Текст книги "Остров надежды"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Когда вбежавший в комнату Павлов дрожащим от волнения голосом сообщил, что к острову приближается самолет, Ушаков сначала просто не поверил и с недоумением уставился на учителя.

– Ей-богу, самолет! – широко улыбаясь, повторил Павлов. – Вот послушайте.

Странно, но именно характерный шум летящего самолета оказался убедительнее невероятного известия, принесенного Павловым.

Одеваясь на ходу, Ушаков лихорадочно соображал: что могло случиться? Может быть, это не советский, а американский самолет? А вдруг это сам Стефансон пожаловал к ним на остров?

– Красные звезды на нем! Красные звезды! – закричал Кивьяна, отличавшийся особенно зорким зрением.

– Наш, советский ероплан! – подтвердил Скурихин, успевший вооружиться биноклем.

Да, это был советский гидроплан, и его опознавательные знаки теперь можно было разглядеть простым глазом.

Значит, не забыли! Все эти трудные, граничащие с отчаянием зимние дни кто-то думал о них, помнил и знал. Чувство огромной радости охватило Ушакова. Он стянул с головы шапку и принялся махать ею, громко крича:

– Наши прилетели! Наши!

Краснозвездный самолет низко пронесся над поселением, оглушив ревом собак и людей, прошел в глубь берега, развернулся, покачал крыльями и начал снижаться над бухтой, выбирая место для приводнения.

Следя за посадкой, Ушаков думал, что теперь, когда к ним прилетел самолет, его жизнь и жизнь островитян обретает новый, значительный смысл – они могут с гордостью рассказать о том, что в трудные, тяжелые времена они не дрогнули и с честью выполнили свой долг первых граждан Советской Республики на далеком северном острове.

Все население поселка, сопровождаемое яростно лающей собачьей стаей, бежало к берегу бухты, куда должен был причалить гидросамолет.

Вот он коснулся лыжами-поплавками спокойной глади бухты, поднял фонтан заискрившейся на солнце воды и через мгновение уже плыл, выруливая к толпе, сгрудившейся на берегу.

Пока гидроплан становился на якорь, Ушаков в нетерпении всматривался в его очертания, стараясь угадать: по какому же случаю к ним прилетел самолет?

Наконец на поплавок самолета вышел летчик, посмотрел на берег, сдвинул набок оснащенный большими очками кожаный шлем, прищурился и громко спросил:

– Который тут у вас Ушаков?

Ушаков, не замечая, что ступает прямо в студеную воду, шагнул вперед:

– Я!

– Вот вы какой! А я – Кошелев, летчик Колымской экспедиции… А это мой товарищ – Лухт.

Лухт уже тоже стоял на лыже-поплавке и широко улыбался.

С помощью спущенной на воду байдары летчиков переправили на берег, где они тут же попали в объятия Ушакова, Павлова и Скурихина.

– Вот это неожиданность! – приговаривал Ушаков. – Вот это подарок!

Летчики, со всеми поздоровавшись, в сопровождении собак и людей направились к деревянному дому. Осматриваясь, Кошелев улыбнулся:

– Неплохо вы тут устроились…

– Ничего живем, – согласился Ушаков. – Но как вам пришло в голову заглянуть к нам?

– Мы перегоняем наши машины для организации и обслуживания колымских рейсов, – принялся объяснять Кошелев. – Вроде бы как ледовая разведка. В числе прочих заданий было и это – попытаться сесть на острове и разузнать, живы вы тут или нет?

Последние слова он произнес с улыбкой.

– Вот, как видите! – Ушаков широко развел руками.

– Видим! Видим! – закричали в один голос летчики.

– Но как же без радио, без всякой связи с Большом землей? – с удивлением спросил Кошелев.

– Ничего, обошлись, – скромно ответил Ушаков. – А газеты привезли?

Летчики переглянулись, и Кошелев, горестно разведя руками, ответил:

– Прости, друг, но так случилось: ведь не были уверены, что сядем… Но завтра газеты будут! У Красинского, нашего начальника экспедиции, есть комплект «Правды» за целый год.

