на острове не нашли ни одного захоронения, ни одного скелета, по-вашему, тоже случайность?.. – при этих моих словах Светлана посмотрела на меня со спокойным интересом. Тогда я спросил: – Скажите, когда вы говорили с Георгием вчера вечером, вам не показалось, что он тоже чувствует какую-то опасность?

– Вы думаете, он очень много говорил?

– Думаю, что немного.

– Скорее всего, нет. Не чувствовал. Говорил об Истории – с большой буквы, конечно. С ним нельзя просто так разговаривать.

– Вы поссорились?

– Да, наверное. Собственно, он этого не хотел. Я сорвалась, вам достаточно будет, если я скажу, что мне стало тошно все это выслушивать бог весть в какой раз. Он и прежде совершал великие перевороты в археологии, но до сих пор ничегошеньки не перевернул. Хотя был способен… Способен на очень многое. А тут он совсем перегнул. Он нашел, по его словам, не просто Сирену, а ключ к каким-то Великим Тайнам. Ну, я и сказала, что все его Великие Тайны, может быть, только приличные деньги, которые дадут за бугром, и пусть бережет такие высказывания для восторженных первокурсниц. Или для греческих дурочек.

– Но теперь-то вы понимаете, что он был прав?

– Почему?

– Потому, что боитесь за Володю Макарова.

– Ничего вы не поняли. Тайны – не там, где он их искал.

– А где же?

– Если бы я знала. Это, в общем, аллегория… Он уже мысленно давно был там, на своей «исторической Родине».

– Не понял. Он же грек?

– Да. И собирался уехать в Грецию.

– Вас не звал с собой?

– Нет, конечно. Никого он не звал. Наоборот, хотел обрубить все…

– То есть он уже не рассматривал здешние дела серьезно?

– И да, и нет. Знаете… Талантливый человек… был. И увлекающийся… И одновременно хотел жить совсем иначе… Я боюсь за Володьку. Он останется на острове?

– Я запрещу погружения, пока все не выяснится.

– Ну что же. Желаю выяснить поскорей.

Я остался один. Темнело. Надо было идти в лагерь, наверняка уже поступили радиограммы по запросам. Надо было, пожалуй, еще раз поговорить с Марией. Надо было обязательно посмотреть, что же это за Сирена. Надо было, но я не двигался…

Суета сегодняшнего дня смешала мысли. Слова, образы, лица кружились, проплывали, как спицы колеса Фортуны… Мне внезапно показалось, что я слышу скрип громадного древнего колеса. Нет, не показалось – действительно я слышал, только не скрип, а мощный, нарастающий гул, будто что-то надвигалось большое и неотвратимое, – и вдруг жестокий, ослепляющий луч света ударил мне в лицо. Я застыл, дыхание перехватило, еще чуть-чуть – и…

Свет погас. Через несколько секунд, когда зеленые круги в глазах растаяли, я различил причаливающий катер.

Сзади засопел Вася – черт его знает, когда он пришел. Катер сдавленно рокотал, отрабатывая задний. Вася протянул мне полотенце и, насвистывая, пошел навстречу поджарому моряку.

Я старательно вытер мокрое, липкое лицо и с удивлением вспомнил, что так и не искупался.

21 августа. В. Рябко

Очень хотелось мне поговорить с Дмитрием Константиновичем, Дэ Ка Савелко. С самого утра хотелось, с того самого момента, когда я впервые посмотрел ему в глаза, когда разглядел всю его потную, испуганную, напряженную, малосимпатичную физиономию, и еще больше чуть позже – когда Дэ Ка стал уверять, что ничего-ничего не слышал, сердце же подсказывало ему бежать к бухте, а там уже готовенький труп.

Не поверил, когда Дэ Ка расписывал, какой у них маленький, но дружный научный коллектив.

Что смерть Георгия Мистаки крепко тряхнула профессора, это понятно. Вот только сама смерть или ее обстоятельства?

Конечно, легко себе представить, сколько неприятностей свалится на академическую проплешину из-за смерти подчиненного, даже если произошел просто несчастный случай. Надо объяснить по инстанциям все известные обстоятельства, доказать соблюдение правил техники безопасности, что не совсем просто. Если не патология, не внезапный паралич сердца, если все же что-то рвануло, если завтра водолазы найдут следы – тоже придется много чего доказывать: кто, откуда, почему, зачем…

Зачем – самый что ни на есть деликатный вопрос. Так ли уж был нужен пану профессору Георгий? Как это сказала Мария? «В связке был руками… и головой».

