Текст книги "Княжий остров"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Илий молча смотрел на старуху и слушал ее ласковый простой говор и с трудом сдерживал нахлынувшую отраду, наслаждаясь ее обликом деревенским, умиляясь ее страданиями за него искренними, видом ее рук изработавшихся за долгую жизнь, умиротворяясь и веря ей, веря мудрости исконной, ее травам и всему облику оживительному, ясному, молитвенному…

– Се-естра-а моя, – едва слышно прошептал, сияя глазами добрыми, – Мария…

– Марья Самсоновна я, милой… из рязанских мест родом… Вот призвали меня приглядеть за тобой, немощным, поправить костушки твои приехала за столь верст на антомобилях, боялась страсть этой кареты прыгучей, уж и не чаяла живой быть, как на санках с горы летишь в ей, аж дух перехватывает, но все ладом обошлось, И с тобой ладом все… Токма спужалась утром, бедолага, за тебя. И куда, думаю, спропастился старой при таких болях внутрях. Чижало ить тебе ходить, страданием все тело твое наполнено… Как Христос распят ты был, старинушка, и сызошел с креста к людям с тяжкими ранами и муками душевными… Ты уж покрепись малость, а потом станешь в храме на молитву. А я с позволения подмогать буду, сызмальства в церкви певчей была, пока не порушили церкву нашенскую…

– Хорошо, – прошептал Илий и закрыл глаза, устав от разговора.

Он чуял свое изнемогшее тело, все боли и шрамы на нем, оно отдыхало в спокойствии и уходе, а вот душа ликовала, и молодо играли в ней жизненные струны, душа уверилась, что есть еще добрые люди в России, не перевелись они и не переведутся вовек, сердцами славные, душами благоговейные, помыслами к вере устремленные и великие праведными делами…

Он проспал до обеда, а когда очнулся, то опять увидел внимательные глаза Марьи и улыбнулся ей, ощущая себя отдохнувшим и выздоравливающим. Она напоила его травами, покормила из деревянной ложки, утерла губы ему полотенчиком расшитым и весело промолвила:

– Ну вот и ладом все… Хошь, я тебя позабавлю сказками, я их пропасть сколь знаю: про Илью Муромца, про Иванушку, про царевну лебедь. Хорошие сказки, они тебя умиротворят и силушку дадут. Порассказать? Аль грешно при твоем сане слухать?

– Расскажи… В каторге наслушался всякого, отмолю…

Старуха поправила платок на голове, приосанилась и, прищурив куда-то глаза в неведомую древность, заговорила ровным напевным голосом старого сказа:

– В некотором царстве, в некотором государстве, жили-были старик со старухой. У них было три сына, третьего звали Иван-дурак…

Илий слушал ее сказки и улетал в то далекое прошлое на лебединых крыльях, сопереживал вместе со сказительницей, а та уже вошла во вкус и играла их, рассказывая, меняла голос, вставала со стула в минуту опасности, и прижимала испуганно руки к груди своей, радостно встречала живых богатырей и не знала, куда усадить и чем угощать героев, победивших злые чары и ворогов окаянных, печалилась смертям невинным и горестно вздыхала от несправедливости к сиротке, трепетно несла живую воду и вспрыскивала ею мертвого, оживляя его и светясь от ликования. Илий так увлекся, что незаметно для нее всполз спиною на подушку и глядел во все глаза на Марью, радуясь вместе с нею и чуть не плача в сказочном горе… а сказкам не было конца и краю, мудрости их не было предела, силе богатырской русской не было преград, плескались в них моря любви и добра, ума и таланта, стремительных полетов за тридевять земель на помощь и выручку царевны-мученицы от страшного Кощея…

На третий день Илий уже свободно разговаривал и все рвался стать на молитву в соборе, но Марья не дозволяла, он молился в келье, спускаясь с кровати и становясь на колени. Он хоть и знал, что она когда-то пела в церкви, но подивился, что Марья поет на память все его молитвы и щерит следом, да так распевно и ладно, словно век отстояла на клиросе. А на третий день, рано утром, когда она и Ирина увели его под руки в храм и он окрепшим голосом стал вести службу, к еще большему удивлению старца, обе эти добрые женщины, старая и молодая, запели на два голоса старинным распевом, вторя ему, зная наперед, где надо остановиться и где снова вплести свои мягкие благостные голоса-души в его прошение к Богу, в его службу… Пели они самозабвенно, но так правильно и хорошо для сердца его изнемогшего, что Илий несколько раз забывался, заслушавшись их, и плакал, стоя на коленях, и молился все шире и просторнее, все громче окреплялся его голос и силы наливались в плоть усталую от жизни тяжкой.

