Текст книги "Княжий остров"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Они вылезли из машины, оглядываясь кругом. В монастыре стояли древний собор, две церкви и строения, где когда-то жили монахи. Зияли пустотой звонницы, колокола сняты в эпоху борьбы воинствующих безбожников со старым бытом. Монастырь стоял на холме у большого озера, во дворе буйно росла зелень, лиственницы и сосны в два обхвата окружали кладбище с каменными надгробьями и коваными крестами. Поблекшая позолота куполов собора и церквей тускло светилась над их головами. Ветви яблонь в саду обвисли под тяжестью еще зеленых плодов. Дорожки чисто подметены и присыпаны песочком. И вообще монастырь удивительно сохранил свой порядок и благолепие, ощущаемый во всем лад, но чувствовался тут и особый армейский порядок. Меж деревьев натянуты телефонные провода, торчит антенна рации, а над воротами и на колокольне Окаемов заметил притаившихся стражей с ручными пулеметами.

Илья Иванович с интересом рассматривал древний собор, он походил на храмы Владимира и Новгорода, вологодской Софии и другие первокаменные русские храмы. Узкие оконца его помнили звон тетивы луков, выстрелы первых ружей. Каменная искусная резьба и особая асимметрия в архитектуре создавали ему объемный и мощный образ, ощущение полета… Стая голубей колесом ходила над ним, легкий ветерок звякал оторванным куском жести на крыше. Там без присмотра буйно проросла трава, на церквах и строениях отшелушилась штукатурка и чувствовалось подступающее изветшание, без ухода и любовного присмотра монахов всего этого окруженного стенами духовного мира затворников. Двери храмов были заперты на тяжелые навесные замки, проржавевшие от сырости. Печально вздыхая, Окаемов бродил по монастырю, ограбленному и разрушаемому, приспособленному для иных, может, для благих, но греховных мирских целей. Он осуждал Лебедева за то, что разведшкола размещена им именно в монастыре. Трудно будет тут сосредоточиться и работать. Раз за разом придется уходить в иной прошлый мир, мыслями непокойными ловить каждую деталь, каждый живой кирпич этой русской крепости, уложенной трепетной рукой далекого предка во благо Отечества и твердости веры. Егор с Ириной тоже бродили по саду, Ирина с наслаждением грызла зеленое яблоко, и глаза ее искрились смехом, радостью, что судьба благосклонна и не разлучает пока их, дозволяет ей быть рядом с ним, слышать его голос, видеть его улыбку, чуять тепло его руки. Она сорвала крупную антоновку и подала Егору.

– Попробуй, представь, что мы дети.

Он взял и откусил яблоко, сморщившись от кислющего незрелого плода. Но пересилил себя и благодарно на нее посмотрел. Окаемов заметил, что Ирина сорвала и подала яблоко и что его вкусил Егор. Громко проговорил:

– Вот и все, Егор Михеевич, Ева дала тебе плод с древа познаний… Но ты не пугайся, в этом нет греха… На древе есть еще один заповедный плод, плод бессмертия. Наша задача найти его и дать вкусить людям, вместе с мудростью древних цивилизаций. Древ-них… Древо истины… Мы станем его искать, такова судьба.

Егор грыз кислое яблоко и слушал Окаемова, витая взглядом по куполам и безголосой колокольне, следя за стремительным полетом голубей под сияющим куполом неба, И грустно ему было и радостно, что рядом стоит она в этом их общем раю, у стоп этих храмов темных от времени и невзгод нынешних, свалившихся на них новым татарским набегом нехристей Мира, переустроителей его по законам дьявола..

После обеда Окаемов попросил Лебедева открыть двери собора, но тот ответил, что там склад оружия и необходимо вызвать начальника караула.

– Уберите оружие из храма немедленно, пока этого не сделаете, я ничего не стану организовывать. Это великий грех, и он нам воздастся… Можно найти другое место. Ты ведь это знаешь…

– Да нет пока надежнее места, впрочем, есть сухие подвалы, в них монахи хранили съестные припасы.

