Текст книги "Когда город спит"

Автор книги: Юрий Усыченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Юрий Усыченко
Когда город спит

Пролог
Последний рейс «Маринеллы»

Вахту стоял Фред Селливен, когда на мостик поднялся сам «старик», капитан «Маринеллы» Джеймс Кент.

– Как дела, чиф [1]1
  Чиф – на международном морском жаргоне старший помощник капитана.


[Закрыть]? – спросил капитан, отдуваясь после подъема по крутому трапу. На торговых судах капитана зовут «стариком» независимо от его возраста, но к Кенту прозвище подходило полностью – свое шестидесятилетие он отмечал два года назад.

– Как дела? – повторил вопрос Кента Селливен, высокий худощавый блондин с серыми озорными глазами. Он прикоснулся к козырьку фуражки, приветствуя капитана, и ответил: – Превосходно, сэр. Наша старушка показывает чудеса скорости. Если так пойдет дальше, после своего последнего рейса она сможет претендовать на голубую ленту чемпиона трансатлантических гонок.

– Вы смеетесь, Фред, а я уверяю вас, что «Маринелла» вовсе не плохое судно. Мне приходилось плавать на гораздо более скверных.

«Она держится на воде только благодаря такому капитану, как вы», – едва не вырвалось у Селливена, но он сдержался. Кент мог принять его слова за лесть, а льстецов старый моряк ненавидел.

– Хозяин другого мнения, – вслух возразил Селливен. – Ведь решено окончательно сдать ее на слом, когда мы вернемся домой, не так ли?

– Решено, – с невольным вздохом ответил Кент. – Предполагалось, что из Стамбула мы отправимся прямо к себе, но в последний день перед отходом я получил по радио приказ зайти еще в Энск.

– А какой груз возьмем в Энске?

– Пока неизвестно.

Капитан повернул голову к открытому иллюминатору рулевой рубки и громко спросил:

– На румбе?

– Двести восемьдесят три, сэр! – донеслось оттуда.

– Селливен, вы определяли, где мы находимся?

– Да, сэр, час тому назад по звездам. Тогда не было туч.

Кент подошел к крылу мостика. Из темноты навстречу кораблю неслись пологие, без гребешков волны. Облака закрывали луну, и вокруг «Маринеллы» не было видно ничего. Лишь у борта, освещенная судовыми огнями, маслено поблескивала густая вода. В снастях начал посвистывать крепчавший ветер.

– Вы меня простите, сэр, – сказал Селливен, – но мне непонятно, почему вы решили итти курсом двести восемьдесят три. Ведь обычный путь на Энск гораздо восточнее.

– Я решил! – сердито фыркнул капитан. – В радиограмме точно сказано не только куда я должен итти, но и как итти. Очевидно, дело в том, что этот путь короче на добрых полсотни миль и хозяева хотят сэкономить на топливе. Их право, капитану остается подчиниться.

– Конечно, – согласился Селливен.

Несмотря на уверенность в своих навигационных расчетах и точности курса корабля, капитан Кент, приближаясь к Энскому заливу, чувствовал безотчетное беспокойство. Оно и заставило его подняться на мостик в неурочный час. Капитан знал, что Селливен задал резонный вопрос: все корабли идут на Энск гораздо восточнее, по морской столбовой дороге, и в глубине души Кент осуждал приказ своих хозяев.

После минутной паузы Селливен первым нарушил молчание.

– Скоро мы должны быть в Энске, сэр, – сказал он.

– Если все будет благополучно, – торопливо ответил капитан, по суеверной морской привычке схватившись за дерево – поручень мостика.

– А что может случиться, сэр? – беспечно возразил Селливен. – Война окончилась, все испытания позади.

– Мир, – задумчиво сказал капитан. – Снова ферма, тишина, покой. А вы знаете, Фред, я буду скучать без всего этого.

– Без чего, сэр? Без торпедных атак?

– Вы опять шутите. Я говорю о море, о капитанском мостике, о команде «Маринеллы» – ведь у нас есть хорошие парни.

– Очень хорошие, сэр!

