Текст книги "Княжий остров"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Молился Илий не за себя – молился за Россию и просил дать знак, что будет с нею в сей страшный миг испытания от нашествия ворога.

–И снизошла благодать вечером третьего дня, в закатные огненные часы, столпом ослепительного света явилась Богородица пред ним и милостиво дозволила сойти с камня и прервать молитву непрестанную…

В это мгновение вышли на поляну старица Мария и Васенька. Илий торопливо подошел к павшей на колени Марии Самсоновне и промолвил:

– Дивитесь великой радости! – И вернулся к ослепительно освещенному валуну, с прижавшимся к нему испуганным медвежонком, закрывшимимся лапами, тихо скулящим…

Васенька смотрел во все глаза на красивую тетеньку среди поляны и дедушку Илия. Они благостно беседовали, лик у тетеньки был добрым, но строгим, и Вася отчетливо слышал их разговор, каждое слово впитывал и очень хотел прикоснуться к чудным одеждам ее и ласку рук ее испытать, но боялся шелохнуться, гладя по голове дрожащую в испуге бабушку Марию и успокаивая ее:

– Не боись, бабуня, она хорошая… как солнышко светит, не боись, подними глаза от земли и взгляни, бабунь…

– Крестись, крестись, как учила, – шепотом срывающимся проговорила Мария, пытаясь поставить Васеньку на колени, – крестись перед святым ликом.

И Васенька старательно крестился, и смотрел и слушал чудесную тетеньку, и колотилось детским умилением его сиротское сердечко. Меж тем на вопрос Илия о судьбе земли сей тетенька со вздохом отвечала:

– Мы с Иоанном Крестителем, святителем Николаем и святыми молили Спасителя, чтобы он не оставлял Россию. Сын мой отвечал, что в России так разлилась мерзость запустения среди Божьего народа, что невозможно терпеть эти беззакония… Мы продолжали молить Его, и Спаситель смилостивился и сказал мне: «Ради твоей любви к России, я не оставлю ее. Накажу, но сохраню».

Ты избран, как истинный молитвенник России, передать Определение высшее о спасении для всей русской земли и народа ее. Если Определение не исполнят правители нынешние, грядет гнев Божий и Россия погибнет… Слушай и запоминай, и найди путь, чтобы об этом все узнали… Немедля должны быть открыты все церкви, храмы и монастыри по России, семинарии и духовные академии… Немедля, начать службу всюду, возвратить священников из тюрем и с фронтов… в Петербурге вынести из Владимирского собора чудотворную икону и обнести ее с крестным ходом вокруг города – тогда ни один враг не ступит на святую землю. Это избранный небесами город, и сдавать его нельзя. Перед этой же Казанской иконою совершить молебен в Москве и тоже обвести ею город… Потом икона должна быть в Царицыне, сдавать его врагу тоже нельзя… Затем икона должна идти с войсками до границ России, и с ее помощью будет взята древняя русская земля, где стоит Кенигсберг… Народ русский должен знать обо всем этом после победы в страшной войне, затеянной для уничтожения Руси Святой, ее народа и Православия… Каждый верующий православный воин должен знать, что смерти и забвения в бою нет… его ждет несказанная награда – вечная радость общения с Богом в Его светлом Царствии, вечная память Отечества и народа Божия. Если народ просветлится и русская армия соединится с Церковью – Россия воскреснет…

– Непобедимая и непостижимая и Божественная сила Честнаго и Животворящаго Креста, не остави нас грешных, – умиротворенно промолвил Илий и низко поклонился явленной Матери Божией.

– Сим победиши, – ответила она.

Васенька с восторгом внимал происходящее, крестился, как учила бабушка Мария, и вдруг оборол страх и подбежал через поляну к сияющей светом тетеньке. Она улыбнулась ему, коснулась вихров на голове жаркой рукою и проговорила отцу Илию:

– Сей будет наш отрок… – И обратилась к старцу, добавила: – В сем святом монастыре под твоим учительством вижу рождение Православной Армии… Благословляю ея путь праведный.

Возвращаясь в монастырь, Илий не шел, а летел на крылах незримых, так весел и легок был, так радостно увещевал Марию Самеоновну не пугаться виденного, а молиться еще тверже заступникам небесным. Ибо только через молитвы Господь всемогущий подаст силы защитникам России на духовную и воинскую брань с ворогом.