– Вот и убери, или нам удачи не будет.

Начальник караула открыл тяжелый амбарный замок, и все вошли в прохладный сумрак собора. Удивительно, но внутреннее убранство почти все сохранилось. Снопы света падали сверху через окна под куполом на пол, где грудились цинки с патронами и зеленые ящики с автоматами, винтовками и бронебойными ружьями. Отдельно стояло с десяток ручных и станковых пулеметов, уже собранных и готовых к бою, с заправленными лентами и запасными коробками. Все это открылось для глаз Окаемова нелепо и страшно. Среди ликов святых, среди фресок и резного иконостаса витал терпкий дух ружейного масла, мешаясь с особым церковным духом ладана и отгоревших в молитвах свечей. По приказу Лебедева молодые расторопные парни быстро вынесли все оружие, и Окаемов облегченно вздохнул, проговорил Лебедеву:

– Ты ведь старый волк, а основы психотроники нарушаешь, основы генной памяти этих людей, – он кивнул головой на всех стоящих. – Вот видишь, как сразу стало просторно в храме и на душе у каждого. – Он стал ходить вдоль стен и остановился у одной небольшой темной иконы, поманил рукой к себе всех: – Смотрите, вот вам мудрость и самая тайная загадка русской души. Икона эта написана не позже четырнадцатого века. Каждый иконописец, прежде чем создать подобный шедевр, месяц постился очень строгим постом и проводил это время в молитвах, просил покаяния и соизволения у Бога приступить к работе сей. Только напитавшись верой, он брат в руки кисть и писал. Так вот, вы видите вроде бы невзрачную иконку, на коей все изображено асимметрично, нарушена перспектива… Это можно воспринимать, как неумение художника, примитивизм мышления. Для человека непосвященного это все кажется наивным и простым. Но пред вами образец простоты гениальной. Икона умышленно сделана так и несет в себе не только определенную идею, но и сверхзнания. Именно в ней человеческая мысль постигает глубину. Это не копия с натуры, а момент озарения. Через нее к нам идет реальность небесная, и мы соприкасаемся в молитвах с разумом божественным, проникая через икону в многомерное пространство; нам почему-то близки наивность рисунка и нарушение перспективы… По словам недавно расстрелянного в лагерях одного священника: «Русская икона, написанная по правилам высокого искусства обратной перспективы, открывает нам окно в горний мир позволяет увидеть, почувствовать духовный свет, идущий из этого трансцендентного мира». Наш взор вовлекается причудливой перспективой, и мы улетаем туда всем своим существом, раздвинув завесы молитвою, и возвращаемся в мир земной наполненные созидательной энергией, постигнув пространство и время духом своим. Это может быть самое гениальное открытие, которое дано человечеству через русского иконописца… решающего сверхзадачу удивительно просто и традиционно, перенимая, этот дар в монастырях, через молитву свою, укрощение плоти и прорыв во Вселенную… Постойте перед этой иконой и помолитесь, глядя на нее, и вы скоро станете видеть все новые и новые детали, яркие краски оживут, и ежели вы достойны и владеете верой, то она примет вас и насытит божественным светом и силой; раздвинутся незримые шторы, спадет пелена с глаз, и Бог даст вам мгновение любви своей и бессмертия, великой тайны сотворения, постижения истины…

Егор и Ирина стояли рядом и молча смотрели на икону. Все уже ушли через распахнутые двери храма, а они смотрели; Ирина тихо шептала молитву, памятную с детства. День угас, и в храме гулко возлетал ее смиренный шепот, икона стала живой и близкой, засветились алые поволоки одежд, распахнулось взору что-то запредельное и яркое, влекло туда их, окрыленных, соединенных воедино. Они летели, постигая время и пространство, бессмертие свое и земли своей, радость испытывая, легкость и любовь единую сотворения…

