Текст книги "Методотдел"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава XIV, повествующая о кризисе поиска концепции Дворца

Подошло время сдачи директору новой концепции. Стоит признать, что у нас получилась полная ерунда. Зина предлагала развитие Дворца в системе переплетающихся квестов. Максим Петрович ратовал за возрождение старых советских методик, Рита считала, что Дворцу необходимо уйти в проектную деятельность. Таня поддерживала всех понемногу, а Петя вообще ничего путного так и не смог сформулировать. В итоге я обобщил несколько возможных направлений и отдал все это Ванде, которая туда же добавила междисциплинарное обучение, и в таком вот винегретном виде документ лег на стол нашему директору. Я знал, что все это не годится, поэтому, когда нас с Капраловой вызвал к себе Горовиц, приготовился держать удар.

– Я думал, государство платит зарплату специалистам, – начал директор.

На нас он не смотрел, тер нос, дул губы и вообще всячески давал понять, что ужасно обижен. Могло показаться, что нанесенная ему обида связана не с работой, а с какими-то очень личными обстоятельствами, то есть все это смахивало даже не на обиду, а на серьезнейшее оскорбление с нашей стороны.

– Это что? – показывая на текст, спросил Горовиц.

– Наши предложения, – ответил я, не решаясь назвать это концепцией развития.

Горовиц скривился:

– Если это концепция, значит, я – хрен поросячий.

Мне стало смешно от этой фразы, но я постарался сдержаться, а вот Ванду приведенная ассоциация озадачила, о чем сообщали ее пунцовые щеки и приоткрытый рот. В других случаях она бы давно уже что-нибудь говорила, но сейчас просто замерла. Я все-таки не смог, видимо, подавить улыбку, потому что услышал директорское:

– Разве я сказал что-то смешное?

Если честно, то да. Но я не стал ничего такого говорить, потому что сказанное мгновенно было бы расценено как дерзость, и тогда началось бы…

Горовиц сделал глубокий выдох. Он напоминал сейчас школьного учителя, который в сотый раз принимается объяснять своим бестолковым ученикам урок.

– Я хочу, чтобы наш Дворец зажег что-то новое, а не занимался чужими перепевками. Мне пообещали грант. Это очень хорошие деньги, на которые можно сделать действительно многое… И я хочу не просто отремонтировать Дворец, я хочу всю его работу пе-ре-фор-ма-ти-ро-вать.

– В прошлый раз вы ничего не говорили про грант, – перебила его Ванда, поправляя очки. В ее глазах я увидел интерес, который появлялся всегда, когда речь шла о деньгах.

– У нас целый методический отдел, – продолжал директор, не обращая внимание на реплику своего заместителя. – Я жду, когда уже он заработает по своему прямому назначению. Сейчас это роскошь – в таком маленьком Дворце держать методотдел. Я не расформировываю его не потому, чтобы отдать дань выдающейся истории, но главным образом по той причине, что жду от него результат. Вы – это мой аванс. Понимаете?

Он смотрел на меня в упор, всем видом показывая, что его предупреждение очень серьезно. Смекалистая Капралова тотчас сообразила, против кого сейчас надо дружить, и также устремила свой взгляд в мою сторону, полный солидарности с шефом.

– Хорошо, мы переделаем… – только и оставалось мне ответить. – И все же, что вы хотите видеть? В какую сторону нам думать?

Горовиц мотнул головой, что можно было понимать: «Если б я знал точно, то не спрашивал».

– Должно быть что-то оригинальное, – ответил он слегка раздраженно, – что может захватить детей и стать тем событием, которое даст им возможность найти себя.

Хотя я и ответил «понятно», но на самом деле не понял ничего. Директор, видимо, прочитал это по моему лицу и дал нам теперь месяц. Задание отныне адресовалось конкретно методотделу. Ванда в душе ликовала – не ожидала, что так легко будет освобождена от этого непростого поручения.

