Текст книги "Княжий остров"

Автор книги: Юрий Сергеев

Быков легко выскочил в центр небольшого зала и встретился взглядом с Ириной, она в таком же облачении, как и все, сидела рядом с Мошняковым, поправляя рукой волосы. Поймав ее ожидающий и одобрительный взгляд, Егор свободно стал рассказывать о сути восточной борьбы и многочисленных приемах, показывая их, временами маня рукой кого-то из парней, растолковывал тонкости. Ирина даже ойкнула от испуга, когда Егор легко сел на «шпагат», что ей казалось недоступным; делал двойное и тройное сальто, невероятные прыжки и удары ногами. Всем мнилось, что у него руки и ноги вращаются вдоль тела словно у тряпичной куклы и не имеют обычных сковывающих движений мышц и сухожилий. Он ломал толстые доски ударами рук и ног, раскалывал кирпичи, а когда развалил стопку из шестнадцати черепиц ударом кулака, даже Лебедев и Окаемов вскрикнули от изумления. Егор говорил и действовал без устали, валил сразу несколько условных противников, и все казалось со стороны для него забавой, цирковыми трюками. Только один человек был спокоен и особо внимателен – Солнышкин. На его лице нельзя было прочесть ничего, но сосредоточенность взгляда и внутреннее напряжение выделяли его из всех. Егор это видел и ждал того момента, когда они встретятся на ковре. Наконец он перешел к главному:

– То, что я сейчас вам покажу, зовется Казачьим Спасом… Никаким восточным приемам он недоступен в своем совершенстве и по своим качествам боя. Не всем дастся он, нужна особая психология и полное владение своим сознанием… Я поработаю потом со всеми вами и отберу только тех, кто имеет природные задатки к этому виду борьбы, возможно, что и никто не подойдет, ибо даже в казачестве среди ребятишек отбирались стариками единицы, способные овладеть древней наукой. Призвание Казачьего Спаса – возмездие врагу… прошу не путать с греховной местью. Корнями борьба уходит на тысячи лет назад, и все эти века она усовершенствовалась и достигала такой силы, что вряд ли разумный человек поверит, на что она способна. Она уже за пределами обычного понимания…

Еще в двенадцатом веке до рождения Христа, под именем джанийцев и черкасов, от устья Кубани, Дона, Днепра и Днестра, казаки ходили на тридцати больших кораблях в помощь осажденной Трое… С этих достопамятных времен, хорошо вооруженные, отчаянные и умелые в бою, казаки многие века держали в страхе персов и мидян, греков и турок… Крепью казачества были так называемые «характерники», особая тайная казачья каста, владеющая Казачьим Спасом, удивительной наукой боя, а символом его был – воз – Большая Медведица и неприятие «взвиршности», то есть никаких посредников, никакой земной власти над собой в момент схватки – кроме Бога. Именно к Нему характерник возлетал духом и мыслию во время мгновенной медитации – ману, шепча молитву тайную – Стос… В этом возвышенном состоянии для него ускорялось само время, а для врага замедлялось, он мог уйти от любых ударов и сам нанести недругу смертельное возмездие. В рубке со множеством противников характерник мог так «зачаровать» врагов, что они его теряли из виду и в бешенстве истребляли друг друга. А вихрь ударов его шашки настоль стремителен и силен, что пораженный казался несколько мгновений целым, а потом начинал распадаться на части… При виде такого остальных охватывал мистический ужас, и они мгновенно «обабливались», теряли силу.

