Текст книги "Мой марафон"

Автор книги: Юрий Хазанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Они себе норы роют и там спят.

«Кто спит? – подумал я.—Чего он мелет? Лучше бы в костре помешал. Вдруг палка обгорит, и каша бух в огонь». Мальчишка, который сидел ближе всех, засмеялся.

– Колька и Стёпка знаешь что придумали? На спине друг друга нести. По очереди. Так, говорят, меньше устанешь. Хо, меньше! Через полкилометра выдохлись.– Он опять засмеялся.

– Митька-то!.. На ежа сел,– сказала девчонка.

– Ничего не сел! Я рукой об землю опёрся.

«Чего они смеются? – подумал я.– Ну, сел и сел. Что такого?» Я подошёл к кусту, сорвал ягоду и сунул в рот. Хоть что-нибудь пожевать.

– Выплюнь! Ты что?! – закричал Митька.—Это волчья! От двух умрёшь!

– Я одну взял,– сказал я, после того как выплюнул. Девчонки вынули из мешка хлеб и стали его разламывать.

– Интересно,– сказала одна из них,– кто изобрёл мороженое?

– Александр Македонский,– сказал я.

– Ври,—сказал мальчишка.

Но на этот раз я не врал. Я читал где-то, что после самых жарких боёв он любил смешивать снег с мёдом и с фруктами.

– Ребята,– сказал я,– есть очень хочется.

– Чего ж молчал? – сказал Петька.—Давай бери... Тонька, кинь ему ложку.

Ух, и наелся! Я бы с ними и в поход пошёл – они меня звали,– если у меня хотя бы одеяло или мешок были. А так, что же – только им помешаю. Уж лучше домой пойду.

Теперь было не так скучно идти. Я даже подумал, что хорошо бы вернуться к Генке, но до станции ведь гораздо ближе. Когда я поднялся на платформу, начало смеркаться. Минут через двадцать подошёл поезд, и я сел. Без билета, конечно. А на что я куплю? Да и контролёры вечером, наверно, не ходят. У них ведь тоже рабочий день.

Кто-то хлопнул меня по плечу... Что ещё надо? Я повернул голову.

– Ваши билеты,—сказал дяденька. Я молчал:

– Ты что, немой? – спросил он.

– Да,– сказал я.– То есть нет. Билета нет.

– Сейчас на остановке выйдешь,– сказал контролёр.

– Мне домой надо, – сказал я.

– Стыдно,– сказал контролёр.– Большой уже... Ваши билеты.

Я думал, он забыл, но на первой станции он меня вывел из вагона. Электричка загудела, прямо как будто засмеялась, и ушла. Дурак, я не сообразил в другой вагон сесть. Теперь жди следующего поезда. Вечером они редко ходят.

Я прочёл всё пригородное расписание, узнал, почём билет на собаку, сосчитал, сколько шагов от одного конца платформы до другого, пропустил три товарных и два дальних поезда – и только тогда подошла электричка. В вагонах уже горел свет.

Я сел и стал глядеть в окно, но за ним было темно, и я видел только своё отражение.

«Зачем я еду? – подумал я.– Играл бы сейчас с Генкой в шашки или книгу читал – у него много интересных, хоть он на два класса младше. А папа-то беспокоится... Надо, как приеду, сразу телеграмму дать. Телеграф ночью работает. Только я уж не пойду, пусть мама...»

Я отвернулся от своего отражения и увидел, что в конце вагона проверяют билеты. Я посмотрел на другую дверь – в неё тоже входил контролёр. Но тут поезд стал останавливаться, я вскочил и пошёл к выходу.

– Ваши...– сказал контролёр.

– Мне домой,– сказал я.

– Ну, домой, так беги, пока не догнал.

Я вышел и решил пройти вагона на два вперёд – там уж не проверяют. Когда я подошёл к двери, она зашипела и захлопнулась. Электричка опять противно гуднула и уехала. Я чуть не заплакал: сегодня все, как нарочно, как будто сговорились – и Генка со своим дурацким спором, и этот белобрысый на велосипеде, и папа... и контролёры.

На перроне было почти темно – так что, если б я и плакал, всё равно не видно.