– У меня есть идея профилизации Дворца. – напоследок, не выдержав, бросил директор. – И есть человек, который знает, как это сделать. Я хочу, чтобы вы понимали: если вы не предложите мне ничего интересного, то он вместо вас будет воплощать свой проект на вашей должности.

Конечно, было бы справедливым, если бы я знал о том самом конкурирующем проекте, с которым Горовиц вынуждал меня соревноваться. Однако я не сильно расстроился. Пусть бы даже и знал – эта информация никак не могла повлиять на тот путь, который я старался нащупать. Чуть позже Ванда рассказала, что директор серьезно задумался над тем, чтобы устроить во Дворце технопарк и что «этот вопрос почти решен».

– А как же все те, кто сейчас работает? – спросил я.

В ответ она злорадно улыбнусь.

В тот же день, когда я выходил из столовой, мне позвонила Медуница:

– Егор Степанович, завтра восемь утра вы едете с Ильей Борисовичем и Вандой Сергеевной на форум.

– Какой еще форум? – спросил я.

– Артековский.

Неотъемлемая часть менеджмента нашей администрации – в последний момент подключать людей к участию в плановых, давно известных делах, занимавших прочное место в календаре предстоящих событий. Я, конечно, прекрасно знал о форуме в «Артеке», равно как и о том, что меня не собирались туда брать. Горовиц был слишком занят собственной персоной, чтобы думать еще и о развитии своих сотрудников, а Капралова всегда боялась подпускать кого-то к директору на близкое расстояние. Однако утреннее совещание внесло-таки свои коррективы. Возложившая на меня столь высокую ответственность дирекция Дворца не могла теперь не взять меня туда, где собирались суперпрофессионалы дополнительного образования.

Мы приехали пораньше. На футбольном поле артековского стадиона был разбит палаточный городок. Вдоль всего периметра стояли изящные белоснежные шатры с арочными окнами и шпилями, увенчанными флажками. Это выглядело настолько не из нашего мира, что можно было подумать, будто легендарная ялтинская киностудия вдруг восстала из праха, чтобы воздвигнуть декорации рыцарского турнира для экранизации романа Вальтера Скотта. Ну а дети, они наверняка подумали бы о каком-нибудь турнире по квиддичу из мира Гарри Поттера, ведь расстояния между шатрами такие немаленькие, что летающие метлы оказались бы тут весьма кстати.

Все было очень респектабельно. В лаунж-зоне, где находилась информационная стойка, под буржуазный саксофон мило чирикала очкастая интеллигенция, сидевшая в удобных креслах среди кадок с цветущими бугенвиллеями и нарядными помпонами самшита. Большинство присутствующих хорошо знали друг друга, поэтому искренне радовались тому, что тусовка снова воссоединилась. Весь стадион был полон сумасшедшими, но определенно милыми чудаками, избравшими подвижничество просвещения в качестве главного дела всей своей жизни. Я обратил внимание, что Горовиц прекрасно чувствовал себя среди них и был уважаем. Как только мы приехали, его тотчас облепила стайка почитательниц, с которыми он тут же принялся острить на свой хамоватый манер, вызывая у последних бурю восторга. А вот Капралова казалась полностью инородным телом. Она вклинивалась в кружки гостей и даже премило беседовала с кем-то, но невозможно было не заметить, что она состояла совершенно из другого теста, хотя такие, как она, разумеется, здесь тоже блуждали.

Пока Ванда налаживала мосты, я воспользовался моментом, чтобы все как следует рассмотреть без ее комментариев.

На поле царила приятная суета.

– Ты не видела Веретельникова? – спрашивала черноглазая пигалица в узкой юбке у конопатой, подстриженной под мальчика девушки.

– Пять минут назад он был в шатре «Феодосия», – отвечала та.

– Катя, срочно найди его и приведи к стойке информации.

Черноглазая была, видимо, представителем оргкомитета. Уже одной своей конституцией она, казалось, была благословлена на работу, требующую всё и везде успевать. «Пролезет в любую щель», – именно так думалось о ней.

