Текст книги "Стробоскоп Панова (СИ)"

Автор книги: Юрий Шиляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Здесь будет уместно сказать несколько слов о том, кто такая миссис Джейкоб Браун. В девичестве Оливия Рид, дочь почтенного пресвитера, человека, уважаемого в Роузвуде сверх всякой меры. И он, и его супруга имели репутацию людей едва ли не святых. К большому сожалению горожан, достопочтенный пресвитер и его благочестивая супруга рано покинули этот мир, оставив сиротой пятнадцатилетнюю дочь. Опекуны, в отличие от её умерших родителей, терпением не отличались. Они постарались побыстрее сбыть с рук обузу, выдав девушку замуж. Но, даже несмотря на наследство, желающих вступить в брак с сиротой, в Роузвуде не находилось. В городе столько красавиц, что на дурнушку Оливию Рид никто не обращал внимания. В пятнадцать лет все девушки похожи на бутон розы, что вот-вот превратится в прекрасный цветок. Дочка почтенного проповедника в свои пятнадцать лет тоже походила на бутон, только бутон этот засох, не успев расцвести. Более жалкого создания, чем сирота, невозможно представить: худая, широкоплечая, высокая, глаза блёкло-голубые, всегда смотрят в сторону. Побитое оспинками лицо «украшал» длинный, тонкий нос. Казалось, будто девушка постоянно к чему-то принюхивается. Возможно, всё было бы не так печально, если бы Оливия Браун умела одеваться и, главное, имела бы такую возможность. Она могла бы хорошо выглядеть благодаря одежде, ведь только некрасивые женщины могут позволить себе быть экстравагантными. Смелое, а главноенеожиданное сочетание предметов туалета отвлекает от некрасивости лица и изъянов фигуры. Больше того, именно неправильные черты лица становятся завершающим штрихом всего образа смелой и независимой леди. Но откуда возьмётся такая черта характера у дочки людей, посвятивших себя Богу? А может тому виной стали пуританское воспитание, скупость опекунов и отсутствие вкуса у самой девушки.

Оливия, как единственная наследница своих родителей,нескольких тётушек и одного дяди, могла бы позволить себе многое, но – согласно завещанию – по достижении тридцати лет, если не выйдет замуж. К двадцатипятилетию дурнушки Рид в живых оставалась только старшая сестра её отца. Тётушка пригласила девушку в гости, но после приглашения, на следующий же день, пришло известие о её смерти. Дочка пресвитера, выложив из чемодана светскую одежду, уместную на приёмах и чаепитиях, взяла траурные платья и чёрные шляпки с вуалью – и поехала на похороны. От этой тёти Оливия наследовала небольшой дом и землю, ещё были какие-то деньги в банке. Как потом выяснилось, немалые. Старая дама при жизни отличалась прижимистостью. Проповедуя воздержание, она с удовольствием наблюдала, как растёт банковский счет. Медленно, но неуклонно. Тётя Оливии Рид так боялась возможных убытков, что никогда не рисковала. Она хранила деньги в надёжном банке, на долгосрочном вкладе. Можно сказать, что последняя родственница дурнушки Оливии умерла от счастья. Получив выписку о состоянии счёта, она впервые в жизни почувствовала себя не просто зажиточной женщиной, а богатой. Почувствовала так явно, что сердце её на мгновенье перестало стучать. Старой даме надо было отвести глаза от банковской бумаги и переключить внимание на что-то другое – и тогда сердце бы снова радостно забилось. Но крепкая здоровьем старуха не смогла этого сделать. Пауза затянулась ровно настолько, чтобы тётя Оливии Рид замертво упала на пол. Слуг рядом не оказалось, на них она тоже экономила, предпочитая жить в маленьком домике, который легко убрать самой. На следующий день молочник обнаружил её мёртвой, и только потому, что при жизни старая женщина требовала, чтобы молоко, во избежание покражи, не оставляли на улице, а заносили в дом.

Дочь почтенного пресвитера спокойно отнеслась к известию. Она уже привыкла, что на похоронах бывает чаще, чем на крестинах или свадьбах. Да и кто бы её приглашал? Мужчины игнорировали, а женщины либо лицемерно сочувствовали, либо – те, что помоложе – хихикали за её спиной или позволяли себе сказать какую-нибудь колкость, будто бы в сторону, между собой, но так, чтобы Оливия обязательно услышала.