– Живя на берегу, чувствуешь, что твой земной рейс кончается, ты больше никому не нужен. Для человека, побывавшего под всеми широтами, последним капитанским мостиком станет веранда коттеджа. На ней скучно, Фред. Разве только внучата?.. Я буду им рассказывать о том, как плавал… У вас есть дети?

– Нет, – Селливен опустил требуемое официальной морской вежливостью слово «сэр» – к тому располагал интимный, дружеский тон беседы. – До войны я был слишком молод, чтобы думать о женитьбе, во время войны не стоило этим заниматься. Вот вернемся домой, тогда…

– Женитесь, обязательно женитесь, Фред. Я прожил со своей Джен сорок с лишним лет и никогда не жалел, что обзавелся семьей. Если бы не семья, то сейчас, в старости, я бы вообще не знал, что делать и зачем жить. Наверное, остался бы плавать. Хотя меня все равно спишут на берег, хочу я этого или нет. В войну я был нужен, а теперь ни одна компания не станет держать капитана моего возраста.

– Дьявол с ними, с судовладельцами, – сердито ответил Селливен, – раз у вас есть свой уголок на берегу.

– Нелегко было приобрести его, Фред. Столько лет мы с Джен копили деньги, чтобы иметь кров под старость.

– Открылся маяк, сэр, – перебил вахтенный матрос, – три проблесковых огня, один длинный и опять три проблеска.

– Вижу, – ответил Селливен, – входим в Энский залив… Да, о чем мы с вами говорили, капитан?.. О семье? Конечно, вы правы. Я тоже часто думаю, что пора свивать себе гнездо. Все утряслось в мире, наступила спокойная жизнь. Подумать только: еще совсем недавно каждый из нас утром не знал, доживет ли до вечера. Теперь я чувствую себя как бы родившимся заново. Наверно, и вы также?

Капитан улыбнулся.

– Кажется, да. А пора бы привыкнуть, ведь я был и в той заварухе – в девятьсот четырнадцатом. Но, видно, человек никогда не привыкнет к войне.

– Однако, хотя вы списались на берег еще перед войной, потом, во время войны, сами вернулись на море со своей фермы, – возразил Селливен.

– Что же мне было делать еще? Много моряков взяли в военный флот, для торгового людей не хватало. Когда я узнал об этом, то понял: если считаю себя человеком, сидеть на берегу мне нельзя. Ведь честь моряка и патриота – не пустой звук… Правда, Фред? Я пришел в контору компании, которая транспортировала военные грузы, и попросил дать мне любую работу на любом судне – от четвертого штурмана до капитана включительно. Вот меня и послали на «Маринеллу»… И она неплохо вела себя во время войны, ничего, что стара. Помните, как мы оставили в дураках нацистский рейдер? Он с полчаса палил в туман, хотя нас там давным-давно не было.

Пока капитан и старший помощник беседовали, коротая часы ночной вахты, жизнь на «Маринелле» шла своим чередом. В кочегарке звенели об уголь лопаты, в машинном отделении вахтенный механик Файст подремывал, примостившись в углу на трехногом стуле. Спать Файсту не хотелось, но он насильно заставлял себя заснуть, чтобы не вспоминать о случившейся неприятности: вчера он проиграл в покер второму помощнику капитана сто двадцать долларов. В кубрике перед сном болтали матросы.

– В Марселе возьму у старика расчет, – жестикулируя, мечтал вслух Эжен Лансье – низенький, длиннорукий француз, в свое время переплывший на спортивной шлюпке Ла-Манш, чтобы не оставаться в оккупированной гитлеровцами Франции, – и в Париж! Эх, ребята, и соскучился же я по нему за все эти годы!

– А я дослужу до конца, потом спишусь на берег и открою табачную лавочку, – сказал толстый, с плутоватым лицом боцман Келли. – Замечательная штука! Она не боится никакого кризиса – при любых неприятностях люди продолжают курить. Даже курят еще больше, чем обычно: больше волнуются. Нет, с табачной лавочкой не пропадешь.

 
Мы идем в океане, и нет воды.
Мы идем в океане, и нет воды.
Третьи сутки пьян капитан.
Третьи сутки и боцман пьян,
А кругом океан, океан,
И у нас нет воды… —
 

вполголоса, тихо аккомпанируя себе на банджо, напевал старую морскую песню негр-матрос Герберт Лунс.