– Миша, – окликнула девчушка полного парня, – зайди в «Керчь», там проблемы со звуком.

– Вика, мы не найдем коробку с нашей литературой, – говорила женщина с пышным бюстом, вынырнув перед черноглазой откуда-то из-за ее спины.

– Ну хоть это можете решить без меня? Мы вчера все привезли и оставили в «Севастополе». Ищите сами.

Затем у Вики зазвонил телефон.

– Нет, к сожалению, мы не можем ничего менять в программе! – сказала она вежливо, но твердо. – Это невозможно. Я ничего об этом не знаю. Сейчас подойду.

Она скрылась из поля зрения, чтобы разрешить очередной вопрос.

На зеленой лужайке вожатые играли в серсо. Сцена была совершенно буколическая – пастушки подбрасывают высоко в воздух обручи, а ловкие юноши ловят их своими шпагами; другие вожатые играли в городки, третьи – в бадминтон. Но в этой безобидной праздности ощущались атмосфера приготовления к форуму и легкое волнение по этому случаю. Большой павильон – артековский Манеж, где должно было состояться открытие, – неспешно заполнялся людьми. Однако многие, как и я, все еще слонялись по этому рыцарскому стану. Ажурные металлические столики кафе и стулья под зонтиками аристократически соблазняли задержаться, но я не дрогнул. Вместо этого я заглянул в один из шатров. Модератор, как заботливый мажордом, встретил меня приветливой улыбкой. Здесь все было готово к началу действа.

В целом, мне понравилось на форуме, тусовка явно не подвела. Среди откровенной белиберды встречались и весьма достойные выступления. Узнать, где идет интересный трек, было просто. Это как в торговом центре: там, где больше покупателей, – самые приятные цены. Примерно то же самое наблюдалось и здесь: в палатке у хорошего спикера народ толпился в дверях, а лица слушателей были наполнены священным трепетом.

Впервые я убедился в том, что слово «звезда» может быть отнесено не только к шоу-бизнесу, но и к сфере образования, со всеми вытекающими: поклонницами, автографами, фотографиями на память, сотнями вопросов и просьб.

Один из гостей форума был вообще мега-звездой. Элегантному пожилому мужчине с глубокими залысинами не давали и шагу ступить, чтобы не засвидетельствовать свое почтение. Очевидно, он давно привык к своей статусности, однако вел себя очень просто и вместе с тем необыкновенно изысканно. Вальяжно расхаживал, опираясь на трость, шея повязана платком от знаменитого итальянского бренда. Жест всегда был скупым, но полностью осмысленным. Он постоянно улыбался и шутил. Ни на шаг от себя его не отпускал персональный сопровождающий, который выполнял функции секретаря, прислуги и телохранителя. Помощник довольно быстро отшивал навязчивых коллег, как, например, нашу Капралову, но впоследствии я заметил, что к мэтру привязалась-таки какая-то блондинка с утиными губами. Было видно, как она изо всех сил изображает интерес, как старается быть умницей, всячески выказать ему свое безграничное уважение. Он же заливался перед ней соловьем и травил анекдот за анекдотом. «Боже мой, и этот туда же!» – подумал я.

Я побывал на его выступлении и смог убедиться: пожалуй, он действительно оправдывал то внимание, что ему оказывалось. Заслуженный учитель, директор экспериментальной московской школы, он обладал добрым сердцем и искренне любил своих учеников. Как великодушный Дон Кихот Ламанчский, он верил в преображение мира благодаря возвышенному действию. В его школе вместе со здоровыми детьми учились дети со страшными диагнозами, и он был убежден, что событие, способное приблизить мечту ребенка, преисполнено целительским свойством. Если сильное мрачное потрясение может вызвать тяжелый недуг, то такое же сильное, но уже счастливое, способно полностью излечить. Из своей многолетней практики мэтр вещал о множестве подобных примеров, убеждая слушателей в своей правоте.

Пару раз я пересекался с Горовицем. Впервые я видел его таким возбужденным, таким собранным, не «Студнем», а готовым жить.