Егор просил прощения за убиенных человецев, просил отпустить грехи его за кровь пролитую врагов неразумных, посягнувших на эту дикую им и непонятную землю славянского Рода. Последний золотой луч преломился в подкупольных окнах храма и тепло озарил их склоненные головы и высветил темное окно иконы в мир божественный, мир прощающий, мир созидающий и разумный, открытый для них и припасенный в веках безвестным иконописцем, постом и молитвою, смирением тела и величием духа своего распахнувшим створки деревянные для Георгия с супругою Ириною чадами будущими…

Могуч храм и дух людей, создавших его смертными сердцами и руками во бессмертие Отечества. Могуч талант иконописцев Руси, завещавших потомкам творения Бога через свое творение мира. Могучи стены монастырей и кладка церквей. На самых заповедных холмах в ризах туманов стоят они над озерами, отражаясь золотыми головами и крестами в потайной чистой глуби их и небе самом. А на дне самого хрустального и просторного озера в золотом сиянии живет Китеж-град, готовый в любой, самый погибельный миг Руси подняться из вод и выпустить из ворот своих невиданных богатырей для помощи и победы над всеми недругами Богородичной Русской Земли…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЧИСТАЯ СИЛА

ГЛАВА I

Каждое утро солнце распахивает крылья на востоке, обнимая землю своими лучистыми перьями, нитями света наполняя, изгоняя тьму и хлад, рост давая всему народившемуся и юному, напитывая силой зрелость и останним теплом согревая увядание и старость. Все выше и выше взлетаешь, солнце, на недосягаемую бездность, все светлее и благостнее лик твой, все мощнее шорох крыл небесных, ликует и нежится земля, с грохотом ломаются льды под давлением жизни испитой талой водой из тебя, ростки живые раздвигают твердь и камень и рвутся к свету. Пригретая тобою, сидит на гнезде всякая птаха и всякий зверь выводит из логова под животворные лучи детенышей малых неразумных, удивленных широтою мира и теплом твоим ласковым, солнышко ясное, превеликое. Тучнеют хлеба и травы, звонами перекликаются цветы и пчелы: много-крылое, многолапое, многоглазое-дивноокоое сотворение божье радуется. Рыбы выплывают в теплые мели и мечут икру, греют хребтины хладные под твоим даром небесным, океаны смиряют бег волн и дают оплодотворить себя лучами твоими, ради жизни и движения. Тайна великая в энергии твоей животворной, исцеляющей и остерегающей неумных тварей, и мертвые пески забредших. Все выше полет, все теплее ласка твоя и нега, все выше серые туманы, утекающие к тебе в облака, они сбегаются в тучи и переполненные ветром лучей – перстов твоих жгучих – шлют ярые молнии вниз, поражая копьем твоим соколиным тварей злых и огонь даря людям. Солнце Крылатое… Налетавшись и осеняя добром своим весь мир, ты как птица складываешь крылья-лучи на закате в своем золотом гнезде. Крылатое Солнце! Коло пресветлое… Ярило буйное земли Трояньей…

Стоит древний монастырь под тобою, окруженный лесами и полями, озерами чистыми, реками светлыми овитый. Крепость духа русского, вытесанная в камне… глина сырая замешена руками человецев и обожжена жаром твоим пресветлое, премогучее Солнце, уложена в красоту храма любованного и стену охранную от мирских соблазнов и страстей. Руда вынута из болот северных, пламенем твоим жарким истекло железо крепкое, молотами ручными выкопаны из нега стяжки стен храмов, кресты купольные святые, двери и запоры от духов падших, посланников диавола лукавого, Намолено за веска железо сие тягучее, крепкое, ратное, связующее красу дивную в единую силу веры. Башни шатровые, крытые долгим тесом, похожи на шеломы воинов-обережителей тайны великой и мудрости вечной. Крепок монастырь, да подобрались исподволь духи злые, смердящие. Разорили поганые вороги ход жизни затворников и молитвенников земли русской, погубили отцов святых в лагерях мерзких и монахов угнали строить каналы хладные…

Укладывают меж камней костушки их светлые каменщики инородные… Кровушкой русской раствор-то замешивают, в башню свою вавилонскую страшную, в фартуках все с мастерками и циркулем, зрак сатанинский огнем смертным зыркает…

Черные всадники небо затмили, гибельной злобой восход погасили. Враг наступает на крест золотой – наша земля под железной пятой…

Русь с Богородицей светлая, в шелк трав цветастых одетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

В смуте раздоров родная сторонушка, уж не поет и не зычет соловушка.