Сколько я прождал, не знаю. Наверно, я заснул на скамейке и проснулся оттого, что на меня кто-то светил. Это был прожектор электрички. Он приближался, и казалось, что фонари на перроне постепенно тускнеют и тухнут, как свет в зрительном зале. Но электричка пришла из города, и, когда она уехала, я опять заснул. Может, я пропустил несколько поездов – не знаю, но один раз проснулся и увидел, что передо мной стоит поезд. Я вскочил в него до того, как двери зашипели, прошёл в вагон и сел. Спать уже расхотелось. Я глядел в окно на самого себя и думал, что, если опять придёт контролёр, пусть делает что хочет – ни за какие деньги не выйду. Хоть на пол лягу! Но всё равно сидеть было неспокойно – хуже, чем когда ждёшь, что к доске вызовут. В город мы приехали в четверть двенадцатого. А мне ещё ехать на другой конец. Двумя автобусами.

Хорошо, что они без кондуктора. И то мне водитель один раз сказал: «Вошедший мальчик, заплати за проезд или сойди». И даже дверь открыл, чтобы я сошёл. Но я на другом доехал – где народу больше. В общем, дома я был после того, как гимн сыграли. Дверь мне открыл папа. Когда он успел приехать?! Папа не сказал ни слова, только ходил из угла в угол. И мама молчала.

На следующий день было то же самое: папа и мама со мной не разговаривали. Потом мама простила и даже несколько раз опять назвала меня «Пушистый», но папа еще дня два молчал. А если и открывал рот, то только для того, чтобы сказать, что я эгоист, самолюбивый, обидчивый, думаю только о себе...

На третий день папа спросил: не приходило мне в голову, что было бы, если б они с мамой обиделись на меня и взяли да ушли из дому? Суток так на двое... Без предупреждения... Как бы мне это понравилось?..

Когда из лагеря вернулся Костя Бронников, я сразу рассказал ему про мой марафон. А он говорит: какой это марафон, это спортивная ходьба! Вот если б я бежал всю дорогу, тогда был бы марафон.

«КАП, ИДИ СЮДА!»

Самое тихое место

В то утро папа очень торопил Вову. Нужно было прийти к дяде Тиграну ровно в девять, чтобы ехать купаться. Дядя Тигран любит точность: сказано в девять—значит, в девять, а не в десять или там в одиннадцать. Если опоздаешь, дядя Тигран начнёт ворчать и испортит настроение и себе, и другим. Так говорила мама, пока собирала их в дорогу. Мама не ехала купаться: у неё, она сказала, дела поважнее – надо шить купальный костюм.

Ровно в половине десятого они были у дяди Тиграна. Он ещё лежал в постели, а на нём сидел Ашот. Ашот – его сын, ему года три, но он уже всё понимает.

Ашот сказал:

– Мы едем масине...

У дяди Тиграна есть машина, и тётя Тася часто говорит, что лучше, если у них была бы лошадь. Меньше лошадиных сил, но зато хлопот тоже меньше.

Дядя Тигран сказал:

– Вовремя прийти никак не можете. Из-за вас решил ещё поваляться.

Как ни отказывались, а пришлось им второй раз позавтракать. Ашот всё время мешал: то схватит со стола ложку и бросит на пол, то влезет к дяде Тиграну на колени и разольёт кофе из стакана, то дёрнет Вову за штаны. Тётя Тася только и знала, что говорить: «Ашотик, не мажь дядю Мишу маслом!», «Не коли дядю Мишу вилкой, пожалуйста, мама тебя просит».

Поэтому они выехали только в одиннадцать.

– Думаю, лучше всего поехать на озеро в Щедринку,– сказал дядя Тигран.– Это и недалеко, и народу там бывает немного даже в воскресенье. Самое тихое место.

Никто не стал возражать – в Щедринку так в Щедринку.

За городом дядя Тигран вспомнил вдруг, что у него нет сигарет, и они остановились возле ларька на горе. Внизу был мост через какую-то заболоченную речушку.

Когда папа и дядя Тигран вышли из машины, тётя Тася передвинулась к рулю, на место водителя, Ашот сидел у неё на коленях.

– Ашотик, мама тебя просит, не трогай это... Это тоже нельзя трогать, Ашотик, мама тебя просит...

Вова прямо чуть не заснул на заднем сиденье под эти разговоры, как вдруг что-то щёлкнуло и машина тихо тронулась с места. Дорога шла под уклон, поэтому они сразу набрали скорость. А внизу мост, речка, и навстречу ехали машины, и фары у них торчали, как глаза стрекозы.

– Что... мы, кажется, едем, Вова? – сказала тётя Тася. Вова уже понял, что дело плохо.

– Нажмите там... внизу...—сказал он, сам не зная точно, что надо нажать.

Но вместо того чтобы найти тормоз, тётя Тася почему-то крепко обхватила Ашота, а машина продолжала с ужасной, как Вове казалось, быстротой катиться вниз.