– Ну как тебе? Нравится? – спрашивал он. – В следующем году мы будем представлять здесь наш опыт.

Он похлопал меня по плечу и быстрой походкой последовал дальше.

К вечеру погода сильно испортилась. После обеда над Аю-Дагом нависла большая жирная туча. Дождавшись, когда солнце отправится спать, она затянула свою «тучкину песню» в виде бешеного холодного ливня. В свете прожекторов было видно, как хлещут косые капли дождя, делая зеленый газон стадиона еще сочнее. Тех, кого дождь застал на поле, поспешили в большой павильон, вжав голову в плечи. Я тоже поспешил. Через лопнувшую подошву ботинка на правой ноге я чувствовал, что моя походка стала причмокивать, и сейчас это могло истолковываться лишь одним образом – мне здесь понравилось.

Глава XV, рассказывающая о ложной и настоящей, но безответной любви во Дворце

Какой же Дворец без интриг? Возможно ли без них, особенно там, где делается образование, вершится творчество и есть люди? Очевидно, что нет. И в нашем Дворце были свои интриги, имеющие отношение к вечной теме любви.

Первая история касалась любви только на беглый взгляд. В ней возмутительницей всеобщего спокойствия стала Тамара.

Однажды во Дворце вдруг обнаружили ее активность, связанную с поиском денег взаймы. Поочередно, с разницей в неделю, Анциферова заняла денег у Агнессы Карловны, Виталия Семеновича, Максима Петровича и Тани. Деньги она просила на неделю, но не возвращала уже второй месяц. Я узнал об этом случайно от Бережной.

– Не знаю уже, как с ней разговаривать, – жаловалась Таня. – Скоро уже два месяца будет, как она мне должна.

– А что она отвечает? – поинтересовался я.

– Говорит, что скоро отдаст обязательно, просит еще подождать.

– Может быть, мне с ней нужно поговорить?

– Не знаю, поможет ли это? Давайте чуть позже.

Но чуть позже мы узнали лишь о том, что ряды жертв Тамары пополнили Кирилл Завадский и Толик Цаплин. Люди шептались между собой, придумывали разные небылицы и с нетерпением ожидали, чем закончится эта история. А однажды к нам в кабинет заглянула Медуница.

– Ой, коллеги, как хорошо, что вы все здесь, – немного кокетливо протянула Инга Кузьминична.

Она всегда так разговаривала – томно, будто манерничала. Из-за образа эдакой блондинки на красных шпильках и в больших солнцезащитных очках-бабочках Инга могла показаться легкомысленной, а то и вовсе глуповатой, но это было не совсем так. Мне, например, она была очень симпатична. Я ценил ее за доброту и обостренное чувство справедливости. Да, она была, как это сказать… немного странной в своей манере поведения, но зато очень искренней. Если Инга Кузьминична вдруг оказывалась невольной свидетельницей ущемления чьих-то прав, она тут же старалась вмешаться и при этом была способна на смелые, а то и вовсе отчаянные поступки. Она не ходила вокруг да около, а, как правило, сразу говорила человеку в лицо, что он не прав. Не раз ей влетало от директора за то, что она «лезла, куда не на надо», но она все равно лезла.

– Коллеги, я пришла вас предупредить, – сказала Инга. – С нашей Тамарой происходит, видимо, что-то нехорошее – она у всех подряд занимает деньги и не отдает. Смотрите, будьте осторожны.

Максим Петрович и Таня переглянулись.

– Вовремя же вы нас предупредили, дорогая, – ехидно заметил Агарев. – Мы с Бережной уже попались в этот капкан.

– Но я сама только вчера узнала, – стала оправдываться Инга Кузьминична, восприняв укор слишком серьезно.

– А администрации известно об этом? – поинтересовался я.

– Не знаю. Я с директором об этом еще не говорила.

Мы поохали, поблагодарили Ингу, и она ушла.

– Ничего не понимаю, – причитал Максим Петрович. – Тамарку я знаю лет двадцать, никогда за ней такого не водилось.

