Текст книги "Поэзия мифа и проза истории"

Автор книги: Юрий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Конечно, история столкновения афинян с атлантами не была просто скопирована с истории греко-персидских войн. Платон использовал лишь самую общую канву рассказа Геродота и других греческих историков, писавших об этой эпохе, многое переделал на свой лад или поменял местами. Было бы поэтому ошибкой видеть в персидской державе Ахеменидов прямой прообраз Атлантиды. Как мы уже говорили, описание Атлантиды в «Критии», так же как и тесно связанное с ним описание «допотопных» Афин, представляет собой результат весьма сложного художественного синтеза, в котором причудливо переплелись характерные черты многих реальных государств, известных Платону. С Персидской державой Атлантиду сближают, пожалуй, лишь колоссальные размеры занимаемой ею территории, неслыханное обилие всевозможных природных богатств и, наконец, невероятная, по греческим меркам, численность населения. В остальном это государство, пожалуй, совсем иного типа, чем империя Ахеменидов, впавшая вскоре после греко-персидских войн в состояние длительной безысходной стагнации, которая могла окончиться лишь гибелью и распадом этого чудовищного политического образования.

В отличие от нее Атлантида – морская держава, разбросанная по множеству больших и малых островов и с помощью своего огромного флота владычествующая над прибрежными областями ливийского и европейского материков. В ее экономике, судя по некоторым намекам в тексте «Крития», далеко не последнюю роль играли транзитная морская торговля и разнообразное высоко специализированное ремесленное производство. О главной гавани столицы атлантов Платон сообщает, что она «была переполнена кораблями, на которых отовсюду слышались говор, шум и стук». Для военных кораблей атланты строили даже подземные стоянки, размещавшиеся в заброшенных каменоломнях. Сама картина огромного приморского города невольно вызывает в памяти такие крупнейшие порты античного Средиземноморья, какими были во времена самого Платона Сиракузы, Карфаген и, наконец, родной город философа Афины. Каждый из этих трех городов являлся, хотя и в разное время, центром могучей морской державы, размещавшейся одновременно на островах и на материке. Залогом процветания каждого из них было, с одной стороны, ограбление подвластных государств, с другой – ведущаяся в неслыханно широких масштабах посредническая торговля, связывавшая эти города чуть ли не со всем остальным миром. Совершенно очевидно, что у самого Платона этот тип государства, основанный на всеобщей жажде обогащения, вызывал крайнюю антипатию и отвращение, и, конечно, не случайно то, что он максимально приблизил к нему свою Атлантиду, стремясь во что бы то ни стало показать читателю, что именно так он представляет себе государство во всех отношениях ненормальное, неправильно и неразумно устроенное и вследствие этого обреченное на гибель.

Все эти выходы в современную историю или историю сравнительно недавнего прошлого составляют, однако, лишь внешнюю и потому довольно легко различимую оболочку платоновского сказания. Труднее различить его более глубокий и в силу этого скрытый от глаз читателя мифологический подтекст. Здесь нелишне будет напомнить, что для Платона, как и для всех греков, мифология была лишь частью истории, своего рода предысторией рода человеческого. Никакой непроходимой грани между ними не существовало, и поэтому исторические и мифологические сюжетные коллизии могли свободно перемешиваться между собой в рамках одного и того же произведения. Как уже было сказано, родоначальник всех атлантов и первый царь Атлантиды Атлант, несомненно, в какой-то степени повторяет образ своего мифического тезки – титана-небодержца. Правда, во избежание возможной путаницы Платон постарался максимально его очеловечить, дал ему другую родословную, сделав сыном Посейдона и Клейто, тогда как первоначальный Атлант, как и все титаны вообще, принадлежал к старшему поколению богов, потомков Урана и Геи, и был вовсе не сыном, а двоюродным братом Посейдона и самого Зевса, так же как и другой Япетид[62]62
  Япет (Иапет) – титан, отец Атланта и Прометея.