Рубеж отмечен четко: накануне Георгий поднял со дна морского статуэтку Сирены, вещь ценную – и открыл себе дорогу к самостоятельным действиям. Возможно, Георгию еще был нужен Савелко, если там, на дне, стоящие вещи: отобрать, что пойдет на обогащение науки, а что – на личное, вывезти добро с острова, возможно, переправить покупателям. Но не исключено, что Георгий мог справиться и сам, разве что, так сказать, скинув пару «крох» со своего стола в карман Дэ Ка.

А теперь перевернем ситуацию; что же Дэ Ка? Получил «крохи» – и остался у разбитого корыта? Это Индиане Джонсу в каждой серии выпадают если не пещеры Аладдина, то чаша Грааля. Нашим профессорам везет меньше. Устранение Георгия решает немало проблем для Дэ Ка. Кое-что уж просматривается.

И еще важно: может ли профессор все или почти все делать сам? Или же с привлечением кого попроще, того же Макарова, например?

Конечно, неплохо бы найти причиной всему бабу… Очень уж они контрастны: еще нестарый, но уж очень неказистый Дэ Ка и чернокудрый двухметровый атлет Мистаки… – все ли там чисто у профессорской жены с дорогим учеником?

Ладно, это – на потом.

Если все так, как я предполагаю, если решили Савелко и Георгий заработать на раритетах или как там эти штуки называются, то профессор выигрывает. Крупно выигрывает, даже если получит крепкую вздрючку по службе. Страсти улягутся, пусть даже до следующего сезона, – и можно вернуться на остров с подходящей командой, без всяких там слишком умных Левиных, чтоб только руки рабочие… Крупно выигрывает профессор. Вот только мотив и труп являются основанием для подозрения, но не для уголовной ответственности. Доказательство насильственной смерти – нет. Алиби… на момент смерти – есть, хотя и сомнительное (Макаров и Сербина вроде помнят, вроде – нет)… Но если и нет, не столь важно. В воде Георгий был один.

В момент смерти.

А раньше?

Раньше – это полсуток, темная половина, когда не все и не всегда следят друг за другом.

Место – известно. Макаров отметил квадрат находки буйком. Логично, что Георгий будет погружаться именно там. Георгий – потому что Макаров категорически отказался лезть в воду. Блажь такая нашла. Временное недомогание. Из тех, которые трудно проверить… И легко спровоцировать парой удачно подобранных таблеток. Знал Дэ Ка, что Макаров не пойдет в воду? Наверное. А чтобы наверняка – мог стравить воздух из его акваланга.

И тогда – остановка за малым. Взрывпакет, и чтобы взорвался, когда Георгий окажется неподалеку. Посильная задача? Для специалиста – семечки. Вот только Дэ Ка, насколько мне известно, совсем не тот специалист.

К сожалению, я тоже не специалист. Даже не знаю наверняка, останутся ли вещественные следы, вещдоки, от современного взрывного устройства, сработавшего под водой… И останутся ли эти следы через сутки после взрыва. Раньше, к сожалению, водолазов не привезут.

Сукин сын Савелко, неужели он все рассчитал – и уйдет безнаказанным?

Нет, не будь я Васей Рябко, если не упаду ему на хвост при первой же попытке утащить с острова хоть бусину!

21 августа. Д. К. Савелко

Как ни верти, из двух зол надо выбирать меньшее. Самому выбирать, а не ждать, пока выбор сделают за меня. Конечно, я и так много терял – своими руками закрывал сундук с кладом. Но так хоть оставался какой-то шанс.

Я рассказал следователю сказку. Из разряда тех, которые сочиняют дилетанты. О том, какие ужасные опасности подстерегают тех, кто пытается проникнуть в тайны древнего мира.

Чего только не было в этой сказке! И загадочные смертельные болезни, поражающие первооткрывателей древнеегипетских пирамид, и таинственные космические излучения в районе острова Пасхи, и хитроумные ловушки, неведомо кем построенные в джунглях Перу и Венесуэлы, и следы актинидов и лантанидов в старых тибетских гробницах…

Стыдно, конечно, но что поделаешь? Не ждать же, пока он всерьез начнет разбираться в наших взаимоотношениях. Столько у нас набралось за три года совместной работы…

А так – рано или поздно ему надоест копаться в чужой сфере деятельности и останется только одно желание – закрыть дело: не по несчастному случаю, а по ненасильственной смерти.

