Текст книги "Поэзия мифа и проза истории"

Автор книги: Юрий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Едва ли есть надобность объяснять читателю, что сугубо фантастические события, образующие первоначальное сюжетное ядро мифа об аргонавтах, не нуждались ни в какой более или менее точной географической «привязке». Подобно скитаниям Одиссея, они происходили не в реальном пространстве, которое можно было бы хотя бы приблизительно, в самых общих чертах воспроизвести на географической карте, а в своего рода четвертом измерении или же в неком мифологическом гиперпространстве. Как было уже замечено, в первоначальном варианте мифа плавание Ясона и его спутников имело своей конечной целью отнюдь не побережье реальной Колхиды, а некую сказочную страну Эю, расположенную (это – единственное, что может быть сказано о ее местоположении) на огромном удалении от исходной точки их путешествия, на самом краю земли, а возможно, и по ту сторону от этой черты – на другом берегу Океана, там, где древние помещали царство теней. Но когда же Эя стала Колхидой? Когда на греческих картах эта вымышленная страна оказалась довольно точно локализованной на восточном Кавказском побережье Черного моря, по обе стороны от места впадения в него реки Фасис (Риони)?

Очевидно, это могло произойти только после того, как греческие мореплаватели досконально исследовали всю циркумпонтийскую зону, то есть всю окружность Черноморского бассейна, не исключая и самой удаленной восточной ее части, где было расположено царство колхов. Вообще мы все еще довольно плохо представляем себе, как шло освоение греками берегов Черного моря, которое они вначале назвали Понтос Аксинос, что значит «Море негостеприимное», каким оно в действительности и было, а потом, вероятно, чтобы как-то смягчить его капризный нрав, переименовали в Понтос Евксинос, то есть «Море гостеприимное». О времени и обстоятельствах проникновения греческих мореходов в этот замкнутый водный бассейн почти ничего не известно. «Во мраке веков скрыт от нас тот день, когда первый корабль эллинов вошел в воды Понта», – писал более пятидесяти лет тому назад немецкий историк В. Бурр. К сожалению, с тех пор положение почти не изменилось. Конечно, греки могли знать о существовании Понта уже во II тысячелетии до н. э. Память об этом огромном море-озере могла сохраниться в их сознании еще с тех далеких времен, когда они сами жили, как считают многие современные ученые, где-то неподалеку от его побережья – то ли на равнинах Подунавья, толи в степях Северного Причерноморья, еще задолго до прихода в эти края кочевников-скифов. Впоследствии, когда греки уже прочно обосновались на юге Балканского полуострова и прилегающих к нему островах, слухи о великом северном море могли доходить до них по цепочке племен, населявших как европейский, так и азиатский берег Понта, а также побережья связывающих его с Эгеидой проливов и Мраморного моря (Пропонтиды). Не исключено также, что отдельные группы ахейских искателей приключений время от времени преодолевали подступы к «воротам» Понта и проникали в его воды, продвигаясь, как это было и в более поздние времена, вдоль южного (малоазиатского) и западного (фракийского) побережий. Может быть, некоторые из этих смельчаков, побуждаемых, во-первых, естественным чувством любознательности, а во-вторых, надеждой на богатую добычу, сумели добраться даже до берегов Тавриды (Крыма) и Колхиды. Но даже если такие догадки, пока еще не подтвержденные в достаточной мере археологическими находками, в какой-то степени все же оправданны, и начало греческого мореплавания в пределах Черноморского бассейна действительно восходит к столь отдаленным временам, как микенская эпоха, все равно приходится признать, что до настоящего освоения греками Причерноморья на всем его огромном протяжении в то время, то есть во II тысячелетии до н. э., было еще очень далеко и что, само собой разумеется, составить сколько-нибудь ясное представление о географии всего этого обширного региона они тогда еще были просто не в состоянии. Напомним для сравнения, что случайное открытие исландскими мореплавателями Северной Америки, по всей видимости, осталось неизвестным в Европе, хотя в последнее время его пытаются так или иначе связать с повторным открытием этой части света Христофором Колумбом. Впрочем, как, вероятно, знает читатель, даже и это открытие Америки не было окончательным. Недаром новый континент был назван в конце концов не по имени Колумба, а по имени другого мореплавателя – Америго Веспуччи.