[Закрыть] Прометей. Вероятно, первый Атлант участвовал в той ожесточенной борьбе за власть над миром, которую титаны вели с богами-олимпийцами, сплотившимися вокруг Зевса. Как известно, титаны потерпели в этой борьбе сокрушительное поражение и были низвергнуты в мрачный Тартар, где их должны были стеречь сторукие великаны гекатонхейры (обо всем этом подробно рассказывает Гесиод в своей «Теогонии»). Двух титанов – сыновей Иапета Прометея и Атланта – ждала особенно жестокая участь. Прометей был прикован к скале и должен был кормить своей печенью орла, которого каждый день посылал к нему мстительный Зевс. Атланту же пришлось взвалить на плечи чудовищную тяжесть небесного свода и держать эту страшную ношу, не зная отдыха, много тысяч лет подряд. В чем провинился перед богами Прометей, знает каждый школьник, а вот в чем заключалась особая вина Атланта, заставившая Зевса подвергнуть его такому необычному по своей суровости наказанию, античные авторы почему– то ничего не сообщают. Во всяком случае, в том, что это было именно наказание за какой-то проступок, сомневаться не приходится. Не случайно оба брата титана Прометей и Атлант – изображены друг против друга на одной чернофигурной вазе VI века до н. э., причем прикованного к скале Прометея терзает орел, а подпирающего небесный свод Атланта кусает сзади огромная змея (деталь, отсутствующая в дошедших до нас пересказах мифа). Уже в гомеровской «Одиссее» Атлант представлен читателю как «злоумышляющий», «злокозненный» (напомним, что у Гомера этим же эпитетом сопровождаются имена двух царей – Миноса и Ээта) и в то же время «ведающий глубины всего моря» (быть может, имеется в виду какая-то изначальная связь этого титана с морской стихией, о которой наши источники более ничего не сообщают, хотя не исключено и другое объяснение – поэт имел в виду, что с высоты своего огромного роста Атлант ясно различал в морской глубине все то, что было скрыто от глаз простых смертных). Здесь же о нем сказано еще, что он «держит великие столбы, разделяющие небо и землю». Возможно, имелась в виду земная ось, которую титан должен был поддерживать в устойчивом положении всей мощью своего тела.

Платон, несомненно, превосходно знал весь круг сказаний об Атланте и его потомстве – свод таких сказаний был составлен еще в V веке до н. э. известным историком Геланником Лесбосским. Вполне возможно, что некоторые важные черты мифического Атланта, присущие не только ему одному, но всей породе титанов: непомерная гордыня, вражда к богам младшего олимпийского поколения, обширные тайные познания, включающие в себя немалую толику магии и колдовства, были перенесены Платоном на обитателей его Атлантиды, в образе жизни которых и в самом их характере есть, как мы уже заметили, нечто титаническое, С титанами их сближает и та расплата, которую они в конце концов понесли за свои прегрешения перед богами. Как и титаны, они были обречены навсегда исчезнуть с лица земли и вместе со своим, сказочным островом скрылись в ее мрачных недрах.

Платону были известны, конечно, и другие аналогичные мифы, из которых до нас дошли лишь незначительные фрагменты. Первоначальную сюжетную канву сказания по ним восстановить довольно трудно. Так, например, сохранился любопытный отрывок из четвертого пеана прославленного беотийского поэта Пиндара, в котором Евксантий – царь острова Кеоса, лежащего в Эгейском море, неподалеку от берегов Аттики, – произносит такие слова: «Боюсь Зевса-Воина и боюсь землетрясущего бога (Посейдона. – Ю. А.), чей гулок удар: молнией и трезубцем землю и люд обрушили они в тартаровы недра и оставили мою мать в терему за красной оградой». По сообщениям некоторых других источников, матерью Евксантия, уцелевшей во время описываемой здесь катастрофы, была прекрасная нимфа Дексифея, дочь Дамона, царя тельхинов – демонического племени колдунов, которым первоначально принадлежал Кеос. Зевс, разгневанный на тельхинов за их нечестие, решил погубить их вместе с городом, хотя дочерям Дамона была предоставлена возможность спастись. Конец этой истории был счастливым – к Дексифее посватался сам Минос, владыка Крита, и от их союза родился Евксантий. О тельхинах известно, что они были морскими демонами, спутниками, а по одной версии мифа – даже детьми бога Посейдона. В мифах они изображаются как народ искусных кузнецов, напоминающий циклопов или критских дактилей, с которыми их часто смешивали. Они владели тайнами обработки различных металлов и умели изготавливать из них самые разнообразные предметы. Им приписывалось, в частности, создание трезубца Посейдона. В то же время тельхины пользовались репутацией опасных колдунов. Они способны были менять свой облик, превращаясь из человекоподобных существ в отвратительных чудовищ с собачьими головами и лапами, снабженными перепонками, как у водоплавающих птиц или лягушек. На людей, чем-либо им не угодивших, они наводили порчу. Даже саму землю они способны были сделать бесплодной. Для этого они поливали ее водой, добытой из адской реки Стикс. Этот и другие аналогичные поступки тельхинов вызвали против них гнев богов, которые решили пока рать их за эти нечестивые дела.