По пришествии в свою келью он сразу же попросил к себе Скарабеева и уединился с ним надолго. Изможденный в непрерывном столпном бдении, Илий нашел дивии силы, твердость духа и слова, чтобы передать высокому ратному гостю Определение Божье для спасения России. Когда Скарабеев заколебался, что не воспримет Сталин этот путь и в критический час не отступится от коммунистического бесовского атеизма, старец уверенно заключил:

– Отступится, когда немец под Москвой и сил нету его остановить, а покуда верят всему иноземному, то пошли бельцов-воинов отсель для подтверждения изъявленной воли Божией к другому Его избраннику и молитвеннику… к митрополиту Гор Ливанских Илию, братской церкви Антиохийского патриархата. Он ведает, что значит судьба России для всего мира, и ему было явление Богородицы при усердных молитвах во спасение России от нашествия вражеского. Он молился в каменной пещере и подтвердит Определение Божие для сатанинских слуг, засевших в Кремле… Или они выполнят его, или погибнут и сгинет вся Российская земля… Иного выбора нет… Пошли немедля за письмом… Пусть Патриарх Антиохийский Александр III пришлет свое обращение и подтвердит явление Божией Матери к митрополиту Илию… Ему дано такое же Определение для спасения, как и мне.

– Как же послать туда и кого? В Ливан?

– Пошли Окаемова и Быкова и с ними пять бельцов, а как ты это сотворишь – разумей сам. Время не терпит отлагательства. С Богом!

* * *

Сквозь нудный вой моторов и кромешную темень за окошками самолета, в болтанке и вихрях небесных, Егор сидел на жесткой скамье в чреве грохочущего чудища и явственно, близко слышал голос Ирины, ее прощальные, ожегшие душу нежные высокие слова… Он слышал их и сейчас, оставаясь соединенным с нею незримыми нитями, по коим живыми токами летели они, обнимая и Лаская душу светом ее женским:

– Мой мир, мой дом – в твоей душе… Без тебя не восходит солнце, весна не сменяет зиму. Дыхание мира останавливается… Я часто вспоминаю слова моей бабушки; обращенные ко мне: «Жалкая ты моя, что же ты так любишь?!»

Я тоже думала – что это? Почему это ни с чем нельзя сравнить? И только сейчас, в страдании разлуки с тобой, поняла: ты – Белая Река, которая течет по руслу моей души. Произошло с нами редкое и сокровенное: душа с душою встретилась.

Потому так сильны, а для людей необычны, все ощущения, которые ты вызываешь во мне. Ты – моя молитва… «Агница Твоя, Иисусе, Ирина зовет велиим гласом: Тебе, Жених мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую и сраспинаюся и спогребаюся крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе, и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную прийми мя, с любовию пожершуюся Тебе. Тоя молитвами, яко Милостив, спаси души наша»…

Егор прижался лбом к холодному стеклу самолета и медленно растворил глаза, силясь увидеть ее через мглу и звездный мир, вдруг разом вырвавшийся из туч. Звезды близко лучились в его мокрых глазах, а губы шептали заветные слова Ирине, и не находилось еще слов, чтобы выразить свою печаль и тоску о ней… Егор напряженно вглядывался в золотую россыпь и помнил слова Окаемова, что по древним поверьям – это души дедов, ставших Солнцами, и не мог разгадать вместе с Окаемовым, откуда древние пастухи тыщи лет назад знали, что звезды – есть Солнца во Вселенной… Пращуры не боялись смерти в бою за свой Род – веселые умирали и уходили к горизонту, а потом ступали на голубую траву Сварги и шли к дедам своим на радость их зрящих… Млечный Путь сиял над самой головой мириадами звезд, они порошили в глаза, бесчисленными душами золотились, целыми родами и семьями сливались, иные мерцали еле заметно, другие горели ярко и чисто, согласно более великим подвигам… горели неугасимо путеводным русским трактом, птичьей лебединой дорогой, летели журавлиными станицами над землею и вечностью…

Окаемов неспокойно вертелся на своем кресле, отбросив на пол мешавший парашют, уверенный, слегка подшучивающий над своим необычным положением в этой жизни. Тронул Егора за локоть и дурашливо сказал на ухо:

– Сейчас сядем в Тегеране и смоемся к моему другу Ахметке, у него шикарный духан, он нам и проводников подыщет.

– Нас же ждут в посольстве?

– Посольство под неусыпным наблюдением немецкой агентуры, нам там появляться нельзя, к аллаху лишние инструкции и подозрительные рожи малиновых парней от Лубянки. Мы выполняем особое задание, и надо к нему подходить творчески! Никаких посольств. Ты, как командир группы, требуй немедленно отвязаться от нас и ждать возвращения. Организовать отправку назад. Вот все их дела. К Ахметке!

– А у тебя и тут друзья? – подивился Егор.

– Труднее найти место, где их у меня нет. Опасность в том, что наши в посольстве могут оказаться хуже врагов по своему тугоумию. А если прознают о цели нашей, то не поверят и станут связываться с Москвой и ждать подтверждения… Они же помешаны на инструкциях и секретности… и спеси столь, что меня начинает трясти после минуты общения. Восток же – коварен, его надо знать и чувствовать.

– Будь по-твоему, – согласился Егор, – только вряд ли отвяжемся от них.

– Отвяжемся… Мы археологи, и все!

Самолет приземлился, и к нему вмиг подкатили две легковые машины. Трое деловитых людей в легких плащах и шляпах сразу взяли командный тон, приказали грузить вещи и усаживаться самим. Окаемов легонько толкнул в бок Егора и уверенно проговорил:

– Отвезете нас на западную окраину города, в посольство мы не поедем.

– Таков приказ, – отрезал встречающий.

– Мы не поедем! – твердо заверил Егор, поддерживая Илью, – у нас мирная археологическая экспедиция, еще дуриком прицепятся немцы и станут следить.

– Этот вопрос надо согласовать с Москвой, можем отвезти вас в отель, а после согласования катите куда вздумается.

– Ну уж нет, – упорствовал Окаемов, – перед вылетом мы получили особые инструкции и выполняем приказ, – уверенно соврал он.

Встречавшие озадаченно переглянулись. Нарушать приказы они не умели. Потом один из них согласно кивнул головой и рассудил:

– Баба с возу – кобыле легче… У нас нет времени тут болтать, отвезем куда укажете… Но связь с нами не прерывайте – чужая страна.

Осклизлые, грязные и зловонные улочки предместья города. Истошно вопит муэдзин на минарете, призывая правоверных на утренний намаз: чужой рассвет, чужая земля, чужой хлеб… Все семеро прибывших сидели в тесной комнатушке дома Ахмета, уже переодетые в восточные мужские платья, изучая документы и «легенды» о родителях-белоэмигрантах в Сербии. Каким-то средством Окаемов придал лицам соплеменников южный загар, некоторым выкрасил волосы в темный цвет, учил здешним обычаям, советовал молчать и не лезть куда попадя. Из соседнего дома дотекала заунывная музыка и вопли певца.

Ахмет устроил встречу с продавцом грузовиков в одном из элитных ресторанов. Окаемов взял с собой Быкова, Ахмет одел их в новенькие бостоновые костюмы, белоснежные сорочки и сам переоделся для деловой беседы. Ресторан был недоступен для обычной публики, к подъезду подкатывали сверкающие лаком лимузины, из них важно вылезали дельцы с нафуфыренными дамочками, лакей распахивал дверь и подобострастно кланялся, получая щедрые чаевые.

Им отвели столик на четырех человек в сумеречном углу, недалеко от эстрады. Ахмет вальяжно развалился на стуле и долго заказывал официанту экзотические восточные блюда, видно, решил царственно подивить своих гостей. Стол уже был завален грудами закусок, блюдами с мясом и овощами, а официант все тащил и тащил яства, ловко забирая опустевшие тарелки и ставя свежие с еще более аппетитными лакомствами. Владелец автомашин оказался тучным персом с большими навыкате глазами и слегка отвисшей нижней губой, за ней сиял ряд золотых коронок. Ел он с алчным аппетитом, бараний жир блестел на двойном подбородке и усах; Егора подмывало сказать ему, чтобы он утерся салфеткой, но промолчал и с любопытством оглядывал полный зал. Дверь ресторана отгораживала мусульманский мир и все его законы, тут шумно кутили, рекой лилось вино, запретное Аллахом для простых правоверных. Взвизгивали женщины; насытившиеся посетители чего-то ждали, все чаще поглядывая на красочно убранную и освещенную эстраду. Дым дорогих папирос и сигар плавал в воздухе все гуще и резал глаза. О покупке машины договорились не сразу. Окаемов азартно торговался, как настоящий духанщик, и наконец ударили по рукам. Егор заметил, что этот торг и виртуозное владение местным диалектом, доставляли наслаждение Илье Ивановичу гораздо больше, чем обжорный стол. Внешне трудно было усомниться, что разговаривали два перса: ужимки, жестикуляции руками и витиеватый слог Окаемова был образцом искуснейшей школы старой русской разведки. Он цитировал Коран и стихи известных восточных поэтов, начиная с глубокой древности, открывал персу такие тайны его родины, что тот пришел в великое изумление и почтение…