СПАС – бескрайняя степь и бездонный колодец духа! Характерник управлял пространством и временем, владел секретами гипноза, чтения мыслей, заговоров, заклинаний, обережных молитв, он мог «раствориться» в траве среди чистого поля, стать невидимым в кроне дерева, слиться с конем, неделями ни есть ни пить; он чувствует свою пулю: холодеет затылок, и казак уклоняется от нее, видя ее полет. В бою владеющие приемами держались пятерками вместе, что увеличивало многократно результат их умения. Каждый свято отвечал за определенного друга, тот за следующего, и все закольцовывалось в пятерке единой заботой и охранением, единой силой и единым духом, становилось единым стремительным телом, и…страшен был его полет! Главный закон в пятерке не бояться за себя; они прорубались легко сквозь любую лаву или колонну врага, разворачивали коней и прорубали опять коридор, как в лесу просеку… Не бойся за себя, а сохрани жизнь другу, поручив свою жизнь заботе товарища. Если будешь думать о себе и бояться только за себя – погибнешь и погубишь остальных, а это непрощенный грех. Нет уз святее товарищества! Это и есть древний русский закон дружины – «За други своя»! А теперь я практически покажу вам, что это такое…

Егор взял со скамьи припасенную финку, закатил на левом рукаве полотняную рубаху выше локтя и вдруг полоснул острой финкой по коже меж локтем и запястьем. Хлынула кровь на заранее постеленную клеенку. Он взмахнул над раной еще раз ножом, – и кровь унялась. Третий раз взмахнул – и вытер платком с руки кровь, обходя сидящих и показывая руку… На ней горел свежий розовый шрам, рана затянулась. Лебедев даже потрогал пальцами порезанное место и удивленно покачал головой. Он видел Быкова в бою и перестал дивиться его умению, но этот «фокус» его потряс… Тем временем Егор зарядил свой «ТТ» и подал его Солнышкину, отошел к противоположной стене зала, обитой матрацами.

– Стреляй в меня!

– Да будет тебе дурить, – недовольно усмехнулся здоровяк – я на таком расстоянии из пистолета монету сшибаю. Не буду!

– Стреляй! – приказал Лебедев и внимательно уставился на Егора, следя за его движениями. Он заметил оцепенение Быкова, что-то происходило незримое с его слегка покачивающимся телом, и вот он опять произнес:

– Стреляй, только не в голову…

Солнышкин выцелил правое плечо и мягко надавил спуск. Егор тем мгновением расслабился, мысленно прочел молитву Стос и почуял взлет тела и духа. Он смотрел на Солнышкина спокойно и видел на своем месте деда Буяна, заставившего его впервые выстрелить в себя из карабина. Егор постигал испуг и смятение Солнышкина в этот миг, ибо прошел подобное в детстве… но каков был восторг, когда, обучившись у деда, сам смело стал под ружейный ствол Буяна и увидел свинцового шмеля, летящего в него… и властию своею возликовал над слепой пулей, уходя от нее и провожая взглядом ее…

Наконец Солнышкин решился, и Быков видел, как медленно палец давит спуск, как томно срабатывает сорвавшаяся пружина и ползет боек, ударяет о капсюль, тихо возгорается порох и натуженно выпихивает пулю… Она летит вращаясь, и за время ее полета можно сто раз уклониться… Егор видит ее уже совсем близко, видит медленно встающую Ирину с ужасом в глазах, вот пуля на расстоянии вытянутой руки, он легонько шатнулся влево, слыша, как пуля мышью шуршит, разгрызая ткань и вату матраца и с долгим стуком колет кирпич…

Лебедев видел почти незаметное движение тела Быкова во время самого выстрела, оно качнулось маятником, пропуская пулю мимо… Грохот выстрела, щелчок пули о кирпич и вскрик Ирины слились для всех воедино, но Быков стоял так же невозмутимо, на его рубахе крови и следов поражения не было. Он негромко попросил опять:

– Стреляй в грудь, серией, три раза…

Прогрохотали выстрелы, и Егор невредимый шагнул от стены, в матраце за его спиной кучно открылись четыре отверстия с рваными клочьями ваты. Солнышкин недоуменно посмотрел на пистолет, на Егора и пробубнил:

– Колдовство-о-о!