Похоронив родственницу и уладив дела с наследством, девушка не спешила возвращаться в Роузвуд. Она нарочно выбрала окружной путь. Компаньонка – вдова городского аптекаря, ворчала, но Оливии не хотелось домой. Даже три лишних дня в дороге – приключение, сулящее хоть какие-то перемены, возможность помечтать, представить себя другой, рядом с другими людьми, и по-другому одетой. Она давно уже привыкла думать, что в её жизни ничего хорошего не будет.

Но в жизни есть то, что люди называют случайностью. Случайность может ждать вас за любым углом. Ждать очень долго, терпеливо. Случайность, изменившая жизнь Оливии Рид притаилась возле конюшни, в размытой дождями канавке. Старая дева, устав слушать ворчание и жалобы компаньонки, нашла предлог, чтобы хоть немного побыть одной. Сказала, что пойдёт, поторопит кучера.

Девушка подошла к конюшне и уже собиралась открыть дверь, как каблук старых, не однажды чиненых башмаков, попал в канавку. Она упала бы прямо на закрытую дверь, поранив лицо и руки, но дверь вдруг открылась – и Оливия Рид оказалась в объятиях мужчины. Пролепетала что-то невнятное, радуясь, что густая вуаль на траурной шляпке скрывает покрасневшее с досады лицо.

– Осторожней, красавица, – сказал мужчина приятным голосом.

Это дурнушка и старая дева Оливия Рид всегда мечтала услышать в свой адрес. Но не так. Не так мимолётно, не как формальное обращение развязного кучера к порядочной женщине. Слуги, который даже не понял, как оскорбил её! Он, конечно, не имел в виду ничего плохого, и не знал, как болезненно вроде бы равнодушная к своей внешности девушка реагирует на отражение в зеркале. Но Оливия не успела об этом даже подумать. Слово «красавица» показалось ей ударом, пощёчиной. В ней будто что-то взорвалось, что-то, что сломало внутренние барьеры, смело постоянное учтивое равнодушие.

– Красавица?!! – закричала она. – Я – красавица?!!

Мужчина поставил её на ноги и отступил на шаг, явно удивлённый яростным криком.

– Посмотри! – И девушка сорвала с головы шляпку. – Посмотри, я же уродина!!!

Ярость вдруг куда-то пропала, а вместе с ней Оливию покинули и силы. Она опустилась на землю, впервые не думая, что может испортить одежду, а на новую опекуны выдадут деньги не скоро, и компаньонка будет задавать вопросы, на которые надо что-то отвечать. Девушка просто разрыдалась. Уткнулась лицом в шляпку и плакала, наверное, впервые в жизни, плакала навзрыд.

– Господи, – жарко шептала несчастная старая дева, – Господи, спасибо тебе за всё... Я со смирением принимаю все испытания, что ты мне уготовил... Спасибо, Господи... но... может, уже хватит?

– Посмотри на меня, – она отбросила шляпку в сторону и, всхлипывая, произнесла:

– Кра... кра... савица, да?..

Мужчина присел рядом, как-то очень бережно прикоснулся к её подбородку – и заглянул прямо в глаза. После этого он уже не мог сказать, действительно ли она так некрасива, как говорит, потому что увидел в глазах Оливии Рид нечто, созвучное его собственным переживаниям и мечтам. В глазах некрасивой девушки плескались одиночество и боль изгоя, обида на незаслуженное, оскорбительное пренебрежение окружающих, надежда на счастье, и – несмотря ни на что – вера в любовь. Он увидел там многое, но говорить об этом ей не стал. Он сказал то, чего Оливия никогда не ожидала услышать в свой адрес:

– Ты – красавица. Это говорю я, Джейкоб Браун. Выходи за меня замуж.

Оливия опешила. Сразу же прекратились всхлипывания, хотя слёзы ещё струились по раскрасневшимся щекам. Она во все глаза смотрела на мужчину.