Нетрудно заметить, что судьба тельхинов довольно близко напоминает судьбу платоновских атлантов. Существуют и другие сближающие их признаки: близкое родство с владыкой моря Посейдоном, владение тайнами металлов, невольно вызывающее в памяти необыкновенно высокое развитие металлургии в Атлантиде, особая расположенность как тельхинов, так и атлантов к магии и колдовству. Весьма возможно, что мифы о тельхинах, так же как и миф об Атланте (Атласе) и его родичах-титанах, сыграли свою роль в формировании основного сюжетного ядра сказания об Атлантиде. И здесь перед нами вновь открывается возможность вернуться, казалось бы, к совсем уже оставленной мысли о существовании глубинной связи между платоновским мифом и извержением вулкана на Санторине или древней Фере. В свое время Сп. Маринатос в одной из своих статей ссылался на отрывок из четвертого пеана Пиндара, рассказывающий о гибели города тельхинов на Кеосе, как на один из возможных отголосков санторинской катастрофы в греческой мифологии. Не отрицая такой возможности, мы, пожалуй, могли бы добавить к этой догадке еще одну. Вполне вероятно, что именно Санторин считался некогда главной резиденцией тельхинов в пределах Эгеиды, поскольку трудно себе представить другое более подходящее место для кузницы морских демонов, чем изрыгающий из своих недр огонь и дьiм затопленный кратер Санторинского вулкана.

И еще одно предположение, как будто не находящее прямой поддержки в греческой мифологической традиции, но все же достаточно заманчивое. Отчего бы не допустить, что именно величественный конус Санторинского вулкана, в то время еще не расколотый на части взрывом чудовищной силы и видимый издалека вместе с поднимающимся к небу из его кратера столбом дыма, как раз и породил в воображении тогдашних обитателей Эгейского мира грандиозный образ титана-небодержца, который уже тогда мог носить имя Атланта, а остров, служивший его основанием, соответственно вполне мог называться Атлантидой. Гибель вулкана, естественно, должна была заставить окрестных жителей подыскать для титана какое-то другое место, ведь небесный свод никак не мог лишиться своей единственной опоры. Оно вначале было найдено совсем неподалеку – в Аркадии, среди горных хребтов полуострова Пелопоннес, – а затем постепенно передвигалось все дальше на запад, к месту солнечного захода, пока Атлант, наконец, не встал «на вечную стоянку» в Ливийской пустыне, неподалеку от побережья океана, названного по его имени.

Итак, мы видим, что реальная история могла проникнуть в платоновский миф разными путями и из разных источников. В одних случаях подлинные события и факты, отдельные элементы, взятые из описаний реально существовавших стран и городов, сознательно переносились Платоном в его рассказ. Разумеется, при этом они подвергались радикальному переосмыслению и переработке, образуя подчас самые причудливые и неожиданные комбинации в рамках грандиозного философско-художественного замысла, которому все они так или иначе были подчинены. В других случаях далекие отголоски давно забытого исторического прошлого могли проникнуть в повествование Платона вместе с потоком древней фольклорной традиции, старинных легенд и сказаний, о реальной подоплеке которых сам философ уже наверняка ничего определенного знать не мог. Только таким путем, можно сказать, без ведома автора, а отнюдь не через посредство придуманных им, никогда не существовавших в действительности египетских источников могли просочиться в миф о гибели Атлантиды отзвуки грандиозных геологических катаклизмов, некогда изменивших весь облик Эгейского мира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Предрассудок! он обломок

Древней правды. Храм упал;

А руин его потомок

Языка не разгадал.