Видимо, и грекам также пришлось несколько раз открывать путь, ведущий в Черное море, причем каждое такое открытие могло быть отделено от последующих довольно большими промежутками времени. Нет никакой необходимости предполагать, что какое-то из этих открытий послужило толчком к созданию мифа об аргонавтах. Во второй половине VIII века до н. э. греки достаточно хорошо представляли себе ближайшие к ним районы Западного Средиземноморья. Берега Сицилии и Италии уже начали покрываться цепочкой греческих колоний. Тем не менее Гомер, хотя он и был хорошо осведомлен о существовании той же Сицилии, в своем рассказе о скитаниях Одиссея допускает такие географические несообразности в описании этой части «Внутреннего моря», что приводит читателя в состояние полного замешательства. Пути мифа и пути реального прогресса географических познаний древних, как мы видим, сильно расходятся. Нечто подобное могло произойти и с историей похода аргонавтов.

Первые греческие колонии в Причерноморье были основаны, как это теперь общепризнано, на южном малоазиатском побережье Понта выходцами из города Милета. Древнейшими среди них считались Синопа (совр. Синоп) и Трапезунт (совр. Трабзон). Согласно указаниям поздних античных хронографов, они возникли еще в первой половине VIII века до н. э. У современных историков такая ранняя датировка этих колоний вызывает сомнения. В самом деле, было бы довольно странно, если бы греки вначале обосновались на южном берегу Черного моря, а уж после этого стали заселять ведущие к нему с юга, со стороны Эгеиды, подступы; берега проливов Геллеспонт и Боспор и лежащей между ними Пропонтиды (расположенные в этом районе многочисленные греческие колонии были основаны преимущественно в VII–VI веках до н. э.). Более правдоподобным поэтому кажется предположение, согласно которому и Синопа, и Трапезунт появились лишь в VII столетии, возможно уже в самом его конце. Вероятно, тогда же установились более или менее постоянные контакты между Грецией и Колхидой. О времени и обстоятельствах появления первых греческих колоний на территории самой Колхиды нам известно сейчас лишь очень немногое. Находки греческой керамики, сделанные в этом районе, пока еще очень немногочисленные, позволяют предполагать, что наиболее известные из этих колоний Фасис (район Поти) и Диоскуриада (вблизи Сухуми) были основаны не то в VI, не то в V веке до н. э., хотя точное их местоположение до сих пор установить не удалось.

Свои колонии греки выводили не наугад, а после более или менее тщательного изучения местности, в которой предполагалось заложить новое поселение. Поэтому заселению любого района, втянутого в орбиту греческой колонизации, предшествовал иногда довольно длительный период разведывательных плаваний и экспедиций в этот район, участники которых обычно совмещали занятия торговлей с пиратскими набегами на местных жителей. Следы кратковременных посещений той или иной местности такими пионерами-разведчиками, прокладывавшими путь для следовавших по намеченному ими маршруту партий колонистов, как правило, выявить не удается. Но кое-какие обрывки собранной ими географической информации могли проникнуть в произведения живших в то время или несколько позже греческих поэтов и в таком виде дойти до нас.

Принято считать, что древнейшее из всех известных сейчас упоминаний о Колхиде, явно связанное с мифом о походе аргонавтов, принадлежит коринфскому поэту Евмелу. Однако время жизни и творческой деятельности Евмела до сих пор точно не установлено. Некоторые ученые полагают, что он жил еще во второй половине VIII века до н. э. и, следовательно, был современником Гомера. Более правдоподобными, однако, кажутся поздние (вплоть до IV века до н. э.) датировки[48]48
  История царя Ээта, содержащаяся в дошедшем до нас отрывке из поэмы Евмела, способна вызвать лишь недоумение и окончательно запутать читателя, внимательно следившего за всеми перипетиями мифического рассказа. Здесь выясняется, что Ээт первоначально был царем Коринфа (города в северной части Пелопоннеса), а затем в силу каких-то не совсем понятных причин покинул его и перебрался в Колхиду. Эта версия мифа производит впечатление достаточно позднего и искусственного дополнения к основному сюжетному ядру.