Летчикам с гордостью показали деревянный дом, жилища эскимосов и сооруженную недавно пристройку к яранге Павлова, в которой размещался класс островной школы.

– Молодцы! – одобрительно отозвался Кошелев. – Хорошо устроились. Солидно.

Гостей повели обедать.

Ушаков угостил летчиков своим фирменным блюдом – холодцом из моржовых ластов, яичницей из гусиных яиц, свежей рыбой.

– Между прочим, – оказал за чаем Кошелев, – имею указание в случае необходимости забрать любого заболевшего члена экспедиции и лично вас, если пожелаете…

Ушаков посмотрел на своих товарищей.

Павлов, конечно, не в счет. Он никуда не уедет от своей семьи, если только обратно в бухту Провидения, которую он, похоже, очень любил… Доктор Савенко? Он часто жаловался на слабость, апатию, на то, что жена себя чувствует здесь неважно… Но как же на острове без врача? Тем более что эскимосы уже привыкли к нему и доктор составляет нынче солидную конкуренцию шаману Аналько. Если он уедет, народ снова потянется к целителю, люди вспомнят полузабытые верования и предрассудки… Что касается Скурихина, то промысловик прямо заявил: пока я свой план не выполню, с острова не двинусь. Кроме того, у него был контракт – на три года… А сам он? Уехать, когда дело только налаживается, когда не только видишь, но и сердцем чувствуешь, что твоя страна не забыла тебя, помнит и готова прийти на помощь?

– Ну, что ответим на это предложение? – обратился Ушаков к своим товарищам.

Павлов сказал:

– Вы знаете, Георгий Алексеевич, мне некуда отсюда ехать…

– А у меня еще не кончился контракт, – заявил Скурихин.

Доктор Савенко высказался последним:

– Как все, так и я…

– Передайте, – почти торжественно произнес Ушаков, – на Большую землю, что мы остаемся. Остальные пожелания я изложу в подробном письменном отчете. Летчики торопились. Провожали их снова все вместе.

– Завтра ждите нас, – сказал на прощание Кошелев. – Привезем газеты, книги…

Самолет медленно отошел от берега, разбежался по спокойной гладкой поверхности и взмыл в воздух, словно вольная птица, каких здесь, на острове, и в прибрежных водах было великое множество.

Долго не уходили люди с берега бухты и все смотрели на небо, пока удаляющийся самолет не превратился в крохотную точку, а потом и вовсе не растворился в густом синеве.

Ушаков стоял вместе со всеми и испытывал странное чувство, в котором смешалось и сожаление, и удовлетворение оттого, что устоял перед искушением. Ведь можно было хотя бы на один день слетать на материк… И такая мысль мелькнула, когда летчики предлагали… Но вдруг случилось бы так, что погода не позволила бы самолету вернуться назад? Что же тогда? Об этом даже страшно подумать!..

Какая тишина, оказывается, окружает весь остров, восходит в зенит и разливается над морским простором! Улетел самолет, стих грохот мотора, спугнувший птиц у ближайших окал, и снова спокойствие, и человеческий голос слышен далеко-далеко…

– Лодка плывет! Лодка плывет сюда! – закричал кто-то из ребятишек, и его голосок разнесся окрест, сливаясь с звоном ближнего ручейка, впадающего в бухту, с плеском морского прибоя, перекатывающего разноцветную гальку на берегу.

Скурихин посмотрел в бинокль:

– Апар плывет. Его байдара.

Это были и вправду Апар и Нанехак.

Парус едва полоскался на слабом ветру, и сидящим в лодке приходилось помогать ему веслами. Байдара едва шла, и еще не скоро она причалила к берегу.

– Опоздали, – устало проговорила опечаленная Нанехак, но, увидев в толпе Ушакова, просияла и с облегчением вздохнула: – Значит, ты не улетел…

– А почему это я должен был улететь? – с удивлением, и даже обидой, спросил Ушаков.

Нанехак вышла на берег и в изнеможении уселась прямо на гальку. Беременность ее пока не бросалась в глаза, может быть, оттого, что она была в свободной, широкой матерчатой камлейке.