На вид ему было лет тридцать – тридцать пять, не больше.Не то, чтобы красив, но очень симпатичен, несмотря на некоторую полноту. Чёрные, длинные волосы, необыкновенно выразительные, внимательные серые глаза, опушённые густыми ресницами, красивая располагающая улыбка. Ещё Оливия Рид заметила глубокую морщинку между бровями – такая бывает у людей, склонных к размышлениям. Одет неожиданный претендент на руку, сердце и наследство старой девы дорого, но без изысков. Джейкоб Браун производил впечатление человека зажиточного, но без лоска и холёности особ, принадлежащих к аристократии. «А я приняла его за слугу» – смутилась старая дева.

Оцепенение прошло, Оливия резко отстранилась. В голове вихрем промчались обрывочные мысли. Он откуда-то узнал о наследстве? Опекуны всё же нашли жениха, согласного за деньги взять её в жёны? Что ему надо? А, может, он преступник? Аферист?

Она хотела высказать ему всё это, но вдруг с ужасом услышала, как говорит:

– Да. Да, мистер, я выйду за вас замуж.

Дальнейшие события показались сказкой и самой Оливии Рид, и жителям Роузвуда. Жених оказался не просто приятным, хотя и дурно одетым человеком. Ко всему этому он оказался ещё и весьма состоятельным человеком. Из тех, кто заработал большие деньги, поверив в новые веяния науки, и в то, что многие титулованные особы, презрительно кривясь, называли механическими игрушками. Джейкоб Браун имел большие связи, и люди из высшего общества никогда не отказывались от деловых встреч с предприимчивым и удачливым бизнесменом, но всегда вели себя надменно. Джейкобу давали понять, что снисходят до разговора с простолюдином. Он остро чувствовал это. Ещё бы, выскочка, сын какой-то кухарки! Поэтому, несмотря на богатство, жил одиноко. Общество игнорировало его, не желая считать равным. Ещё бы, он посмел родиться не в той семье! А тех, кто готов был составить ему компанию с целью поживиться за его счёт, игнорировал сам Джейкоб. Он близко не подпускал к себе льстецов, особ полусвета как женского, так и мужского пола,ставя на место, или просто пресекая попытки завести знакомство. За это он прослыл человеком тяжёлым, грубым, инеприятным.

Но в Роузвуде приняли его тепло, чего не ждал ни сам Джейкоб, ни его невеста. Одни жители города просто не узнали в представительном, богатом человекепаренька, который помогал матери на кухне в баронском поместье, другие же предпочли «забыть». Напомнили об этом «выскочке из народа» всего раз.

Одна из тех девиц, что дразнили Оливию, обзывая её дурнушкой, подслушала разговор родителей. Новости, естественно, тут же передала подругам, и когда стайка красивых, разряженных как на праздник, девушек «случайно» попалась навстречу счастливой паре, кто-то из них нарочито громко произнёс:

– Надо же, хоть сын кухарки позарился на нашу уродину. – И девушки жеманно захихикали.

Реакция последовала незамедлительно, но не та, какую ожидали местные модницы.

– Да, я сын кухарки, – сказал Джейкоб, сжигая насмешниц взглядом, – но я богатый сын кухарки. Очень богатый. И моя невеста красивее всех вас. Вы похожи на бездушных кукол.

Он нежно посмотрел на побледневшую Оливию, и ласково произнёс:

– Пойдём, дорогая.

И они продолжили свой путь. Оливия, впервые в жизни почувствовала себя защищённой. «Как это оказывается прекрасно, – думала она, -когда о тебе кто-то заботится». С этой мыслью пришла чувство уверенности, оно заставило её гордо поднять голову, расправить плечи, и презрительно посмотреть на оторопевших насмешниц. С тех пор она всегда ходила прямо и никогда больше не опускала глаз.

А Джейкоб, когда они отошли от завистниц достаточно далеко, тихо сказал:

– Моя мать действительно была кухаркой, но наш сын будет бароном.

– А если у нас будет дочь? – смущаясь, пролепетала Оливия. Об этой стороне замужества она даже не смела думать. Ей порой казалось, что Джейкоб просто пожалел её, но как честный человек не смог взять слово назад.

– А если дочь, – ответил ей жених, нежно улыбаясь, – я буду счастлив. Дочь будет женой барона. – И он бросил недобрый взгляд в сторону приходящего в упадок роузвудского поместья барона Чемберса.