[Закрыть]. Во всяком случае, как мы могли убедиться, еще Мимнерм, живший в VII веке до н. э., считал главной целью плавания аргонавтов не Колхиду, а Эю. Правда, уже в «Теогонии» Гесиода, созданной, скорее всего, в конце VIII или начале VII века, упоминается река Фасис, названная в числе других великих рек, порожденных Океаном. Интересно, однако, что ни Гесиод, ни Гомер, ни другие древние поэты ничего не знают о горах Кавказа, хотя, если бы им было хоть что-то известно о реальной Колхиде, они, конечно, никак не могли бы обойти вниманием ее главную достопримечательность[49]49
  Еще и в V веке до н. э., когда на восточном берегу Черного моря уже появились греческие колонии, греки, жившие в Европе и Малой Азии, очень плохо представляли себе местоположение Кавказского хребта, помещая его где-то на севере среди скифских степей. В этом можно убедиться, например, читая «Прикованного Прометея» великого трагического поэта Эсхила.


[Закрыть].

Лишь в V веке до н. э. Колхида окончательно вошла в миф об аргонавтах как место, где происходят его центральные, наиболее важные события. Страна колхов, подвластная царю Ээту, фигурирует как конечная цель прославленного похода в IV «Пифийской оде» Пиндара, в не дошедшей до нас трагедии Софокла «Колхидянки» и, наконец, в одном из самых замечательных произведений греческой драматургии золотого века – бессмертной «Медее» Еврипида. О том, что аргонавты плавали за золотым руном именно в Колхиду, знали также греческие историки и географы того же V века, и в том числе сам «отец истории» Геродот, который несколько раз упоминает в своем сочинении об этих событиях, хотя, как было уже замечено, даже у него Колхида все еще никак не может отделиться от предшествовавшей ей сказочной страны Эи.

Итак, на при мере истории похода аргонавтов мы можем проследить, как постепенно меняли свой характер географические представления, лежащие в основе этого популярного сказания. Его сюжет, первоначально стихийно развивавшийся и, как и все мифические сюжеты, не подчинявшийся научно-рационалистическим понятиям пространства и времени, в конце концов был втиснут в жесткую сетку пространственно-временных координат, спроецирован на более или менее соответствующую действительности географическую карту известной грекам ойкумены, соотнесен с общей хронологической шкалой истории героического века и тем самым формально приравнен к обычным историческим повествованиям. Если в гомеровской «Одиссее» мы застаем этот процесс в самом его начале (в целом здесь еще безраздельно владычествует первородная стихия мифа с обычным для него пренебрежением к географической и исторической точности), то в дошедших до нас поздних переработках сказания о походе за золотым руном, например, в «Аргонавтике» Аполлония Родосского, мы видим перед собой конечные его результаты. Мифический рассказ, насколько это возможно, упорядочен, из него устранены все эпизоды, казавшиеся в то время слишком неправдоподобными или грубыми, вроде возвращения на родину души Фрикса или проглатывания Ясона драконом – сторожем волшебного руна, наконец, весь маршрут плавания аргонавтов прослежен по карте, разумеется, лишь в тех пределах и с той степенью точности, с которой это позволяли сделать весьма еще расплывчатые и приблизительные географические познания эллинистической эпохи.

ПОСЛЕДНИЙ МИФ
Атлантида в Эгейском море?

И над круглыми домами,

Над фигурами из бронзы,

Над могилами науки,

Пирамидами владыки —

Только море, только сон,

Только неба синий тон.