 
Без ветра висят паруса.
Без ветра висят паруса.
Куда ни глянешь – везде вода,
А у нас нет воды…
 

– Выбери что-нибудь повеселее или замолчи, – посоветовал Лунсу старший рулевой Геттль. – Что ты там причитаешь о воде! Завтра в Энске мы будем пить настоящую русскую водку.

– Я пил однажды русскую водку на их корабле, – сказал Лансье. – Мы плелись под конвоем эсминцев в Атлантике, и наш «Либерти» торпедировали. Я болтался в холодной воде с час, пока меня не подобрали русские – их торговые суда входили в наш караван. Со мной выловили еще шестерых. Русский врач суетился вокруг нас, как будто мы законные дети английского короля. Каждый получил по полному стакану водки. Дали бы и больше, да стыдно было просить… А миноносцы эскорта и не подумали остановиться, чтобы спасти людей с гибнущего судна.

– Русские дружные ребята, – согласился Геттль. – Ты заметил, что они никогда не дерутся между собой? Однажды во Владивостоке…

Но никто так и не узнал, какой случай из своей жизни хотел поведать товарищам рулевой «Маринеллы» Ник Геттль.

Страшной силы взрыв потряс судно от киля до клотиков мачт.

Нос корабля подпрыгнул вверх, отломился от средней части корпуса и мгновенно пошел на дно. Сидевшие в кубрике не успели понять, в чем дело. Спокойное выражение еще оставалось на лицах, еще, казалось, не замерли последние слова Геттля, а в кубрик хлынула густая черная волна. В несколько секунд море покончило с мечтами Лансье о Париже, с расчетами боцмана открыть табачную лавочку – со всеми планами этих людей на будущее.

Середина и корма «Маринеллы» тонули медленнее носовой части. Пароход сперва резко накренился на левый борт, потом выпрямился и в таком положении начал уходить под воду. Из машинного отделения наверх не выскочил никто. На мостике при взрыве погибли рулевой, вахтенный матрос и Селливен. Осколок железа с острыми зазубренными краями ударил Кента в левое плечо. Крепко держась неповрежденной правой рукой за поручни, капитан продолжал стоять на своем месте. Он понимал: командовать, пытаться спасти судно и людей бесполезно. «Маринелла» получила смертельное повреждение, а из всего экипажа только он и остался в живых, да и то ненадолго. И капитан Кент думал об одном: надо умереть, как подобает моряку. Он стоял, выпрямившись, на палубе погибающего корабля, и седую бороду его трепал ветер. Посвист ветра, монотонное хлюпанье волн стали особенно слышны в тишине, наступившей после надсадного грохота взрыва.

Капитан почувствовал холод в ногах. Это вода… Вот она дошла до колен, потом все выше, выше, выше…

Скоро от «Маринеллы» не осталось ничего, кроме нескольких приплясывающих на волнах обломков дерева.

Откуда-то издалека, с берега, донесся еле слышный вой сирены…

1. «Доброе сердце» лейтенанта Милетина

После полуночи реку затянуло туманом. К тому времени, когда Рустам Кулиев заступил на пост у бензосклада, противоположный берег Эльбы исчез. Белая пелена серебрилась над рекой. Луна ярко освещала туман, и казалось, что река вышла из берегов, сделалась густой, как вата, а образовавшиеся на ее поверхности большие пологие волны застыли, скованные неведомой силой.

Пост Рустаму достался спокойный. Держа винтовку и солдат думал свои думы, мечтал о скором возвращении в родной Баку.

Мечты, однако, не мешали Кулиеву чутко прислушиваться к каждому шороху. Внезапно часовой услышал едва уловимый, очевидно, очень далекий, необычный плеск на реке, не похожий на плеск волн. Кулиев отступил в тень, крепко сжал винтовку, напряженно вглядываясь в туман

Плеск становился громче, но туман попрежнему не давал возможности разглядеть что-нибудь на реке. С берега виднелась небольшая темная полоса воды шириной метров в пять, а дальше Эльбу скрывала белая муть, но Рустам определил, что загадочные звуки приближаются.