– Нет! – отозвался Быков, – это Казачий Спас, и он от Бога, а не колдунов потеха… А чтобы окончательно убедить вас в силе этих приемов, я покажу высший предел характерника, – он быстро прикрепил иглами на матраце чистый лист бумаги и сделал два шага к Солнышкину, стреляй в центр листа мимо меня, – он стоял левым боком к нему, закрыв глаза и шепча особую молитву деда Буяна, слыша нарастающий вой выстрела и резко повернув голову влево, увидел летящую пулю… Стремительно кинул на нее ладонь правой руки, сжал кулак и, чтобы остановить страшную энергию ее, сопровождал полет рукою, тормозя его и все мощнее стискивая железо кулака… Она потянула руку за собой и сдалась… грея ее изнутри…

Щелчка пули никто не услышал и никто ничего не заметил, настоль молниеносны были движения Быкова. Он резко выдохнул воздух и раскрыл кулак. Все вскочили в диком недоумении и крике, завороженно глядя на пулю в его руке и на девственный лист бумаги…

– Я могу принять пулю и грудью и делал это, но остается большой синяк, а мне надо вас тренировать… Но могу показать.

– Не надо! Я умоляю, вскричала Ирина.

– Ладно, – он поглядел на нее заботливо и продолжил:– Я научу вас особой маскировке, неведомым для врага приемам скоротечных огневых схлесток, один из них Перекат, мы недавно проверили на немцах и не имели потерь… Научу лечить себя и убивать врага голыми руками, научу всему, что можете воспринять. Но перед каждым занятием вы должны посвящать себя особой казачьей молитве, чтобы постигнуть через нее пространство и время и выпросить у самого Господа силы себе на защиту Родины и возмездие врагам… Если Он услышит вас, и вы будете достойны Его милости, тогда вы станете неуязвимы для мирского оружия, а тело ваше будет двигаться быстрее мысли, а может быть и света… СПАС карает врага и лечит друга. Сейчас я покажу его добрую сторону… СПАС милосердный… Илья Иванович, иди на ковер!

– Зачем?

– Иди-иди… а теперь разденься до пояса.

– Только не стреляйте в меня, – усмехнулся Окаемов, стаскивая через голову рубаху.

– Смотрите внимательно, – показал Быков на спину Ильи, поворачивая его, – вот входное отверстие от пули и она сидит спереди под нижним ребром.

– Лет десять сидит, – утвердительно кивнул Окаемов.

– Я же вам говорил, что нужна операция.

– Говорить-то говорил, да времени нет лежать в больнице.

– Поставьте руки на пояс и не шевелитесь, потерпите, – сильные пальцы рук Егора бегали у него по ребрам, и Окаемов дергался от щекотки, теплые мурашки обливали его открытое тело, и оно покачивалось в легком сне. Вдруг Быков оттянул кожу, резко даванул пальцами белый узелок, и он лопнул, как чирей. Струйка черной крови истекла из отверстия, Егор зашептал, сильно сжав края ранки и сам покачиваясь… И как фокусник громко проговорил: – Все! Одевайся… Вот, возьми на память.

Илья Иванович с недоумением смотрел на мокрую темную пулю у себя на ладони, кожа на боку слегка саднила, но кровь не текла. А Егор подталкивал его к скамейке и проговорил Ирине:

– Потом заклеишь, но и так ничего не будет. – он выскочил в центр зала.

– Сейчас я проведу показательный бой с Солнышкиным, но не стану пользоваться Казачьим Спасом, ибо заранее знаю результат, победить невозможно. Покажу только восточные приемы, и вы увидите, что они слабее даже «Скобаря» и «Бузы» – исконно-русских школ борьбы, Солнышкин встал на краю ковра и бросил через плечо:

– Иван, играй!