Со свадьбой тянуть не стали. Невеста приняла веру жениха, без сожаления расставшись с протестантской общиной, она перешла под сень католической церкви. На свадьбе Оливия Рид, дурнушка, старая дева, ходившая в поношенных, много раз штопаных платьях и уродливых шляпках, впервые чувствовала себя красивой. Джейкоб позаботился заказать из столицы не только свадебный наряд, но и целый гардероб. Забота растрогала Оливию до слёз. Она была благодарна, но к благодарности примешивалось ещё какое-то чувство. Девушка долго рассматривала платья, веера и украшения, не решаясь прикоснуться к дорогим вещам, и думала, что любит этого серьёзного человека. Пусть он не отличается хорошими манерами, пусть порой употребляет словечки, какие можно услышать только от прислуги, но этомелочи. Оливия решила, сделать так, чтобы он тоже полюбил её. Любовь согрела когда-то замёрзшее сердце, и тот бутон, что должен был распуститься давным-давно, расцвёл сейчас, в двадцать пять лет. Невеста сияла, взгляд светился любовью, счастливая улыбка не сходила с лица, а влюблённые люди всегда красивы и притягательны. Оливия вдруг обнаружила, что на неё бросают заинтересованные взгляды многие мужчины, а особенно те, кто когда-то смеялся над предложениями опекунов взять её в жёны. Когда же она прошла по длинной, застеленной ковром, дорожке между рядами скамеек в церкви – медленно, впитывая каждый звук, взгляд, запах; каждую, даже мельчайшую деталь события, о котором она так долго мечтала, Джейкоб вдруг перестал на какое-то время дышать.

Потом священник говорил положенные слова, а жених улучил минутку и шепнул:

– Я тебя люблю.

Джейкоб и Оливия жили счастливо. То, что жена оказалась богатой женщиной, а не бедной приживалкой, как он сначала предполагал, явилось для Джейкоба приятным сюрпризом. Для него никогда деньги не были лишними.

Состояние «кухаркиного сына» росло, желание купить баронское поместье – тоже. Он был тем единственным человеком, скупавшим у разорившегося барона картины, драгоценности, статуи, фамильную посуду, и многое другое, что должно было стать наследством Айвена Джошуа Чемберса, баронета. К приезду Айвена, Джейкоб позаботился привести поместье в порядок, распорядился расставить по местам мебель, повесить картины, гобелены.

Отец Айвена ушёл так же, как жил, не думая ни о ком, кроме себя. И то, что сыну остался только титул да голые стены разваливающегося огромного дома, что стоял посреди запущенного сада, старого барона не волновало.

Но, жизнь всё расставила по своим местам, и каждый из героев этой истории оказался именно там, куда стремился.

Глава 12

– А откуда ты знаешь такие подробности? Оливия Браун, мать твоей жены, вряд ли стала бы откровенничать на столь интимную тему с зятем.

– Да, ты права, мне эту историю рассказал сам Джейкоб. И предшествовал его рассказу очень неприятный разговор.

– А мне не нравится тот – молодой – Айвен, – Кэти сморщилась, скривила губы, выказывая пренебрежение. – Прости пожалуйста, дедушка, но он совсем не похож на тебя. Ты очень волевой, целеустремлённый человек, ты всегда знаешь, чего хочешь и ты непременно добиваешься любой поставленной цели, а тот Айвен, о котором ты рассказываешь, похож на опавший лист, который несёт потоком, крутит в водовороте, затягивает на дно. Или на амёбу, не осмысливающую себя самое, не осознающую своего существования. Он... ну как то противное желе, которое меня заставляла есть гувернантка!

Старый барон рассмеялся – легко, весело.

– Ты снова права, девочка. Я действительно тогда был чёрств душой, и долго жил обидой на отца, на мать, рано покинувшую меня, на весь свет. Замкнулся и не пускал чувства в свою жизнь. Равнодушие погасило порывы, так свойственные молодости, притупило любознательность, умерило аппетиты. Если бы не возвращение в Роузвуд, и события, случившиеся там, то скорее всего бережливость того Айвена стала бы скупостью, равнодушие переродилось бы в чёрствость, и я влачил бы жалкое существование, искренне полагая, что устроил себе спокойную, лишённую забот и волнений, жизнь. Твой прадед, Джейкоб Браун, очень сильно повлиял на меня тогда. Он видел людей насквозь и того, молодого Айвена, понимал как никто другой. Порой мне казалось, что он знал меня лучше, чем я сам.