Н. Заболоцкий 

Миф о загадочном острове или материке Атлантида занимает совершенно особое место среди других греческих мифов. Во-первых, он дошел до нас в одном-единственном варианте, причем довольно позднем, тогда как все прочие мифы, в том числе и те, о которых говорится в других главах этой книги, известны во множестве версий, как ранних, восходящих, по крайней мере, к архаической эпохе (VIII–VI века до н. э.), так и поздних. Во-вторых, и по своей форме, и по содержанию этот миф резко отличается от подавляющего большинства греческих мифов. С литературно-жанровой точки зрения миф об Атлантиде представляет собой образчик исторического или, скорее, псевдоисторического рассказа, в котором действуют не столько отдельные личности-герои, сколько целые государства, как это происходит, например, в исторических трудах Геродота или Фукидида. В то же время по своему содержанию предание об Атлантиде может быть с полным основанием причислено к особой категории философских мифов. И дело здесь не только в том, что это предание дошло до нас в изложении Платона – крупнейшего из всех античных философов-идеалистов, но также и в том, что миф об Атлантиде теснейшим образом связан со всей философской доктриной Платона, изложенной в других его сочинениях. Наконец, в-третьих, этот миф почти не соприкасается со всей остальной мифологической традицией, оставленной нам древними греками. Он явно ничего общего не имеет с. той, пусть в основной своей части вымышленной и недостоверной, предысторией греческого народа, которая излагается в других дошедших до нас мифах. События, о которых повествует Платон, происходили, если принять его датировку, ничем, правда, не доказанную, задолго до самого древнего из упоминаемых в греческой мифологии событий – так называемого Девкалионова потопа и уже в силу этого никак не связаны со всем, что было после него.

Возможны два объяснения этой довольно необычной ситуации. Либо в распоряжении Платона имелся какой-то особый, неизвестный другим его современникам источник информации (версия, которую настойчиво выдвигает и отстаивает сам философ), либо миф об Атлантиде был попросту придуман Платоном и, таким образом, может служить примером литературной и вместе с тем исторической фальсификации. Как мы увидим далее, вокруг этого вопроса в науке начиная с античной эпохи и кончая последними десятилетиями XX века ведется ожесточенный спор между теми, кто уверовал в историческую подлинность платоновского рассказа, и теми, кто никак не может согласиться с этим весьма распространенным мнением.

Основное содержание мифа об Атлантиде излагается в двух диалогах Платона – «Тимей» и «Критий». Принято считать, что оба диалога были написаны великим философом уже на склоне лет – примерно в 60-50-х годах IV века до н. э. Последний из них – «Критий» – в силу каких-то неизвестных причин остался незаконченным, и эта незавершенность еще более усиливает впечатление загадочности, которое создается при чтении обоих сочинений. Первый из двух диалогов – «Тимей» – заключает в себе лишь предварительный весьма сжатый набросок мифа об Атлантиде. В диалоге принимают участие Сократ – прославленный афинский философ, учитель Платона и многих других известных мыслителей, Тимей, по имени которого назван диалог, – также философ, последователь знаменитого Пифагора, по происхождению италийский грек, уроженец города Локры Эпизефирские; Гермократ – сын Гермона, родом из Сицилии, государственный деятель и военачальник, фактический правитель Сиракуз в годы Пелопоннесской войны, особенно отличившийся во время осады этого города афинянами в 415–413 годах до н. э. И Тимей, и Гермократ в Афинах чужеземцы, они приехали сюда по каким-то делам. Их, как и Сократа, принимает в своем доме Критий – четвертый участник беседы, человек также широко известный и у себя на родине и далеко за ее пределами. В историю Афинского государства Критий вошел как видный деятель олигархического движения, непримиримый враг демократического строя, глава олигархического «правительства тридцати», утвердившегося в Афинах после их окончательного поражения в Пелопоннесской войне при прямой поддержке спартанцев. Критий был известен, однако, не только как политик, но также и как поэт и философ, крупнейший представитель так называемой «старшей софистики». С Платоном его связывали узы кровного родства – он приходился философу родным дядей и, может быть, именно по этой. причине занимает столь видное место в двух последних его произведениях.