Е. Баратынский

В своей основе мышление древнего человека было внеисторично, можно даже сказать, антиисторично. Древние интеллектуалы, например греческие философы, предпочитали мыслить вечными и неизменными категориями. Скоропреходящие, необыкновенно многообразные и изменчивые исторические события сравнительно редко привлекали к себе их внимание, считались не заслуживающими серьезного отношения. Эта притупленность подлинного исторического чувства, характерная даже для таких наиболее динамичных и активных народов Древнего мира, какими были греки и римляне, находит свое объяснение не столько в отсутствии достаточно надежных способов фиксации и последующей передачи исторической информации от поколения к поколению, сколько в чрезвычайной замедленности и растянутости самого исторического процесса, составляющих отличительную черту истории всех докапиталистических обществ.

В пестрой чехарде событий, почти непрерывно чередующихся внешних и внутренних войнах, государственных переворотах, сменах династий и политических режимов жизнь древних людей оставалась почти неизменной в своих глубинных основах – технологических, социально-экономических, культурно-бытовых. Сам образ жизни, особенно в низших слоях общества, сравнительно мало менялся от периода к периоду, от эпохи к эпохе. На протяжении столетий сохранялись одни и те же средства передвижения, типы жилищ, покрой одежды и обуви, состав дневного рациона и т. п.

Древние, в сущности, плохо представляли себе, что такое исторический прогресс. И это неудивительно. Ведь в истории всех древних обществ сравнительно кратковременные периоды экономического и культурного подъема, чаще всего связанные с удачными захватническими войнами, как правило, сменялись длительными периодами упадка и застоя. Вероятно, поэтому древнему человеку казалось, что история топчется на месте, что рано или поздно она, как говорится, снова «возвращается на круги своя». Это общее заблуждение разделяли даже такие величайшие исторические мыслители древности, как Фукидид, Платон, Аристотель, Полибий, Тацит. Все они были убеждены в том, что прогресс в любых его формах возможен лишь в очень ограниченных временных пределах и что, следовательно, развитие человеческого общества в каждую новую историческую эпоху движется, в сущности, по одному и тому же замкнутому кругу, каждый раз возвращаясь к своим истокам. Как справедливо заметил известный исследователь древних религий М. Элиаде: «Интерес к необратимости и к «новизне» истории – недавнее открытие в жизни человечества. Напротив… архаическое человечество защищалось, как могло, от всего нового и необратимого, что есть в истории».

В такой духовной атмосфере мифологическое мышление, по сути своей прямо противоположное мышлению историческому, практически никогда не покидало поле боя и даже во времена высочайшего расцвета античной культуры постоянно напоминало о себе рецидивами, подобными платоновскому мифу об Атлантиде. Как было показано в первой главе нашей книги, греческим историкам-рационалистам в их борьбе с мифологией удалось освободить от древних предрассудков сравнительно небольшой участок новой и новейшей истории. Полностью вытеснить мифологическое сознание из сферы исторического исследования они так и не сумели, поскольку и сами еще в очень сильной степени были заражены этим сознанием. Лишь наука нового времени смогла окончательно освободить историю от мифологии, разорвав издавна соединявшие их узы кровного родства.

Результаты этого подлинно революционного по своей сути сдвига для многих оказались поистине обескураживающими. Прежде всего выяснилась крайняя ненадежность так называемых исторических свидетельств, заключающихся в мифах, хотя миллионы людей верили им на протяжении веков, а многие продолжают верить еще и сейчас, поскольку вытесненное из области «чистой науки» мифологическое мышление продолжает владеть сознанием масс даже в эпоху НТР. Новые мифы, несущие в себе все приметы новой эпохи, приходят на смену старым, а иногда, соединяясь с ними, образуют причудливые гибриды. Примерами могут служить хотя бы волна атлантомании, которая так стремительно распространилась среди читающей публики на рубеже XIX–XX веков, всевозможные новые разновидности христианской и буддийской мифологии, пресловутая «нордическая теория» взятая на вооружение идеологами германского нацизма, и т. п.