– А каким он был, мой прадедушка?

– О! Этот человек походил на каплю ртути, он постоянно двигался, делал несколько дел одновременно, отдавал распоряжения, ругался и отпускал комплименты. Ничто не могло пройти мимо его внимания. При нём постоянно находится секретарь, записывающий устные распоряжения на фонограф. Их позже отправляли по пневмопочте в контору на Пикадилли. Там целая армия молодых клерков, выпускников Итона, контролировала работу заводов, предприятий, отслеживала движение товаров, следила за котировками акций. Исследовательский центр в Хрустальном Дворце тоже был предметом неустанной заботы Джейкоба.Он мечтал выкупить весь дворец.

Утро Джейкоб начинал с просмотра текущих бумаг своей деловой империи. Гильзы с письмами и сводками сыпались из приёмника ежечасно – для особо важных клиентов существовали персональные линии доставки. Джейкоб Браун мог сорваться из-за стола во время званого обеда и понестись к фонографу – оставить важных гостей в недоумении только потому, что пришло факсимильное сообщение.

Часто мой тесть появлялся в поместье ни свет, ни заря и тащил меня на поля. Он был сторонником минимальной обработки почвы. С таким энтузиазмом, с таким восторгом объяснял, что привычный в то время оборотный плуг губит и истощает землю, что применение огромного количества удобрений повышает урожайность, но подрывает здоровье нации. Сейчас это общие места, но тогда это было новым словом. «Паратрактор, паракомбайн! – восклицал Джейкоб, показывая мне свой машинный парк. -Обычно в фермерском хозяйстве используется одна парасиловая установка, эдакая махина! – поучал меня, словно школяра. – Она-то и обеспечивает подачу механической энергии на все механизмы через систему шкивов, зубчатых передач и прочего. Но я подошёл ширше, много ширше! Инерцоиды! На ферме они применяются впервые. Экспериментальный образец! Представь, сынок, какими прибылями всё это обернётся в будущем!»

– Знаю, дедушка, знаю, – вздохнув, проворчала Кэтрин и, передразнивая одного из нелюбимых преподавателей, прогнусавила:

– «Чтобы не крутиться в холостую, раскручивается тяжёлый маховик, который в то же время является примитивным аккумулятором кинетической энергии». В школе нас так гоняли за агрономию,механику, ещё за историю науки и техники. Знаешь, мне не верится, что в старые времена, заботой женщин были только дети, церковь и вышивание.

Айвен Джошуа Чемберс рассмеялся, едва сдерживая желание погладить внучку по голове. Забывал, что она уже молодая леди.

– Действительно так, Кэт. Сейчас всё это заменяют инерциоиды и компактные аккумуляторы тепловой энергии, а в те времена шла борьба за более экономное использование угля и продуктов переработки нефти. Но, впрочем, я увлекся – всё это ты давным-давно знаешь. – Кэтрин в ответ только фыркнула и закатила глаза. Старик, улыбнувшись, добавил:

– Его энтузиазм, жажда жизни, увлечённость делом были так заразительны, что я, не смотря на отстранённость и равнодушие, невольно загорался новыми идеями, и даже иногда выдвигал свои предложения. Скоро сам не заметил, как просьбы Джейкоба помочь в переписке или разобраться с управленческими проблемами, поначалу тягостные для меня, стали интересны.

– Позволю себе сменить тему, – чопорно произнесла девушка. – Так какой же неприятный разговор произошел у вас с Джейкобом?

–Меня разбудил громкий стук в дверь. Я с трудом открыл глаза и не сразу разобрался, какое сейчас время суток: утро или вечер?

***

Айвена разбудил громкий стук и возмущённый голос Эндрю. Баронет с трудом открыл глаза, и не сразу понял, какое сейчас время суток: утро или же вечер.

– Молодой хозяин ещё спят, – голос дворецкого достиг самых высоких нот и рассыпался в старческом дребезжании. – Не велено будить. Врываться к джентльмену в его опочивальню вопреки всем правилам.