Один из молодых парней достал из-за скамьи на колени гармонь, и хлынула ритмическая нежная музыка. Солнышкин раскачивался в ее такт, притопывая ногами, глаза его были закрыты, а на плече его лежал толстый кол, который он сжимал обеими руками. Гармонь набирала мощь, ноги все сильнее ударяли в пол, из горла стали истекать громкие хрипы и вскрики, волнуясь пьяно всем своим могучим торсом, словно танцуя, он стал наступать на Егора и вдруг с ревом кинулся на него, норовя достать стремительно взлетевшим колом,

Ирине показалось, что Егор чудом увернулся и отскочил, опять стал в стойку. Солнышкин наседал под рев гармони, кол в его руках свистел и летал, стал почти невидимым глазу, и все же Егор умудрялся нырять под него, сшибать Солнышкина неуловимыми движениями, наконец ударом ноги переломил кол и подножкой свалил конопатого богатыря, попытался уложить его на лопатки, чего делать не следовало бы. Но Быков это слишком поздно осознал… Находившийся еще в боевой медитации, Солнышкин мигом откинул обломыш кола и облапил Егора своими ручищами. Гармонь ревела все мощнее, и он ломал Быкова, как разъяренный медведь, неимоверная цепкая сила вращала тело, и спасло от увечий, может быть, только то, что Ирина первой поняла, что творится уже не игра, с воплем испуга кинулась их разнимать, колотя Солнышкина по спине и пугаясь его белых от ярости глаз, а Лебедев опомнился и рявкнул:

– Прекратить бой!

Гармонист единым махом разорвал мехи, и только смолкла музыка, Солнышкин обмяк и пришел в себя, отпустил железные тиски, медленно выходя из тяжелого забытья схватки.

– Ну ты и зверюга, – хохотнул Егор, вращая онемевшей шеей, – да ведь это почти Спас, только я вхожу в него молитвой, а ты музыкой…

Ирина голубила Егора, обеспокоен но трогая его и чуть не плакала.

– Он тебе ничего не поломал? Я такое больше не могу смотреть, вся изболелась, все дергалась, помогая тебе, даже Мошняков расхохотался.

– Все нормально… Силен мужик. С ним на пару можно роту немцев изломать. Иди на скамью, я продолжаю урок, – Он сделал несколько разминочных движений, – Мошняков, финкой хорошо владеешь?

– Есть маленько…

– Возьми там мою на скамье и на ковер, показываю приемы против ножа. Будьте внимательны. Сейчас в перерыве выстрогаете из палок себе финки и станете попарно отрабатывать… эти палочки носите с собой везде и нападайте друг на друга в самый неожиданный момент… учитесь выживать. Экзамен буду принимать сам с настоящей финкой… А потом научу метать нож так, что вы предпочтете его стрелковому оружию. – Егор принял от Мошнякова тяжелую финку и неуловимо бросил ее за свою спину, она прошила матрац и словно пуля стукнула о кирпич стены в самом центре чистого листа бумаги. Егор обернулся и шутливо удивился, – надо же, как точно попал? – вытащил финку и подал Мошнякову, – бей серьезно и без жалости, перед тобой враг… Ну!

Окаемов проговорил Лебедеву, кивнув головой на Солнышкина и Егора:

– Теперь я понимаю всю тщету псов-рыцарей, когда скобари выходили на них вместо кола с мечами самоковаными. Кстати, псковичи сохранили досель древний рецепт изготовления мечей русского булата с маркой пса бегущего на лезвии… Понимаю страх от ножа засапожного русичей и шашек казачьих пращуров Быкова… – он усмехнулся, видя уже разъяренного Мошнякова, бросающегося всерьез на Егора с финкой, и снова проговорил, – казак казака видит издалека.