Между тем при ближайшем рассмотрении становится очевидным, что миф как источник информации способен дать историку не так уж много достоверных свидетельств о прошлом, видимо, потому что сама реальная история очень скупо питает мифологическую традицию. Правда, если не во всех, то, по крайней мере, во многих известных нам мифах, несомненно, содержатся хотя бы случайные и разрозненные исторические сведения, и внимательный глаз исследователя может их обнаружить, определить место и, так сказать, удельный вес в общей массе заключающейся в мифе разнообразной информации.

Во всех пяти главах книги мы старались показать читателю, как сведения такого рода могут быть извлечены из поглотившего их мифологического повествования. Вывод, к которому мы приходим в итоге разбора каждого из взятых нами конкретных мифологических сюжетов, может показаться удручающим: общая доля заслуживающих доверия исторических фактов в греческих мифах, даже в таких, казалось бы, близких к подлинной истории и подтвержденных неопровержимыми археологическими свидетельствами, как, скажем, миф о Троянской войне, в действительности ничтожно мала. Используя образное сравнение, мы могли бы, пожалуй, сказать, что история в мифе – это не более чем несколько нитей, случайно вплетенных в большую украшенную замысловатыми узорами ткань. По существу, от этих нитей зависит очень немногое. Не они определяют основную фактуру ткани, ее расцветку, плотность или, наоборот, ажурность и другие качества. И вообще, если их выдернуть, почти ничего не изменится, ибо всякий настоящий миф возникает и развивается по своим особым законам, не имеющим ничего общего с законами, действующими в истории.

Нельзя, однако, забывать о том, что историческая наука чрезвычайно сложна и многообразна, так же как и сами постигаемые ею процессы исторического развития человечества. Все только что сказанное можно считать оправданным, поскольку мы имеем в виду самый простой из всех видов истории – историю событий, основная цель которой всегда заключалась, согласно известному принципу, сформулированному немецким историком Л. Ранке, только в том, чтобы «знать, как оно было на самом деле». Стоит подняться на несколько ступенек вверх – туда, где начинается история общества, уже не сводимая к простому чередованию эпизодов, следующих друг за другом в определенной хронологической последовательности, и в особенности история общественного сознания во всем многообразии ее конкретных форм и проявлений, как отношение историка к мифу принципиально меняется. И это, кстати, тоже результат научного прогресса, итог того большого пути, который был пройден исторической наукой за последние два столетия.

Здесь на высшем уровне исторического познания уже не имеют особенно большого значения вопросы исторической подлинности того или иного лица или события, которым посвящена значительная часть этой книги. Здесь не так уж важно знать, был ли реальной личностью мифический царь Минос; происходила ли на самом деле Троянская война, а если происходила, то когда и между кем; где плавали Одиссей и аргонавты и, наконец, где следует искать легендарную Атлантиду и что она собой в действительности представляла. Но зато только здесь мы начинаем понимать, что каждый из этих мифов представляет собой очень ценный и интересный документ, позволяющий заглянуть в самые сокровенные и загадочные глубины духовной жизни древнего человека.

Миф становится нашим проводником и путеводителем теперь уже не в поисках руин некогда погибших дворцов и цитаделей, а в более сложном и трудном путешествии по лабиринтам древних религиозных и философских систем. Сама мифология превращается при таком подходе в своеобразный археологический памятник, в котором, как при раскопках Трои – Гиссарлыка, постепенно обнаруживаются, сменяя друг друга, все более и более удаленные от нашего времени напластования религиозных и поэтических образов, древних ритуалов и обычаев, давно ушедших в прошлое культур. Если читатель сумел увидеть эту скрытую от взгляда поверхностного наблюдателя подоплеку мифического повествования и заинтересовался ею, автор может считать, что поставленная им цель достигнута.