Вдруг зазвучала тихая волнующая музыка. Что-то случилось на эстраде, посетители разом повернулись туда и приветствовали возгласами начало увеселительной программы. Егор сидел спиной к сцене и обернулся при новом взрыве воплей, уловив краем глаза еще более выпученный взгляд торгаша автомобилями, его хищно разинутый рот и стынущее сало на подбородке…

Обернулся и замер, потрясенный… Под заполошную музыку танцевал кордебалет в прозрачных тонких шальварах. Восточные девушки исполняли танец откровенного бесстыдства, вихляя бедрами и дергая животами, груди их были чуть прикрыты фиолетовыми звездами из тонкого шелка. Разгоряченные накрашенные глаза и томные улыбки на смуглых лицах, бешеный темп музыки и движений, но не это изумило Егора. В ресторане «Самовар» Харбина он видел подобные пляски. Его потрясла медленно выходящая из-за кулис белая девушка… он сразу угадал, что она – русская. Жрущие посетители хохотали, тянули к ней руки, пускали слюни, похоть разлилась по залу при ее появлении.

– Наташа-ханум! – прорычал сально лыбящийся перс.

Егор как завороженный смотрел на ее хлебное тело, ему стало больно и стыдно, он с отвращением оглядел зал, все это чужое цивилизованное свинство. С какой-то особой тоской вспомнил Ирину и содрогнулся, представя ее на месте Наташи-ханум…

Взгляд девушки был устремлен поверх толпы, поверх сидящих утекала из ее взора печаль и невыносимая тоска. Маленькое невинное лицо было прекрасным и строгим при большом пенковом теле. На стройных полноватых ногах ее были натянуты какие-то несуразные черные чулки с пряжками к поясу; крепкие груди распирали легкий шелк; ее обрядили во все проституточное, но эти гнусные тряпки смотрелись на ее теле как язвы и нелепы были… Она не вмещалась в одежды позора… Егор видел в ее глазах слезы отчаянья и немой боли, но и проступала в них внутренняя гордость… ее раздели, опорочили, но не сломили… Ее белотелая мощная фация особо разительно выделялась на фоне смуглых танцовщиц, худых и вертлявых, она гляделась дорогим самоцветом на фоне темного тела… И Егор понял, что ее приходили смотреть, как диковину, как некую редкую чистоту, как бриллиант в грязи…

Замерло, заболело его сердце глубоким прозрением. Он понял, что подобное надругательство грозит его Родине… с нее тоже могут содрать одежду; выставят к позорному столбу алчуще-жрущие нелюди, будут орать и хохотать, раздевать, лапать сальными руками… И чтобы это не случилось с Россией и ее народом, надо не только победить в войне, но и победить зверя, способного порушить все законы русской жизни, гармонии и любви, опоганить девственную душу Руси… Егор уже знал, что такое Закон Любви, – это русская жизнь, это Ирина и Васенька, старец Илий и монастырь с молитвами и бельцами… Это борьба за любимое Отечество… Он неожиданно для всех промолвил вслух:

– Мы должны победить зверя!

– Ты это о чем, – спросил Окаемов, пристально глядящий на сцену.

– А ты разве не видишь, что Наташа – символ России?

– Да, да… до чего мила… верным делом дочь какого-нибудь князя или графа… Породу видно…

– Ничего ты не понял, Окаемов, – со вздохом обронил Егор, – пошли отсюда, я этого видеть больше не могу… не в силах смотреть на оргию унижения…

* * *

Утром Егор тоскливо поглядывал в окно, и вдруг в комнату вошел какой-то незнакомый усатый человек. Быков настороженно вгляделся и расхохотался. Только по походке и еще незримым почти приметам он узнал Окаемова, столь разительно тот переменился, а уж с Ахметкой тараторил без передыху без всякого акцента.