– Ты бы лучше поберегла себя, – укоризненно оказал Ушаков. – Ты ведь теперь не одна…

– Это верно, – кивнула Нанехак, улыбнувшись. – Он растет…

Она вся светилась счастьем, но никто не догадывался, что главная причина такого ее настроения – в том, что она снова видела умилыка. Железная летающая лодка не взяла его, оставила здесь, на острове.

– Мы так торопились, гребли изо всех сил, – опечалился и Апар. – Жаль, что не успели.

– Ничего, – успокоил его Ушаков. – Завтра еще прилетит самолет.

Нанехак испуганно посмотрела на умилыка и хотела было спросить, не собирается ли он улететь на нем, но вовремя удержалась.

Постепенно люди разошлись. Апар с Нанехак отправились гостевать к Кивьяне, а Ушаков поспешил к себе, чтобы успеть к завтрашнему дню составить отчет.

Он писал всю ночь и только под утро заснул.

На этот раз его разбудил не Павлов, а гудение самолета. Оно донеслось до настороженного слуха, и Ушаков быстро поднялся, поставил чайник. Вчерашние гости застали его врасплох, но сегодня он не только побреется, но и наденет чистую клетчатую рубашку.

Как обещал Кошелев, прилетел начальник летной экспедиции Красинский. Он привез кипу газет, журналы и книги.

– Отдаю свое! – заявил он, передавая подарки Ушакову. – Мы сначала не предполагали садиться на острове, поэтому почты для вас нет.

– Зато у меня будет много, – сказал Ушаков, протягивая Красинскому несколько запечатанных пакетов.

– Все доставим в лучшем виде! – заверил его начальник летной экспедиции.

Ушаков никому не сказал о содержании своего письменного доклада, в котором он просил продлить экспедицию до трех лет.

В часы, когда он наносил на бумагу свои мысли, планы, рассуждения, он еще и еще раз убеждался, что сделано пока мало и настоящая жизнь здесь только начинается. Первый год был как бы прикидкой, обретением опыта, хотя нередко и трагического, попыткой научиться жить в этих непривычных условиях.

Несмотря на быстротечность времени, Ушакову порой казалось, что прошел не один год, а несколько трудных, заполненных изнурительной работой лет; он чувствовал, что накопленный опыт и уроки прошедшей зимовки сделали его мудрее и старше.

Ушаков попрощался с Красинским и, проводив самолет, вернулся к себе в комнату, с жадностью набросился на газеты.

Пока он читал, мысль о том, что все это – уже минувшее, уже оказавшее влияние на ход мировой истории, не покидала его. Вскоре он понял, что напрасно теряет время на знакомство с прошлым, когда у него есть реальная возможность воздействовать на будущее. Прежде всего – надо как следует подготовиться к следующей зимовке, к новым зимним поездкам по острову.

Красинский попросил у него карту Врангеля, и Ушаков вынужден был признаться, что таковой пока нет. Капитан американского корабля «Роджерс» Берри еще в 1881 году пытался ее составить. Ему удалось отметить и нанести на карту почти всю береговую черту острова, примечательные географические точки, которые именовались несвойственными для этих угрюмых мест живописными названиями – мыс Блоссом, мыс Гаваи, мыс Томас… Мыс Гаваи назван в честь Гавайских островов, на которых базировалось китобойное судно капитана Лонга, побывавшего на Врангеле (в знак уважения к выдающемуся русскому исследователю, предположительно определившему местонахождение этой земли, именно Лонг назвал «открытую» им сушу Землей Врангеля) в 1867 году, а мыс Томас – в честь матроса с корабля Лонга, первым заметившего остров.

Капитан Берри посетил внутреннюю часть острова, поднялся на одну из самых высоких вершин, которую впоследствии назвали его именем – пик Берри.

Долгие годы мореплаватели пользовались этой картой, пока русская гидрографическая экспедиция в 1911 году на ледокольном судне «Вайгач» не сделала некоторые уточнения, более всего касающиеся западного берега. Большая же часть береговой линии острова Врангеля на карте Гидрографического управления России была обозначена пунктиром. Однако не только пунктиры, но и сплошные линии берегов часто не соответствовали истинным очертаниям и географическим положениям.