Действительно, все это выглядело крайне странно. Тамара производила впечатление собранной и цельной личности, она не могла быть настолько глупой, чтобы так ославить себя там, где работает. У нее был мужской ум, способный к серьезному анализу развития ситуации. Тамара была хамоватой, подчас грубой, но вовсе не дурой.

Когда я возвращался с работы вместе с Витькой, спросил у него:

– Что там с твоей начальницей происходит? Она у тебя тоже заняла денег?

Он засмеялся в ответ:

– Нет, потому что знает, что у меня нет никаких сбережений. А вообще, да, она какая-то сейчас странная.

– Нервничает?

– Напротив, вся такая радостная, аж светится, и очень часто бегает кому-то звонить по телефону. И ко мне почти не придирается. У тебя она тоже заняла?

– Кстати, нет. Меня почему-то она пропустила.

Но Анциферова действовала, очевидно, по какому-то своему расписанию, в котором я стоял почти в самом низу. На следующий день она зашла к нам в методотдел.

– Привет. Можно тебя на балкон на пару слов?

Мы стояли на балконе, и я, зная наверняка, о чем пойдет разговор, пытался придумать, что ей ответить.

– Ты не мог бы мне одолжить двадцать тысяч до завтра? – сразу спросила она, без всяких прелюдий.

– Нет, – неожиданно для себя прямо ответил я.

Тамара вопросительно посмотрела на меня. Этот взгляд означал: «А что такое?» Она ждала какого-то пояснения моего отказа.

– Тамара, извините, у меня сейчас нет таких денег. И потом…

– Что «и потом»? – спросила она.

– Вы, кажется, должны половине Дворца? У вас что-то случилось?

Тамара резко отвернулась, замерла на несколько секунд, затем снова повернулась ко мне и, пытаясь изобразить улыбку, бросила:

– Ладно, давай.

Конечно, я не хотел обижать ее, хотя она и заслуживала хорошей трепки. В конце концов, кто я такой, чтобы читать ей нотации? «Никогда не пытайся что-либо советовать людям, если они у тебя не просят» – это правило я усвоил в какие-то дородовые времена и никогда его не нарушал, даже по отношению к людям, которые были зависимы от меня. Разве что иногда, когда нужда была настолько очевидной и я точно знал, что могу в этой ситуации помочь человеку, я осторожно давал подсказку. Но даже в этом случае я твердо знал, что не переступаю то самое правило.

В деликатности нет алгоритмов, и это плохо, потому что это означает, что ей нельзя научиться. Дворец был очень неделикатным местом. Я долго не мог привыкнуть к здешним колючим людям, к упрямому желанию обособиться и презрению к окружающим. Придя сюда, я хотел обрести друзей, но в лучшем случае получил лишь холодную нейтральность. Таков был мир Дворца, так уж он оказался устроен.

Мой короткий разговор с Тамарой, естественно, не возымел никакого действия. Напротив, все стало усугубляться. Через несколько дней в столовой ко мне за столик подсела возбужденная Инга Кузьминична.

– Я возмущена! У меня нет слов! – задыхаясь, говорила она. – Вы представляете, несколько минут назад мне позвонили коллекторы и начали угрожать. Сказали, что я якобы значусь поручителем у одной женщины, которая задолжала крупную сумму денег и просрочила все допустимые сроки выплат. Нужно ли называть имя этой дамы?

– Неужели Тамара?

– Как можно так подставлять человека? Это же низко! Я просто в шоке. После обеда я обо всем расскажу директору.

– Нужно обязательно поговорить с Тамарой, – заметил я.

– Да, безусловно, но мы будем говорить втроем – вместе с директором. Надо уже положить конец этому безобразию.

Вернувшись после обеда в отдел, пусть я особо и не думал про это, но все равно невольно, что называется, прислушивался к шорохам Дворца, ожидая какого-то взрыва. Все казалось, будто вот-вот наша дверь распахнется и кто-нибудь вбежит, чтобы поделиться жутким скандалом. Но, к моему удивлению, ничего похожего не случилось. Более того, ни Максим Петрович, ни Таня в оставшееся до конца рабочего дня время даже ни разу не вспомнили о своей должнице.