Егор случайно зашел в храм и замер у дверей, пораженный этой службой, потом явились Окаемов и Николай в поисках его и тоже застыли, боясь нарушить покой старца и певчих. А когда Илий истомился и поднялся с пола, поддерживаемый двумя своими помощницами, Окаемов подошел к нему и попросил:

– Исповедуй меня, отец Илий… грехов накопилось много…

– Знаю, знаю, – закивал головой старец, – путаник ты великий от чрезмерной учености своей… гордыня твоя мне известна, исповедуйся, сын мой.

– Исповедаю аз многогрешный раб Божий Илья, Господу Богу и Спасу нашему и тебе, честный отче, все согрешения моя и вся злы моя дела, яже содеял во все дни жизни моей, яже помыслил даже до сего дне… Согрешил: обеты Святого Крещения не соблюл, но солгал и непотребна себе пред Лицем Божиим сотворил… прости мя, честный отче…

– Про-ости-и Господи-и, – молил старец.

– Согрешил: неверием, суеверием, сомнением, отчаянием, унынием, кощунством, божбою ложною… Прости мя, честный отче.

– Про-ости-и Господи-и, – принял Илий грехи на себя, чтобы потом в трудах отмаливать за каявшегося перед Богом.

– Согрешил: гордостью, самомнением, высокоумием, самолюбием, честолюбием, превозношением, подозрительностью, раздражительностью, леностью, пересудами, спорами, упрямством, празднословием, смехотворством, услаждением при воспоминании прежних грехов своих, соблазнительным поведением с желанием нравиться и прельщать других, вольностью, дерзостью, потворством духу времени и мирским обычаям, противным вере православной… Прости мя, честный отче…

– Прости-и Господи-и…

– Согрешил: унынием, малодушием, нетерпением, ропотом отчаяния в спасении, неимением надежды на милосердие Божие, бесчувствием, непримирением, прекословением, словом, помышлением и всеми моими чувствами: зрением, ведением или неведением, в разуме и неразумении, и не перечислить всех грехов моих по множеству их. Но во всех сих, так и неизреченных по забвению, раскаиваюсь и жалею, и впредь с помощью Божиею обещаюсь блюсти. Ты же, честный отче, прости мя и разреши от всех сих и помолись о мне грешном, а в оный судный день засвидетельствуй пред Богом об исповеданных мною грехах. Аминь…

Возложенной дланью своею на преклоненную голову Окаемова отец Илий прощал все грехи его дерзкие, все изыскания его ученые, кои иной раз граничат со святотатством. Так возносит гордыня человека, возомнившего стать Богом. И промолвил он после молитвы, грехи отпускающей, в назидание Окаемову и всем внимавшим:

– Много ученых пришли к вере, но заблуждений своих не оставили, ибо Бог познается не наукой и философией, а Духом Святым. Горение веры – выше пламени знаний:.. Нельзя стыдиться исповедовать грехи свои, сокрытие их есть лукавство… Напрасно скрываться от Всевидящего! Оставьте леность ко всему доброму делу, особенно к молитве. Имейте готовность в себе исповедования грехов своих и уклоняйтесь от всяких блудных дел и привычек…

– Вы воины. Помните: самое необоримое оружие – молитва. Грядите с нею на священное дело для каждого русского – оборонять Отечество, спасать и освобождать Русь от ворога. Пращуры наши рубились с татями за землю эту – пришел ваш черед… Вестник победы – святой Георгий скачет по России; смело идите за ним в битву… Да охранит вас Бог и поможет прогнать супостата… Благословляю ваш ратный путь!