Послышался крик:

– Смотрите! Чья машина? Скорей, там дети!

Потом Вова оглянулся и увидел, что дядя Тигран и папа огромными скачками, как кенгуру, мчатся к ним. И ещё он запомнил, как из пакета в руках у дяди Тиграна по одной выскакивали баранки. Тигран, папа и ещё несколько мужчин забежали спереди и сзади и руками остановили машину на полпути к мосту.

Все были какие-то очень бледные, и только один Вова очень красный. Он всегда краснеет и даже потеет, когда волнуется.

– Тысячу раз говорил! – кричал дядя Тигран так, что дребезжало ветровое стекло.– Твой метод упрашивания до добра не доведёт! Он сегодня Мишу вилкой, а ты ему – «пожалуйста, мама тебя просит!..».

По рукам надо бить!

– Нужно было на скорость поставить,– сказал папа.

– Он и со скорости бы снял, не только с тормоза. Что я, не знаю его! – ответил дядя Тигран, и в его голосе прозвучала гордость.

– Я уже не хочу купаться,– сказала тётя Тася дрожащим голосом.

– Наоборот,– бодро ответил дядя Тигран,– выкупаться сейчас полезно, как никогда. Здесь чудное место, тихое, спокойное, вот увидишь. Мне говорили.

Они уже свернули с шоссе и ехали по просёлочной дороге, среди кустарника. Ветви хлестали по машине, просовывались в окна, и одна из них больно ударила Вову по щеке.

Кустарник кончился, выехали на поляну. Вот и озеро.

Весь берег усеян людьми. В промежутках между людьми стоят автомашины, мотоциклы, лежат на боку велосипеды. Шум такой, как на уроке рисования в Вовином классе.

– Н-да,—сказал папа.—Укромный уголок.

– Не знаю просто, что такое сегодня,– проговорил дядя Тигран, не глядя на тётю Тасю.—Меня уверяли, что это лучшее место – близко и тихо...

– Твой метод принимать на веру всё, что говорят, тоже, как видишь, до добра не доводит! – сказала тётя Тася.– Пойдём лучше в лес.

Дядя Тигран запер машину на четыре замка – два в дверце и два на руле (не считая секретных гаек на колёсах, их можно увидеть, если снять колпаки),– и все пошли в лес на другую сторону озера.

Вова хочет псарню

В лесу было в самом деле тихо, если не слушать, как папа и дядя Тигран спорят о рифмах. Папа кричал, что рифму «пять» и «опять» не променяет ни на какие другие, а дядя Тигран кричал, что за рифму: «речки-черешни» отдаст все «грозы» и «морозы», вместе взятые. А тетя Тася говорила: «Ашотик, мама тебя просит, не снимай сандалии», «Ашо-тик, не бей дядю Мишу веткой, мама тебя просит».

Вове опять сделалось скучно, и он пожалел, что они не остались на берегу, где много народу. И в этот момент из-за кустов показался какой-то чёрный клубок и покатился прямо на них.

– Назад, Каро! – раздался голос, и они увидели высокого мужчину с бритой головой. В руке у него была бутылка пива.

– Смотри, Ашотик, какой хороший пудель,– сказала тётя Тася про чёрный клубок.

– Этот пудель называется спаниель,– сказал высокий мужчина.– Ко мне, Каро! Познакомься с товарищами.

Ашот протянул Каро ветку, но тот брезгливо отвернулся.

– Возьми,– сказал хозяин, и собака осторожно взяла ветку в пасть. Вова погладил Каро, но пёс не обратил на него никакого внимания.

Это обидело Вову. Потому что он очень любил собак – даже, наверно, раза в два больше, чем кошек,– и всю жизнь собирался завести щенка. Но дома и слышать не хотели. Ни о собаках, ни о кошках. Даже о черепахах.

– Ходите с ним? – спросил Вовин папа у хозяина собаки.

Папа спрашивал про охоту. Это он от дяди Семь научился так говорить.

– А как же,– ответил хозяин.

– Хорошо работает? – спросил дядя Тигран.

– Имеет «отлично» по всем видам. Он у меня медалист.

– Слышишь? – сказал папа Вове.– Отличник. По всем предметам.

А Вова спросил:

– Он больше не вырастет?

– У него и так самая большая высота для спаниелей,– ответил хозяин.– В холке – сорок пять сантиметров. Понятно?

Вова сказал «понятно» и добавил, что ему тоже обещали собаку.

– Никто тебе не обещал,– сказал папа.