На следующей день в столовой теперь уже я подсел к Медунице.

– Как ваш вчерашний разговор? Состоялся? – спросил я.

Инга разочарованно жевала салат.

– Состоялся, – флегматично ответила она.

– Ну и? Чем все закончилось?

– Все закончилось тем, что директор сам одолжил ей денег.

– Как? – искренне удивился я.

– Да, именно так. – Инга сделала глоток напитка из шиповника. – Когда я ему все рассказала, он вызвал Тамару. Та, конечно, сразу все признала, сказала, что не думала вовсе, что история так далеко зайдет, что она в очень непростой ситуации и сбилась с ног, чтобы найти денег. Дальше я решила оставить их наедине, потому как тема такая деликатная… а затем, не подумайте, что я подслушивала, я просто зашла, чтобы передать на подпись бумаги, так вот, я услышала, как Горовиц у нее спросил, сколько ей нужно. «Сто тысяч», – ответила Тамара. «Приходите завтра за деньгами», – сказал на это ей директор.

– Ну и дела, – отреагировал я подростковой фразой.

– А сегодня утром, когда ехала в автобусе на работу, я видела довольно странную сцену. – Инга Кузьминична сделала эффектную паузу. – Я увидела Тамару за рулем дорогой машины с открытым верхом, марку я не знаю, я в машинах не разбираюсь. Рядом с ней сидел красивый брюнет, примерно одного возраста с нашим Порослевым. Я знаю, что у Тамары есть какая-то старенькая машина, а тут вдруг такое. И что это за парень был рядом с ней?

Я пожал плечами, дескать, «кто ее знает, что там у нее».

– Может, гости какие приехали?

Инга недоверчиво покачала головой.

На этом эпизоде слухи о непонятном спутнике Анциферовой не прекратились. Через пару дней Рита сказала, что видела Тамару в торговом центре с неизвестным молодым парнем, которому они выбирали костюм, а затем, уже на выходных, мы с Витькой застали их в «Ветерке».

В ту субботу я уже собирался лечь спать, как мне позвонил Витек. Он звал меня посидеть в баре, чтобы обсудить новый фильм Тарантино, который только что посмотрел в кинотеатре. Я не хотел никуда идти и не пошел бы, не будь причина столь уважительной. Сам я видел этот фильм днем ранее, впечатления были еще свежи, и мне хотелось ими поделиться.

Было уже около полуночи, когда в «Ветерок» пришла Тамара со своим спутником. Они были уже «тепленькие», и, наверное, поэтому Тамара нас не замечала. О чем они говорили, я не слышал, но мне было хорошо видно, как она широко ему улыбается, смотрит маслеными глазами в его глаза. Время от времени Тамара по-свойски клала руку на плечо парню или обнимала его за шею. Парень был красив, но вместе с тем в нем заключалось что-то неприятное, из серии профессионального самолюбования. С первого взгляда я понял, что этот тип – порядочная сволочь.

– Вот, молодец, как отрывается, – сказал Витек, заметив в баре свою начальницу.

– Ты думаешь, это ее племянник? – спросил я.

– Племянник, племянник, чей-то, безусловно, племянник. Ну, шельма, – смеялся Витька.

Мне вдруг стало совестно оттого, что мы оказались внезапными свидетелями столь неформального общения, поэтому, не желая быть обнаруженными этой парочкой, наше обсуждение фильма продолжилось уже на набережной.

«У Тамары завелся молодой любовник», – так шептались во Дворце в середине следующий недели. Уж слишком часто их теперь видели в разных частях города, причем в довольно недвусмысленных ситуациях: то они держались за руку, то сидели в обнимку на скамейке. Тамара, хотя и не выглядела беззаботной, но явно была счастлива. Раньше с Фирузой они – должно быть, из-за своей некоторой грубости и угловатости – напоминали мне двух стареющих лесбиянок, а теперь в Тамаре появилась приятная женственность. И самое главное, наконец подруги перестали ходить всюду вместе, а значит, как минимум у одной из них появилась личная жизнь.