В реках не плещется белая рыбушка, Матушку Русь распинают на дыбушке…

Русь Православная светлая, в жемчуг и злато одетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

Длани ее черной вервью повязаны, тело ее смрадным дыхом изгажено.

Серой зальют ей уста раскаленною, глазоньки выжгут и душу моленную…

Русь-Богомати приветная, в солнечных ризах одетая;

с русыми косами-верьвями, свитых священною верою…

Где ж вы, заступники русичи дерзкие?! Или вы продались дьяволу мерзкому?

Матерь же ваша на дыбе качается!!! Или же ваши сердца не печалятся?

Русь Богоносная светлая, лесом зеленым одетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

Русичи-витязи, в сонной вы одури, ну-ка, очнитесь!

На смертном ведь одре вы! Ну-ка, возьмите булатную палицу,

полно уж пьянствовать, полно печалиться!

Русь наша Матушка светлая, небушком синим одетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

В ножнах мечи заржавели булатные, в распрях головушки валятся знатные…

Белую Русь распинают на дыбушке!!!

Скорбно за вас ей, за грех ваш так стыдно ей!

Русь наша Зоренька светлая, в пурпур рассветов одетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

Просит прощенья за вас, окаянные, встаньте ж дружиною вы покаянною!

Русичи-витязи, белые воины, что же вы спите, умами спокойные?!

Русь с Богородицей светлая, русской молитвой воспетая;

с русыми косами-вервями, свитых священною верою…

Давно не идут в монастырь богомольцы страждущие, позарастали дорожки и стежки, похилились кресты, побитые пулями ликующих безбожников-обров, содрано золото и серебро с окладов и вывезено кумирами кровавыми в банки заморские, утварь разворована, книги святые свалены хламной кучей в подвале склепном-сыром и плесенью взялись тленной, слова русские в сих книгах вопиют и плачут, к разуму зовут обров новоявленных, но глухи их сердца каменные, глаза бешенством и чужою волею светятся, уста извергают брань площадную, похоть и мерзопакостность на личинах звериных-сатанинских. Из колоколов святых отлит нелепый памятник пустозвонный и стоит кровавым кумиром на площади базарной некогда богатого губернского города, перстом дьявольским указывает путь народу в ад и пропасть с улыбкою сальной чревоугодной, на бронзовом лике головы чертячьей… Мо-о-олох лютый! И бредут покорные люди путем лжепророка и гибнут тыщами, рабами бессловными под плетями новоявленных хозяев пришлых, паникой объяты, страхом исполнены… Дьяволов сих на всю Русь Великую не хватает, скупают они души, а плоти, сгубленной, оружье дают против братьев… Мечутся они, страшат русскими же штыками и стреляют русскими же пулями в груди белые, робость посеяли в сынах и дщерях, веру отняли, все позапутали – правду и ложь… Выстроились бы в полки русичи и поднялись ратью, да умных князей нет и духовников Сергиев новых… их в подвалах сгноили, в лагеря заточили, жизнь отняли, уста замкнули и выжгли каленым железом мечту о справедливости и добре истинном…

Стоит опустевший монастырь под ветрами и грозами, и пробираем морозами, вырваны из колоколов языки с мясом, а тела расплавлены, выстлан путь к миру и ладу горем, улит слезами горючими, усеян костьми безвинными погубленных чад силой страшной. Пламенем серы вонючей залита верушка русская, обезгласена и обездолена, из икон в хлевах стены сделаны и полы смрадны-свинячьи, из намогильных плит памятники новые и дворцы бесовы вершат, из золота церковного за океанами куют оружие на Русь, походы новые снаряжают и новые смерти готовит враг!

