Текст книги "Валенки"

Автор книги: Юрий Красавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

То есть, вставши поутру, топит печь, что-нибудь варит и печет… встречает с работы, собирает на стол. Пусть то же, что и у него на столе: вареная картошка, пареная свекла, щи из крапивы – что угодно! – но это именно ею сваренная картошка, ее пареная свекла и репа. Ведь это же… это же какое счастье – идти к своему дому и знать: он не пустой, в нем есть человек, который тебя ждет.

И кто на свете живет один? Даже воробей находит себе пару и вьет гнездо в соломенной крыше. Вдвоем хорошо, а одного замучит тоска: впереди долгая зима…

Впервые придя в голову, эта мысль не ушла тотчас, как случайная гостья, а все более укреплялась, будто пересаженное откуда-то дерево пускало корешки, расправляло веточки. Федя уже прикинул, что, выдавая замуж свою дочь, Егор Казаринов не поступит так, что вот, мол, тебе, Тамара и все. Он даст за ней приданое. Не об одежде речь, одежда само собой, а вот по хозяйству что-нибудь… Например, теленка или пару овец… Или хотя бы десяток кур.

И теленка этого, и овцу с ягненком или двумя, и куриц с петухом мысленно поместил Федя на своем дворе, и все пришлось к месту, будто двор того и ждал.

Во все последующие дни Федя часто улыбался, а иногда смеялся невпопад, удивляя своих приятелей, если те оказывались рядом.

– Ты чего? – спрашивал Задорный или Костяха сердито. – Смешинка в рот попала?

– Да так…

Прошла неделя – шальная мысль не давала покоя. И он решился: попросил у Костяхи велосипед съездить в Лари.

– Не дам, – сказал тот, даже не спрашивая, зачем да почему.

– Ну, пойми ты, позарез нужно…

– Не дам же, сказал!

Пришлось признаться:

– Сватать еду, понимаешь? Нельзя мне пешком, самое бы лучшее – на велосипеде.

– Кого сватать? Кому?

Костяха даже поглупел от недоумения, вид у него был дураковатый: он не поверил. Пришлось уговаривать, убеждать, просить… и только потом, наконец, уразумев суть дела, долго смеялся, но велосипед дал. Просто из интереса, должно быть: что получится.

42.

Все вышло так, как жених и запланировал: приехал средь бела дня, прислонил велосипед к ветле, как раз под окнами Казариновых – знакомая черная собака зарычала на него от крыльца, но не встала, продолжала лежать. Отряхнув штанины от пыли, солидно пригладил волосы, оглянулся – в окне маячило чье-то лицо, но не Тамарино, а, кажется, бабки ее. Вошел, уже самого себя не чувствуя, в каком-то онемелом состоянии, но в полной решимости сделать так, как задумано. То была решимость человека, готового на все.

Встал у двери, солидно кашлянул, сказал:

– Здравствуйте.

Отец Тамары лежал на кровати и курил. Босые ноги его с грязными ступнями свешивались к полу. Маленький парнишка, Тамарин братик, играл с котенком посреди избы, он удивленно уставился на Федю. Знакомый стульчик с дыркой в сиденье стоял возле голбца.

Тамара как раз вошла в избу, внесла ведро воды, надо полагать, ходила на колодец. Как это он ее на улице-то не видел! То была большая его оплошность: надо было сначала с нею словом перекинуться. Она бросила на него то ли изумленный, то ли испуганный взгляд и прошла на кухню, что-то там зашептала, а бабкин голос возразил ей уже погромче.

– Мне поговорить, – сказал Федя Тамариному отцу, не слыша собственного голоса, и повторил: – Поговорить надо.

Маленький мальчик встал с пола и поковылял на кухню.

– Говори, – сказал хозяин, будто разрешил. – Но дров нет, колоть нечего.

– Разговор серьезный, – сказал Федя, мгновенно разозлясь: не будет же он вот так, стоя у порога, – ему лежачему. Так не делается.

Пожалуй, эта злость помогла ему, он овладел собой.

– Ну, если серьезный, тогда пожалуй под перед, гость дорогой.

Хозяин сказал это с коротким смешком, встал с кровати, ткнул окурок в цветочный горшок, сел к столу, кивнул: садись, мол. Федя сел и брякнул:

– Я сватать пришел.

Хозяин ошалело молчал.

– Кого? – спросил он недоумевая.

– Тамару, – голос Феди сразу охрип.

– Егор! – крикнула с улицы Тамарина мать, – ты все еще разлеживаешься?

Лицо ее в надвинутом на глаза платке показалось снаружи в окне.

– Я не лежу, а сижу. Тут вот человек пришел… с серьезным разговором. Беседуем.

Он коротко выдохнул из себя воздух, явно задавливая смех.

– Иди, звали же тебя, – гневно сказала жена. – Там люди ждут.