Лучше я не смогу выкрутиться. Да и все остальные – тоже. А слушал следователь хорошо. Лучше, чем наши студенты. Правда, и атмосфера была подходящей – поздний вечер, необитаемый островок посреди моря, бронзовая Сирена…

Конечно, Шеремет расспрашивал меня о взаимоотношениях Георгия с остальными.

В принципе, можно многое рассказать. Ведь все друг у друга постоянно на виду. С Бирюковым Георгий дружил со студенческой скамьи, как-то даже выручал парня, а совсем недавно они вконец рассорились. Из-за Марии. Здесь у них непримиримый разлад. Чем-то Мария с Георгием похожи, да и занимаются одной проблемой.

Мария не дура, знает, почему второй год не может попасть в аспирантуру. Кто же ее возьмет, если тема та же, что и у Георгия, а выводы совсем не те. А ведь упрямая, ничем другим не хочет заниматься. Мне что, мне еще лучше. А вот ей… И ни от своих работ, ни от своей теории не хочет отступиться. А ведь уже заканчивала бы аспирантуру. И защитилась бы. Голова есть… У Георгия, конечно, – характер, а то до открытой войны с Марией дошло бы.

О Светлане рассказывать было бы нечего – Шеремет и так уже многое знал.

Интересно, понимал ли он, что Светлана пошла бы за Георгием в огонь и в воду, только бы он ее позвал?

А вот Макаров это понимал. Не знаю, я бы не смог так с Георгием после всего этого…

Вот такие наши дела.

А Шеремет клюнул на мою сказочку. Клюнул, потому что забрал Сирену и ушел куда-то со своим напарником.

Опасно, конечно, ему было давать – поцарапает экспонат. Но лучше уж так, чем позволить ему свободно копаться в наших делах.

Савелко Дмитрий Константинович, 41 год, русский, разведен, образование высшее, кандидат наук, автор шестнадцати собственных и совместных статей, заведующий сектором кафедры античной истории Института археологии…

21 августа. В. Рябко

Рация у профессора оказалась вполне приличной. Оттащив ее от командирской палатки подальше, я достал свой верный журнал кодов и сел за работу. Связь у нас, у пограничников, и на флотской базе спасательских работ, естественно, круглосуточная. Трупов у нас пока, Бог миловал, немного, это вам не Абхазия и не Карабах, так что после сорока минут эфирной ругани мне ее гарантировали. Если не на утро, то во всяком случае на день.

Еще полчаса заняло выколачивание медицинского заключения о вскрытии. Наконец, наш дежурный связался с дядей Пашей по домашнему телефону, выслушал то, что медэксперт пожелал рассказать своими словами, а потом пересказал мне: шоковая остановка сердца, множественные разрывы капилляров, в том числе и во внутренних органах; незначительные повреждения легких и ушей. Воды в легких нет, прижизненных травм, переломов нет.

Получается, насколько я могу судить по своему куцему опыту, гидравлический удар был, но далекий и слабый. Такой, что мог тряхнуть, напугать, но никого не убить. Разве что у молодого здоровяка-аквалангиста – совсем-совсем ни к черту сердце, что мог вот так умереть от страха. Что не соответствует ни результатам вскрытия, ни словам Сербиной (Матвей наверняка передал все точно), ни элементарной логике. Со слабым сердцем мастером не станешь.

Если просто испугался, запаниковал, – тогда бы захлебнулся. А вот – всплыл (значит, легкие полные воды), зубы сжаты так, что перекушен загубник.

Какое все-таки удивительное дело – жизнь! Чем больше разбираешься, тем большим чудом кажется, что все эти связи и взаимозависимости работают. Иногда еще как работают! Брали как-то одного зверюгу – он даже после трех автоматных очередей выжил; а потом, в камере смертников, зуммер услышал – и каюк! Инфаркт.

Я еще немного поработал на рации – оставил точные инструкции для утреннего запроса в Гидрофизический институт, – и взял журнал радиограмм.

Последние записи, как я и ожидал, – сообщения в Институт археологии Ериной и в мою контору – о несчастном случае. Есть здесь пара сомнительных моментов (почему – Ериной и почему так сразу: «несчастный случай»), но это – мелочи.

Предыдущие записи – интересного мало. Исходящие отчеты по работе, очень скупо, просьба переслать почту и продукты. Входящие – тоже сухо, язык канцелярский: «обратите особое внимание», «форсируйте», «держите под личным контролем». «Форсируйте работы в бухте Узкой» – только за август трижды. «Сообщайте о результатах работы в бухте Узкой» – тоже трижды. Подписано Ериной. Видимо, она у них вроде главного толкача.

Я выглянул из палатки и, разглядев неприкаянного Савелко, поманил его к себе.

Матвей все еще не возвращался. В воздухе плавало предощущение грозы. Да что предощущение: на темном северо-востоке раздражающе ярко змеились молнии.

Савелко внешне сплошное «не»: невысок, нестар, некрасив, неэнергичен… Похоже, и не слишком умен – хотя от слишком умной Марии у меня до сих пор на зубах скрипит. И не понравилось мне, как обшарил он взглядом командирскую палатку, едва просунув голову под полог.

– Смотрите, ничего ли я не поломал? – сказал я.

– Нет, почему же? – запротестовал Савелко, неловко усаживаясь на брезентовый стульчик, – это ваше право…

«Нет у меня такого права, – мысленно усмехнулся я, – и не дай Бог, чтоб отломилось». А вслух спросил:

– Почему вы так сосредоточились на раскопках в бухте Узкой или, как теперь ее лучше называть, в бухте Мистаки?

– Почему «сосредоточились»? Это самый перспективный участок.

– Первая значительная находка там сделана только вчера. Откуда же вы взяли, что «участок» такой «перспективный»?

Савелко поерзал, поводил в воздухе руками и наконец сообщил:

– Исходя из общих соображений. Самое удобное место для причаливания, там же наверняка были портовые сооружения…

– Мест для причаливания полно. И удобных в том числе. Что же, везде клады?

– Нет, но это же упрощенный взгляд. На самом деле надо учитывать ряд факторов: смещение береговой линии, коммуникации, расположение наземных построек…

– Подождите. Я так понял, что вы заранее вычислили: искать здесь, так?

– В принципе, так, – подтвердил Савелко, внезапно успокаиваясь, – только эту заслугу я не могу приписать себе. Самым заинтересованным был Георгий, он очень верил в подводную археологию. И это совпадало с мнением руководства института.

– А вас это, надо понимать, не слишком интересовало?

– Почему же? Работы в комплексе давали возможность реконструировать всю культурную систему. Такой подход сейчас общепризнан.

Почему он так резко успокоился? Наверное, решил, что на покойника и начальство можно валить все что угодно.

– Следовательно, вы просто исполнитель. Вам указывают место работы, и вы действуете в соответствии с инструкцией?

– Я не совсем понимаю, к чему вы ведете, – ответил Савелко, и глаза его забегали.

– У вас репутация очень прозорливого руководителя. Любая точка – удача.

Савелко вымученно улыбнулся:

– Если бы так. Четыре последних удачных сезона, к сожалению, не моя заслуга. Скорее, это Нина Тарасовна… И Георгий.

– Нина Тарасовна?

– Ну да, Ерина, замдиректора нашего института. Совершенно блестящее предвидение. Я, собственно, не в курсе ее метода, но результаты удивили всех.

– И Георгия?

– Нет, не думаю. Он же был ее ближайшим помощником. Скорее всего, знал заранее.

– Скорее всего?

– Видите ли, несмотря на… ну, скажем, вынужденно ограниченный круг общения, с ней мы разговаривали немного… И не обо всем.

– Может быть, Сербина или Макаров знают больше?

– Затрудняюсь сказать. Вряд ли. То, что касается Ериной, для него не было предметом обсуждения. Тем более со Светланой… Да, так что работы в бухте Узкой были запланированы заранее, и ответственным был Мистаки.

Последнюю фразу Савелко выговорил быстро и отчетливо, словно хотел акцентировать мое внимание именно на ней.

– Почему же Ерина понукала вас лично, – я раскрыл журнал радиограмм: – «форсировать работы в бухте Узкой»?

Савелко вдруг взмок, но после паузы все же ответил достаточно спокойно:

– Радиограммы адресовались мне, конечно. Я же руководитель. Но разговаривал не только я. Есть же и неформальная часть. Приглашали на переговоры всех… Ну, то есть тех, с кем конкретно хотели общаться. Это же у нас почти единственная связь… И не считается нарушением…

– Да… У вас многое не считается нарушением…

– О чем вы? – встрепенулся Дэ Ка.

Увы, это я еще для себя самого не сформулировал. Просто чувствую: что-то не так. И сказал наобум:

– К примеру, вы не доложили о такой важной находке.

– Как не доложил? – засуетился Дэ Ка. – Георгий вчера беседовал с Ниной Тарасовной… Только записать в журнал я позабыл. Знаете, как бывает: сначала отвлекся, а потом не до того было…

– А о чем они говорили?

– Точно не знаю, я выходил… Но если это важно, то можно спросить у Нины Тарасовны.

– Сейчас?

– Нет, она: наверное уже дома, но завтра… Возможно, она сюда прибудет. А в поисковый журнал находку внесли. И очень оживленно обсуждали…

«Так оживленно, что в результате Георгий лишился жизни», – чуть не ляпнул я. Но сдержался. И перебрался в центр лагеря, к костру и приемнику.

Гроза подкатывала все ближе, бедный транзистор трещал, превращая музыку в нечто непотребное… Вчера тоже была гроза, и наверное, в рации тоже трещало и завывало, пока Георгий докладывал своей патронессе о Сирене, этом бронзовом подтверждении правильности ее таинственного метода.

Ерина… Нет, не припоминаю. Хотя какой-то Ерин, помимо всем известного генерала, фигурировал. Нет, не в деле… У трупа множественные разрывы капилляров. Наверное, Георгий испытывал боль. Хотя это не смертельно. И гидромолот, если он был, – тоже не смертельный… И в крови никаких особых признаков яда не обнаружено. А какой-то зуммер прозвонил, и Георгий увидел свою смерть. И умер в ужасе. И не верю я, совершенно не верю, что Георгий в самом деле настаивал, чтобы Макаров тоже шел в воду, по крайне мере пока он сам не покопается возле места, где нашел Сирену… И совсем не верю, что Сербина и Савелко просто так, безо всякого сигнала, сбежались к бухте, когда Макаров втаскивал в лодку тело Георгия…

21–22 августа. М. Шеремет

В брезентовую «дверь» протиснулся Вася: пришли ответы на радиограммы.

Передали подробный ответ на запрос в институт (я ожидал ответ только завтра), а главное – заключение экспертизы. Трудно объяснить, почему оно меня так расстроило.

Я отыгрался на Васе, потребовал от него практически невозможного: добиться, не позже завтрашнего дня, приезда аквалангистов и специалиста-психиатра.

Пухлая физиономия Рябко вытянулась до невозможности, но возражать он не стал. Видимо, решил, что психиатр и в самом деле не повредит. Я, конечно, не считал, что кто-то из островитян страдает душевной болезнью. Но что-то же происходило здесь с ними странное, с ними со всеми… Я не мог найти слова, чтобы назвать это своим именем, только ощущал какую-то необычность в их настроениях, словах, снах… но вот как объяснить, что именно меня настораживало, я пока не знал. Ладно. Утро вечера мудренее.

Я вытащил из ящика Сирену, прихватил из-под навеса бесхозный складной стульчик и отправился на самую высокую точку острова. Это была скала метров пятнадцати-семнадцати высотой с усеченной вершиной. Она круто обрывалась к юго-западному берегу, с противоположной от бухты и скалы стороны острова. Где-то неподалеку находилась пещера, куда мы решили завтра непременно пойти.

Со стороны лагеря шла, ответвляясь к развалинам Греческого дома, сравнительно пологая каменистая тропинка. Площадка почти ровная. Здесь, пожалуй, никто не помешает обдумать события прошедшего дня. На острове вряд ли есть еще место, где спокойно можно уединиться. Тихо. Неумолчный дальний голос прибоя только подчеркивает покой. Влажные запахи морских испарений, водорослей, прохладный ветер, острое звучание трав. Все это вместе рождало умиротворение.

Институтские материалы в целом подтверждали все, что я успел узнать на острове. Положение Дмитрия Константиновича и в самом деле было весьма неблагополучным. Похоже, что как минимум руководить сектором он больше не будет. Остальные характеризуются хорошо.

Мои мысли вернулись к Сирене. Я поднял фонарь и начал внимательно рассматривать статуэтку. Небольшая, увесистая, наверное, цельнолитая, высотой сантиметров 25, она изображала странное существо с полуразвернутыми мощными крыльями и женским лицом. Существо сидело в напряженной, какой-то упругой позе, звериные мышцы взбугрились, крылья застыли перед мощным взмахом; а на тонко вылепленном лице – выражение хищной радости, видимо, от ощущения собственной силы или от сознания беспомощности его жертвы. Кстати, это лицо было не из тех, в которые стоит вглядываться предгрозовой ночью, на крошечном островке, после сумасшедшего дня.