Но как бы ни тешились проклятые, как бы пиршество свое дьявольское ни ширили, всегда в глубинах России вершилось непостижимое их умыслам, их воле неподвластное, их глазу неприметное, их оружью недостанное, уничтожению немыслимое… Вершится все тайно и само собою; и люди ими вроде бы проверены-куплены, и шпионы за каждым человеком насажены, и смерть всем отступникам в идее мировой революции уготовлена, а никто не поймет из них душу русскую, пусть на ней даже страшная одежа с малиновыми околышами висит… Есть в этом непознаваемое для варваров, непрощение к ним есть в умах потаенных-русских – за поруганную землю, за други своя, за народ униженный, за разорение великое, за лад и правду отнятые. Сатанеют и мечутся псиные своры пришельцев иноземных, заговоры им кругом мерещатся, хватают всех подряд, в пыточные тянут, кровью умываются невинной и пуще звереют, но откуда им знать, что день и ночь на колокольне монастыря дальнего, ими погубленного, пулеметы бессонные стерегут всякого чужого и пришлого, намерившегося узнать, что творится за каменными стенами. Ночами приезжают какие-то люди и остаются там, ходами подземными уходят и приходят рослые парни, смирные и улыбчивые, сильные и смелые, живущие иной судьбой и помыслами, нежели их сверстники атеисты воинствующие, кои немы и слепы от жажды власти и харча дармового.

Скрытой жизнью монастырь дышит, никому недосягаем, крепок дозором и постами тайными на подходах к нему. Ни пройти, ни проползти лазутчику посланному, человеку ли случайному, врагу ли открытому, доносчику ли похотливому. Как из-под земли, далеко за пределами монастыря, вдруг вырастают пред ними лики суровые; допрос сымут, разберутся во всем, бумаги военные страшные покажут простакам, а хитрецам и засланным такой укорот припасен, что память теряют они, словом глупым исходят, бредут невесть куда и лепечут невесть что. Никто их больше не слушает и не узнает.

Тайный «настоятель» монастыря – полковник Лебедев. Служит он в Москве, но часто наезжает и мудрой рукой правит порядок. Есть у него заместитель умный и честный, проверенный годами тайной борьбы с чужебесием, с фамилией чудной для подполковника разведки – Солнышкин. Есть у многих печать от фамилии: Солнышкин он и есть. Добрый и веселый, глаз острый и внимательный. Видит человека насквозь и все примечает сразу и говорит без выкрутасов, самую суть, ясно и четко. Распорядителен, обходителен, сидят в нем природная порядочность и хозяйская хватка. Все знает, а вот в самого не влезешь, не поймешь, рубаха парень и только. Окаемов сразу же угадал и проговорил Егору:

– А вот еще один третий сын, Емеля! Вроде тебя… все у него от Бога, да еще и ума палата… Крепкий мужик… Дело будет!

Егор с улыбкой разглядывал вперевалку идущего Солнышкина. На конопатом розовощеком лице здоровенного подполковника плутала беспечная улыбка деревенского увальня-недотепы, впервые попавшего на ярмарку. Его невинные чистые глаза наполнены неистребимым удивлением жизни, гимнастерка ладно облегает широченные плечи, и Егор сразу понял по его кошачьим движениям, что тело Солнышкина тренировано какой-то особой школой, с виду придурошной, но на самом деле бронебойного свойства.

Он подошел к ним и пророкотал:

– Ну что, гуляем, братва? Денек отдохните, а потом увольте… дисциплина и режим занятий. Нам, Илья Иванович, надо обсудить кое-что, и адреса нужны моим ребяткам, – кого вы еще призовете…

– Вечером я составлю список.

– Хорошо-то ка-ак? Воздух какой замечательный тут! – с восторгом изрек Солнышкин и, счастливый до упоения, исчез.

– Емеля! – подтвердил догадку Окаемова Егор и расхохотался.