В ожидании прошло несколько минут. Наконец Кулиев увидел три круглых темных пятна. Они становились яснее и яснее. Вскоре Кулиев разглядел головы и плечи плывущих людей. Солдат хотел окликнуть их, но раздумал. Пусть сперва выберутся на сушу.

Они выбрались, трое пошатывающихся от усталости мужчин.

– Приплыли, – прерывающимся не то от холода, не то от волнения голосом сказал один. – Даже не верится, что мы у своих. Вот счастье-то, товарищи!

– Побегать надо, иначе околеешь с холода, – перебил второй.

– Теперь не околеем, скорей бы кого из красноармейцев или командиров увидеть, – весело возразил третий.

– Руки вверх! – Кулиев, выступив из своего укрытия, направил винтовку на неизвестных. Все трое на секунду застыли от изумления: они и не подозревали, что здесь есть еще кто-либо, кроме них, а затем быстро выполнили команду.

– Откуда? – сурово спросил Рустам. Спросил больше для проформы, так как уже догадался: перед ним перебежчики с того берега Эльбы.

– Из лагеря мы, – весело ответил самый высокий, который первым сказал о счастье попасть к своим. – Бежали из него, будь он проклят.

– Выясним, – солидным баском пообещал Кулиев. – Сейчас мне смена будет, отведу вас в штаб. Потерпите минут пяток. Руки опустить можете, но с места не сходите.

Смена не заставила себя ждать. Кулиев доложил обо всем разводящему и по его приказанию повел задержанных в штаб батальона. Там, наконец, Рустам смог как следует рассмотреть всех троих: двое худы, истощены, как люди, которые годами не ели досыта, третий выглядел здоровее, но все трое казались измученными до предела. Ветхая мокрая одежда висела клочьями, один был бос, у двух других на ногах подвязанные веревками полуразвалившиеся ботинки на деревянной подошве.

Неизвестные рассказали дежурному по батальону лейтенанту Милетину, что они советские граждане, были в гитлеровском плену. Два дня назад гестаповцы, поняв, что их власти в лагере приходит конец, решили расстрелять всех заключенных, но это не удалось: узники подняли восстание.

– Вот молодцы, не струсили! Герои! – восхищенно сказал лейтенант. – А когда лагерь остался без охраны, решили, значит, пробраться к нам?

– Так и было, – торопливо ответил один из перебежчиков, среднего роста, с круглым лицом и серыми невыразительными глазами. – Я давно удрать хотел, но все робел, а тут подвезло. Уж очень тяжело было в этом постылом месте оставаться. Днем итти нельзя – все прятался. Вчера ночью встретился вот с ними. В одном лагере сидели, вместе все муки сносили. Они, оказывается, тоже, как и я, решили сразу из лагеря уйти. Жаль, не знал я этого раньше, а то сразу бы вместе отправились.

Лейтенанта глубоко взволновал рассказ и самый вид этих измученных людей. Неоднократно приходилось Милетину встречать узников, вырвавшихся из концлагерей, но ни лейтенант, ни его товарищи не могли привыкнуть к виду их. Волна искреннего сочувствия, непреодолимого желания помочь подкатывалась к сердцу Милетина, когда глядел он на жертвы гитлеровского «нового порядка».

Лейтенант крепко пожал руки всем троим и сказал:

– Поздравляю, товарищи! Всей душой рад избавлению вашему от бед.

Затем Милетин начал допрос перебежчиков.

– Ваша фамилия?

– Мушкин, товарищ лейтенант.

– Откуда вы?

– Из Орла. Служил в двенадцатой армии: шестая дивизия, четвертый пехотный полк, второй батальон, первая рота. Старший сержант, командир отделения.

– В плен как попали?

– Ранен под Харьковом. В бессознательном состоянии меня взяли.

– А потом?

– Потом был чернорабочим в военных мастерских в Киеве. Пытался бежать, да неудачно – поймали. Увезли в Германию, на шахту. За саботаж отправлен в концлагерь. Там и сидел.

– Хлебнули горюшка!

На худом лице Мушкина выступили тугие желваки.

– Ничего, – сквозь зубы процедил он. – Что было, то прошло. Теперь им за все расплата.