– Да отстань ты от меня со своими правилами, камзол нафталиновый! Вот привязался, – возмущённо рокотал в ответ Джейкоб. – Я плачу тебе жалованье, дряхлая ты кочерыжка, а ты мне тут что?!

– Позволю заметить, что даже для вас не могу сделать исключения. И жалование мне платит хозяин, а вы лишь оказываете вспомоществование.

– Хорошо вспомоществование, – прогремел Джейкоб Браун, – в десять раз больше жалования?!

– Это не имеет значения, – с чопорным достоинством парировал Эндрю, – поскольку и то, и другое мне платится за точное выполнение возложенных на меня обязанностей, так попрошу же вас, милостивый государь, не препятствовать мне в их исполнении и удалиться.

– О как красиво загнул! Я так не умею, потому как человек тёмный, необразованный. Отвечу тебе просто: а ну кыш отсюда, парик напудренный, и скажи спасибо, что у меня есть чувство юмора! – но, вопреки словам, в его голосе звучали стальные нотки.

С чувством юмора мультимиллионер из провинции себе явно польстил, улыбнулся Айвен, слушая перебранку за дверью. Он уже встал и заканчивал одеваться, зная, что просто так Джейкоб не отстанет. Если уж заявился в такую рань, значит ему что-то очень нужно, и дряхлый дворецкий не сможет воспрепятствовать. Баронет открыл дверь, и улыбка пропала с сонного лица, будто стёртая бархатной портьерой. Увидев красную физиономию будущего тестя, Айвен поразился: Джейкоб был или сильно разъярён, или сильно расстроен. А, возможно, и то, и другое вместе.

– Да, вижу утро предстоит тяжёлое, – хмыкнул жених.

– Изволили встать, господин барон? – вместо приветствия ядовито произнёс Джейкоб. – Не соблаговолите ли принять меня для разговора по неотложному делу?

Ого! Если этот делец пытается изобразить учтивость, значит он в крайней ярости! Айвен поджал губы: что позволяет себе этот мужлан?!

– Во-первых, доброе утро, мистер Браун, во-вторых, я не понимаю вашего тона.

– А вот сейчас мы с тобой сядем в кресла, твой нафталиновый цербер принесёт нам кофе, и я тебе всё объясню. Точнее – ты мне всё объяснишь, – развернувшись, он быстро зашагал прочь.

Айвен кивнул Эндрю:

– Подайте, пожалуйста, кофе в библиотеку.

– А как же ваш обычный завтрак, сэр? Омлет и... – всхлипнул Эндрю, на минуту перестав быть идеальным дворецким, но, тут же справившись с эмоциями, важно напомнил: – Завтрак, сэр?

– Какой уж тут завтрак, – вздохнул молодой человек, направляясь к высоким дверям в конце коридора.

В библиотеке горели только два ацетиленовых светильника, выхватывая из темноты ряды стеллажей и шкафов с книгами, заливая белым светом угол с письменным столом, большим кожаным диваном и вольтеровскими креслами. Меж ними, заложив руки за спину, расхаживал Джейкоб Браун. Айвен отметил, что одежда толстяка представляет собой странную смесь: домашняя вязаная фуфайка из-под которой выглядывал край пижамной куртки;дорожные бриджи и высокие сапоги, будто он собирался ехать верхом; на голове фуражка с очками-консервами – в таких гоняют на скоростном стимере.

– А, вот и мы соизволили дотащиться?.. – Джейкоб остановился, выудил из кармана платок и шумно высморкался, потом этим же платком вытер пот со лба. – Присядем и поговорим по мужски, сынок... Пока я ещё надеюсь, что ты станешь мне сыном, Айвен Джошуа Чемберс, барон Роузвудский.

Айвен сел в кресло, закинул ногу на ногу и, скрестив на груди руки, как можно мягче произнёс:

– Ну что ж, давайте поговорим. Я вижу, вы чем-то рассержены, мистер Браун, и подозреваю, что я явился невольным виновником этого.