* * *

Мошняков готовил глубокий рейд по тылам противника, но немец прорвался танковыми клиньями и много русских войск оказались в мешке. Ждали приказ отступать, но так и не дождались, и командирами овладела растерянность, а солдатами паника. Проламываясь с боями, потрепанная их дивизия слилась с соседней дивизией у каких-то озер, и увидел Мошняков срам великий для воина и особо для казака, когда людское множество становится стадом без пастуха, управляться начинает трусами и провокаторами, теми самыми козлами на бойне, сеющими страх и разброд в умы и сердца.

Он первый со своим взводом разведки вышел к озерам, где потерявшая штаб дивизия топила все свое вооружение, новенькие пушки исчезали в темной глубине. Летели в воду ящики с патронами, пулеметы и винтовки, ящики шоколада и мешки с сахаром, крупа и снаряды опускались на дно, а солдаты были охвачены суетой смертной. Поверили слову какого-то горлопана, что нельзя в плен попадать с оружием – расстреляют, смирились с поражением, готовили себя в рабство… Взвод Мошнякова клином вошел в этот орущий хаос, и старшина ударил в небо из автомата, приказал своим людям организовать смятенную массу ополоумевших солдат. И слава Богу, что оружие орда эта почти все утопила, не то убили бы со страху нового командира с жестким, словно вырубленным из полена горбоносым лицом. Когда его люди остановили метания многотысячной массы и сумели построить ее, а Мошняков на глазах всех пристрелил троих паникеров с кубарями и шпалами на петлицах, когда он всех заставил лезть в воду и вытаскивать оружие, надежда появилась и осмысление на белых от паники лицах. Проворность и исполнительность его командам. Не ведали они его малого звания под плащ-палаткой, накинутой на плечи, но чуяли силу необоримую, исходящую от него и его мрачных людей, оскаленных автоматами на своих же и принесших веру к спасению в их разум смятенный. Шел перед их неровным строем Мошняков, поднимал с земли, читал листовки немецкие: «Русским! Немецкое оружие всегда сильнее! Здавайтесь!» Рвал и поднимал другую, с пропуском на обратной стороне и сфабрикованными фотографиями, как сын Молотова и сын Сталина чокаются бокалами с немецким генералом, и текст взывал под овалами: «Вы видите, кто нам сдается? А вы что?»

Называлась эта фальшивка «Отцы и дети». Рвал в клочья и поднимал следующую, она гласила просто: «Русские сдавайтесь! Будете у нас щи трескать и водку хлестать». Рвал ее и громогласно, по-хорошему приказывал: «Все, у кого такая дрянь в карманах, выкиньте! Разобраться поротно, повзводно, выбрать командиров и доложить мне. Через десять минут выступаем на прорыв. Опомнитесь! Слейтесь в монолит и отбросьте сомнения, ибо когда каждый начинает думать только о себе – это конец! Вот истина страха, вот она – паника. По одному не спасетесь… Как не спасутся пленные, идущие в концлагеря на покорную смерть под охраной нескольких немцев. Каждый в колонне мощной думает, что охраняют именно его и нет единства, нет монолитной силы, нет вождя смелого, чтобы разбудить вас и призвать к борьбе…»

Слушала толпа виновато и молча, деморализованная, побитая, уставшая от боев и бегов. Но видел Мошняков, что порядок наведен и дух возвращается к снулым воякам. Бегают вдоль строя взводные и ротные командиры, отдают приказы. Подчинилась ему глупая от страха масса, и он повел ее в лес строгими колоннами готовых жить и воевать дальше за землю свою. Тут налетели два штурмовика, когда уже в лес втянулись люди. Безнаказанно летали, низко и бесшабашно, самоуверенно упиваясь властью оружия хваленого. Рокотали пулеметы, грохотали взрывы. Летчики свешивались из открытых кабин, через очки поглядывали вниз. Вырвал пулемет Мошняков и, взяв упреждение, ударил по летчику, увидел, как тот вскинулся смертно и самолет грохнулся в лесу. Тут снова паника разошлась, голос истеричный завопил:

– Зачем стрелял?! Они вызовут бомбардировщиков, и хана нам! Искро-ошат!

А второй штурмовик в ярости продолжал утюжить лес, сучья трещат и падают, сбитые пулями.