По содержанию «Тимей» и «Критий» тесно связаны с более ранним по времени (написан еще в 70-х годах IV века до н. э.) утопическим трактатом Платона «Государство». Высказывалось даже предположение, что вместе все эти сочинения составляют нечто вроде философской трилогии, связанной общностью основной темы. Не случайно беседа в «Тимее» начинается с краткого изложения основного содержания «Государства». Сократ делает это по просьбе Тимея, повторяя вкратце, по его собственным словам, то, о чем он уже говорил накануне в присутствии тех же самых собеседников (здесь у Платона получается некоторая неувязка, так как на самом деле в беседе о государстве участвуют совсем другие лица). Далее Сократ признается друзьям, что испытывает чувство некоторой неудовлетворенности от своего собственного проекта, так как он напоминает ему красивых и благородных животных, но пребывающих в неподвижности. Ему же хотелось бы увидеть придуманное им государственное устройство в движении и лучше всего в состоянии борьбы с другими государствами, ибо только таким образом оно могло бы продемонстрировать свое превосходство над ними. Высказав такую мысль, Сократ обращается к другим участникам беседы и, как бы вызывая их на состязание, предлагает им рассказать о войне идеального государства с враждебными ему силами. Все трое – Критий, Гермократ и Тимей, – по его мнению, вполне могли бы справиться с такой задачей, ибо в равной мере опытны и в философии, и в делах государственных и военных.

Откликаясь на этот призыв, Гермократ напоминает Критию о каком-то древнем сказании, которое он уже поведал им в отсутствие Сократа, и предлагает теперь снова повторить его. Критий, не заставляя себя долго упрашивать, приступает к рассказу. Рассказанное им предание восходит, по его словам, к самому Солону – знаменитому законодателю, мудрецу и поэту, имя которого было окружено в Афинах высоким почитанием и авторитетом. Побывав некогда в Египте, Солон узнал там немало интересного о далеком прошлом своего собственного отечества от одного из жрецов святилища богини Нейт в городе Саисе. Этот жрец поведал Солону, что в незапамятные времена, еще до великого потопа, Афины – его родной город – были самым замечательным государством не только в Греции, но и во всем мире. Древние афиняне совершили немало славных деяний, но самым прославленным из них была победа над грозными и могучими атлантами – обитателями огромного острова, лежавшего по ту сторону Геракловых столпов, то есть Гибралтарского пролива, в Океане. Афиняне освободили от власти атлантов все население Ливии западнее Египта, Европы к западу от Тиррении (Этрурии) и как будто даже достигли самой Атлантиды. Но тут произошла катастрофа, в результате которой остров атлантов был уничтожен. Одновременно погибло и афинское войско, видимо вместе со всем государством. Коротко рассказав обо всех этих удивительных событиях, Критий изъявляет готовность еще раз повторить свое повествование, но теперь уже полностью, со всеми подробностями, то есть так, как он сам некогда, еще будучи десятилетним мальчиком, слышал его от своего деда – Крития Старшего. Сократ и остальные собеседники также готовы еще раз выслушать рассказ Крития. Но тут их план неожиданно меняется. Критий предлагает предоставить слово до сих пор молчавшему Тимею и попросить его, как знатока астрономии, рассказать присутствующим все, что ему известно о возникновении и устройстве космоса, с тем чтобы после этого снова вернуться к разговору о древнейшем прошлом Афин и Атлантиде. Сократ с радостью соглашается, и далее следует длинная лекция Тимея об основах мироздания, составляющая основную часть диалога, названного по имени рассказчика.