– Правильно подозреваешь. Теперь не перебивай, слушай. Говорить буду я. – Джейкоб грузно опустился в кресло напротив. Эндрю принёс кофе. Айвен, ожидая пока дворецкий установит хрупкий кофейный столик у дивана, радовался паузе. В уме он перебирал последние события, пытаясь догадаться, что же привело обычно уравновешенного человека, эту акулу делового мира, в такое состояние? Его же не пронять ничем!

Джейкоб едва дождался, пока старый слуга покинет библиотеку. Только закрылась дверь, он отодвинул чашку, с прищуром взглянул на баронета и спросил:

– На какую разведку работаешь, любезный зятёк?!

Айвен поперхнулся, расплескал кофе. Резко поставил чашку, схватил салфетку и, стараясь успокоиться, стал с излишним вниманием промакивать кофейные пятна на жилете. Ярость обуяла баронета. Обвинение, абсурдное и неожиданное, вызвало бурю чувств в его душе, долго сдерживаемое раздражение рвалось наружу.

– Не понял вашего намёка, сэр?.. – Сквозь зубы, процедил он.

– Что ж тут непонятного? Кто тебе платит? Москва? Томск? Берлин? Париж? Или, может быть, Вена? Хотя вряд ли – австриякам не до наших проблем, своих хватает.

– Что за бред вы несёте? – Возмутился Айвен. – Я бы выставил вас вон...

– Из моего собственного дома? – перебил его Джейкоб. Подняв кустистые брови ко лбу, он оскорбительно фыркнул.

Айвен вскочил, опрокинув злополучный кофейный столик – и больше не смог ничего сделать. Джейкоб, с непостижимой для его комплекции скоростью, оказался рядом. Баронет даже не понял, как очутился на полу с заломленной за спину рукой.

– Брось свои шпионские штучки, Айвен... или как там тебя на самом деле? Я брал уроки дзю-дзюцу и тяжелее тебя в два раза! – Смеясь, прошептал он в самое ухо. – Так что у тебя никаких шансов... Кроме того мои люди оцепили дом, и у тебя вдвойне никаких шансов! Мистер Поповкин знает своё дело.

Мистер Поповкин действительно знал своё дело. Начальник службы безопасности, бывший гвардейский офицер Российской императорской гвардии, он эмигрировал в Англию лет двадцать назад. Долго бедствовал, скитался по ночлежкам, пока его не пригрел под своим крылышком Джейкоб Браун. Александр Поповкин встречу с толстым дельцом считал подарком судьбы, не подозревая, что наниматель думает точно так же.

– Давайте поговорим спокойно, – задыхаясь, прохрипел баронет. – Только отпустите мне руку и выскажите ваши обвинения... ч... членораздельно.

Джейкоб выполнил просьбу. Он занял свою позицию в кресле и, недобро посмеиваясь, смотрел, как Айвен растирает затёкшую кисть.

– Начну по-порядку. Моя крошка Лу не заслужила такого обращения, и я не позволю тебе опозорить её, бросив у алтаря. Ты понимаешь, что в этом случае просто сотру тебя в порошок?! – Он сжал кулаки, потрясая ими у самого лица выбитого из колеи баронета, и тот, всё ещё не понимая, чем вызвана ярость толстого провинциала, счёл за благо просто кивнуть. Так или иначе, скоро всё встанет на свои места, а пока лучше проявить терпение, решил Айвен. Джейкоб, меж тем, снова встал, быстро прошёлся по ковру – туда, потом обратно. Остановившись, он с сожалением взглянул на баронета и, горестно вздохнув, продолжил:

– Я-то, простая душа, порадовался, видя, что вы понравились друг другу. Моя девочка просто светилась от счастья. А ты вдруг переменился – и всё после той злополучной охоты! Да-да, когда ты пропал на четыре часа, помнишь? Тебя ведь не было на том месте, когда я за пять минут до нашей встречи проходил там с собаками, а?!! – Он сделал паузу, давая молодому человеку возможность сказать что-либо в своё оправдание, но тот промолчал. И Джейкоб, устало присел, положил руки на подлокотники кресла, откинулся назад. -А потом, – не сводя испытывающего взгляда с «допрашиваемого», медленно произнёс толстяк, – в Роузвуде стали появляться странные люди. Выговор у них очень уж непонятный. Не говорят у нас так ни в Йоркшире, ни в Корнуолле, это и ни кокни. Слишком правильно подбирают слова, даже тщательно, скажу тебе. Я велел своим ребятам из охраны проследить за ними, но ничего из этого не вышло – гости ускользали раньше, чем мои люди успевали прибыть на место. А вчера... нет, уже сегодня... они пожаловали ко мне домой. – Джейкоб подался вперёд, заглядывая собеседнику в глаза: – Догадайся, кто им нужен?