Они вышли из собора и проводили старца до кельи. Окаемов был задумчив, но просветлел лицом, снял с себя груз многих грехов, свалил тяжкую ношу с плеч и распрямился, готовый идти дальше в поисках истин древних, верящий и знающий, что именно они помогут укрепиться России и изгнать из нее всех врагов, внутренних и внешних, распознать их злую сущность, отнять волю у них и власть, стремления к пакостным делам, к мору и войнам их предотвратить. Одного он хотел земле своей – радостного покоя и тишины, созидания творческого русского ума, сытости и веселья людям, рождения новых поколений мудрых от знаний. Он был исполнен веры святой, что Россия – живое существо, это святое существо бессмертно и велико для всего мира своей любомудростью, своим богородичным исцеляющим духом красоты и величия, своей избранностью нести миру добро и свет души человеческой. Окаемов слишком много знал, сколь ей пришлось терпеть предательств в борьбе с дьявольскими силами зла, намерившимися убить ее и воцарить в хаосе над всеми народами и племенами Земли, погрузить мир в разврат и алчность, в погибель и геенну огненную все души праведные… И он ощущал себя могучим воином России, готовым постоять за нее и дать победу народу ее светлому, погруженному пока еще во тьму невежества и распрей, в крамолу страшную чуждого земного рая, принесенного догмата и утопии мировых революций на русскую землю засланниками Сатаны, сделавшими ее испытательным полигоном своих бредней и сгубившими миллионы жизней алхимией Маркса, а его подручные, бдительно соблюдая формулы его учения, варят в зловещих подвалах и тюрьмах золото из крови русской.

Когда начались занятия, Окаемов твердо взял на себя ответственность и объявил всем курсантам разведшколы:

– С завтрашнего дня все начинаем с заутрени. Да-да, не удивляйтесь. Вы разучите молитвы и отстоите службу, а потом уж станете постигать науки. Это поможет вам стать истинными русскими воинами. Ученики Сергия Радонежского возвели по лицу земли русской еще при его жизни около сотни монастырей, где воспитывались монахи, а когда пришел грозный час и Мамай пошел на Русь, именно из этих монастырей (и нашего) Сергий призвал хорошо подготовленных воинов на битву и дал Дмитрию Донскому своих особых учеников-богатырей Пересвета и Ослябю для боя праведного, благословил князя на битву и молился все время, пока она шла, своим удивительным прозрением духа он точно называл имена убиенных на далеком Куликовом поле и возгласил победу великую, видя за сотни верст шатание и бег поганых врагов…

Святой Сергий ковал эту победу в монастырях тайно, и мы станем следовать его примеру мудрому, и нам без молитвы и окрыления духа, его окрепления никак нельзя… И отныне мы все Братья! Воины под шифром – Белые Монахи, все наши будущие дела и помыслы должны быть единым братством этого монастыря… Мы здесь выкуем меч солнечный своими руками и вручим его новому Дмитрию… Я верю, что вы, ученики Илия и мои ученики, разойдетесь по земле русской и устроите много тайных монастырей Чистой Силы во благо Отечества-нашего и во победу России над Тьмой…

* * *

На окраине монастырского сада таилась неприметная и ветхая избенка, сложенная из темных стволов древнего дерева. Она вросла в землю и обомшела по дощатой лемеховой крыше, жила без окон и покосившейся дубовой двери без наружного запора, обросла травою, кустами малины и смородины, тропиночка к ней укрылась зеленью мягкой и мхами.

Илий пришел к ней после заутрени и отворил всплакнувшую дверь. Зажег свечу и вошел, согнувшись, озаряя светом убогое жилище первопустынника, одного из учеников Сергия Радонежского, основавшего с этой малой обители монастырь. Монахи и потом жили тут, бережно сохраняя убранство келий в целости после успения первопустинника, и никто не позарился после закрытия монастыря на грубый стол и чурбан, вместо стула, на ветошь, застилающую жесткий одр, и даже на три темные иконы в углу и лампадку.