Предстояла огромная работа.

Для того чтобы выполнить ее, пока надо было заниматься весьма прозаическими делами: заготовлять моржовое мясо, копальхен, засаливать в бочках гусятину, убеждать эскимосок выходить в тундру и собирать съедобные листья, коренья, чтобы избежать полярной ночью самого страшного северного заболевания – цинги.

Отложив в сторону газеты, Ушаков прикрыл глаза, пытаясь заснуть.

Но сон не приходил. Слишком разволновали его самолеты.

Интересно, что подумали о нем летчики? Не посчитали ли его сумасшедшим, когда он отказался даже на один день покинуть остров? Ну что же… Может быть, для их постороннего взгляда он и впрямь сумасшедший, но то, что он нашел в себе силы не поддаться искушению, это здравый поступок.

Но ведь когда-то все равно придется покинуть остров! Эту пустынную, временами такую мрачную землю эскимосов, среди которых он нашел много друзей… Да, грустно будет уезжать отсюда…

Ушаков решительно оборвал эти мысли, встал, оделся и вышел из дома.

На востоке поднималось солнце. Яркое, чистое, еще по-утреннему прохладное, оно заливало ослепительным светом все поселение, ровную гладь бухты, галечный берег с лодками, байдарами и вешалами для сушки моржового мяса.

На берегу кто-то снаряжал байдару.

Ушаков спустился к ним.

Это были Апар и Нанехак. Они собирались возвращаться на свое охотничье становище.

Поздоровавшись, Ушаков спросил Нанехак:

– Как ты себя чувствуешь?

– Очень хорошо! – весело отозвалась она.

– Ты берегись, больше не изнуряй себя так, – сказал Ушаков, напомнив вчерашнее.

– Больше не буду, – смущенно ответила Нанехак. – Но я очень боялась…

– Чего же ты боялась? – удивился Ушаков.

– Боялась, что ты улетишь…

Ушаков внимательно посмотрел на нее:

– Нет, Нана, я не могу улететь… Я не мог улететь, потому что многое еще здесь не сделано. И я не мог не попрощаться с тобой и Апаром. А потом… мне хочется дождаться твоего дитя…

– Это наше дитя, – тихо произнесла Нанехак.

Ушаков от неожиданности запнулся и невольно взглянул на Апара. Хорошо, что тот, занятый установкой мачты на байдаре, не слышал.

– Что ты говоришь, Нана? – укоризненно покачал головой Ушаков.

– Я знаю, что говорю, – уверенно произнесла Нанехак, осторожно шагая в утлую, неустойчивую байдару. – Я очень рада, что ты не уехал.

Лодка отошла от берега.

Апар поднял парус, и кожаное суденышко двинулось по ровной глади бухты, оставляя за кормой легкий след. У эскимосов не положено открыто выражать свои чувства при расставаниях и встречах, и сейчас, пока байдара удалялась от берега, Нанехак просто смотрела не отрываясь на русского умилыка, смотрела до тех пор, пока мыс не закрыл его.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Иногда выпадали такие прекрасные, тихие и теплые дни, что порой забывалось, что все это происходит в Арктике, далеко за Полярным кругом, на одном из самых суровых по своим климатическим условиям островов.

Ушакову особенно полюбились утренние часы, когда из-за мыса вставало чистое, огромное, словно вымытое в соленой холодной воде солнце. Под его живительными лучами пробуждалась природа – от птичьих базаров, разбросанных по прибрежным скалам, до тундровых цветов и пресноводного ручья, который вдруг начинал журчать громче и звонче, и струи его переливались разноцветной радугой. Плавающие в море льды пронизывались светом, словно бы загорались изнутри и начинали испускать свое собственное свечение, озаряя плотную студеную воду океана, увешанную в глубине многоцветными зонтиками мелких медуз.

Однако преобладающим ощущением в эти тихие утренние часы было чувство великой чистоты и мощи, ничем не загроможденного беспредельного простора. Простор этот звал, неудержимо притягивал, и хотелось прямо с крыльца деревянного дома шагать и шагать вперед, вбирая в себя и чистоту, и все это нескончаемое пространство.

Однажды пережив этот восторг, это сильное всепоглощающее чувство, Ушаков теперь каждый день старался подняться пораньше, чтобы еще и еще раз испытать его.

Обычно он шел сначала к морю, к намытой ночной волной разноцветной гальке и каждый раз видел одну и ту же картину: сидящую в неподвижности, словно высеченную из камня, фигуру Анакуля. Прижав к себе винчестер, он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность воды. Считалось, что он охотится на лахтака, выслеживает этого осторожного морского зверя. Но Ушаков подозревал: Анакуль встает рано, чтобы, как и он, насладиться тишиной и величием пробуждающейся природы, еще не замутненной чистотой необъятного пространства.

Ушаков проходил мимо застывшего в оцепенении эскимоса и некоторое время шел берегом до ближайшего скалистого мыска. Оттуда он поднимался в тундру и шагал вдоль ручья уже в обратном направлении – к поселению, вслушиваясь в звонкие голоса птиц, в журчание стремительного водяного потока.

К этому времени поселок пробуждался, заполнялся привычными звуками и запахами человеческого жилья. Прежде всего ощущался угольный дым из труб деревянного дома, который смешивался с иным, казавшимся Ушакову более уютным, приятным запахом, – запахом костров в ярангах. В них жгли плавник, который собирали на берегу моря, и просоленное, высохшее до белизны дерево давало голубоватый, нежный дым, со слабым намеком на запахи далеких зеленых лесов. Слышался чей-то кашель, собачий лай, звякание пустой посуды, хныкание не желавшего просыпаться ребенка…

Когда Ушаков подходил к поселению, там уже окончательно пробуждалась жизнь: в тундру с кожаными туесками тянулись женщины, чтобы собрать зеленые листья и ягоды, мужчины шли к берегу, снаряжали вельботы и байдары на моржовую охоту.

Изо дня в день росли запасы квашеной зелени в деревянных бочках, расставленных по стенам эскимосских яранг, наполнялись копальхеном вырытые в вечной мерзлоте ямы-хранилища. Возле яранг на высоких вешалах вялилось мясо морского зверя. В такой ясный, солнечный день жизнь на острове постороннему глазу могла показаться даже идиллией.

Анакуль встретил Ушакова возле деревянного дома.

– Я видел корабль, – оказал он.

– Какой корабль? Пароход? – удивленно спросил Ушаков, чувствуя нарастающее волнение: не успели улететь самолеты, как появился корабль… Может быть, это тот самый, на котором должны привезти новую школу, радиостанцию и оборудование для метеостанции?

– Это не пароход, – ответил Анакуль. – Маленький корабль, похожий на те шхуны, которые приходили к мистеру Томсону в бухту Провидения.

– Но я не видел, какие корабли приходили к Томсону, – пожал плечами Ушаков.

– Зато я видел, – сказал Анакуль. – И даже на одним из них плавал все лето.

– Так где же ты видел корабль? – уже заинтересованно спросил Ушаков.

– Вон за тем мысом, – показал Анакуль. – Он медленно проплыл вдоль берега, а потом ушел в открытое море. – Думаю, это американский корабль.

– Интересно, – задумчиво проронил Ушаков. – Что ему надо здесь?

– Они всегда хотят пушнину, моржовый клык и китовый ус, – сказал Анакуль. – И дают за него дурную веселящую воду.

Однако Ушакова появление корабля беспокоило по другой причине. Возможно, что канадские или американские власти все еще считают нерешенным вопрос о принадлежности острова Врангеля Советской России. Еще до экспедиции Ушаков посвятил немало времени знакомству с документами, отчетами путешественников, посещавших остров Врангеля, и знал, что, например, группа Уэллса в 1924 году не хотела подчиняться требованию о выселении и их пришлось почти насильно выдворять с острова канонерской лодкой «Красный Октябрь» под командованием капитана Давыдова.

Поговорив с Анакулем, Ушаков поднялся к себе и предупредил Савенко и Скурихина о появлении подозрительного корабля.

Вечером того же дня в кают-компании деревянного дома собрали охотников. Оказалось, что корабль видели и другие эскимосы. Он крейсировал вдоль западного побережья, уходил к северу, к острову Геральд.

– Вы должны знать, что есть плохие люди, которые хотят забрать эту землю себе, – сказал Ушаков притихшим эскимосам. Для них появление шхуны у побережья ничего особенного не означало, кроме еще одной лишней возможности поторговать и, быть может, если посчастливится, добыть бутылку дурной веселящей воды. – Потому я всем вам говорю: если кто-нибудь из вас заметит подозрительное судно, немедленно сообщите мне. Если увидите на берегу чужих людей, вы также должны поставить меня в известность, а если будет возможность, привезти подозрительного человека в селение. У каждого из вас есть оружие. И вы должны защищать родную советскую землю…

Намеченную очередную поездку на север для наблюдения над молодыми гусиными стаями пришлось отложить.

В поселок приехал Аналько. Обычно он сразу же приходил в деревянный дом рассказать о делах в своем охотничьем хозяйстве, но на этот раз он почему-то не спешил. Ушаков, увидев у Анакуля жестяную коробку из-под американского трубочного табака «Принц Альберт», спросил:

– Откуда у тебя этот табак?

– Аналько подарил, – простодушно ответил Анакуль.

– А он где взял?

Анакуль замялся. Тогда Ушаков сам пошел разыскивать Аналько. Обнаружил его в яранге Старцева. Шаман пил с хозяином дешевое виски. Он не успел спрятать бутылку, когда в проеме двери выросла фигура русского умилыка.

– Здравствуй, Аналько, – первым, вопреки обычаю, поздоровался Ушаков. Полагалось приветствовать входящего. – Почему ко мне не идешь?

– Да я только-только собрался, – поспешно ответил Аналько. – Иду!

– Нет, теперь можешь не торопиться, – остановил его Ушаков. – Вон еще сколько недопитого.

– Хотите? – подобострастно предложил Старцев.

– Вы прекрасно знаете, что я этого не люблю! – строго заметил ему Ушаков. – И вас предупреждал…

– Вы меня предупреждали, чтобы я не угощал эскимосов, – ухмыляясь, заплетающимся языком произнес Старцев. – Но ничего не было сказано о том случае, если эскимос будет угощать меня.

– Откуда виски?

Шаман растерялся. Ушаков знал, что соврать для эскимоса почти невозможно, и спокойно ждал ответа.

– На корабле добыл, – ответил Аналько, пряча глаза.

– На каком корабле?

– К нашему становищу подходил американский корабль, вот я и купил на нем… – смущенно признался Аналько. – Совсем немного торговал: табак да виски…

– Ты нарушил советский закон, Аналько, – строго сказал Ушаков. – Ты не должен был отдавать наш советский товар американцам. Я могу наказать тебя за это!

– Да я не знал, что нельзя! – испуганно воскликнул Аналько. – Я совсем немного… Я больше не буду!

– Что за корабль?

– Я сказал – американский, – с готовностью ответил Аналько.

– Откуда ты знаешь, что он американский?

– Как же не знать! – усмехнулся Аналько. – Всю жизнь с ними дело имею и американский разговор понимаю.

И действительно, среди жителей Урилыка знатоков американского разговора, как они называли английский, было много. Некоторые из них, как Аналько, нанимались на лето матросами на промысловые суда и доплывали до больших городов на западном побережье, а иные даже добирались и до Гавайских островов.

Аналько пришел на следующий день совершенно трезвый, но вчерашняя смущенность и виноватость еще угадывалась на его хитроватом лице. Из беседы с ним Ушаков понял, что капитан корабля хорошо знал побережье острова и, по всей видимости, бывал здесь и раньше.

– Но товару у них маловато, – с явным презрением заметил Аналько, угощаясь сладким чаем со сгущенным молоком. – Да и на торговых людей они мало похожи. Очень много спрашивали о тебе, умилык, и летающих лодках.