Личная жизнь… Дворец безжалостно отбирал ее у своих обитателей. И это касалось не только наличия мужей или жен, но и серьезных интересов и увлечений вне работы. Больше половины сотрудников были без пары, другая половина жила ограниченными интересами работы. Это было очень печально. Одной из преданных узниц Дворца была как раз Тамара Анциферова. Она изматывала себя и детей бесконечными репетициями: детей – меньше, потому что они менялись, себя – больше. Она продумывала каждую мелочь, будь то костюмы, декорации, свет или музыка. Именно поэтому ее спектакли всегда выходили очень добротными, словно с конвейера, почти полностью лишенными глупых детских ляпов и накладок. И все они как две капли воды были похожи друг на друга, что, впрочем, никакого давно не раздражало во Дворце. «Ну в самом деле, это же режиссерский почерк», – оправдывала подругу Фируза перед каким-нибудь придирчивым родителем.

Правда вскрылась, как это часто бывает, совсем внезапно. Как зимний черноморский шторм, она мгновенно обрушила все наши гипотезы, не оставив камня на камне от такого логично придуманного объяснения поведения коллеги. Всеобщему удивлению не было границ, когда стало известно, что за всем этим не было никакой любовной истории. Но разве мечту нельзя отнести к таковой? По-моему, это и есть самая настоящая любовь, только даже еще более высокая.

Когда все поверили, что Тамара тратит деньги на молодого любовника, она решила раскрыть карты. В обеденный перерыв пригласила всех на чай в актовый зал, чтобы разделить с коллегами «одно радостное событие своей жизни». Все, разумеется, подумали, что Анциферова объявит о помолвке или что-то в этом роде. Предположение почти подтвердилось, когда в зале был замечен тот самый пижон и еще несколько типов, очевидно, его друзей.

Тамара подняла бокал с шампанским и начала свою речь:

– Дорогие друзья, прежде всего я хочу попросить у каждого из вас прощения, особенно у тех, у кого я занимала деньги, кстати, сегодня я все верну. Но я не оправдываюсь, потому что сделала все умышленно и осознанно и, простите, не жалею. Я заключила это глупое пари, что все поверят, будто я завела себе жигало, на которого спускаю огромные средства. Честно скажу, для меня эта роль оказалась сложной, очень далекой от настоящей меня. Мне так стыдно было ее играть… К тому же тема довольно щекотливая в отношении деловой репутации педагога, и я понимала, что хожу по лезвию бритвы… Это мой безбашенный однокурсник Славка, – Тамара показала на мужчину с заметно поседевшей шевелюрой, – это он подбил меня на пари, а рядом с ним – его сын Гена, исполнивший роль того самого альфонса.

– Ну и дурачки, – смеясь проговорила Ванда.

– Я так понимаю, вы захотели впустить театр в наши серые будни, – флегматично пошутил Горовиц.

– Наверное, все же в свои будни, – поправила его Тамара. – У меня была давнишняя мечта встретить рассвет на воздушном шаре в Каппадокии. И вот теперь билет туда и обратно, отель и сам подъем на воздушном шаре у меня в кармане. Конечно, я бы смогла найти возможность и сама туда съездить, но когда вот так… Я не смогла устоять, чтоб не вовлечься в игру.

И мне стало сразу все понятно: и актерская натура Тамары, и азарт, увлекший ее в это приключение. И я подумал, как хорошо, что она это сделала, но только жаль, что все остальное оказалось неправдой.

И все же настоящая, но неразделенная любовная история в нашем Дворце была. Своей странностью и страстностью она, наверное, отчасти компенсировала царившую здесь нелюбовь. Это был самый настоящий безответный любовный треугольник, объединивший совершенно непохожих обитателей Дворца.