Илий укрепил под ними на вскаменевшем воске свою свечу, и святые лики проглянули из тьмы веков к нему и сжали сердце его невыразимой печалью и восторгом от взоров этих неугасимых. Родная была ему эта келья и знакома в мелочах. Провел он в ней много лет, а из них пять лет строгого затворничества в уединении и молитве, в любви к Богу и воздержании, вознесших его дух в небо, тут он очищался и делался прозорливым через великое терпение, в трудах духовного подвига, чтении и молитве, несчетных поклонах, строжайших постах, изнуряя плоть свою и страсти изводя… Яро кроток есмь и смирен сердцем… Он вспомнил свое сладкое пустынножительство тут и, после затворничества, свой трехлетний обет молчания… превозмог… получая пищу скудную от монахов через дверь и скрывая лицо свое от соблазнов…

Молчание учит постоянной молитве в чистоте безмолвия. Он твердо пребывал в молчании, и диавол был бессилен перед ним, не ведал пути к потаенному сердцу и ничего не успевал сделать и навредить. На три года он полностью обезоружил и отринул страшного врага, представляя жизнь свою Богу и Пресвятой Богородице, и постиг созерцание Бога умом, безгласно… Совершенное самоуглубление в созерцании светлой и возвышенной мысли; глубока и высока была эта чистая затворническая молитва. Как он наслаждался и восхищался душою, ведал один Бог, с благодарением стойко перенес во временной этой жизни всякие скорби, а потом клевету и гонения, все измывания над его бренным телом и не раз слышал знакомый скрежет зубов диавола, и страх его ведал Илий и трепет и убояние мучений таких, пуще адовых…

Тут он принял сотрясение России, язвы и мор на нее сошедшие в братоубийственной гражданской войне, принял как тяжкое испытание вере православной от обольщения бесов и ухищрения диавола. В наказание сие явилось за грехи и богохульство людей падших, за отступление от веры и гордыню… И явилось ему знамение тогда страшное, увиденное с порога этой кельи… Черные всадники скакали по небу с оружием и грохотом, и солнце угасло, с краёв обгрызенным виделось и без лучей, и летели хвостатые копья на Русь огненные… Вспомнил Илий, как вынужден был прервать жизнь затворника и нарушить обет молчания и трубил людям беспечным: «Грядет гнев Божий на Россию!», но никто не воспринял его пророчества и не понял. Бдел в молитвах сутки напролет и от телесного изнеможения истомился духом, прося прощения неразумным чадам, заблудшим и доверившимся бесовским козням. И было это в самом начале века сего страшного… Отсюда, из этой кельи, вытащили его волоком за руки явившиеся громить монастырь и впихнули в толпу монахов и погнали их пеши в северные смертные края, изгаляясь и богохульствуя, через притихшие деревни и города русские, мимо закрытых храмов, сделанных тюрьмами и пересыльными пунктами. Словно паралич напал на людей богобоязненных и смелых ранее, никто в помощь и сочувствие не пришел, кроме ветхих старух, отгоняемых конвоем…

Нежное сердце Илия истекало печалью и плачем о погубленных братьях и скверне их постигшей, мученический путь увидел воочию, словно распятыми на крестах зрил и помянул каждого по имени и сотворил молитву…

Зрит его душа затмение над Русью Святой и звезду над нею взошедшую, кровавую и великую, постигает его помысел светлый усобицы многие и нашествия поганые на Русскую Землю…

Течет река быстрая мыслей его чистых, без шума и звука… Созерцает он Бога умом и творит умную молитву и зрит горнее селение и престол и красоту такую, что немочен человеческий язык изречь сладость вознесения духа к подобной небесной радости. Глаза его замерли на свече горящей, тает свеча, как жизнь его бренная, и много надо успеть сделать в этом свете… Истаяла вера на Руси, как свеча, и от огня ее меркнущего суждено ему зажечь новую и неугасимую…

В маленьком неприметном для чужого глаза приделе за печкой сыскал Илий в целости свою прежнюю одежду. Облачился в белый балахон и полумантию. На шее епитрахиль, надел всю свою священническую одежду и на руки поручи праздничные и крест медный позеленевший от времени на тяжелой цепи и промолвил, каясь и кладя многие поклоны:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

А потом сыскал бутылку лампадного масла и затлел огонь неугасимый под светлыми ликами в келий… Возжжена лампада.