– Ну и что ты сказал?

– Я им про тебя сказал правду, – гордо заявил Аналько. – Прежде всего я сказал о том, какой ты богатый, что у тебя столько товаров, сколько не поместится на десяти таких кораблях, как у них. Но главное, я сказал, что ты победил здешних Тугныгаков и обратил их в свою большевистскую веру!

– Чем они еще интересовались?

– Они спрашивали, нет ли у тебя металлической проволоки, с помощью которой ловят издали летящие слова… Я им сказал, что всякой проволоки у тебя много, а что касается ловли слов, то в этом ты настолько преуспел, что держишь большой запас в толстых книгах.

Американцев, видимо, интересовало, имелось ли в поселении радио.

Любопытно, какой вывод они сделали из объяснений Аналько? Но то, что это не простое торговое судно, случайно оказавшееся в высоких широтах, в этом сомнения не было. И вдруг снова подумалось: нет ли на корабле самого Вильялмура Стефансона? Ушаков понимал, что это почти нереально – шхуна-то не канадская, американская, как уверяют эскимосы, и все же мысль о Стефансоне не давала ему покоя, словно какая-то навязчивая идея… Об этом канадце и его деятельности он вообще много думал, еще на материке изучал его исследовательские работы…

– И еще выспрашивали они про летающие лодки, – продолжал Аналько, почувствовав интерес умилыка к американскому кораблю. – Они хотели узнать, как часто эти лодки навещают остров.

– И что ты оказал?

– Я им сказал, что летающие лодки бывают у нас каждое лето…

В общем-то, это было правдой. В прошлом году гидроплан был на пароходе «Ставрополь», и в этом в бухте садились самолеты… Прошлым и этим летом. Все верно. Это должно убедить непрошеных гостей в том, что на острове живут и работают люди, которые имеют связь с материком.

Но, по всей видимости, на корабле думали совсем не так, как начальник острова Врангеля Ушаков.

Шхуна появилась через несколько дней со стороны западного мыса и нагло бросила якорь в створе бухты.

Это было рано утром, как раз в то время, когда Ушаков совершал свою привычную прогулку. На своем месте сидел и Анакуль и неотрывно смотрел на стоящий на якоре корабль.

– Давно он здесь? – спросил Ушаков, кивнув в сторону моря.

– Когда я пришел сюда, корабль уже был, – ответил Анакуль. – Должно быть, они пришли ночью, в темноте.

Он протянул Ушакову бинокль.

На корме хорошо был виден американский флаг. Значит, эскимосы не ошиблись.

– Ну что ж, – сказал Ушаков, возвращая бинокль. – Придется потолковать с ними.

Анакуль вопросительно взглянул на умилыка.

– Мы сейчас снарядим вельбот, поедем и скажем, что им тут делать нечего, – пояснил Ушаков.

Взяли вельбот Тагью. Он был еще крепкий и легко скользил по воде под ударами весел, на которых сидели Кивьяна и Анакуль.

Корабль, издали представлявшийся покинутым и пустынным, вблизи оказался довольно многолюдным. Вдоль всего борта стояли матросы и молча наблюдали за приближающимся вельботом.

На капитанском мостике появился человек. Он был одет в толстый свитер домашней вязки, мешковатые штаны, высокие сапоги. На голове вместо ожидаемой форменной фуражки красовалась вязаная шапочка. Человек держал в руках курительную трубку. Он отдал какое-то короткое распоряжение, и люди на вельботе увидели, как матросы начали спускать парадный трап.

Вельбот подошел к шхуне. Она так низко сидела в воде, что трап, тем более парадный, был не нужен. Но раз матросы подали его, то пришлось им воспользоваться.

– Павлов идет со мной, – сказал Ушаков. – Остальным оставаться в вельботе.

– Как с оружием? – Скурихин кивнул на охотничьи винчестеры.

– Думаю, что до этого у нас не дойдет, – ответил Ушаков. – А в общем, смотрите по обстоятельствам.