Первой стрелу Амура пустила Аннушка. Она метила в Кирилла Завадского, промахнулась, а может быть, и попала, но только дело в том, что Завадский грезил другой амазонкой.

Молчаливый, сдержанный, тактичный Кирилл, конечно, долгое время воспринимал помощницу Агнессы Карловны как неприятное насекомое. Горластая Аннушка если и не пугала его, то, во всяком случае, заставляла избегать больше, чем всех остальных. Он был замкнут, но даже если оставить это за скобками, она была бы последней во Дворце, с кем бы он захотел поболтать или пообедать за одним столом.

Аннушка начала свою атаку с того, что стала приносить Завадскому свежую подписку по психологии. Повод дал сам Кирилл – он проявил неосторожность и спросил, что есть нового в библиотеке по арт-терапии. Уже на следующий день она притащила целую кипу литературы, среди которой, правда, только один источник подходил под нужный запрос. Завадский поблагодарил и оставил все у себя. В течении недели влюбленная Аннушка продолжала приходить с журналами. Изображая огромный интерес, она задавала множество вопросов по самым разным темам психологической науки. Как зачарованная смотрела на предмет своего обожания, когда он начинал что-то рассказывать. Завадский удивлялся ее интересу, а точнее, абсурдности ситуации. Ну разве могло быть между ними что-то общее? Ведь их совершенно ничего не связывало, кроме работы под одной крышей. Между тем он проявлял чудеса терпения. В какой-то момент Завадский перестал давать развернутые ответы на поступающие от своей воздыхательницы вопросы, тем самым не оставляя ей повода задерживаться в его кабинете. Но это не дало нужного эффекта. Аннушка тоже сменила тактику – теперь она больше говорила сама, а Завадский слушал или делал вид, что слушал.

Несмотря на то что Кирилл вел себя непробиваемо, Аннушка светилась от счастья.

– Ты что, влюбилась? – спросила однажды у нее Агнесса Карловна.

Аннушка ничего на это не ответила, только густо покраснела.

Влюбившись в Завадского, Чеснокова стала на редкость покладистой в работе: она теперь не только не перечила Агнессе Карловне, а напротив, старалась, чтобы та ее почаще хвалила. Ее усердие не знало границ – так замечательно к лицу ей была влюбленность. Все это было невероятно трогательно, и вскоре все во Дворце узнали, что Аннушка перестала быть такой грубой и жесткой, какой была прежде; что в ней появилась даже какая-то нежность. Постепенно и Завадский изменил к ней отношение. Он поймал себя на мысли, что теперь сам ждет ее прихода в свой кабинет.

«Черт-те что», – думал он.

Дважды за короткое время эта женщина смогла вызвать в нем глубокое удивление, причем совершенно разного свойства. Первое шло от его собственного высокомерия, второе – от того, что он все-таки смог к ней привязаться. Завадскому нравилось ощущать в себе эти изменения в восприятии одного и того же человека. Впрочем, ни о каких ответных чувствах речи, конечно, не шло. Более того, на фоне ощущения привязанности к Чесноковой Завадский вдруг почувствовал интерес к совершенно другой особе.

Особу эту звали Зина Дрозд. Она ничего не делала, чтобы пленить сердце Кирилла, просто сидела себе за своим столом и порой проходила мимо кабинета психолога в туалет. Кто бы мог подумать, что этот путь может оказаться связан с возвышенными романтическими переживаниями… Возможно, это из-за Дворца, который все переиначивал на свой непонятный лад, как шляпа Волшебника из «Муми-троллей».

Однажды во время тренинга Завадский услышал звонкий смех в коридоре. Это почти полностью выбило его из процесса и заставило все занятие думать о той, кому мог принадлежать этот смех. Почти ни с кем не общаясь во Дворце, Завадский не мог узнать обладательницу. Смех не выходил у него из головы весь день и вечер, и даже ночью ему приснилась звонко смеющаяся, бегущая по волнам дева с морской раковиной в руках и жемчужным ожерельем на шее.