* * *

Николай Селянинов, уже много повидавший с того момента, как судьба свела с Егором, не переставал удивляться способностям этого человека-загадки. Быков уже давно примагнитил его к себе, и Николай в этой дружбе ревновал к нему даже Ирину за то, что она заняла более близкое место. Природная неуемная жажда познания всколыхнулась в нем с неимоверной силой, когда начались занятия в монастыре. Чему его только не учили самые разные люди: стрельбе в темных подвалах на звук и свет, истории волховства и шаманизма, тибетской медицине и грамматике санскрита, радиоделу и альпинизму, методике сплава по горным рекам на подручных средствах, йоге и выживанию в экстремальных условиях, лечению целебными травами и голоду, ориентированию по звездам и местности, отдыху… Оказалось, что путем расслабления и сосредоточения воли можно выспаться и снять усталость всего, за десять минут и вновь приниматься за дела. Он жадно слушал лекции по истории Руси и мировой истории, но самым любимым его предметом стала загадочная дисциплина – «Культ Ура», о древнейших знаниях, хранимых в центре цивилизации на русской земле и пока не найденных. Этот культ дошел в обыденном слове – Культура…

Он узнал столько о своем севере и родной Вологодчине… о великой загадке переселения народов, об ариях и гипербореях, умевших посылать с вестью за моря глиняного божка и тут же получать его в руки с ответом, что тщательно описано греческими мудрецами. Он познавал движения и слияния рас, войны и катаклизмы земли, а родной город Вологда, по словам Окаемова, расположен не просто так, а на одном из сакральных мест, выбранном далекими знающими пращурами за гармоническое и особое биополе, связывающее космос и глубины земли, оно благостно воздействует на жизнь людей и способствует развитию творчества, свободе мышления и волеизлияния.

Именно поэтому не было тут никогда крепостного права, и все крестьяне досель почитают себя за бояр…

Чего только не знали его учителя! Что именно его родные края были центром освоения Русской Америки и восточных рубежей России, что церкви в Тотьме построены соревновательно разбогатевшими купцами-первопроходцами и являют по лепоте своей одно из чудес света, что в начале тридцатых годов везли баржу взрывчатки по реке Сухоне, дабы взорвать десятки каменных церквей в другом граде чудес – Великом Устюге, где до революции на десять тысяч жителей был свой университет, симфонический оркестр, гимназии и драматический театр, а грамотны были все поголовно… Но Бог распорядился так, что баржа пропорола днище на единственном в этой реке Лось-камне и затонула, а потом уж до церквей не дошли злые руки. Что многие монастыри его родины построены тоже на особых местах и явили они много старцев святых… И о Новгороде, Пскове, Москве, Владимире, Рязани, иных древних русских городах Окаемов мог говорить часами, словно сам их возводил и украшал, знал наперечет все улицы и знаменательные даты, все события, всех царей и бояр, да рассказывал это так живо и образно, что курсанты воочию видели прошлое и постигали его реально, словно свою судьбу…

Селянинов выходил на монастырский двор ошалевший от узнанного и уже с глубоким трепетом глядел на собор и церкви, цепким взглядом находил в них тайный смысл, постигал гениальность духовной строгости предков-мастеров и все приобретало новое, великое значение истории его рода, веры-собирательницы русской земли; а уж о Сергии Радонежском… Окаемов так поведал житие святого, что Николай стал чтить его как первородителя и самого близкого по духу себе…

Они изучали историю религий и молчаливой толпой бродили за Окаемовым по собору и церквам монастыря, выслушали курс о гениальности прозрения через русскую икону, и голова Николая стала пухнуть от знаний. За ночь она едва успевала переваривать все услышанное за день; а в пять утра подъем, зарядка, короткая рукопашная схватка в спортзале, купание в широком монастырском пруду и простой сытный завтрак: каша, капуста, крестьянский салат из вареной картошки и лука с постным маслом, фруктовый компот… и опять новые потоки информации, к обеду доводящие до одурения. После обеда час сна, физподготовка с накачкой мышц и лазания по высоким стенам, стрельба в огромных сводчатых подвалах, снова теория, и опять Егор Быков организованно и быстро показывает приемы на одном человеке, рядом выходит вторая пара, и уже через несколько минут все кувыркается и сопит в общей свалке, а Егор уводит Николая с Мошняковым и еще пятерых специально отобранных им парней в особый зал, где открывает им секреты самые тайные и сильные – Казачий Спас… Они стоят на коленях в глубокой молитве перед иконой, вынесенной Окаемовым из дальнего монастыря, из Христорождественской церкви, повторяя вслед за Быковым слова заветного окрыления человека перед ликом древним Спаса… Поначалу у Николая ничего не выходило. Его природное реальное мышление не дозволяло отключать для боя часть мозга и форсировать вторую половину прозрением. Но вскоре, читая молитву с великим желанием и просьбой к Богу, он почуял легкое головокружение и прилив невиданных досель сил. Надо было пройти три ипостаси этого сосредоточения под названием Стос, и он прошел их и ощутил себя пугающе стремительным и мощным. Он все видел наперед и знал заранее, как поступит противник, видел его беспомощность и слабость, скованность движений, страх в глазах и растерянность. Его руки легко упреждали вялые удары, словно пушинки поднимали и швыряли на маты здоровенных парней, Николаю было так чудно и хорошо в этом пьянящем состоянии, что он с трудом заставлял себя вернуться в обычную жизнь и в ней становилось ему скучно…