– Верно, – кивнул лейтенант. – Сядьте пока на лавку там в углу, я с другим вашим спутником побеседую.

Савчук родом был из Куйбышевской области, в плен попал, выбираясь из окружения. Ночью в деревню, где он остановился на пути, нагрянул фашистский отряд. Пятеро гитлеровцев ворвались в хату, связали сонного Савчука. Дальнейшая судьба его была, как у Мушкина: рабский труд на заводах, шахтах, попытки бежать, концлагерь, постоянная угроза смерти.

Настала очередь третьего.

– Откуда вы, товарищ? – снова задал Милетин вопрос, с которым обращался к Савчуку и Мушкину.

– Я-то? Из Энска. Дынник моя фамилия.

– Из Энска? – обрадовался лейтенант. – Земляк. А где жили?

– На Садовой, недалеко от цирка.

– Как же, знаю, знаю. Знакомые места. Я с приятелями часто там бывал – цирк любил. А пляж в Отраде помните?

– Что за вопрос! – Дынник украдкой бросил настороженный взгляд на Милетина. «Проверяет, не вру ли, или действительно в воспоминания ударился?» – спрашивал он себя. – В воскресенье на пляже в Отраде весь город собирался. Яхт, шлюпок сколько!

– А на Морском бульваре вечером! Сколько раз во время войны я наш бульвар вспоминал! Все мечтал хоть на минуту попасть туда.

– Вы среди друзей вспоминали, – грустно сказал Дынник, – а я в гитлеровском концлагере или в шахте под землей. Голодный, измученный…

– Не надо вспоминать прошлое. Скоро приедете домой, устроитесь. Семья есть у вас?

– Не знаю, – горестно потупился Дынник. – Были жена, дочка. Найду ли теперь их…

Сердце Милетина сжалось еще сильнее, и он участливо посмотрел на человека, которому выпало столько испытаний.

– Найдете, найдете, – уверенно сказал лейтенант.

– Я тоже надеюсь, – со вздохом ответил Дынник. – От войны Энск сильно пострадал… – В положении Дынника задавать вопросы не полагалось, и он произнес эту фразу полувопросительно, полуутвердительно. Он хотел незаметно взять инициативу разговора в свои руки и помешать Милетину задавать новые вопросы, на которые Дынник вдруг не сможет как следует ответить.

Милетин поддался на уловку.

– Сильно! Целые кварталы разрушены.

– Ах, беда! Вы бывали там после освобождения города… – Опять вопрос и не вопрос.

– Пришлось. После госпиталя отпуск дали.

– К родным ездили? – раз Милетин охотно отвечает, Дынник решил спрашивать прямо. Вначале он хотел свести допрос к дружеской беседе двух «земляков», теперь рискнул на большее. «Вдруг удастся?» – подумал он.

– К отцу, – сказал Милетин.

«Иметь жилье пусть на первые два-три дня, пока связь налажу со своими, очень важно, – быстро соображал Дынник. – А ну-ка…»

– Папашу проведали! – лицо Дынника расплылось в блаженнейшей улыбке. – Похвально! Стариков забывать нельзя. Если желаете, могу зайти к нему, ваш – сыновний привет передать. Или вы скоро домой собираетесь?

– Домой рановато, – улыбаясь, ответил лейтенант. Земляк, с добродушной наивностью расспрашивающий о родном городе, о близких, забавлял Милетина. Приятно было также побеседовать, пусть с незнакомым человеком, об отце. – Специально просить об этом не хочу, незачем вас утруждать, а если время свободное найдется, пожалуйста, загляните. Передайте, что я жив, здоров… Ну, и привет там. Адрес старика: Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин.

«Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин», – надолго отпечаталось в мозгу Дынника.

– Помилуйте, помилуйте, какое же утруждение! Обязательно побываю, – торопливо и сердечно проговорил Дынник.

Задержанным дали поесть. Старшина штабной команды принес солдатские гимнастерки, шаровары второго срока и сказал:

– Пускай берут. Вишь на них лохмотья какие – голое тело светит. Разве можно в такой рвани ходить! Ботинки с обмотками тоже подберу. Хватит, пощеголяли в деревяшках берлинского фасона.

За хлопотами незаметно шло время. Начался день.

