Текст книги "БУПШ действует!"

Автор книги: Юрий Сальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Что расстроило тетю Варю?

Я выписал вчера всего одну строчку про дружбу – больше не успел. А их много. «Есть ли что-нибудь на свете друга верного дороже?» «День без друга, словно ночь». Это тоже как пословица: «Не мил белый свет, когда друга нет». Можно и еще найти.

Но сейчас снова нахлынули события, как контрольные в конце четверти. Мы побежали к, Назару вместе с овраженский Гошкой. А встретили его на улице – он опять фотографировал ее. А потом увидели Бориса. И уму непостижимо – с кем. С Люськой Кольцовой. Я даже остолбенел. Они мирно разговаривали на бревнах. Да вдруг оба вскочили, бросились куда-то к забору и… выволокли из-под бревен Рудимчика.

Теперь уже остолбенел мой тезка-Адмирал, глядя на эту необыкновенную картину: она разворачивалась перед нашими глазами, как в кино. Рудимчик отбивался, хотел убежать. Но Борис скрутил ему руки, подвел к Люсе. Я понял, что наш славный разведчик расплачивается за подслушивание. Меня самого распирало любопытство узнать, о чем говорили Борис и Люся, но от шпионства надо отучивать без всякой пощады. И когда Борис замахнулся на Рудимчика, я закричал: «Правильно, лупи его!» Борис и Люся оглянулись. А хитрый мышонок воспользовался этим и, перемахнув через забор, свалился в жигаловский двор. Да еще показал на прощание язык Борис прыгнул за бревна и начал выкидывать оттуда примятые ветки и засохшую траву – всю шпионскую подстилку Рудимчика.

– Конец главного наблюдательного пункта! – объявил Адмирал.

Борис погрозил Рудимчику кулаком:

– Попробуй еще! – Потом махнул Люсе рукой. – Пока. – И ушел.

Мы с Гошкой подошли к Люсе, и я спросил:

– О чем он с тобой говорил?

– Так просто, – ответила она. И ушла. Не захотела отвечать.

Ну, что ж… Я не стал привязываться.

Овраженский Гошка предложил:

– А давайте пришвартуем Борьку к нашему «Варягу»? Он же мировой пасовщик.

– Правильно, – согласился Назар. – И возьмем в лес с собой. На стрельбище.

– А Жигалова? – спросил я, подумав, что она будет против и что хорошо бы сначала договориться с ней или с кем-нибудь из взрослых, а то она опять что-нибудь сморозит такое, отчего Борис убежит за тридевять земель.

Но Назар или не понял, или нарочно не захотел говорить об этом.

– Что Жигалова! – закричал он на меня. – Подумаешь, цаца! Без нее знаем, как лучше.

После этого Назар показал нам с овраженский Гошкой свой монтаж-летопись. На доске, на зеленой толстой бумаге, были наклеены еще не все фотографии, но выглядело уже красиво.

– Напишу здесь большими буквами: «История нашей улицы», – сказал Назар.

– Речной краской, – вставил Адмирал.

Назар засмеялся:

– Тебе только речное. Да к зеленому фону голубая не подходит.

– Ну, синяя.

Так они спорили, но я не слушал их. Я думал о Вике. О том, что она может напортить. И когда мы с тезкой вышли от Назара и Гошка повернул к своему дому и побежал к Викиному.

Тетя Варя сидела у себя в кухоньке и писала. Тут же у стола примостился старичок с палкой, которую он поставил между ног. Глаза у старичка были подслеповатые и бледные, словно закрашенные любимой Гошкиной «речной» краской. Старичок сидел молча, только посапывал, глядя, как тетя Варя пишет. Я сказал: «Здравствуйте!» – и остановился у порога. Тетя Варя кивнула, взяла печать, подула на нее, потом положила исписанный листок себе на ладонь и придавила печатью.

– Получайте ваш документ, – сказала она, протягивая бумагу старичку.