Скоро он мог уже в доли секунды ввести себя полным расслаблением до кончиков пальцев в этот дивный мир, уже сам ломал руками кирпичи и доски, взбегал по стенам и делал недоступные простому человеку прыжки, голова работала ясно и четко. И на одной из лекций он сделал открытие, случайно введя себя в это состояние, он перестал уставать и запоминал все сказанное дословно, записывал все на чистых пространствах мозга, сразу же анализировал новое и обстоятельно приспосабливал к реальности, к решению основной цели. Когда он рассказал об этом Егору, тот удивился и попробовал сам, а потом одобрительно сказал:

– Да, ты постиг, что считалось невозможным… Наш мозг работает за жизнь на несколько процентов, остальные гигантские резервы бездействуют. Ты умудрился заставить работать весь мозг, или большую часть его… Это еще одна ступень к совершенству и непобедимости духа! У тебя все получится, не зря нас свела судьба.

Николая так увлекла эта распахнувшаяся бездна знаний, что он стал уже дурачиться и поражать своих учителей и курсантов дословным ответом, развивая предмет дальше, высказывая новые идеи и способы решения тех или иных задач. И все это было так неожиданно, что Окаемов вплотную занялся с ним и Егором, раскрывая в редкие минуты отдыха такие миры, что даже обновленное сознание Селянинова временами туманилось и уставало перерабатывать информацию.

Однажды, в одном из подвалов, Николай, познавая монастырь, нашел под пыльным хламом и рухлядью старой мебели монастырскую библиотеку. Он показал ее Окаемову, и скоро все книги были перевезены в сухое помещение и аккуратно рассортированы. Селянинов видел, как возбужденно тряслись руки Ильи Ивановича, когда тот раскрывал с благоговением на лице толстые деревянные переплеты, обтянутые тисненой кожей, ласково трогал страницы и бегло читал по-старославянски. Две рукописные книги его особо заинтересовали, и он забрал их в свою келью. Всего за несколько часов Селянинов постиг старинное письмо с помощью Окаемова и прочел ночами всю библиотеку. Егор увлекся тоже, легко понимал древние тексты. Но в одной из рукописных книг была особая азбука, и они втроем взялись за расшифровку. Окаемов только теоретически подсказывал этим двоим пытливым людям основы криптографии и скоро держал в руках переведенный текст книги, который его потряс живостью образов и описанием истории дохристианской Руси.

А вечерами все преподаватели и курсанты собирались на берегу пруда, садились и ложились в отдыхе на траву. Невысокий, но шустрый и неугомонный казачок из Сталинградской области, распахивал гармонь, и все пели старинную песню, сливаясь в ней воедино сердцами и душами, вспоминая родных и отчий дом, а казак наяривал на гармони так искусно, что вышибала она слезу и очищала музыка поющих, потом ударяла плясовая и вскидывался сам гармонист в плясе, лихо подпевая и терзая мехи, за ним вскакивали еще и еще, до упаду отдаваясь радости танца… Ирина сидела рядом с Егором и тоже вплетала свой высокий голос в песню, умело дишканила, а потом все замолкали и немым вопросом обращались к ней, ожидая самую полюбившуюся и щемительную песню. Сестра милосердия вставала на берегу в белом одеянии и старинным плачем заводила, закрыв глаза:

 
Срони-и-ила коле-ечко со пра-авой ру-уки-и,
Заны-ыло серде-ечко о ми-илом дру-ужке-е.
Уше-е-ол он далё-ёка-а, уше-ол по весне-е-е.
Не знаю-ю иска-атъ где-е, в како-ой сторо-не-е.
Наде-е-ну я платъе-е, к милому-у пойду-у,
А ме-есяц ука-аже-ет, доро-огу-у к не-ему-у.
Иду-у я доро-огой, а но-очка-а длинна-а,
А-а ми-и-лш не остре-етил, оста-а-ала-ась одна-а…
 

Все слушали затаив дыхание, улетая мыслями к своим милым на свои родные просторы, поля и дороги, видели в Ирине – кто мать, кто девушку свою ждущую и бережно любили сестру милосердия особой возвышенной и беспохотной любовью, священным песенным озарением плыла она в их глазах над водой под месяцем народившимся тонким, в сиянии звезд и вечерней зари угасающей. В один голос просили еще ее спеть; гармонист ловко подыгрывал, и они на два голоса, гармонь и она, грустно вели:

 
Что-о сто-оишь ка-ачаясь, то-онка-ая рябина-а,
Го-оло-ово-ой склоня-ясь до са-мо-ого ты-ына-а…
 

Зачарованный Егор после окончания песни встал с нею рядом, обратясь лицом к тускло мерцающему собору и низким, воркующе-сильным голосом завел песню донских казаков, любимую песню деда Буяна:

 
Ой да-а разра-адимая-а майя-а
Да старо-онка-а,
Ой да не увижу больше тебе-я…
Ой да не увижу, голос не услышу,
Ой да не услышу, ой да зык на зорьке,
Ой да на зорьке в саду соловья-а…
Ой да не услышу зык на зорьке соловья
Ой да зык на зорьке в саду соловья,
Ой да я уеду по чистому полю… полю,
Ой да сердце чует, чувствует оно да во мне,
Ой да сердце чувствует оно да во мне,
Ой да не вернуться да мне младцу назад.
Ой да оно да ое-е-ёчу-ует,
Ой да не вернуться мне младцу назад…
Ой да метит пуля, она свинцева-а-ая-а.
Ой да вот пронзила она да грудь мою,
Ой да пуля свинцевая, пронзила она грудь мою…
Ой да я упал, да упал свому коню на шею,
Ой да всю-ю гриву кровью я облил…
Ой да упал свому коню на шею,
Ой да всю-ю гриву кровию облил…
Ой да разродимая моя мамаша… мамаша,
Ой да не печалься да ты обо мне,
Ой да не все друзья-друзья да товарищи,
Ой да погибают они на войне…
О-о-й да-а! Ой да,
Ой да не все друзья мои товарищи,
Ой да погибают они на войне…
 

В монастыре стали появляться новые люди, имена их написал Лебедеву Окаемов, и тот умудрился разыскать старых соратников Ильи Ивановича в хаосе войны. Одних привозили прямо из лагерей Котласа и Воркуты, других отыскивали на фронте или на работе, а на некоторых Солнышкин давал короткие страшные справки: «Убит… расстрелян в тридцатые годы… умер от голода». Таких справок было много, и Окаемов изболелся душой. Навсегда потеряны талантливые ученые, русские гении… Он не мог себе простить, что ничего не предпринял во спасение, хоть и сам скрывался под чужой фамилией…