Орут уже несколько голосов, а один пуще всех, глаза у него белесые от страха, рот раззявлен воплем, оружие цапает щеголеватый офицерик на боку, да забыл, что выкинул его в озеро. Тут бы и растерзали старшину, да не на того напали. Коротко рявкнул в его руках безотказный дегтярь и кувыркнулся в кусты орущий. Взвод обступил командира, как овцебыки ощетинились рогами автоматов. Мошняков вышел вперед и громко крикнул:

– Паникеры – уже не русские солдаты! Слушай мою команду, славяне! На-апра-аво! Ша-го-ом марш!

С боями вывел он организованную силу бойцов к своим, доложил в штабе армии удивленному генералу, что командование двумя вышедшими дивизиями принял на себя старшина… Обещали наградить, приказали отдыхать и сдать войска новым командирам, а глубокой ночью подняли уставшего Мошнякова и привели в какой-то невзрачный блиндажик. При коптилке за столом сидел молодой майор, он коротко спросил, приветливо улыбаясь:

– Вы старшина Мошняков?

– Так точно!

– Это вы вывели недавно через линию фронта группу дальней разведки? С ними еще была девушка, медсестра…

– Да, припоминаю, их было четверо.

– Собирайтесь, никому ни слова. Вот мой мандат, – он показал грозные корочки разведупра Москвы, – выезжаем немедленно.

– А как же мой взвод?

– Разбудите и назначьте кого-то за себя… Если есть там хорошие боевые парни, через недельку заберем. Выполняйте! Нас ждет машина.

– Есть! – Мошняков выскочил из блиндажа в растерянности, не мог понять, что означает этот приказ. «Неужто узнали про отца? Тогда бы взяли под стражу…» – подумал он. Скоро вернулся с вещмешком к вспыхнувшей маскировочными лезвиями фар легковой автомашине и залез внутрь. Майор сам сидел за рулем, и они поехали проселком от полыхающего ракетами и стрельбой фронта.

– Что это все значит? – Наконец не вытерпел старшина, – это что, арест?

– Вы с ума сошли! Не беспокойтесь, вы будете служить в разведшколе.

– Да вы что?! Я не согласен… такие бои! Мое место тут. Все равно убегу на фронт.

– Приказы не обсуждаются, – мягко успокоил его майор, – там будет еще опасней и интересней, уверяю вас. Мы вас искали по всему фронту, слава Богу, что живы. Не пугайтесь, вы скоро увидите тех людей, которым здорово помогли и вывели к нашим.

– А-а-а, – проворчал Мошняков, – это Илья Иванович меня достал. Тогда все нормально, он не станет звать по пустякам. Наверное, закинут в дальний рейд в тыл к немцам, так?

– Закинут, закинут… и очень далеко. Работа настоящая, без дураков…

Машина вырвалась на шоссе, и к утру въехали в Москву. Мошняков выглядывал через окна, возбужденно расспрашивал майора о зданиях и улицах, он никогда не был в центре столицы, видел только в кино и из дверей эшелона, спешащего на фронт. Заправили машину, пообедали всухомятку пайком, и снова дорога побежала под колеса. Мошняков сориентировался по кронам деревьев, что мчались они на северо-восток…

Распахнулись окованные темным железом дубовые ворота, и они въехали на просторный монастырский двор. Старшина вылез, щурясь от солнца, оглядываясь и примечая все. Он успел заметить и охрану на стенах и колокольне, и строгий армейский порядок, как в военном городке. Дорожки тщательно присыпаны речным песком, кустарники подстрижены, все строения соединены нервами телефонных проводов. К машине спешил радостно улыбающийся Окаемов, а следом Егор Быков. Они обнялись, и Мошняков доложил:

– Прибыл по вашему приказанию, – лихо козырнул своей натруженной крупной ладонью.

– С приездом, дорогой, – совсем по-домашнему отозвался Окаемов и повел старшину в корпус. На втором этаже он растворил двери узкой кельи и пропустил старшину вперед себя, – вот твой блиндаж.