В диалоге «Критий» мы снова видим тех же действующих лиц, продолжающих беседу. Тимей, только что закончивший пространную речь о природе вещей, согласно уговору опять передает слово Критию, и тот после некоторых колебаний начинает заново свой рассказ. На этот раз он подробнейшим образом описывает сначала древнейшие Афины, а затем переходит к еще более обстоятельному описанию Атлантиды. Рассказав о природе страны, о ее главном городе и удивительных архитектурных сооружениях, он бегло останавливается на государственном устройстве Атлантиды, сообщает о некоторых любопытных обычаях, после чего неожиданно сворачивает свое повествование, переходя к вопросу о причинах упадка и гибели этого загадочного государства. Не раскрыв по-настоящему свою мысль (причины гибели Атлантиды остаются для нас во многом неясными), Критий уже собрался было описать в чисто гомеровском духе совет богов, на котором должна была решиться судьба чудесного острова и его обитателей. Но тут, как говорится, на самом интересном месте рассказ неожиданно прерывается. Мы так никогда и не узнаем, что сказал Зевс на совете небожителей, как протекали прения и что же в конце концов боги сделали с Атлантидой[50]50
  Правда, в краткой версии истории Крития, изложенной в «Тимее», он прямо говорит о гибели Атлантиды, которая «за одни ужасные сутки… исчезла, погрузившись в пучину», одновременно с афинским войском, поглощенным разверзшейся землей (где произошло это последнее событие, рассказчик не сообщает). Однако оборванная на полуслове концовка «Крития» может создать у читателя впечатление, что Платон, отказавшись от своего первоначального намерения погубить Атлантиду вместе со всем ее населением, решил ограничиться лишь примерным наказанием атлантов, «дабы он (род атлантов, – Ю. А.), отрезвев от беды, научился благообразию».


[Закрыть]. Создается впечатление, что Платон очень хотел поскорее закончить это, возможно самое дорогое для него, произведение, но так и не успел это сделать.

Как бы то ни было, своими атлантическими диалогами великий греческий философ загадал человечеству загадку, которую оно до сих пор еще тщетно пытается разгадать. Вообще «Тимей» и «Критий» ставят перед внимательным читателем множество вопросов, но самая важная проблема – историческая правдивость повествования. Уже в древности этот вопрос разделил читателей Платона на два враждебных лагеря. Среди скептиков, почти сразу же заподозривших неладное в рассказанной Платоном «правдивой истории», оказался его великий ученик Аристотель. Страбон приводит его краткий, но уничтожающий приговор платоновскому мифу: «Тот, кто ее (Атлантиду. – Ю. А.) выдумал, тот же заставил ее и исчезнуть». С недоверием писали об Атлантиде также и сам Страбон, известный римский натуралист Плиний Старший, а Птоломей – крупнейший географ поздней античности – о ней вообще не упоминает. Так называемые неоплатоники – Лонгин, Порфирий, Прокл, – а также некоторые из «отцов» раннехристианской церкви пытались истолковать платоновский миф в чисто аллегорическом духе, как символическое воплощение идей великого философа.

Однако людей, твердо уверовавших в правдивость рассказа Платона, оказалось все же больше, чем скептиков, подобных Аристотелю. Уже Крантор – первый издатель «Тимея» (около 300 года до н. э.) – был абсолютно убежден в том, что каждое слово в истории Атлантиды соответствует действительности, и даже вступил в переписку с жрецами саисского святилища богини Нейт, чтобы лично удостовериться в реальности первоисточников платоновского повествования.

Казалось бы, за долгий ряд столетий, составляющих эпоху средневековья, сведения о загадочном материке, извлеченном из небытия Платоном, должны были окончательно стереться в памяти человечества. Однако великие географические открытия, резко раздвинув кругозор европейцев, снова вдохнули жизнь в древний миф.