Растворила его длань с трепетом богослужебную книгу, и четки свои истертые нашел на гвоздике привешенные, соединил ум и сердце в молитве и помыслы собрал воедино, и отогрелось еще пуще сердце теплотою духовною, наполняя миром и радостью его… Благодать снизошла укрепляющая, исполнила умилением. Он молился за людей, простил своих мучителей, отмщение им самому Богу представив. И гнев Божий действительно возгорелся над ними и настиг их. Когда его вез Лебедев в монастырь, то сказал мимолетом, что все судии Илия, доносчики на него и мучители почили… расстреляны, сами себя палачи взялись истреблять… «Вот он и есть Божий суд», – подумалось ему тогда, но не злобно, а с печалью великой праведной. Он это знал наперед и был готов к подобному известию. Корила его душа не людей, а пороки ими творимые… И сие прозорливо говорил он им при допросах… Да смеялись они, лукавые…

* * *

Старец услышал стук в двери кельи и отворил ее. Он увидел за порогом Егора и Ирину. Она стояла потупив взор, полыхая румянцем по щекам.

– Обвенчайте нас, отец Илий, – с места в карьер взял казак Быков.

– Радость моя… нет венцов и чаши, все пограбили, но венчаться надо, нельзя жить во грехе, и ваш приход я ожидал. Венцы приготовь, хоть какие, колечки. серебряные надобны… а чашу мы сыщем… Готовьтесь к завтрашнему дню… Обвенчаю…

Они с благодарностью попрощались и ушли. Егор поведал о своих заботах Окаемову, Николаю и Мошнякову, а уж бабушка Ирины была рада-радешенька вести славной.

Селянинов обещался сделать венцы за ночь, а Мошняков кольца, сам еще не зная, где взять серебро… Каждый из них трудился в своей келье до рассвета, а после заутрени молодые со свечами – горением душ своих – и в белой одежде, встали перед Илием. Над их головами вознесли руки друзей чудесные венцы царственной красоты, ажурно и тонко вырезанные из бересты вологодским умельцем Селяниновым, были они как символ венцов мученических… Обошли молодые аналой, испили из общей чаши и надели новенькие серебряные кольца, не ведая особого сердечного благословения в них, ибо сделаны они Мошняковым из самой дорогой ему награды солдатской – медали «За отвагу»…

Таинство брака и чин венчания закончился назиданием Илия:

– Любите друг друга… жалейте друг друга, почитайте и просто грядите едино по жизни… светом и добром оберегайте очаг свой, детушек растите в правде и умилении Божьем… Для чад ваших самое нужное видеть родителей внутренне духовными. Да продолжится праздник сегодняшний всю вашу жизнь до глубокой и святой старости, будьте каждый миг ее необыкновенны и новы друг для друга заботою и ласкою. Самое дорогое в браке мужа и жены – любовь… Храните ее пуще ока своего и умножайте. Именем Бога благословляю вас… не допускайте ссоры, ибо это разложение душ ваших и разрушением дома… плодитесь и множьтесь… отриньте с первого дня же три врага брака: разочарование, самолюбие и скуку, а исцелит душевную тоску и болезнь только вера в Бога, добро и любовь… Мир крив, а Бог его выпрямляет… Счастия вам и радости…

* * *

Ирину сморил сон средь бела дня. Она силилась превозмочь эту напасть, но сон настиг ее в самом неподобном для этого месте, прямо за столом в санчасти. Она как сидела одна, так и уснула, подперев голову руками. И явился ей удивительной красоты сон… Приходит к ней незнакомая молодая женщина в царственной одежде и сиянии, а за нею видит она еще двенадцать девушек скромных, но одетых богато по-старинному: головы украшены накидками парчовыми, платья из чудной ткани, поясочки витые, и все шито крестиками разноцветными, и броши с крестиками. Та, что вошла первою, умиленно смотрела на Ирину и улыбалась мягко, и вдруг Ирина видит в сиянии рук ее младенца-ясного. Замер он, ручонками держится за одежду ее и смотрит, смотрит на Ирину глазенками чистыми, словно ждет что-то от нее и просит ВЗГЛЯДОМ…

– Дочь моя! Прими, во имя Отца и Сына и Святого Духа, – промолвила вошедшая и протянула младенца.