Старичок взял и низко согнулся. Я сначала подумал, что он кланяется тете Варе. Но он повернулся и пошел к двери, мелко семеня, все такой же согнутый. А тетя Варя шла за ним и придерживала за локоть. Она довела его до калитки, вернулась и спросила:

– Что у тебя, Георгий?

Я не знал, с чего начать. Но она терпеливо смотрела на меня, улыбаясь. Высокая, худая, повязанная розовой косынкой. И очень спокойная. Я тоже улыбнулся и сказал:

– Тетя Варя… А что, если Черданцев будет с нами? Ну, в лес пойдет с нами. В футбольном матче на празднике… И вообще. Его ведь никто не прогонит?

Она взглянула на меня как-то странно.

– А ты почему с этим вопросом ко мне пришел?

– Вы же начальница на улице.

Она засмеялась.

– Но я не начальница вашего БУПШа. – Она села за столик, сбоку, где только что сидел старичок. – И что это сегодня из-за Черданцева мне отбоя нет, – сказала она, будто жалуясь. – Только что Кольцова была.

– Кольцова?

Должно быть, я разинул рот от удивления, потому что тетя Варя сразу спросила:

– С тобой что?

«Значит, и Люся! И у нее мелькнула такая мысль про Вику…»

– Ты что, не слышишь? – повторила тетя Варя.

– А? – Я словно очнулся.

– Я спрашиваю: эта Кольцова – хорошая девочка?

Хорошая ли Люська? Да разве можно ответить на такой вопрос одним словом? Ведь надо же объяснить, какая она справедливая и добрая. Умная и честная! Какая смелая! И не выскочка. Не задавака… Я даже задохнулся, не произнеси ни одного слова, и стал заикаться:

– Да она… Д-да она лучше всех, да она – вот какая!

Тетя Варя посмотрела искоса, чуть заметно улыбнулась, но сразу сделалась серьезной и спросила еще:

– А она не ссорится со всеми? И не спорит по каждому пустяку? Не выпячивает себя?

– Да что вы! – воскликнул я. – Да никогда! Да чтобы – Люська? Да что вы?

Тетя Варя кивала головой, глядя не на меня, а куда-то в пол, перед собой. И я понял, что она спрашивала меня не просто так, а вроде проверяла какие-то свои собственные мысли.

– Ну, хорошо, – поднялась она. – О Черданцеве можешь не беспокоиться. Конечно, он должен быть с вами. Больше у тебя ничего нет? – Я помотал головой, и она сказала: – Ну, ступай.

Я толкнул спиной дверь и выбрался из кухни. Тетя Варя вышла меня проводить на крыльцо и прислонилась плечом к косяку.

Закрывая за собой калитку, я оглянулся. Она все еще стояла, как будто сильно усталая, и глядела в землю и о чем-то думала.

И что ее так сильно расстроило?

Я наказан!

Надо же было случиться такому! Все пошли в лес, на стрелковые соревнования, а я… сижу арестованный в четырех стенах. Отец засадил меня и приказал продумывать свою вину.

Я уже давно продумал, но сидеть еще приходится. А сегодня вечером, когда вернутся с завода отец и Леха, у нас состоится семейный совет и на нем вообще решат, что со мной делать дальше.

Все случилось вчера перед обедом. Мы делали в БУПШе мишени и оградительные флажки для сегодняшних стрельб. А Гошка-Адмирал пристал ко мне, как с ножом к горлу: принеси да принеси Сашунину книжку. Я ее уже прочитал и, чтобы отвязаться, побегал поскорее домой.

Но как всегда – когда торопишься, что-нибудь словно нарочно помешает!

Я решил проскользнуть с Овраженской улицы к себе через федуловский двор. Так я делаю, если очень спешу. И я уже проскочил мимо виляющего хвостом Трезора, которого давно подкупил колбасой. Проскочил и уже шмыгнул в щель, как вдруг – трах-бабах! – гвоздь, который мирно торчал в стороне, на этот раз почему-то вцепился в меня и вырвал из штанов солидный кусок на самом видном месте. Я зажал дырку рукой и еще быстрее бросился в дом.

Переодеться было делом одной минуты.

Но уж если не повезет, так не повезет! Мама как раз гладила в комнате белье. Я завертелся, как клоун на манеже, пятясь задом к шифоньеру. Мама заметила мои упражнения и спросила:

– Ты что?

– Ничего, – ответил я, открыл шифоньер и спрятался за его дверцу.

– Как ничего, если залез в шкаф?

Тогда я вспомнил, что пришел за книжкой.

– Да вот книжку взять…

– Почему же она там?

– Не знаю.

Тут мама вышла на кухню. Я отыскал в шифоньере серые школьные брюки и в полсекунды переоделся. А порванные сунул обратно, в барахло. Когда мама вернулась, я уже в самом деле искал книжку. Но я перерыл все на столике и на окне и ничего не нашел. Полез в тумбочку и тоже не нашел.

– Не раскидывай так, – сделала мама замечание. – Какая книжка-то?

– Ну, такая. С красными корочками.

– Постой, постой. – Мама поставила утюг на железку и задумалась. – Где-то я видела. – Она сгребла неглаженое белье и приподняла.

И тут я увидел: снизу, небрежно захваченная мамиными пальцами, зашелестела страничками Сашунина книга. Мама, конечно, не удержала ее, и книжка со стуком шмякнулась на пол. Белые странички смялись, придавленные тяжелым переплетом.

– Что ты сделала! – крикнул я сам не свой, бросаясь к книжке. – Ослепла, что ли? – Я схватил книжку и начал бережно расправлять смятые страницы. На плечо мне легла твердая рука. Передо мной стоял дед. Его глаза сердито сверкнули из-под лохматых седых бровей.

– Как ты разговариваешь с матерью?

…К обеду пришел отец. Меня строго допрашивали, по какому праву я грублю. При этом выяснилось, что я вообще отбился от рук и пропадаю неизвестно где. И делом не занимаюсь. А, как болван, стою на голове. И не уважаю старших – это сказал Леха, когда пришел с очередного свидания. Потом мама обнаружила в шифоньере порванные штаны, и затихшая было буря забушевала над моей головой вторым заходом: не берегу вещи! Все горит на мне, как на огне. Перебуторил все в шифоньере.

Короче: мне нужна узда!

Сегодня утром отец и объявил:

– Сиди до моего прихода. – Я захныкал. Отец прикрикнул: – Ну?

С ним шутки плохи. Он лекций читать не любит. Не то что дед. И вообще непонятно, как у нашего деда такой сын. Дед щуплый, маленький, а отец высокий. Дед разговорчивый, а отец молчун.

Леха, наводя блеск на своих ботинках, даже посочувствовал:

– Плохая твоя жизнь, Георгий. – А выходя из кухни, щелкнул пальцем по моему носу. – Впредь уважай старших.

Я выбежал за Лехой на крыльцо и спросил:

– А ты всегда уважаешь старших?

Он остановился под утренним солнцем – выбритый, тщательно причесанный, в отутюженной рубашечке, – можно подумать, не на завод собрался, а опять на свидание. Такой он у нас – чистюля. Он прищурился, посмотрел насмешливыми глазами и ответил:

– Так у нас, у взрослых, принципиальные расхождения. Вот когда у тебя будет деловой конфликт, тогда ты за правду стой крепко, не взирая на лица. А сейчас у тебя что? Одна блажь. – Я промолчал. А Леха вздохнул: – Так-то, брат.

Я вернулся в дом. Мама убирала со стола посуду. На меня она не взглянула. Сердится со вчерашнего дня. Я посмотрел на ее мокрые руки – как ловко они полоскали в тазике чашку! Тоже вздохнул и прошел мимо. В конце концов, я сам понимаю, что получилось очень плохо. Я торопился. А мама пристала с расспросами. А тут еще гвоздь в заборе. И эта книжка. Вот и вырвалось…

При воспоминании о Сашуниной книжке у меня начало ныть в животе. Мы за нее поклялись перед Ангелиной Павловной. Поручились! И я ручался. А теперь? Как в таком виде отдавать?

Я остановился у двери в кухню:

– Мам…

– Что?

– Пусти на улицу.

– Ты слышал, что сказал отец?

– Но мне надо, мам… Все в лес пойдут. А я…

– Не надо грубить.

– Да я уже все продумал.

– Еще думай. И весь сказ!

Дед покосился поверх очков – он шил какую-то кацавейку.

– «В лес», – повторил он ядовито. – Больно много для вас разных развлечений насочиняли. Забаловали вконец, вот и результат. Антипедагогический. – Я ничего не ответил. При чем здесь развлечения и моя грубость? А дед разошелся. – БУПШ! – сказал он еще более ядовито. – Словечко-то придумали, прости господи. И чему вас учат там, в этих самых бупшах? Матерям грубить? На головах ходить?

– Да это для цирка выступление, – возмутился я. Далась им моя голова! – А в БУПШе у нас ничего плохого нет. Наоборот, одни хорошие дела, чтоб на улице было лучше.

– Вот-вот, – подхватил дед. – Значит, на улице пусть лучше, а дома веди себя как хочешь. Грош цена всем вашим делам, если вы так разделили.

– Да никто ничего не делил, – заспорил я. – Со мной так получилось, другие же не так.

– А ты знаешь? – Дед откусил нитку и снова покосился на меня. – А может, еще кто-нибудь так? В этом самом вашем БУПШе хорошее делает, а дома грубит и не помогает? Порядок – такое лицемерие разводить? Я тебя спрашиваю, порядок? – Он неожиданно свернул свою «портняжную мастерскую» и стал надевать пиджак. – Где у вас БУПШ-то? На каком углу этой самой Овраженской?

– Я провожу, дедушка!

– Сиди. Язык до Киева доведет. Сам разыщу да собственными глазами посмотрю, что вы там делаете.

Калитка хлопнула.

Еще лучше! Теперь расскажет про меня ребятам. Да и вообще, что ему там нужно? На праздник его бы все равно пригласили – Люся с девочками уже пишут красивые билеты. Принес бы и я своим. Вот тогда бы и шел, если б захотел. А то вдруг сейчас…

Я заметался по комнате.

«А вы жмите!»

Дед вернулся только к обеду. Он ничего не сказал мне, лишь поманил пальцем:

– Где книжка-то пострадавшая?

Я принес. Дед ловко поправил смятые странички, разгладил, приутюжил, обвернул книгу плотной синен бумагой.

– Вот, – сказал он, вручая мне. – Так и другие сделаем.

Я не сразу сообразил, к чему он это сказал, а схватил книгу и начал отпрашиваться у мамы на улицу. Уже стемнело. Ребята, наверное, только что вернулись из леса. А разве можно утерпеть и не видеть их до утра? Мама это поняла и в конце концов разрешила мне идти, только предупредила: «Недолго».

Я, как полоумный от радости, побежал в БУПШ. Еще издали увидел: в БУПШе горит свет.

За своим столиком работала Маша-Рева. Я подошел к ней и увидел около книжной полки объявление:

«Внимание! При Бупшинской библиотеке открывается переплетный цех. Руководитель-инструктор пенсионер тов. Зайцев Е. И. Желающие заниматься, обращайтесь к библиотекарю М. Плаксиной».

«Пенсионер тов. Зайцев Е. И.» Так это же мой дед! Егор Иванович! Недаром в молодости он был переплетчиком. Мне сразу стало понятно, почему он сказал: «Так и другие сделаем».

Я спросил Машу, много ли записалось. Уже восемь человек.

– Пиши меня девятого, – сказал я и протянул книгу. – Проверь.

Она ответила, что доверяет мне и так. Но я настаивал. Она перелистала и ничего не заметила – так отлично дед исправил. И отложила книжку для Гошки-Адмирала. Тогда я спросил:

– А где ребята? – Оказалось, недавно разошлись по домам – ужинать, а то все толкались, шумели про лес и про стрельбы. – Интересно сходили? – спросил я.

– А почему ты не пошел? – спохватилась Маша-Рева.

– Тебе тоже отдыхать пора, – сразу позаботился я о ней. – Заработалась.

– Ничего, – улыбнулась она. – К завтрашней выдаче подготовлюсь, а то сегодня прогуляла.

Я поспешил выбраться из БУПШа. А Маша осталась в пустом штабе, склонившись над книжками.

До сих пор не понимаю, почему ее так прозвали: Рева. Наверное, потому что фамилия Плаксина. Но тогда это неправильно. Никогда не видел, чтоб она плакала. Правда, раньше мы как-то не считались с ней – худенькая, бледная, незаметная, всегда в стороночке. А как сделали библиотеку, сразу словно выросла. И когда ни придешь в БУПШ, возится около книг. Даже не знаю, как бы у нас действовала библиотека, если б не Маша…

На пустынной улице одиноко горели огоньки у домиков. Ветер шелестел невидимыми в темноте листьями.

Неужели так и не поговорю до утра ни с кем из ребят?

Но скоро выскочил из дома Рудимчик. Мы сели с ним на бревне. Он рассказал, как они шли по лесу, как на большой поляне устроили стрельбище. Поставили мишени, и Гошка-Адмирал кричал «майна-вира», стреляя из мелкокалиберки, и попал в самое яблочко. Лучше всех, даже лучше Славки Криворотого. И занял первое место. Тима поставил Гошку на пенек и поднял руку его вверх, а все приветствовали чемпиона и кричали «ура».

Пока Рудимчик рассказывал, пришли еще ребята и тоже сели на бревна. И начали рассуждать про чемпионов. Потом появился он сам, мой прославленный тезка, очень гордый, и начал объяснять, как он целился. А я слушал его и думал: «Везет ему! За что ни возьмется, все получается. Корвет задумал – построил. И хоть сломали его, Гошка опять починяет. И в футбол играет зверски. И в городки меткий. И вот – стреляет. Наверное, это у него такой же ко всему талант, как у Назара Цыпкина сочинять сочинения. Или у Маши – выдавать книги. У каждого человека, наверное, есть свой талант. А какой, интересно, у меня? Или у Бориса?»

Я вспомнил про Бориса, и мне захотелось узнать, как он стрелял, и вообще, что с ним было, когда он пошел с ребятами в лес.

Оказывается, он тоже здорово стрелял и ловко прыгнул через костер, а когда купались, заплыл далеко. Тима рассердился и всю дорогу назад шел с Борисом и что-то говорил ему, а потом подозвал Назара и Люсю, и они разговаривали уже вчетвером.

Так ребята наперебой рассказывали мне обо всем и вдруг тоже, как и Маша-Рева, спросили, почему я с ними не ходил. Я ответил, что простудился. И в подтверждение своих слов даже закашлял. Все замолчали, а мне от этого вранья стало противно, но правды я тоже не мог сказать: было стыдно, что сидел дома за грубость маме.

Гошка-Адмирал милостиво успокоил:

– Ничего, в следующий раз и ты можешь чемпионом стать.

Мы уже хотели расходиться, как вдруг услышали протяжный Черданихин голос: «Бори-ис!» В темноте не было видно, стоит ли Черданиха, как обычно, у своей калитки. Но крик ее разносился по всей улице. Потом он раздался совсем близко. Из темноты вынырнула растрепанная Черданиха. Она, конечно, думала, что Борис сидит с нами на бревнах, но его среди нас не было, и мы молчали.

– Где ты, разбойник! – начала она, приглядываясь к нам.

– Ну, здесь, чего надо? – неожиданно прозвучал грубоватый Борькин голос тоже совсем близко.

Мы удивились, потому что никак не думали, что Борис здесь. А он вышел из темноты, только с другой стороны улицы, навстречу матери. И самое удивительное, что был он не один: бак о бок с ним шагали… Назар Цыпкин и Люся Кольцова.

– А ну, до дому! – закричала Черданиха. – Долго кликать тебя? Забыл – подниматься спозаранок.

– А я не пойду завтра никуда.

– Что? – Черданиха замолкла, словно из нее выключили ток, но сразу же опять включили – более высокого напряжения, потому что стала кричать громче прежнего: – Что придумал? День-деньской пропадал, до ночи разгулялся да еще дерзить? Смотри, живо управу найду!

– Сказал – не пойду, – упрямо повторил Борис.

– До дому, паршивец, до дому!

– Ладно, не шуми! – Борис сделал несколько шагов вслед за матерью и оглянулся. – Видали? – спросил он с усмешкой у Назара и Люси. – Все одно ничего не выйдет.

– Выйдет! – уверенно ответил Назар. – Ты завтра с утра ко мне.

– Где опять запропал? – донесся издали нетерпеливый голос невидимой Черданихи.

– Ладно. – Борис тоже скрылся во тьме.

Назар и Люся сели рядом с нами на бревна.

– Никакого житья нет, – сказала Люся, хотя мы ни о чем не спрашивали. Но поняли – это она о Борисе.

– К тетке все-таки хочет, – добавил Назар.

– Успеть бы хоть по русскому помочь да по ботанике, – снова сказала Люся.

– Тима же убедил его.

– А успеем?

Так они обменивались негромко словами, не то сообщая всем про Бориса, что про него знали, не то просто между собой переговариваясь. А я слушал и думал: «Как в жизни бывает сложно. Вот хотели мы, чтоб Борис был с нами. И он с нами. Но все равно от этого ничего не наладилось, потому что дома у него по-прежнему. И сейчас его увела Черданиха, а там, наверное, сидит пьяный дядька Родион, и от обоих от них нет Борьке житья. А Люся и Назар хотят ему помочь сдать экзамены, Тима договорился, чтобы диктант разрешили написать еще раз. Только бы Борис никуда не уезжал, ни к какой тетке на Волгу…» Я вздохнул и спросил у Люси:

– Когда экзамены-то?

– Ботаника в ту среду. А русский в пятницу.

– Перед самым нашим праздником, – заметил Сашуня.

– Все равно мало, – сказал Назар.

Я понял: мало времени для занятий. Но оставаться Борьке третьегодником тоже никак невозможно. И я сказал Назару и Люсе:

– А вы жмите!

И они серьезно ответили:

– Да мы и так.

Чрезвычайное происшествие

На следующий день рано утром Борис удрал от Родиона и пришел к Назару. Черданиха не знала, где он, и с криком носилась по всей улице. Но он так и не выглянул к ней, хотя видел в окошко. Потом к Назару пришла Люся. Они занимались вместе. И вчера тоже. И сегодня. По утрам гонят русский. С обеда ботанику.

Об этом сообщил мне тезка, когда мы с ним делали цирковую арену. Мы строим круглый барьер и посыпаем землю песком. Песок теперь носить совсем недалеко. Котлован для нового дома копают уже рядом. За лето большие дома придвинулись к нам. Стройка дошла до Тургеневского переулка. Маленькие домики там еще не снесены, но внутри квартала тарахтит экскаватор. Говорят, на этом месте будет широкоэкранный кинотеатр. Прямо у нас под боком.

Только сейчас никому не до кино. Наш праздник тоже под боком. И по выражению Адмирала, мы «авралим». С утра до вечера репетируем и тренируемся. Заняты и взрослые: тетя Варя, Люсина бабушка, Демьяныч. Мой дед и то сказал маме дома:

– Ты на Гошку особо не наседай. – И сам ходит в БУПШ чуть не каждый день – клеит с малышами какие-то колпаки.

Даже Ангелина Павловна предложила:

– Могу оказать посильную помощь вокалистам. – Теперь она не ругает Сашуню, если он выпачкается: надела на него темную рубашку, не видно – измазанный или нет.

А Вика-Жига хочет выступить на празднике с отчетом. Римма сказала, что за нас говорят дела. Если не видно дел, словами не заменишь. И лучше обойтись без отчетов. Но Вика перепугалась:

– Что ты! Хоть немного надо сказать. Я же готовилась. Ну, хоть несколько слов, самые главные цифры. Сколько охвачено.

Теперь она от всех требует дополнительных сведений, кто сколько охватил. Зарылась в бумажках, как в сугробах, и таскает свой портфель еле-еле. Он уже стал как удав, проглотивший быка. Я ее подзавел, спросил: «Что лучше? Чтоб больше было дел или шире охват?» Она сначала не поняла, и я объяснил, что пять дней подряд перевожу через улицу одну старушку. Но не знаю, как выгоднее записать в отчете: провел одну старушку пять раз или один раз пять старушек. Вика начала всерьез доказывать, что пять старушек лучше. Я захохотал и сказал, что ни одной старушки нету, все выдумал. Она раскричалась, а я убежал.

Сегодня она с важным видом сказала:

– Это безобразие! Цыпкин и Кольцова совсем не приходят.

– Но ты же знаешь, – ответила Маша. – Они занимаются с Черданцевым.

Вика фыркнула:

– Наверное, Цыпкин хочет провалить наш концерт. А еще сделали его ведущим. Безобразие! Вельский и Зайцев, – позвала она Сашуню и меня. – Идите к Цыпкину и предупредите, чтоб он не проваливал концерт.

– Есть, товарищ начальник боевого уличного пионерского штаба! – вскинул я руку и, подмигивая Сашуне, добавил: – «Сила – Победа!»

С того дня, как у нас перестал действовать Совет Овраженских Командиров, мы ни разу не обращались к своему начальнику «по-военному». Не стало у нас и боевого лозунга, которым мы приветствовали друг друга. Все это пропало. А сейчас я просто нарочно вспомнил, чтобы посмеяться над Жигой. Она рассердилась:

– Пора давно бросить эти глупости!

Мы с Сашуней гикнули и побежали к Назару. Но выполнить Викин приказ не сумели. Только подскочили к Назарову дому, как из Черданихиного двора донесся истошный крик:

– Стой, разбойник! – Хлопнула дверь, залаяла собака, калитка распахнулась, и на улицу пулей вылетел Борис. Следом за ним бежала Черданиха, потрясая кулаками. Широкие рукава серой кофты сползали до самых плеч. – Стой, говорю!

Борис мчался через дорогу прямо к нам, вернее, к Назарову дому. А за Черданихой появился дядька Родион – в синей рубахе, выпущенной поверх штанов. Он тоже бросился вдогонку за Борисом, затопав тяжелыми сапогами по клумбе с цветами. Оба они с Черданихой настигли Бориса на середине улицы и схватили за руки. Он стал вырываться. Тогда Черданиха размахнулась и ударила его.

Мы с Сашуней переглянулись и тоже кинулись на дорогу. Я несся, как ракета, не чуя под ногами земли. Никогда в жизни меня не били. И никогда не отговаривали учиться. Я крикнул Борису: «Мотай!» Я рассчитывал, что он так же сумеет вывернуться, когда Родион оглянется, как один раз вырвался из рук самого Бориса Рудимчик. Но Родион крепко держал Бориса.

– Убирайтесь, сопляки! – разозлился он на нас с Сашуней.

В этот миг из своих ворот выскочил Назар Цыпкин. И неизвестно откуда взялся овраженский Гошка. Он летел и кричал:

– Полундра!

По улице разнесся свист. От БУПШа мчалась ватага ребят.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не появились взрослые. Сначала я увидел Черданихину соседку с птичьими глазами, ту самую, у которой мы брали пацана в наш «детсад». Взмахивая руками, как подбитыми крыльями, она бежала к нам и причитала:

– Что же это с мальцом роблют? Что же это?

Потом, охая, высунулись из своей калитки тетушки Миленушкины.

Потом я увидел тетю Варю. И Демьяныча.

Тетя Варя быстрыми шагами подходила к Черданихиной халупе, когда мы всей кучей тоже вступили на тротуар. Демьяныч в белом пиджаке, заложив руки за спину, стоял на нашем пути и жадно жевал трубку – она так и сновала у него под усами, подпрыгивая.

– Остепенись, Николаевна, – издали сказала тетя Варя.

Демьяныч ничего не сказал, а просто сильным рывком отстранил Бориса от Родиона и привлек к себе.

– Уже и сына не поучи! – взвизгнула Черданиха. – Дожили родители.

– Лишить тебя надо родительской власти, – строго оборвала тетя Варя. – В чем он перед тобой провинился?

– Ни в чем, тетя Варя, – выдвинулся вперед Назар Цыпкин. – Это они сами…

– Помолчи, сопляк! – рявкнул Родион. – Мал соваться в чужие дела.

– Для всех для нас это свое дело, – ответила тетя Варя. И повернулась к Назару: – Говори.

Он сбивчиво, волнуясь, рассказал, что Борис еще вчера жаловался: не велят ему ходить заниматься, не хотят, чтоб учился.

– Да, и не хочу! – подтвердила Черданиха. – Потому одна морока с этим учением. Два года в пятом без толку болтался и сейчас баклуши бить? Пусть к делу привыкает.

– А я не хочу с ним барышничать! – встрепенулся Борис и бросил на Родиона злой взгляд. – И не заставите.

– Ну, так и катись, катись, – опять вскинула кулаки Черданиха. – Можешь тогда и не вертаться домой, на порог не пущу.

– Гонит! – ахнули тетушки Миленушкины.

Демьяныч положил Борису на плечо свою большую руку.

– Ко мне пойдешь, раз такое дело. Места хватит.

Черданиха подскочила к Демьянычу.

– Кто это вам позволит? Не свое дитя.

– А кто тебе позволяет над сыном измываться? – тоже повысил тон старик, сдвинув брови. – То пьянки-гулянки, то вовсе гонишь? Спекулянта из него делаешь? Пошли! – повторил он и повел Бориса.

Но тут заговорил Родион:

– Пусть сперва со мной рассчитается, гаденыш! – Борис замер на месте. – На мои шиши разодетый ходит, – продолжал Родион. – Рубаха новая, носочки, ботиночки…

Он не успел договорить – Борис стянул с себя рубашку и, скомкав, бросил ее Родиону.

– Нате, давитесь! Не хотел носить ваше барахло, сами уговаривали, так лучше опять в старье буду! – И он начал стягивать майку, но Демьяныч обхватил его обеими руками.

– Будет! – Он повел Бориса впереди себя, легонько подталкивая в спину.

Тетя Варя сказала Черданихе негромко:

– Эх, куда тебя занесло, Николаевна… А вы, – повернулась она к Родиону, и глаза ее холодно блеснули. Никогда бы я не подумал, что так может смотреть тетя Варя. – Вами еще поинтересоваться нужно, по какому праву живете без прописки.

– На базаре его прописка! – вставила соседка с птичьими глазами.

– Извиняюсь, граждане, – с усмешечкой сказал дядька Родион. – У меня – вот! – Он, прихрамывая, подошел к тете Варе, а ведь до этого бежал за Борисом, как здоровый! – Справочка. Тружусь и работаю. Шестой разряд. Даром что болезненный. Справочка…

Тетя Варя не стала читать справку. А он засмеялся, разводя руками, будто говорил столпившимся: дескать, все у меня в порядке, не подкопаетесь.

Ну, вот почему, почему и так бывает! Все видят, какой он плохой. Приехал откуда-то к Черданихе на Овраженскую улицу, вконец испортил жизнь Борису, и гнать бы его, гнать подальше! А он остается. Сует бумажку и хохочет…

Тетя Варя сказала нам коротко:

– Поступил работать.

– Но ведь он же все тот же, – заговорили мы наперебой. – Барыга-спекулянт. Значит, опять обманул. Он ведьм хромает понарошку. Взять да раскрыть!

– Не так это просто, – вздохнула тетя Варя. – Такие люди хитрые. Всем вокруг вредят, лишь бы им одним хорошо было. От них на земле и горя больше и слез. И умеют приспосабливаться. Сразу не схватишь. Но бороться с ними надо. Обязательно надо. Чтоб не было их совсем. Нигде! Вот и старайтесь, – добавила она и ушла, оставив нас на углу Тургеневского переулка.

«Вот и старайтесь». Почему она так сказала нам? Разве мы тоже что-нибудь можем поделать с Родионом?…