– Ну, товарищи, – сказал Милетин, – полуторка уходит в штаб дивизии, подбросит вас прямехонько к репатриационному пункту. Шофера я предупредил, он вас высадит, где нужно. Счастливо добраться до дома, может, и увидимся когда… Сомов! Пакет сдайте в канцелярию репатриационного пункта.

– Будет исполнено, товарищ лейтенант. – Шофер включил мотор, и грузовик тронулся.

– Зря вы с ним откровенничали, – сказал помощник дежурного по части, сержант, провожая взглядом уезжавшую полуторку.

– Откровенничал? – удивился лейтенант. – С кем?

– Да с этим земляком. Даже адрес отца сообщили… – Сержант был лет на десять старше Милетина и считал себя вправе сделать упрек командиру.

– Что же страшного? Неужели отцовский адрес – военная тайна? Чудак вы, Захарченко! К людям надо с добрым сердцем подходить.

Сержант нахмурился еще больше, но, повинуясь дисциплине, перечить офицеру не стал.

Посмеиваясь над «чудачествами» Захарченко, Милетин еще раз мысленно пожелал успеха всем троим вернувшимся на Родину и в первую очередь симпатичному земляку.

…Напутствуемый этими пожеланиями, наевшийся солдатского супа, напившийся солдатского чая с хлебом и сахаром, одетый в опрятный прочный костюм, Дынник ехал в кузове грузовика, подставляя лицо свежему встречному ветру. «Начал неплохо», – думал Дынник.

«Доброе сердце» лейтенанта Милетина помогло Дыннику в первом испытании. А как действовать на репатриационном пункте, он уже обмозговал.

Репатриационный пункт вмещал несколько тысяч человек, принадлежавших более чем к полутора десяткам национальностей. Большинство составляли советские граждане – бывшие пленные, «восточные рабочие», но, кроме них, встречались французы, голландцы, бельгийцы – тоже рабочие с гитлеровских шахт и заводов; немцы-антифашисты, спасенные из концлагерей; американские, английские, канадские летчики с самолетов, сбитых над Германией; поляки, чехи, болгары, итальянцы, югославы.

С восходом солнца пункт начинал гудеть, как улей, и не умолкал до глубокой ночи. Вникнуть в его хаос было очень и очень нелегко. Все было Дынником рассчитано точно: в этой огромной разношерстной толпе он совершенно затерялся. Рассказ почти любого обитателя репатриационного пункта о том, как он попал сюда, что делал, находясь в плену у гитлеровцев, приходилось принимать на веру: большинство репатриируемых вообще не имело документов, а если кто и имел, то выданные фашистами.

Шофер привез троих в канцелярию репатриационного пункта, сдал пакет, посланный Милетиным. Побывав в канцелярии пункта однажды, Дынник больше там не появлялся. Он стремился уехать как можно скорее. Понимая, чти поступает неосторожно, зная, что его хватятся и будут искать, он все же ничего не мог сделать с собой. Никакими доводами рассудка, трезвой логики он не мог заставить себя зайти в комнату сотрудника репатриационного пункта, спокойно сидеть и отвечать на вопросы о своем прошлом. Дынник чувствовал, что не сохранит хладнокровия: слишком много преступлений совершено им, – и он боялся своих глаз, своего лица, своих мыслей, боялся какой-нибудь мелочью выдать себя. Он чувствовал, что если сотрудник, с которым придется беседовать, окажется проницательным, обмануть его не удастся. И Дынник уговорил себя, что успеет замести следы раньше, чем на пункте заметят, что он слишком долго не приходит в канцелярию.

Скорее, как можно скорее покинуть пункт, скорее связаться со своим человеком в Энске – вот дорога к успеху.

Привести план в исполнение ему удалось. Энск, крупнейший южный порт, после войны стал местом, откуда отправляли на кораблях по домам солдат и офицеров союзных войск, попавших в плен к гитлеровцам и освобожденных Советской Армией. Из Восточной Германии, Польши, Австрии шли в Энск эшелоны с французами, американцами, бывшими воинами английских колониальных частей. Ехали в том же направлении советские граждане – уроженцы юга Украины. Вместе с ними и отправился к цели своего путешествия Дынник.