– Собирайтесь, – приказал Окаемов, – сейчас подойдет машина, все документы готовы, через час отправляемся, – он подмигнул Егору и вышел улаживать еще какие-то дела.

Вскоре старенький грузовой автомобиль пылил по дороге. В его кузове на соломе тряслись неряшливо одетые, пропыленные рабочие археологической экспедиции. В задке кузова гремели лопаты и кирки. Тяжелая корзина с виноградом стояла посредине, и бельцы с удовольствием поглощали золотистые сладкие гроздья.

– Там ребята на фронте кровь проливают, а мы винограды жрем от пуза, – недовольно проворчал Николка Селянинов и с тоской оглядел непривычные вологодскому глазу безлесные пространства.

– Так надо, брат, – тихо ответил Егор, – так надо… и молодежь такими разговорами не устыжай… Еще неведомо, что нас ждет за этими холмами и долами… в этой расчудесной стороне.

– Да я так… пострелять бы от скуки…

Они проезжали какие-то границы и городки, и везде Окаемов важно разговаривал с проверяющими, показывал документы и надменным хозяином смотрел на рабочих в кузове. Совал деньги полицейским и гвардейцам неведомых для бельцов народностей, проживающих тут со времен вавилонского столпотворения, перемешавшихся кровью…и многими войнами. Угрюмый шофер Ахметки глядел на все бесстрастно и привычно, видно, возил грузы и похлеще.

На место прибыли почти через неделю; ломалась машина, застревала в арыках, кончалось горючее и еще много разных приключении выпало на долю скитальцев в этом опасном путешествии. Хорошо, хоть не потребовалось оружие, упрятанное в двойном дне кузова грузовика, и они могли выхватить его мгновенно. Да и без оружия эти семеро оборванных людей способны натворить столько, что и не снилось всем проверяющим на постах и заставах. Сытая и беззаботная жизнь разбаловала «археологов», и они все беспечнее глазели на окружающий мир, дивясь ему и недоумевая. Как тут можно жить и зачем жить так, не по-русски, распахивая поля еще сохой и мотыгой, добывая себе хлеб, облитый потом. Егор изредка взглядывал на Николу Селянинова и тихо смеялся над его убогим видом. Одет северный боярин был в неописуемые лохмотья, перелатанные и потертые, потерявшие цвет. Но вологодский был природно сметлив, все зорко подмечал: как ходят местные, как здороваются, как кланяются и жестикулируют руками. Уже через неделю он болтал с Окаемовым на местных наречиях, кивал из кузова прохожим и, как у себя в Барском, приветливо и добросердечно здороваясь с ними, желал урожая и увеличения поголовья скота… Его походка, мимика, разговор, взгляд – все походило на то, что родился он тут, среди этих унылых холмов и равнин, если бы не курносый нос и бесшабашный азарт в голубых северных глазах. Окаемов поражался этому дару перевоплощения и однажды сказал Егору одобрительно, кивнув головой на Николу:

– Прирожденный разведчик…

– Прирожденный русский, – усмехнулся Быков, – талантлив и беспечен, как дитя. Все ловит на лету, ему бы пару академий закончить – наворотил бы благих дел – пропасть.

– Это несомненно.

С благословения Патриарха Антиохийского Александра III, с его Обращением и письмом к правительству СССР, Окаемов и Быков встретились с затворником и молитвенником Гор Ливанских Илием. Выслушав о тайной миссии прибывших русских, митрополит просил настоятельно выполнить все пункты Определения во благо спасения России, ибо гибель ее повлечет за собой крах мира…

Когда Егор и Окаемов услышали слова Определения, то поразились сходству их со словами своего духовного водителя. Окаемов дипломатично, чтобы не обидеть митрополита, рассказал о явлении Божией Матери схиигумену Илию и выразил тревогу, что вряд ли станут исполнять Определение правители-гонители Православной веры на Руси. На что Илия со вздохом сказал: «Нет пророков в своем Отечестве… для них»… Благословил обратный путь миссии и ушел в свою пустынь Гор Ливанских на молитвенный подвиг во спасение мира…