В инструкциях, которыми располагал начальник экспедиции, такая ситуация не предвиделась, поэтому Ушаков действовал так, как диктовала ему совесть гражданина Советской Республики и здравый смысл. Павлов довольно прилично знал английский язык и должен был переводить.

Ступив на борт, Ушаков достал из кармана заранее заготовленную бумагу и начал читать:

– Именем Советской Республики я, начальник острова Врангеля и острова Геральд, а также прилегающих к этому району островов Ледовитого океана Георгий Алексеевич Ушаков, категорически заявляю о неправомочности нахождения вашего корабля в территориальных водах Советской Республики. От имени нашего правительства я требую покинуть наши берега. Кроме того, по нашим сведениям, вы вели незаконную торговлю с местным населением, что также является грубым нарушением международных правил!

Кем был этот человек, который внимательно выслушал произнесенный на русском языке и переведенный на английский протест? Капитаном, руководителем экспедиции, владельцем судна, представителем американских властей? Кто бы он ни был, для Ушакова это был человек, который нарушил неприкосновенность границ Советской Республики, проявил неуважение к его стране и народу.

Вынув изо рта трубку, американец сказал, обращаясь к Павлову:

– Передайте губернатору острова, что я приношу извинения лично от моего имени, потому что, кроме меня, никто не виноват в том, что мы невольно нарушили границы вашего государства…

Он ждал, пока Павлов переводил, посасывая трубку, и внимательно разглядывал Ушакова и его спутника.

– Однако существуют правила свободного мореплавания, которые в случае неблагоприятных условий разрешают судам искать убежища в любой гавани, – продолжал американец. – Мы прибыли сюда не для того, чтобы ссориться, и, прежде чем покинуть ваши берега, повинуясь справедливому требованию, мне бы хотелось пригласить вас на чашку кофе.

Немного поколебавшись, Ушаков кивнул в знак согласия и вместе с Павловым последовал за американцем в небольшую кают-компанию, прилегающую к камбузу, где за плитой стоял негр-кок.

Сев за стол, покрытый клеенчатой скатертью, Ушаков огляделся. Чистота и относительный порядок на корабле явно указывали на то, что это отнюдь не торговая шхуна или промысловое судно, заблудившееся в ледовитом море. Да и сам этот загадочный человек не был похож на заурядного спиртовоза, отправившегося к побережью Чукотского полуострова в поисках легкой наживы.

– Позвольте узнать ваше имя? – спросил Ушаков.

Легкая улыбка тронула невозмутимое лицо американца, но он довольно быстро ответил:

– Называйте меня просто мистер Смит.

– Это ваше судно, мистер Смит?

– Считайте, что мое…

– Оно принадлежит вам лично?

– Не кажется ли вам, господин Ушаков, что вы меня допрашиваете?

– Не забывайте, мистер Смит, что я имею на это полное право, а также право арестовать вас здесь вместе с кораблем. – Ушаков произнес эти слова внешне спокойно, но с достаточной твердостью.

Ему все время казалось, что этот человек понимает русский язык. Но как в этом убедиться? Но в конце концов, не все ли равно? Если он не хочет признаваться, то это его личное дело.

– Господин Ушаков, кажется, мы сошлись на том, что покинем ваши берега, согласно вашему требованию. – На этот раз улыбка Смита была широкой, но за ней явно проступало замешательство и беспокойство. – Я просто любопытный человек, если можно так выразиться, путешественник-любитель. Да, судно принадлежит мне, и я его снарядил на свои деньги. Мне нравится Арктика, ее просторы и суровая красота, но на этот раз меня подвела моя географическая неграмотность…

Негр-кок, одетый в белую куртку, подал на подносе ароматный кофе и бисквиты.

– Немного бренди? Или ликеру? – Смит открыл маленьким ключиком настенный шкафчик, в котором блеснул десяток бутылок с красочными этикетками.

Ушаков и Павлов переглянулись.

– Нет, спасибо, – ответил Ушаков.

– Я был уверен, что остров необитаем, – после некоторого молчания сказал Смит. – Последняя американо-канадская экспедиция покинула остров в двадцать четвертом году…