С первого же вечера он ввел обязательный сбор после ужина у пруда и пение, видя незримое соединение всех курсантов в единое целое под влиянием родных песен, лучшего отдыха и нельзя было придумать после напряженного и трудного дня учебы. Сам слушал былую старинушку России, пел со всеми вместе, рассказывал у костра об Азовской сидении казаков, о походах Ермака, о прошлом, без коего не может быть крепи будущего и силы новой-ратной…

* * *

Однажды перед вечером, когда Окаемов читал лекции по криптографии и шифровке кодов, в учебный кабинет зашел возбужденный Лебедев, в очередной раз приехавший из Москвы. Он поманил от дверей рукой Илью Ивановича и отдал распоряжение курсантам:

– Продолжайте заниматься самостоятельно. Быков, вы тоже идете со мной. – Когда они оказались в монастырском дворе, Лебедев проговорил: – Кого я тебе привез, ты даже не представляешь, идем скорее к машине. Он серьезно болен, прямо из лагеря, чудеса там вершил, даже уголовники его боготворили; кого я привез… так трудно было найти его и вызволить.

Когда они подошли к машине, Окаемов заглянул внутрь и увидел худого, грубо остриженного старца в драной телогрейке, с большими внимательными глазами. Сидящий квёло усмехнулся и прошамкал беззубым от цинги ртом:

– Радость моя… не признаешь отца Илия…

– Схиигумен Илий! – Окаемов сунулся в машину и приложился губами к длинным сухим перстам, помог выйти согбенному старцу.

– Я сейчас сбегаю за Ириной, – догадался Егор и бросился в корпус, где размещалась санчасть.

Окаемов с Лебедевым вели туда старца, поддерживая под руки, о чем-то тихо с ним беседуя, успокаивая и радуясь. Отец Илий шаркал плохо слушающимися ногами, печально оглядел собор и купола церквей, все внутреннее пространство монастыря, и глаза его оживились, зажглись светом надежды. Уложили его в маленькой келье-палате. Егор притащил из кухни горячего бульону и свежего ржаного хлеба, куски жареной рыбы. Старик безучастно лежал поверх одеяла, покорно давая Ирине слушать себя.

– До чего довели Святителя! – глухо промолвил Окаемов, отвернувшись, и вышел из кельи.

В коридоре его догнал Лебедев, виновато оправдываясь:

– Ничего сделать не могли, на особом счету он у них… Едва сумели отвести расстрел в тридцать седьмом. Мы за него боролись!

– Надо было сделать невозможное! – с укором выдохнул Окаемов.

– Понимаю не хуже тебя, – Лебедев нервно закурил и продолжил: вы подкормите его, сам знаешь, врача прислать не могу, как чуток окрепнет… под новыми документами свожу в Москву. Боюсь, что чахотка у него, кашель с кровью… или легкие на допросах отбили. Беда-а!

– Ладно, извини за упрек, ты и так делаешь невозможное. Отец Илий достояние России, духовное достояние. Я его знаю с двадцатых годов… Это Ангел Земли Русской… наш духовник. Нет прощения нам с тобой за его судьбу. Слава Богу, что хоть жив, а я слышал, что расстреляли по приговору Ленинградского НКВД… Ты молодец! Как тебя до сих пор самого не шлепнули, с огнем играешь, брат… Будь осторожнее…

– Свинья не съест… хоть под постоянным контролем самого Берии… Все подсовывает мне своих стукачей, на большее мозгов не хватает. Поехал я, что-то в последнее время чую особую опеку. Если меня возьмут и они объявятся здесь, действуйте по плану ликвидации. В случае окружения уходить подземным ходом на запасной плацдарм русской разведки, – Лебедев вдруг весело рассмеялся и тихо промолвил: – Ни хрена, брат, они нам не сделают. У меня уже несколько таких тайных школ с разными целями и ориентировкой. Кую кадры для будущей России… Война только маленький эпизод в ее судьбе, победа будет наша и надо думать уже о том, как жить после войны и что предпринимать. Думай!

– Думаю… Всего доброго. Все исполню по плану. Счастливо!

– Поставь на ноги отца Илия, я надеюсь…