– Они искали меня? – предположил Айвен.

– Да, мой мальчик, они искали тебя... Я, конечно, старый лис, прикинулся дурачком. Дескать, знать ничего не знаю, ведать не ведаю, проживает в Лондоне... Кстати, они спрашивали не барона Чемберса, а хозяина поместья. Не знали точно, как тебя зовут. Представились покупателями, сказали, что работают на правительство. Ну-ну, не знать таких вещей, что майорат не продаётся – на такой мелочи могут проколоться только сибирские медведи, у них республика. Хотя... нет... акцент не тот, совсем не тот... Ладно, едем дальше... Мои люди на этот раз не оплошали, проследили за ними до самого конца. И знаешь что? Когда они доложили об увиденном, я сразу вздохнул с облегчением – тут не замешана женщина, у тебя нет побочных детей, и моя девочка не будет из-за тебя плакать! Знаешь, я даже обрадовался, что ты шпион. Это лучше, чем многожёнец. И мне убивать тебя не придётся, грех на душу брать. Кхе-кхе... Но, поразмыслив, пришёл к выводу, что за тобой охотятся. А значит, крошке Лу всё равно не видать счастья – если я не возьму ситуацию в руки и не приму свои меры. Но – по-порядку: после разговора со мной эти... гм... правильные, особо не скрываясь, двинулись в сторону поля, помнишь, то, что на северной окраине? – Айвен кивнул. – Так вот, туда и пошли. А там их ждала такая штуковина, что мои ребята до сих пор в себя прийти не могут. Не дирижабль, нет! И не эти убогие фанерные пыхтелки с крыльями! Это было похоже на огромный перевёрнутый таз, в каком варят джем. Так те, заезжие, подошли к нему, дверь открылась, они туда – и таз свечёй в небо, только его и видели. Исчез, представляешь?! Спрашивается, зачем они тебя ищут? И что мне теперь думать? Тут я вспомнил, как в Кристалл Пэлас ты защищал сибирских социалистов. Всё сходится – такую невероятную машину могли сделать только безумные русские!

Пока Джейкоб произносил спич, Айвен лихорадочно соображал – откуда появились эти «правильные» люди? Посланцы Джипси? Вряд ли. Скорее всего, они посланы Солом или – как его? – профессором Менгэ. Но как объяснить всё это Джейкобу? Правда слишком невероятна, чтобы в неё поверить.

– Джейкоб, – Айвен встал, подошёл к мистеру Брауну, и, заложив руку за лацкан пиджака, посмотрел обвинителю прямо в глаза. -Прежде всего, попрошу верить слову джентльмена. Я не работаю на иностранную разведку. Я верный подданный Её Императорского Величества Елизаветы. Далее: я, прежде всего, защищаю интересы нашей Родины и никогда не уроню дворянской чести, как не роняли её все двенадцать поколений моих благородных предков!

Джейкоб даже привстал от удивления и восторга.

– Вот это да! Вот это слово благородного человека и джентльмена! – И он порывисто обнял опешившего от такого проявления чувств Айвена. – Но, сынок, даже не зная, что происходит в действительности, чую – дела творятся скверные. Очень скверные! Да и ты тоже хорош гусь, ходишь тут, тень отца Гамлета изображаешь. Я тебя всё в курс дела ввести пытаюсь, ведь тебе же всё достанется, и детям твоим. А ты?! Не то, чтобы котировками акций не поинтересуешься, хотя – дело это сложное, для этого специальные люди есть. Ты даже на инженерные разработки смотришь так, будто я выжил из ума, затащил тебя в шляпный магазин мадам Ренардье, и предлагаю выбрать себе шляпку! Да разве я вечный? Я же умру, и с кем останется моя девочка? А она такая ранимая, такая нежная... – он непритворно всхлипнул, высморкался, и, мелко стуча по паркету каблуками, заговорил снова: