Текст книги "Методотдел"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава XII, повествующая о том, как в методотделе появился живой уголок

Однажды я понял, что в нашем кабинете чего-то не хватает. Вроде бы все на месте, и все эти старинные предметы, огромные окна, паркетный пол и балкон создавали свое неповторимое настроение, но все же чего-то не доставало. Я долго никак не мог определить, что именно, пока наконец не обратил внимание, что в кабинете доминируют темные коричневые цвета и совсем нет ярких красок. В картинах на стенах хотя и присутствовал свет летнего солнечного дня, но этого было явно недостаточно. До обеда в кабинете стояла тень, а в пасмурную погоду не спасали даже люстры, которые висели очень высоко и выпускали раздражающе тусклую отрыжку света. После обеда, когда солнце заглядывало к нам в окна, кабинет высвечивался всей своей безжизненной громоздкостью предметов, но при этом его нельзя было назвать слишком заставленным. И тогда я вдруг понял, что нам не хватает растений.

Высказанная вслух идея «оживить» отдел не вызвала никакого энтузиазма среди коллег.

– А кто будет поливать? – спросила Таня.

– От них только мусор, – проворчал Максим Петрович.

– Заняться больше нечем, что ли? – недоумевала Зина.

Так как союзников у меня почти не было, я решил действовать самостоятельно. В первую очередь я решил проинспектировать кабинеты и залы Дворца с надеждой «подобрать» то, что, возможно, являлось избыточным для этих пространств.

В тот же день, взяв с собой Порослева, я отправился выполнять эту немаловажную для микроклимата методотдела миссию. Итогом нашей экспедиции стали два довольно больших папоротника, четыре фиалки, пальма и алоказия. Больше всего растений мы притащили из книгохранилища, где и без них было тесно. Красиво расставили горшки по всему кабинету, чтобы не осталось зон без зеленого пятна. На мой взгляд, отдел действительно преобразился. Правда, оценили в полной мере это только мы с Петей, но меня это совсем не смущало. Мне давно была известна степень инертности моих коллег, не позволявшая им открываться навстречу изменениям. Всякое новое большинством из них воспринималось как дополнительная головная боль, даже в тех случаях, когда это касалось личного комфорта. Приход в отдел Зины Дрозд только усилил эти настроения. Она вместе с Агаревым очень быстро составили скрытый, а порой и более чем явный оппозиционный дуэт по отношению ко мне. Но в целом, такая неотзывчивость невероятно укрепляла мое убеждение в том, что необходимо делать то, что считаешь нужным, с минимальной оглядкой на окружающих.

Петя был торжественно назначен мною ответственным за полив, что было вполне предсказуемо и принято им с большой охотой, так как за время нашего рейда он успел горячо проникнуться идеей «зеленого кабинета». Вскоре он даже где-то раздобыл фикус и две герани, цветущие ярко-красными цветами. Каждое утро Петя набирал воду в кувшин и проверял землю в горшках, я же раз в неделю опрыскивал растения из распылителя. Мне очень нравилось это делать. Точно не знаю, видимо, это что-то мистическое, может быть, меня завораживало, как вода преобразуется в мелкие капельки и затем облако пузырьков накрывает собой все вокруг, или как пружина пульверизатора сжимается и разжимается в моих ладонях. Позднее к нашей заботе о растениях присоединилась Таня. Она обрезала сухие листья и могла вместе с Ритой просто повосторгаться вслух нежными цветами фиалки. Так было всегда – сначала девушки настороженно относились к моим инициативам, но затем потихоньку принимали и становились моими соучастницами. Максим Петрович и Зина оставались непреклонны в своем равнодушии, и как я подозревал, даже тайно выливали в горшки с растениями остатки чая и кофе. Но меня похвалила Ванда, когда заходила к нам в очередной раз покурить на балкон. Она не сразу заметила перемену:

– Что-то у вас изменилось, но пока не пойму что, – говорила она, разглядывая кабинет, а потом, заметив растения, принялась громко смеяться. – Ну и выдумщик вы, Егор Степанович.

Между тем меня продолжало нести неведомой волной потребности в уюте. Эта волна принесла мне новую идею. В прямом смысле волна, потому что меня осенило, когда я смотрел на море. Море вообще всегда спасало меня, и я любил время от времени из глубины своего кабинета упираться глазами в его лазурную бесконечность. Конечно, постепенно привычка несколько притупила осознание мощи и красоты, но глаза-то не обманешь – они сами знали, куда нужно смотреть. Да и мысли, что «море всегда рядом», «море всегда за меня», никогда не оставляли меня, чтобы ни происходило и как бы хорошо или плохо мне ни было.

Так вот однажды, глядя на море, я представил пение птиц, голоса которых доносились до нас, только если выйти на балкон – в кабинете мы их не слышали. И как-то все сложилось вдруг в моем воображении – и Дворец, и зелень растений, и…

На следующий день я принес в кабинет клетку с кенарем, которого купил на рынке.

Что тут началось! Клетка была встречена немым протестом Максима Петровича и Зины. Первый – цвакал и охал, вторая сидела с ледяным лицом, как будто бедную пташку повесили у изголовья ее собственной кровати. Таня растерянно улыбалась, не зная, как реагировать. Петя смеялся. И только Рита сказала: «Классно! Какая прелесть!»

Кенарь, эта маленькая пичужка, устроил отделу настоящую перезагрузку. Он совершенно все поменял, а это значит, что я угадал со средством.

Что изменилось? Во-первых, у меня прибавились обязанности: сыпать корм птице, менять воду в поилке и чистить клетку. Последнее было самой трудоемкой процедурой, но Петя меня не оставил одного и в этом деле. Мы дежурили по неделям, что было не так обременительно для двоих человек. В уходе за кенарем и растениями я менял деятельность, я словно проходил через жернова, которые снимали с меня чепуху рабочего дня. В этом смысле я чистил не клетку, а участвовал в мистерии собственного очищения.

Во-вторых, новый жилец стал для меня совершенно эстетическим явлением. Пузатая клетка с прутьями «под золото» напоминала китайский императорский чайник. Она стояла наверху стеллажа, который отделял рабочую зону от чайного столика. И стала изысканным обозначением места для отдыха и приятной беседы. Во всяком случае, именно такой настрой она и создавала, его невозможно было не ощутить. Образ был очень теплый, несмотря на то что клетка – не что иное, как самая настоящая тюрьма. Но наш лимонный кенарь, которого я, кстати, назвал Лимончиком, не выглядел таким уж узником. Больше всего он напоминал мне принца, сидящего в своей карете или, быть может, осматривающего с высокой башни королевского замка свои владения. Было во всем этом что-то по-андерсеновски трогательное и, признаться, немного грустное, но когда Лимончик пел, то грусть развеивалась, а возвышенное оставалось. И стоило на минуту закрыть глаза, как эта птаха на своих хрупких крылышках уносила меня куда-то в детство, где пахнет полевыми травами.

Некоторые представители отдела пытались, конечно, жаловаться – дескать, кенарь мешает сосредоточиться, сбивает с мыслей.

– Всегда можно надеть наушники, – отвечал я в таких случаях.

В конечном счете оппозиции пришлось смириться по поводу Лимончика. Я думаю, что впоследствии они по-своему привязались к птице, только не показывали виду, ведь они не были злыми людьми по своей природе, а только имели специфическое отношение ко мне.

А между тем идея механического театра явно витала в воздухе. Наш кабинет стал походить на заводную шкатулку, эдакий «городок в табакерке», который населяли механические человечки. И хотя кенарь и фиалки, не говоря уже о людях, были самые настоящие, но именно их точеная подлинность, их природное совершенство наводили на мысль об искусности Мастера, сотворившего свои маленькие шедевры, а значит, и на то, что это все создано умышленно. В этом смысле, разумеется, все содержимое шкатулки являлось рукотворным, то есть было создано Тем, у кого действительно были руки, но чьи очертания имели лишь метафизические контуры.

Ступив на путь преображения кабинета, я вверил себя некоей логике, которая требовала завершить начатое. Я имею в виду аквариум, что мне пришлось принести в отдел. Стеклянная штуковина хорошо вписалась на полку того самого стеллажа, где стояла клетка с Лимончиком. Я заселил его четырьмя разноцветными рыбками дискусами: красной, изумрудной, синей и пятнистой. Мне пришлось изрядно потратиться на все это, включая водоросли, пару улиток и затонувший фрегат на дне аквариума. «В любом случае, кенаря и рыбок всегда успею забрать домой», – думал я. Мне было важно обустроить отдел, сделать его живым здесь и сейчас, а не когда-то там в будущем.

Мои сотрудники подумали, что, должно быть, я совсем сбрендил. Так и представляю, как Максим Петрович, останавливаясь на улице с каким-нибудь своим знакомым, разводит руками и говорит: «Блажит наш начальник! Блажит!»

Благодаря Ванде слава об апгрейде кабинета быстро разнеслась по всему Дворцу. К нам стали приходить на чай коллеги из других подразделений, что вызывало новые недовольства, но уже со стороны терпеливых Тани и Риты. Агнесса Карловна приносила свое фирменное варенье, Эльвира – кофе. Виталий Семенович – корм для кенаря. Витька ничего не приносил и только ел наше печенье, а Тамара и Фируза заходили покурить у нас на балконе. А однажды в дверях кабинета появился сам директор. Он, по-хозяйски расставив руки в боки, шутил в мою сторону:

– Что это у вас тут – живой уголок? А где же ежики и джунгарики?

– Сидят напротив вас, – шутил я.

– Ремезов, ты расслабляешь отдел, – довольно продолжал Горовиц, садясь в плетеное кресло. – Дай тебе волю – по Дворцу будут крокодилы ползать.

– Не знаю, как насчет крокодилов, – отвечал я, – но если б было возможно, то жирафа бы я завел точно. Однажды я был на одной закрытой вечеринке в Берлине, где был оркестр, оперная певица и один царственный жираф.

Тут директор вспомнил неприличный анекдот про белку и жирафа, а я – те обстоятельства, при которых увидел то стройное животное с удивительно пушистыми ресницами.

Глава XIII, в которой речь пойдет о старом букинистическом магазинчике

Я очень полюбил маленький букинистический магазинчик, который находился у меня во дворе. Не было недели, чтобы я не заходил сюда, чтобы подышать его воздухом и полистать антикварные книги. Здесь была отличная коллекция книг конца XIX – начала XX веков. Я любил периодически что-нибудь прикупить эдакое, как ту карту, которая теперь висела в моей комнате, и множество других предметов, сделавших мое жилище по-настоящему уютным. Но больше всего я любил общаться со старым хозяином магазинчика. Это был приветливый, уже совсем седой мужчина с необыкновенно добрыми глазами и открытой улыбкой. Его звали Андреем Ивановичем. Он всегда радовался, когда я приходил. Старикам разве много надо.

– Не жалко, Андрей Иванович, вам своей коллекции? – спросил я у него однажды.

– Жалко, – признался он, но затем хитро добавил: – Но все это очень редко берут, особенно книги, потому что я прошу за них высокую цену. А если вдруг покупают, то понимаю: значит, пришло время этой книги. Видели бы вы, сколько у меня их хранится дома – ходить негде. Так ведь что мне дома-то делать? Тут все-таки хоть какая-то жизнь, да и потом не в тягость мне это, и денежка небольшая идет.

Милейший Андрей Иванович часто знакомил меня с разными примечательными изданиями и всякими безделицами, которых здесь было великое множество. Это давало мне почувствовать себя настоящим охотником за древностями, попавшим в лавку чудес. Глаза разбегались, но я останавливался на чем-то одном, приберегая остальное для последующих посещений.

Здесь я впервые пристрастился к старинным открыткам и редко уходил, не купив себе какую-нибудь из них. Они заставляли многое додумывать. «А что там за этими лицами: какие судьбы?» – задавался я вопросом. При даже мельком брошенном взгляде мне начинали мерещиться какие-то истории из прошлого, но тогда я еще не знал, что таким образом пробивается на свет история, которая воплотится вскоре во Дворце.

Иногда по выходным Андрей Иванович выносил старые вещицы на блошиный рынок. Туда он ходил и для того, чтобы пообщаться, чтобы дать рекламу своему магазину, расширить сеть клиентуры.

Несмотря на то что его «Букинист» был далеко от центра города, Андрея Ивановича все устраивало. Прежде всего потому, что он сам жил в нашем дворе, буквально выше этажом над своим магазином. Это было чрезвычайно удобно. Так квартира стала продолжением магазина, его своеобразным складом, а магазин – продолжением жилища, а именно гостиной, где хозяин принимал своих гостей. И действительно, когда однажды я зашел к нему домой, чтобы забрать пальму, то не нашел существенных различий от того, что находилось этажом ниже.

В ведении дел по части продаж книг через Интернет Андрею Ивановичу здорово помогала внучка Арина. Она была его руками и глазами в Сети. С ее помощью Андрей Иванович продавал книги не только из своего собрания, но и перепродавал те, что удавалось выкупить у других продавцов.

Арина обожала деда. Она училась на последнем курсе университета и несмотря на то, что на подработку оставалось совсем мало времени, все равно помогала ему. Со своей дочерью Андрей Иванович, откровенно говоря, ладил плохо, но зато с внучкой они были по-настоящему дружны. Я иногда оказывался свидетелем их трогательных встреч. Стремительно врываясь в магазин, девушка всегда первым делом целовала деда в щеку. В этом была какая-то особенная теплота и забота, без всяких слюнявостей. Она деловито спрашивала о его самочувствии, о том, что он будет есть на обед или на ужин. Окинув взглядом стеллажи, Арина принималась поправлять те книги, которые, по ее разумению, нарушали общий строй, а заодно вытирала пыль на полках и затем мыла пол. Быстро закончив с этим, Арина поднималась в квартиру к Андрею Ивановичу, прибиралась уже там и готовила еду. Только после всего этого девушка начинала разговаривать о делах интернет-магазина. Я убежден, что магазин являлся для нее лишь поводом, чтобы так часто бывать у деда.

Андрей Иванович хорошо знал наш Дворец.

– У вас там очень много ценных вещей, – говорил он. – Я имею в виду книги и некоторые музейные экспонаты. Да что там… Сам Дворец уникален, правда, он был сильно перестроен в пятидесятые, но все равно хорош. Знаете, что там находилось до революции?

– Вы про казино?

– Хм. Это была потрясающей красоты гостиница «Мавритания». В восточном стиле, с роскошными номерами, рестораном, концертным и танцевальным залами… Там была своя библиотека, казино, кабинет карточной игры и курительная комната. У меня даже где-то была фотография интерьеров гостиницы. Я поищу и подарю ее вам. И вот, кстати, некоторые книги, что хранились в гостиничной библиотеке, они теперь должны быть во Дворце.

– Да, я думаю, что видел их.

– А еще с «Мавританией», ну, по крайней мере так говорили, была связана одна совершенно нуарная история.

– Вот это да! Нет, такого я не слышал точно. Андрей Иванович, расскажите, ведь жутко интересно.

И довольный Андрей Иванович принялся неспешно рассказывать:

– Одно время хозяйкой «Мавритании» была такая Ольга Дмитриевна Потапова – жена одного богатого судовладельца из Нижнего Новгорода. Дама очень эмансипе, скажу я вам, с весьма неровным характером, эксцентричная особа. Со своим мужем она перестала супружествовать после рождения второй дочери, и они жили каждый своей жизнью. Ольга Дмитриевна не особенно себя утруждала и материнскими обязанностями, пребывала в постоянных разъездах – то в Петербург, то заграницу, то на дачу, то сюда – в Крым. Почему-то Ялту она посещала в период затяжных приступов меланхолии, что, как правило, выпадало на ее день рождения, на февраль.

В это время в гостинице обычно не было «посторонних» – лишь все свои, такие же странные персонажи.

Ольга Дмитриевна особенно была дружна с некогда блиставшей на сцене Мариинского театра оперной певицей Медеей Михайловной Чарквиани. Медее Михайловне, как и Ольге Дмитриевне, было около сорока. В самом расцвете своей славы переболев оспой, она осталась с испорченным лицом, после чего навсегда бросила сцену. С этого времени Чарквиани возненавидела Петербург и Москву. Она избегала все те места, которые были свидетелями ее триумфа, и порвала почти со всеми людьми, кто восхищался ее красотой. Постоянные переезды – вот что объединяло этих двух женщин. Обе дамы были по-настоящему умны и питали интеллектуальный интерес ко всему мистическому – обе они состояли в теософском обществе. Потапова и Чарквиани почти не пересекались в других городах, разве что временами в Риге или Варшаве. Зато здесь, в полупустой гостинице, одиночество этих особ достигало своего апофеоза.

Закутавшись в шали, они любили сидеть в курительной комнате и курить сигареты из длинных мундштуков, запивая редкими глотками коньяка. Иногда они перемещались в кабинет карточной игры, где в это время собирались все постояльцы. Среди них были: врач Вильгельм Францевич Лернер – одноглазый тощий немец, занятый фантастическими прожектами обустройства крымских курортов; графиня Анна Львовна Тимирязева, прослывшая в свете сумасшедшей старухой, со своей дурнушкой-племянницей Лизой; чудаковатый банкир Александр Федорович Орехов со своей женой Верочкой из бывших балетных; адвокат Станислав Николаевич Померанцев, за свое умение обходить закон прозванный Дьяволом, с женой Еленой Григорьевной; и совсем молодой литератор Алеша Ялич с матерью Лидией Антоновной.

Когда у Медеи Михайловны было настроение, она гадала всем желающим, а Ольга Дмитриевна читала вслух выдержки из своего дневника. Это были ее размышления-предчувствия о предназначении человека и судьбах мира, о взаимосвязи всего сущего, о жизни, смерти и бессмертии. Несмотря на то что ее довольно внимательно слушали, она читала больше для себя, будто на слух проверяя каждое написанное слово. Когда ее ухо вдруг слышало фальшь, Ольга Дмитриевна тут же прерывалась и делала пометки карандашом. Кончив читать, она поворачивалась к сидевшему всегда рядом Алеше и просила уже его поделиться своим творчеством. Тогда Алеша, слегка смущаясь, читал какой-нибудь из своих рассказов, давая возможность Лидии Антоновне сердечно порадоваться за сына.

Алеше было двадцать лет, и он был болен чахоткой. Болезнь выдавала себя заостренными чертами лица и бледностью кожи. Когда Алеша поднимался по мраморной лестнице, то можно было заметить, что ему не так уж легко это дается, как должно юноше его возраста. Но все равно в Крыму ему было гораздо легче. Богатая вдова генерала, Лидия Антоновна забрала сына из московского университета, чтобы переехать жить в Ялту. Она решила выстроить здесь свой дом и, надо сказать, подошла к этому делу со всей серьезностью, благо позволяли финансы. На время строительства Яличи поселились в «Мавритании». Болезнь сделала восприятие юноши очень беспокойным, но в «Мавритании» он обретал уверенность, особенно когда приезжала Ольга Дмитриевна…

Алеша пробовал писать еще в Москве, но именно в Ялте он решил, что это станет делом всей его жизни. Именно тут в литературном журнале «Чайка» был напечатан первый его рассказ. Рассказы были еще откровенно слабыми, но в них «жила мечта и чувствовалось будущее», как говорила Ольга Дмитриевна, и этого Яличу было достаточно, чтобы продолжать верить в свои силы.

В те зимние вечера графиня Тимирязева, впадая в детство, часто просила поиграть в фанты. Старуха как ребенок заливалась смехом, когда очередной игрок пытался выполнить задание. А потом она требовала, чтобы ее племянница сыграла на рояле. Возражать было бесполезно – Лиза играла, и в один из таких случаев, выпадавший на день рождения хозяйки гостиницы, пела Медея Михайловна. Покинув театр, Чарквиани пела только один раз в год и только для узкого круга «Мавритании», по случаю именин Ольги Дмитриевны. Ее голос был по-прежнему прекрасен.

Затем обычно следовали фокусы и шарады. Вся женская половина компании была от них в совершеннейшем восторге, особенно графиня, Верочка и Елена Григорьевна. Дамы дружно хлопали в ладоши и просили еще и еще. Заканчивалось же все обычно сальными историями Орехова. Разгоряченного алкоголем и одобрительным ржанием Померанцева его несло, и Верочкино: «Ну. Алеке, довольно тебе», конечно, никак не могло остановить этот источник. Он иссякал сам, когда постояльцы начинали расходиться по своим номерам спать.

В тот год было все как обычно. Февральские гости «Мавритании» прибыли в полном составе, но Ольга Дмитриевна обратила внимание, что Алеша еще сильнее похудел. Его черты стали тоньше, он сделался красивей, но какой-то грустной декадентской красотой. Красота эта магнетизировала предчувствием скорого увядания, создавая вокруг юноши ореол печальной тайны.

Потапова давно чувствовала свою власть над Яличем. От нее не могло ускользнуть, как он всегда благоговейно смотрит на нее, как ищет ее глазами в ресторане или в холле, как ждет случайно оброненной фразы в его сторону.

«Милый мальчик», – говорила Ольга Дмитриевна Медее Михайловне.

«Милый и бесконечно влюбленный в тебя, – отвечала ей Чарквиани. – И я порой думаю, что он вовсе не от чахотки сохнет, а от безответной любви, дорогая».

Подруги лукаво улыбались и принимались за другие темы разговора.

Было в этих улыбках что-то нехорошее, холодное, мучительское, словно им обеим доставляли удовольствие страдания Ялича.

На свой день рождения Ольга Дмитриевна по традиции устроила для гостей праздничный ужин в ресторане с неизменными цыганами и фейерверком. Все было как всегда, но присутствующие обратили внимание, что Ольга Дмитриевна сегодня казалась особенно веселой – исступленно веселой.

«Не к добру это, – шептала Елена Григорьевна Верочке. – Что-то да будет, вот увидишь».

Когда Ольга Дмитриевна вышла на балкон, чтобы подышать воздухом, за ней следом вышел Алеша Ялич.

«Зачем вы здесь? Простудитесь, этого вам еще не хватало», – пыталась ругаться Потапова.

«Я все хотел у вас спросить. Вот у вас день рождения, да? У вас муж и две дочери, а вы не с ними сегодня. Почему так?»

Ольга Дмитриевна удивленно посмотрела на Ялича. Затем она подошла к нему очень близко, провела тыльной стороной ладони по щеке Алеши и, взяв его за руку, увлекла за собой обратно к гостям.

Уже после фейерверка, когда гости вернулись в гостиницу и пошли пить чай, Лидия Антоновна долго не могла отыскать своего сына.

«Вы не знаете, где мой Алеша?» – спрашивала она у Медеи Михайловны.

Чарквиани в ответ пожала плечами.

«Должно быть, Ольга Дмитриевна знает, – рассуждала сама с собой Лидия Антоновна. – Последний раз я видел Алешу, когда он вальсировал с ней. Да, но где же и она? Ее я тоже давно не вижу. Вы не…»

Но Чарквиани поспешно удалилась.

На следующий день у Лидии Антоновны состоялся серьезный разговор с Ольгой Дмитриевной.

«Как же так, милая, – возмущалась Лидия Антоновна. – Он же совсем мальчик по сравнению с вами! Вы же почти как мать ему. Ну, его еще как-то можно понять, но вам-то зачем это, голубушка?»

Ольга Дмитриевна смотрела в окно и отвечала на это совершенно спокойно и даже равнодушно:

«Другая вместо ваших слов, сказала бы спасибо, что ее сын перед смертью стал взрослым мужчиной…»

В тот день Лернеру пришлось применять все свое врачебное искусство, приводя в чувства Лидию Антоновну. Та лежала у себя в номере и все причитала: «Да будь проклята она, бессердечная!»

На следующее утро Ольга Дмитриевна покинула Ялту, а Яличи съехали в другую гостиницу.

Меньше чем через год после этого умер Алеша, а Ольга Дмитриевна за границей тайно разрешилась от бремени. Деликатность истории заключалась в том, что девочка оказалась карлицей, и ее судьбой вроде бы занялась бездетная Медея Михайловна Чарквиани.

Впрочем, дальнейшее продолжение истории абсолютно неизвестно.