В XVI–XVII веках среди просвещенной части европейского общества широко распространилось убеждение в том, что открытый Колумбом Новый Свет, или Америка, в сущности и есть не что иное, как платоновская Атлантида. Как остроумно заметил уже в наше время английский исследователь античной географии Дж. Томсон, «Платон, сам не подозревая об этом, открыл Америку задолго до того, как она была открыта в действительности». Правоверные почитатели Платона, однако, отказывались принять эту гипотезу, ссылаясь на то, что, по свидетельству нашего единственного источника, то есть все того же Платона, описанный им материк погрузился в воды Атлантического океана, тогда как Америка, Северная и Южная, никуда не исчезала. Остатками Атлантиды, в их понимании, могли быть только небольшие группы островов, разбросанные по просторам Атлантики, в том числе находящиеся у западного побережья Африки остров Мадейра, Канарские и Азорские острова, острова Зеленого Мыса, острова Вознесенья и Св. Елены или же расположенные ближе к берегам Америки острова Бермудского, Багамского и Малого Антильского архипелагов.

Поиски следов затонувшего материка продолжались с неослабевающей энергией также в XVIII и XIX веках. Их искали на всем пространстве Атлантического океана, от Гренландии до Огненной Земли и Антарктиды, а также за пределами этого обширного водного бассейна, хотя это и противоречило прямому указанию Платона на то, что описываемый им остров или материк лежал как раз напротив пролива, соединявшего Средиземное море с Океаном, то есть на сравнительно небольшом удалении от берегов Северной Африки и Испании.

Мы не будем сейчас специально останавливаться на истории этих поисков, хотя она и заключает в себе немало интересного, много неожиданных, а подчас и курьезных поворотов человеческой мысли и, наконец, невероятное количество всевозможных фантастических и даже мистических домыслов, авторы которых нередко прибегали для их подтверждения к неуклюже сработанным фальшивкам вроде знаменитого «Кодекса Троано», совершенно произвольно переведенного с языка древних майя французом Ле Плонжоном, или пресловутой «книги Дзян», придуманной одной из основательниц теософского учения Е. П. Блаватской. Заметим только, что своего пика атлантомания, превратившаяся уже в своего рода массовый психоз или помешательство, достигла на рубеже XIX–XX веков. Но почему именно в это время? Во многом широкому увлечению идеями атлантоманов, несомненно, способствовали такие крупные археологические сенсации, падающие на конец прошлого и начало нынешнего столетия, как раскопки Г. Шлимана в Трое и Микенах, раскопки Р. Кольдевея в Вавилоне, раскопки А. Эванса в Кноссе, открытие Г. Картером гробницы Тутанхамона, начало исследования заброшенных городов майя на полуострове Юкатан, и многое другое. Практически почти во всех этих случаях путеводной нитью для археологов служили древние предания и легенды, связанные с теми или иными местами и памятниками давно исчезнувших культур. Заметим, что в числе этих легенд оказалась и легенда, или миф, об Атлантиде.

Американец Э. Томпсон, впервые обследовавший священный колодец в Чичен-Ице – одном из городов майя, – был убежден, что обитатели этого и других древних городов Юкатана были выходцами с Атлантиды. Но пожалуй, в еще большей степени, чем блестящие достижения археологической науки, нарастанию волны атлантомании способствовала сама духовная атмосфера рубежа веков, атмосфера предвоенного и предреволюционного времени, насквозь пронизанная мистическими настроениями, ожиданием чего-то неслыханного и небывалого, каких-то таинственных сверхъестественных событий, которым суждено было изменить весь облик нашей планеты или же окончательно ее погубить. В этой ситуации всякое напоминание о катастрофе, некогда уничтожившей целый материк вместе с его загадочной цивилизацией (если верить датам, приводимым в диалогах Платона, самой древней из всех земных цивилизаций), звучало почти как пророчество и благодаря этому приобретало неслыханную в былые времена актуальность.

За последнее столетие атлантомания превратилась в некое подобие новой религии. Недаром ей уделяли так много внимания представители различных оккультных наук вроде теософов и розенкрейцеров. Ее глашатаи и пророки И. Доннели, Х. Спенсер Льюис, «император» мистического ордена Розенкрейцеров, уже упоминавшаяся Е. П. Блаватская и другие не довольствовались простым признанием исторической правдивости платоновского мифа. Они торжественно провозгласили Атлантиду прародиной всех великих цивилизаций и культур Древнего мира, тем первым очагом, из которого по всему свету разлетелись искры всевозможных знаний, различных искусств и ремесел, важнейших религиозных систем. В сочинениях атлантоманов миф об Атлантиде использовался как универсальная отмычка ко всем великим загадкам и тайнам древнейшего прошлого Земли. Так, мифы о великом потопе, известные целому ряду племен и народов на обоих полушариях нашей планеты, это, конечно же, не что иное, как эхо гибели Атлантиды.