Я выключил фонарь.

Уже наступила настоящая ночь. Душно и темно. Какое-то время я следил, как гаснут звезды. Видно, циклон, сползший с Балкан, весь день поливал холодным дождем золотые пляжи Мамайи и Бургаса, гремел гривастыми валами в брекватеры Одессы и Констанцы, разгонял яхты в лиманах и теперь добрался до острова. Звезды утонули. Где-то далеко полыхали еще беззвучные молнии. Я выключил фонарь, но при каждой вспышке видел Сирену, темную и шершавую от времени. Над морем полыхало все чаще и чаще, и крылатая тварь, казалось, ехидно подмигивала мне античными глазами: «Ну как, философ? Получается?»

Нет, не получалось.

Если разобраться, у меня был только один сравнительно бесспорный факт: Георгий Мистаки умер около восьми утра от паралича сердца, без признаков отравления и особых телесных повреждений. И все. Как раз достаточно, чтобы сделать заключение о ненасильственной смерти, подписать бумаги и закрыть дело. Потому что предчувствия, сны, загадочные разговоры, невнятный рассказ Макарова и страхи Сербиной ничего не значили, по крайней мере – для здравомыслящего человека. Да, можно позавидовать здравомыслящим людям. Хотя бы потому, что все на свете они делают спокойно и трезво. Они все знают-понимают, и никаких проблем для них не существует. И так все просто и ясно, что зубами заскрипеть хочется.

Я попробовал, но так и не смог вообразить на своем месте здравомыслящего человека. Место на редкость неподходящее. Не располагает…

Мысли как-то путались и сбивались, и, наверное, от курева противно скрипело в ушах. А задача у меня простая: выяснить, что произошло с Георгием Мистаки. Нужна истина, совсем не эпохальная, но лишь бы знать, что сделано все возможное.

Не верю я в случайности. Не верю, что здесь произошла именно эта нелепая случайность: возникла ситуация, которая уже никогда не сможет повториться. Одно дело – автокатастрофа или даже обвал в горах, а совсем другое, когда в исхоженном, плаваном-переплаванном Черном море, где и акул-то настоящих нет, однажды утром появляется неведомое чудовище и от нечего делать убивает человека. Непостижимо как, но убивает. И потом исчезает. Надолго? Может быть, оно еще в бухте?

…И появилось чудо-юдо как раз тогда, когда Георгий был под водой один, именно он и только он, а его напарник, чтобы не стать жертвой случая, даже не заправил акваланг.

Как-то странно все.

Должны ли что-то значить эти разговоры о предчувствиях, снах?

И Сирена, эта медяшка со знакомым лицом, всплывающая в каждом разговоре, значит ли чего она?

А если прав Савелко? Если все мы обречены? Все, все вместе, и я с ними – мне и сейчас уже кажется, что скала не высится в темном пространстве, а стиснута все сужающейся петлей…

Полыхнуло, и в мертвенном свете молнии мне показалось, что бронзовая женщина осела на когтистых лапах, готовясь взлететь…

Что это со мной? Так недолго и запаниковать. Нет, мне надо разобраться. Спокойно во всем разобраться. Допустим, Георгия убили. Мне приходилось слышать, например, что совсем незначительная примесь чужеродного газа в воздухе баллонов на глубине может стоить жизни аквалангисту. А Георгий спустился глубоко. Значит, если концентрация этой примеси невелика, то без специальных анализов могли ее не обнаружить. И почему я не отправил акваланг на экспертизу? Но если это предположение верно, тогда что виной тому – злой умысел или случайная течь в выхлопной трубе компрессора?

Мне нужно остаться одному. Мне нужно подумать. Я не имею права придавать значение своим ощущениям.

А если всем на острове так же не по себе? А если… Если из какой-то расселины в скале сочится ядовитый газ, и он оказался смертельным для Георгия?

Нет, зацепиться пока не за что. Может быть, влияние Сирены? Или чего-то, что было с ней рядом? Мог же Георгий увидеть такое, от чего всплыл мертвый, с искаженным от страха лицом? Умереть можно и от страха, и при этом, кажется, тоже происходит паралич сердца. Но чего же так испугался здоровенный опытный пловец?..