Ирина вскинула свои руки белые и почуяла мягонькую тяжесть в них дитя малого, и радостный испуг ее охватил, кабы не сронить без умения. А он все смотрел на нее и улыбался: зашевелил и задвигал ножками, цепко ухватился ручонками за ее белый халат, сладостным духом исходя, детским, молочным…

Когда Ирина оторвала от него взгляд и подняла голову, то уже никого не увидела рядом. Заметалась, ища во что бы ребеночка завернуть, ведь охладится раздетый… и проснулась смятенная, чуя в руках еще тяжесть и ошалело ища его вокруг глазами. Вскочила со стула, опрометью кинулась искать Егора. Вызвала его с занятий, и Быков испуганно проговорил:

– Что с тобой, у тебя щеки огнем горят. Что случилось?

– Женщина какая-то приходила и оставила мне ребеночка… – выдохнула Ирина.

– Ну и где же он?

– Не знаю… Подала мне и ушла, я проснулась, а его нет…

– Фу-у… Ну и напугала же ты меня, так тебе приснилось?

– Женщина эта особая была… доченькой меня назвала, вся в сиянии и одежда у нее божественная… в царской порфире и все крестиками вышито, а с нею двенадцать дев…

– Опиши ее лик, – Егор сам теперь сжался весь, ожидая ответа, а когда Ирина стала говорить, остановил ее и тоже смятенно промолвил: – Похоже… это она…

– Кто?

– Арина… Ты вот что, иди в келью свою и отдохни, на тебе лица нет, иди-иди…

– Не могу я, Егорша, – со слезами на глазах заговорила Ирина, – ведь я же его держала на руках, он такой тепленький, пахучий, смеялся мне и ножками шевелил… я пойду еще поищу его…

– Постой, да ты никак серьезно умилилась… Ну пойдем к озеру, прогуляемся.

– Сначала в санчасть заглянем, Егорушка?

– Да-а, – Егор смотрел на ее тоскою наполненное лицо, сияющие печалью глаза, она вся еще была во сне и ничего не воспринимала реального. Он задумался и вдруг напрягся лицом, глаза закрылись, и бледность облила щеки.

В таком состоянии он находился всего мгновение, но напугал Ирину, и она кинулась к нему на шею.

– Что с тобой, тебе плохо?!

– Да нет же, – он отстранился и вдруг решительно направился к воротам, ведя ее за руку, – скорее, скорее, – он почти бежал, и она едва поспевала следом.

Их выпустили из ворот, и Быков неожиданно пошел в сторону леса по старой тропиночке, уже зарастающей травой, оставленной давними богомольцами. Не успели они от ворот отойти и ста шагов, как услышали сдавленный плач и увидели шатко идущего к монастырю мальчика среди трав, почти скрывающих его с головой. Лет ему было около пяти. Он валко ступал босыми ножонками, весь оборванный, изъязвленный, одежонка в спекшейся крови, волосенки свалялись колтуном, и роились над ним мухи жирные, трупные. Егор и Ирина бросились к нему со всех ног и замерли около, боясь притронуться к израненному человечку. Одежда на нем была прожжена, и сквозь дыры виднелись струпья нагноившиеся, лицо от грязи и сухой крови казалось страшным, уродливым. Не видя их, он шел с поднятыми ручонками на монастырь, и когда Егор подхватил его на руки, вдруг отчаянно закричал и забился, сучил ногами и царапался. Быков увидел в правом кулачке мальчишки пук какой-то длинной шерсти, похожей на медвежью. Выпростал ее из пальчиков и очистил ладошку, дивясь силе в этом маленьком, слепо вырывающемся существе, но не выпустил его, и они побежали назад к воротам.