Определенные черты сходства, сближающие доколумбовы цивилизации Центральной Америки с цивилизацией Древнего Египта, опять-таки были бы необъяснимы, если отказаться от мысли, что связующим звеном между ними являлась исчезнувшая цивилизация атлантов. Известный русский поэт, романист и философ-мистик Д. С. Мережковский так выразил типичный для всех атлантоманов взгляд на мировую историю в своей книге «Атлантида – Европа», опубликованной уже в 30-х годах нашего века в Югославии: «Мы также знаем или начинаем узнавать, что не только у Египта, но и у Шумеро-Аккада, Элама, Вавилона, Ханаана, Хеттеи – может быть, у всех древних культур – корень один, – белый, радужно в разных срезах преломляемый луч одного солнца, все они восходят из-за горизонта истории, как бы внезапно – готовые, каждая – в полном круге своем, подобном кругу восходящего светила. Где же источник общего света? Этого мы не знаем: может быть, знает Платон, но опускает покров над этою слишком святою и страшною тайною: солнце Атлантиды, зашедшее в бездны Атлантики, – свет всего человечества». Аналогичные представления о ключевой роли затонувшего платоновского острова в истории народов Земли можно встретить также в несколько ранее вышедшей книге В. Брюсова «Учителя учителей» и во многих других сочинениях, опубликованных в разное время и на разных языках.

Последовательные атлантоманы всегда воспринимали каждое слово в атлантических диалогах Платона как истину в последней инстанции, не подлежащую ни проверке, ни пересмотру. В их представлении «Тимей» и «Критий» были чем-то вроде священного писания, каждое свидетельство которого может быть понято только буквально, а отнюдь не иносказательно. Не соглашаясь ни на какие компромиссы, ревнители абсолютной исторической достоверности платоновского мифа твердо стояли на том, что Атлантиду или, точнее, то, что от нее осталось, следует искать именно там, где поместил ее гениальный греческий философ, то есть где-то в Атлантике, за пределами Средиземного и других внутренних морей Европейского континента (более точных географических координат своего затонувшего острова Платон, к сожалению, не оставил, и это, как мы уже видели, вело к довольно значительному разбросу локализаций Атлантиды в пределах акватории Атлантического океана). Точно так же считалась абсолютно верной и приведенная в «Тимее» дата гибели Атлантиды – ровно за 9 тысяч лет до посещения Солоном Египта, что в переводе на современное летосчисление приблизительно соответствует 9593–9583 годам до н. э.[51]51
  Точные даты жизни и смерти Солона неизвестны. Мы знаем только, что в 594 году до н. э. он был избран в Афинах на должность первого архонта с правами законодателя и после этого, как сообщают античные авторы, на целых десять лет покинул отечество. Все это время он провел в скитаниях по чужим краям, и, скорее всего, именно тогда побывал в Египте.


[Закрыть] Атлантоманов нисколько не смущали вытекающие отсюда исторические и географические несуразности, придающие платоновскому повествованию, при всех его претензиях на историческую достоверность, явно фантастическую окраску. Огромное расстояние, которое отделяло Атлантиду от древних Афин и вообще от Греции, казалось бы, уже само по себе должно было исключить прямое столкновение между двумя государствами. Да и сама нарисованная Платоном картина грандиозного военного конфликта между двумя сверхдержавами, если все-таки признать, что война Афин с атлантами действительно происходила в Х тысячелетии до н. э., находится в явном противоречии с той информацией, которой располагают сейчас ученые, занимающиеся этим периодом в истории Европы и ближайших к ней регионов Передней Азии и Северной Африки.