Мошняков огляделся. В углу заправленная койка армейским одеялом, тумбочка, стол и табурет. Небольшое окно выходило прямо в монастырский сад, густо усыпанный яблоками. Он вздохнул и аккуратно положил под кровать вещмешок, расправил привычно под ремнем гимнастерку и спросил Окаемова:

– Что дальше? Я готов…

– Учиться будем… все вместе, я у тебя, ты у меня и Егора, учиться и готовиться к работе. Через месяц заброска…

– Зачем же так долго учиться, можно и сразу… не впервой… с немцем научен обращаться.

– С ним и будешь иметь дело, только в далекой стране.

– Где же?

– Пока толком не могу сказать… где-то на далеком востоке: Индия, Турция, Иран или Китай, куда пошлют,

– Ясно… жалко взвод, только что подобрал стоящих орлов.

– Обживешься, потом пару человек из взвода возьмешь, самых способных, но они должны заранее пройти особую проверку. Или заберем их сразу на задание… Сюда пока нельзя. Все скоро поймешь.

– Но я ведь не проходил проверку?

– Вы вместе с отцом ее прошли. Час отдыха и на учебу. Получишь в каптерке новое обмундирование для занятий. Отдыхай.

Окаемов ушел, а Мошняков опустился на скрипнувшую узкую койку, тоскливо глядя в синее небо за окном, как запертая в клетку птица. Ему вдруг стало скучно, без привычной ежеминутной опасности, он сидел оглушенный тишиной и покоем и ощущал себя не в своей тарелке без стрельбы и оружия, без тяжести автоматных дисков и гранат, без смертного тлена и дыма взрывов, без привычной военной работы – она еще занимала все его мысли и не отпускала. Тоскливо думал, как же там без него остались ребята, кто их сохранит в скоротечных схлестках разведки, переживал за них, как за своих детей неразумных… Ровно через час за Мошняковым пришел Егор и повел его в одно из кирпичных строений. Там был оборудован спортивный зал, пол укрыт толстыми матами, стены в рост человека обшиты матрацами, из зарешеченных окон лился свет внутрь. Скоро появился молодой парень и вручил Мошнякову комплект одежды. Старшина с недоумением стал разглядывать ее, разворачивать. Просторная льняная косоворотка, расшитая красными узорами, такие же белые шаровары и мягкие тапочки из красной кожи. Он быстро переоделся, подпоясался витым кушаком, взглянул на себя в огромное зеркало на стене и засмеялся: «Вот бы ребята из взвода увидели?!» Удивительно, но, войдя в эту непривычную одежду, он почувствовал себя совсем другим, особо раскрепощенным, сильным и ловким. Одежда пахла знойным льняным полем. Пришли Окаемов, Лебедев и Солнышкин, и еще много молодых и крепких ребят. Все они были облачены в такой же простой наряд, весело и беззаботно переговариваясь, расселись на скамьях вдоль стен. Окаемов смирил шум громким возгласом и вышел в центр зала.

– После утомительной для вас теории в моих лекциях мы продолжим путь познания мира в физическом совершенстве вашего тела и духа. Занятия будет вести Егор Быков, он расскажет вам об основах восточных приемов борьбы: дзюдо, джиу-джитсу, каратэ, ушу, конг-фу и многих других. После теоретических экскурсов он все покажет это практически с мастером русского стиля борьбы Солнышкиным, который в совершенстве владеет приемами «Скобарь» и «Буза», полузабытых наших школ боевого искусства. Наконец мы увидим настоящий, но неконтактный бой, чтобы они не причинили друг другу вреда, позволяющий судить о преимуществах их школ, Егор Быков владеет еще одной самой редкой и поразительно эффективной школой, под названием «Казачий Спас», о ее приемах, а их всего четыре и они все смертельные, он тоже расскажет и покажет вам. Сегодня мы принимаем в свою семью старшину Мошнякова, он только что прибыл с фронта и сумеет догнать вас в обучении, мы все должны ему помочь в этом. Приступаем! Егор Михеевич, на ковер!