Егор на бегу проговорил Ирине:

– Третьего дня немцы разбомбили эшелон с эвакуированным сиротским домом, это километров пятнадцать будет… Как же он добрел сюда?

– Скорее в санчасть! – Кричала Ирина и рыдала на бегу, хватаясь то за Егора, то прикасаясь к дитю.

Егор увидел ее широко распахнутые глаза, побелевшее лицо, осознал всю смятенность ее нежной души. Они миновали двор и вдруг увидели спешно идущего к ним навстречу старца Илия. Он упал на колени перед ними с молитвою и радостным воплем:

– Свершилось! Пресвятая Богородица, спаси дитя безгрешного. Ва-асенька прише-ол! Васенька-а!!! Господи Ии-сусе Христе Богородицею, помилуй мя грешного! И запел, запел, ликуя, Символ Веры: Верую во единого Бога! – Манил рукой за собой их; Егор с Ириною, как завороженные, шли следом, и привел Илий их к святому колодцу. Протянул руки и принял разом успокоившегося мальчика. Почерпнул святой воды и стал ею омывать мальчишку, радуясь, ласково шепча Песнь Пресвятой Богородице: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мари-и-я, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословенен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…»

Ирина стала помогать ему снимать одежду, и ужас охватил ее от ран на теле дитя, от ожогов и впившихся, оплывших нарывами вагонных щепок. Старец спокойно вынимал их и промывал раны водой, велел Егору принести ножницы и распластал ими рубашонку, отмачивая присохшую ткань, отдирая ее и голубя молитвою всплакивающего Васеньку. Когда его всего обмыли и умыли вспухшее лицо, он стал вдруг никнуть, и Ирина испугалась.

– Укол нужно сделать, помирает ведь!

– Не блажи, не блажи, – мирно успокоил Илий, – видишь, зевает, спать собрался Васенька.

Егор напряженно следил за действиями Старца и увидел дивное: словно шелуху очищала вода целебная язвы и струпья, пораженные места делая розовыми и живыми. Старец остриг клок кожи на спине мальца, отмершей и свернувшейся. Еще раз промыл раны, снял с себя шапочку-камилавку и надел на головку его, укутал своей монатьей и скорым шагом понес за Ириной в санчасть.

– Давайте я помогу, попросил Егор.

– Нельзя, нельзя, – бормотал Илий, – вот сотворю молитвы и поправится наш Васенька… Долго шел он, ноженьки умучил… Это наш сирота… безродный… Один он в целом свете… Сиротинушка знал куда шел, вела его Богородица к нам в исцеление.

Мальчишка крепко спал, опухоли его спадали на глазах, тело очищалось и белело.

Старец стал на колени у койки и склонил голову и закрыл взор свой. Сухой дланью водил против лика своего, а лотом против сердца. Лицо стало тихо меняться, и полился от него свет чудный, а такая радость на нем была, такой восторг и сияние, что глазам стоящих невозможно стало смотреть на святого человека, исцеляющего спящее дитя, ангелом явившееся.

Егор ведал, что это такое, и подивился силе духовной старца Илия, совершенством своим созерцающего самого Бога и Пресвятую Богородицу и молящего их сохранить жизнь земную заблудному дитю, еще безгрешному в этом временном мире… Самоуглубление старца было долгим, как сон Васеньки, а когда тот легко вздохнул и улыбнулся во сне, Илий воспел благостно…

Качнулась к нему Ирина, и вошла бабушка ее, вернувшаяся с трав, еще и не знающая ничего, а уже с порога вплела свой голос в песнь святую, как в венок вечный и блаженный… Праведник Божий пел молитву с закрытыми глазами, поводя сухими, умозоленными в бедах дланями над спящим, и Егор видел своим прозрением, как над Илием, а потом и над ребенком колыхнулось сначала слабое, потом все разгорающееся золотистое сияние, небесный жар, истинные и верные Врачи души сироты и тела его, сам Бог и Пресвятая Богородица приняли молитвы Илия и склонились к страждущему в сиянии сем, сами опечаленные и целящие его светом своим вечным… Исполнялись неизреченной радостью от улыбки его безгрешной.