– Ты зайди, тут сватать явились, – сказал ей хозяин.

И как раз в эту минуту из кухни Тамара вышла, явно полюбопытствовать, что это отца так развеселило. Она, небось, не слышала, что сказал Федя, поскольку бабка там ей что-то выговаривала.

– Ну, валяй, сватай, – как бы разрешил хозяин гостю. – Начинай.

Федя шутки не принял, очень серьезно сказал, что живет один, что есть у него дом с огородом и усадьбой, что скоро купит у крестны своей половину коровы Хвалёнки. Но одному хозяйство вести тяжело, хотя он умеет делать все: и корову доить, и валенки валять, и пахать, и столярным ремеслом владеет… Вот и решил жениться, так советуют многие. А ему не нравится никто, кроме Тамары.

Говорил он это вполне солидно, рассудительно (невеста поспешно скрылась на кухне), то есть настолько солидно и рассудительно, что этот мужик сразу понял, с кем имеет дело и что дело это серьезное, а смеяться тут совсем не к месту.

– Отдайте за меня Тамару, – такой фразой закончил жених, поскольку вспомнил, что кажется, именно так сватали сестру Лидию.

Тут распахнулась дверь и появилась гневная хозяйка.

– Егор, – сказала она, – поимей ты совесть! Люди тебя ждут, а ты рассиживаешься, глупство какое-то затеял.

Но Егор был мужик, по всему видать, не из тех, кто жены боится. Он хлопнул по столу ладонью и бросил на жену взгляд – она осеклась. И осеклась, и прошла в избу, села на лавку.

– Вот парень пришел, – сказал Егор, – нашу Тамару сватает. Хороший человек, хозяйство имеет. Работящий. Помнишь, как он у нас дрова колол?

Говоря это, Егор был серьезен, только в глазах у него черти прыгали.

– Это тебя на празднике-то наши дуралеи избили? – сострадательно сказала «свату»-жениху Тамарина мать. – Да неуж из-за нашей девки? Ай-я-яй! Слышишь ли, дочка! Ну-ка, выйди.

Вместо Тамары вышла бабка и заявила, шамкая:

– Полно тебе безделицу-то городить, Егор. Постыдись, ведь не маленькой. А ты, паренек, иди-ка отсюда вон, иди. Како тако сватовство? На смех, что ли? Так мы и за уши можем оттаскать. Экой жених выискался!

– Ну, погоди, мам, – остановил ее Егор. – Худого тут нет. Он не воровать пришел, а честно-благородно… Я б на такое не решился, ей-богу, а он вот… Это, знаете ли, смелость надо иметь, характер. Потому он мне нравится. А, Катерина? Хороший был бы зять, верно?

– О, Господи! – вздохнула Катерина и разразилась вдруг смехом. – О, Господи! – повторила она и залилась еще пуще.

И хозяин тоже засмеялся.

– Сколько тебе лет, жених? – спросил он.

– Семнадцать, – рассердился Федя. – Вы что, сами не видите?

Ну, семнадцати ему еще не было, годик прибавил.

– А полно, полно, паренек, – зашамкала старуха. – Поди домой, поди. Ишь, что он надумал!

Выручил Тамарин братишка: он выбежал из кухни и, чего-то требуя, потащил бабку сзади за подол цветастой юбки и захныкал. Бабка ушла.

– А ведь я о тебе, парень, кое-что слышал, – вспомнил Егор. – Кто-то мне рассказывал. Ты ведь из Пятин… А как там у вас Серега Караулов?

– Дядь Сергей не вернулся с войны. Убили.

– М-да… Хороший был кузнец. Гуляли мы с ним, бывало, вместе в парнях. Однова подрались даже, забыл из-за чего. Но я не в обиду, нет. Я его уважал. А Семен Мотовилин что?

– Убили.

– А Пряжин Васюха?

– Тоже убитый.

– Прям хоть не спрашивай ни о ком… Ну, а Бачурин Алексей?

Федя остро глянул на Егора и сказал после паузы:

– Пропал без вести… Это мой отец.

– Э, да ты вон чей – Бачуриных! – словно обрадовался Егор. – Как же, знавал, знавал я и отца твоего, и мать. Что ж, из хорошей семьи, значит… Ну-ка, жена, собирай на стол. Гость пришел, а мы не угощаем. Там, – он кивнул на окно, – без меня обойдутся.

Отвечая на его вопросы, Федя рассказал, какой работой заняты в колхозе, сколько выдали в прошлом году на трудодни, сколько ожидают в нынешнем, удоисты ли коровы, как с рабочими лошадьми…

Тамара, пылая лицом, внесла и брякнула на стол ковригу хлеба: вот, мол, тебе, женишок, подавися. Еще угощать тебя! Больно надо.

Егор, прижимая ковригу к груди, стал отрезать ломти.

Федя, может не совсем кстати, сказал, что недавно покрыл крышу новой соломой, но что-то не нравится, на будущий год сам же нащепает дранки и сделает новую – драночная крыша гораздо лучше соломенной.

– Самостоятельный парень, – сказал жене и матери Егор, кивнув на гостя. – Ему б не нашу соплюху, а хорошую девку в жены. Так что спасибо за честь, Федор Алексеич, – заключил он, – а молода наша невеста, только-только исполнилось шестнадцать. Жениться тебе, пожалуй, и вправду надо, только не на нашей…

Жених встал, несколько секунд стоял, набычившись, потом спросил:

– Можно, я с Тамарой поговорю? С глазу на глаз.

– Да нечего тут толковать, – сказала из кухни старуха и вздохнула.

– Мала еще наша девка, пусть подрастет, – вздохнула и мать, и опять засмеялась.

– Тогда я пойду.

Федя, обиженный, направился к двери.

– Тамара! – позвал отец. – Проводи жениха.

Гость подождал на крыльце: и впрямь не выйдет ли?

Не вышла. Значит, это они так пошутили. Он уже взялся за велосипед, когда услышал сзади скрип двери и легкие шаги. Тамара подошла, сказала, сильно волнуясь, но очень строго:

– Ты что, сумасшедший? У тебя, наверно, не все дома?

– Почему?

– Кто же так делает-то? На смех, что ли?

– А как надо?

– Не знаю как, а не так…

– Иначе не получается, – сказал Федя, сознавая, что сейчас она уйдет. – Скучаю я без тебя.

– Чего это вдруг? – она смутилась и засмеялась.

– Сама знаешь… А сюда приезжать – ваши меня бьют.

Она глянула вдоль улицы, пожала плечами и пошла к крыльцу.

– Я все равно на тебе женюсь! – крикнул он ей вслед.

43.

На обратном пути вел велосипед, как лошадку в поводу. Просто забыл о нем. И не заметил, как прошел Баулино, Верхнюю Луду…

И вот теперь уже, когда он дорогой по-хозяйски размышлял о доме и о своей будущей жизни, чинно и степенно пришла к нему очень дельная мысль (будто подсказал кто-то со стороны!): не надо делать стируху в огороде, а самое место ей – в подполе. Если там сложить печку да вмазать котел… Котла нет, но можно вместо него приспособить ведро. Сделать каток… Чего его делать – Степан Гаранин свой предлагал!.. Дым из подпола направлять в трубу большой печи: никакому уполномоченному или милиционеру в голову не придет по этому дыму догадаться, что в доме валяют валенки.

Да, именно так следует устроить себе стируху. Это же как удобно-то! Не надо после работы идти мокрым по улице. Вылез из подпола – и сразу ложись спать.

Уже возле своей деревни остановил Федю пастух – стадо паслось неподалеку. На это лето в пастухи подрядился старичок Ван Ваныч, смирный, приветливый со всеми, умевший плести великолепные кнуты – они хлопали так оглушительно, будто это выстрелы из ружья. Вся пятинская ребятня ходила теперь с кнутами и хлопала, пугая кур и гусей. Ван Ванычу скучно, вот и остановил Федю.

Хвалёнка смотрела на них из стада вопросительно, словно хотела узнать: покупает ее бывший хозяин или нет. Он позвал:

– Хвалёнка! Хвалёнка!

Она тотчас направилась к нему, остановилась в двух шагах, ожидая, не угостит ли чем.

– Да нет у меня ничего, – сказал он ей и, положив велосипед на траву, подошел, обнял за шею. – Хвалёнушка… Хвалёнушка.

– Обгулялась в начале лета, – пастуху хотелось сказать доброе о корове. – К марту отелится.

– Скоро у меня будешь во дворе стоять, – пообещал Федя. – Ты ведь наша, бачуринская.

Она вздохнула, будто не веря ему.

– Я тебя назад отработаю, – сказал он ей на ухо. – Вот посмотришь. Себя не пожалею, а отработаю…

44.

В этот день, вернее уже вечером, когда стемнело, он перетащил к себе из гаранинского огорода каток-верстак и скребницу. Рая вынесла ему из дома валяльный инструмент – скалки, лощило и прочее:

– Вот, Степан велел передать… Колодки возьмешь? Бери, ему уж не понадобятся.

– Я отдам, как только он вернется, – поспешил сказать Федя.

Рая заплакала и ушла в дом.

На другой день при свете коптилки Федя сложил в подполе печку и вмазал в нее ведро вместо котла.

В следующую ночь вывел трубу вверх через шесток.

Потом опять же ночью (днем-то работал в колхозе) укрепил над печкой каток, установил скребницу, лохань, в которой замачивать перед валкой, и еще одну лохань – в ней красить…

Вот теперь можно было начинать работу.

1988–1990