И тут промолвил Илий, окончив молитву, приметочку свою:

– Се будет наш! – и указал перстом на спящего…

– Белое кудрявое солнце пред вами… и велик путь предначертанный ему! Пусть спит, уйдем и не станем мешать ему, – а когда вышли на монастырский двор, Илий вновь опечалился и проговорил: – Я опять знамение видел… И Спаситель прислал этого дитя к нам, чтобы успокоить душу мою.

– Что за знамение? – испуганно вопросила Мария.

– Земля разверзлась и вышел черный человек, блеющий козлом, и сам родил дитя с печатью кровавой на лбу, и беда от него откроется России и смута велика вельми… А антихрист станет сидеть в бездне и повелевать им, даст все золото и власть для погибели России, даст полки предателей ему в помощь беспамятных, а потом и его самого со смехом ввергнет в геенну… и проклят он будет на нашей земле семью семьдесят раз… – Илий почерпнул Неба глазами и опять обрадованно оказал: – Васенька пришел!!! Васе-енькаа… Очистит сей воин мутненьку водицу, и он закивал, закивал утвердительно головой и пошел в свою пустынь древнюю молиться.

Вечор ясен подступил. На краю горизонта висела широкая тучка и рушился из нее дождь чистый, стеблями далекими хлебными качался и стлался. И сбегалась та водица по песку и серым камешкам в речки светлые, они лились в главные реки, моря сосали их целебное небесное молоко и полнились жизнью кипучей и силой волн своих грохотали, колоколили славу Небу…

Этой ночью опять бились о железный тын монастыря посланные бесы и откатывались от света. Живая вода молитвы всю ночь текла из уст святого старца, волнами грозными колыхалась и бурей полчилась на зло лютое… А непрестанная сердечная молитва все лилась и лилась рекой солнечной.

Слышали воины на стенах, охранявшие монастырь, как собаки дурниной выли по-волчьи в дальней деревне, как стоял топот, стонали и визжали бесы в лесах темных, рыдали как люди и страшились вступить в круг обережный молитвы Илия…

Три свода небес внимали ей… Двенадцать ветров слышали песнь духовную и несли ее на своих крыльях по миру…

Ночная радуга горела в облаках замерших над монастырем, а Илий все укладывал и укладывал в стены монастырские святые камни молитвы, и они росли на глазах, пел духовные победные песни и чрезвычайно весел был в своей келье, сил получил обновление, и горела неугасимо возжженная им лампада Духа Святого, Богородичной Русской Земли…

Еще до заутрени Егор рассказал Окаемову о вчерашнем переполохе и явлении мальчика и, особо, о действиях и состоянии старца при исцелении. Говорил он необыкновенно восторженно и проникновенно. Окаемов оглядел Быкова, обнял, промолвил слова, относящиеся к пустыннику:

– Звезды стоят выше солнца, потому и малы глазу…

– Это же святой человек, от него исходит сияние и мудрость!

– Святой.. – утвердил Илья Иванович, – я очень рад за тебя, Егор, что ты открываешь мир православный… Схиигумен Илий прав, он прозорлив и высок, как звезда нам недосягаемая… Но дверь кельи его всегда растворена… Тверд он подле Господа и неувлекаем дьяволом… А мы преклонили головы пред фарисейством, пригорюнились, веточки наши от гнета ветра злого колеблются и ломаются… Ложное направление ума и жизни, празднословие и празднолюбие в нас… – Окаемов перекрестился: – Господи, помилуй молитвами старца Илия… Без руля и без ветрил, сколько уж лет Россия не ведает пути своего… Да! Грешен я высокоумием своим и дерзостью, а ежели не отмолю грехи, приму кару Господню. У нас один путь с Илием, только он Огненное Облако, а я… засапожный нож для врага… Ты еще и не то познаешь рядом с ним! Святой… может быть, последний святой на Руси… Ты посмотри, как курсанты школы молятся и слушают его, Илий перерождает их, очищает и осветляет. Как в глину дух свой вдыхает и оживляет их…