– Нет, обещали, ты забыл,– сказал Вова.– Сами говорили...

– Не ной, прошу тебя,– сказал папа.

А высокий бритоголовый мужчина рассказал, что у Каро энергичный поиск, нешироким челноком, что потяжка у него более быстрая, чем у легавых, и что однажды он причуял бекаса против ветра на расстоянии в двадцать пять шагов.

Папа и дядя Тигран слушали с большим интересом, изредка вставляя: «Да, да, конечно», «Ну, ещё бы», «Ишь какой молодец». Они неплохо поддерживали разговор – ведь Вова-то прекрасно знал, что им ни разу в жизни не приходилось охотиться.

– Для чего бедняжечкам отрубают хвосты? Это ведь больно,– сказала тётя Тася и с жалостью поглядела на короткий виляющий хвост Каро.

– Хвосты не рубят, а купируют,—уточнил хозяин.—Сидеть! – Это он сказал собаке, которая сразу уселась и продолжала вилять хвостом под собой, отчего бока у неё дрожали, как будто ей холодно.

До сих пор Вова думал, что купируют только железнодорожные вагоны: поэтому они так и называются – «купированные», но оказалось, и собачьи хвосты тоже.

Новый знакомый стал очень подробно объяснять тёте Тасе, почему у спаниелей нет половины хвоста. Он говорил, что на охоте они особенно много и быстро машут хвостом и что, останься он длинным, они бы в кровь его раздирали об осоку.

Вова спросил:

– А какая, примерно, скорость виляния?

Вопрос заставил призадуматься даже такого знатока, как хозяин Каро.

– Я полагаю,– ответил он,– э... э... в среднем около ста виляний в минуту... Но это что – а вот, как вы думаете, сколько собака различает запахов?

Тётя Тася предположила, что пять. Дядя Тигран и папа накинули ещё пятьдесят.

– Сто! – сказал Вова, прямо как на аукционе.

– Около сорока тысяч,—сказал владелец собаки.—Представляете? Вот вы словарями, наверно, пользуетесь,– при этом он посмотрел почему-то на дядю Тиграна,– иностранными и другими. Сколько в них слов?

Дядя Тигран ответил, что в среднем пятьдесят – шестьдесят тысяч, но в языке людей, когда они разговаривают между собой, и в книгах используется гораздо меньше. Тысяч десять, пятнадцать.

– Вот видите! У собаки, значит, тоже огромный словарь! Она разговаривает с людьми и с природой на языке многих тысяч запахов.

Все с уважением посмотрели на чёрный нос Каро.

– Ваша собака может найти что-нибудь, если спрятать? – спросил Вова.

– Конечно! – Её хозяин даже обиделся.—Давайте какую-нибудь вещь.

Вова быстро стащил с ноги сандалию.

– Не бойтесь, не порвёт,– сказал новый знакомый папе.

Затем он дал Каро понюхать сандалию, приказал сидеть, опустил свою

бутылку с пивом в карман и сам скрылся в кустах. Слышно было, как под тяжёлыми шагами хрустели сучья.

– Спрятал метров за пятьдесят,—сказал он, когда вернулся.—Теперь и сам не найду, так что вся надежда на Каро.

Вова даже немного испугался: не за сандалию, конечно, а за себя. Он-то любил ходить босиком, а вот что скажет мама?..

– Ищи, Каро! – приказал хозяин, и собака сорвалась с места.

Она побежала куда-то в сторону, и Вова с огорчением крякнул, но мужчина сказал:

– Не волнуйтесь. Он будет делать круги и постепенно сужать их, пока не причует дичь, то есть ботинок.

– Тапочек,– сказал Вова.

– Ему всё равно. Для собаки главное не форма и не цвет, цвета они как будто вообще не различают... Видят всё, как мы в обычном кино... Белое, серое, чёрное... Ведь главное для них запах.

– Вот бы нам такую. Да, папа? – сказал Вова.– Я бы с ней раз десять гулял.

– Бедные,—сказала тётя Тася. Она очень любила всех жалеть.– Как это ужасно: не видеть голубого неба, зелени...

Но тут из кустов выскочил Каро. Он подбежал к своему хозяину и положил Бовину сандалию тридцать пятого размера рядом с ногой, которая была, наверно, раза в три больше.

– Молодец,– сказал хозяин и вынул из кармана кусок печенья.– Возьми...

– Здорово! – сказал Вова.– Даже не порвал... Папа, ведь вы обещали. Ты просто забыл...

– Бедный! – начала опять своё тётя Тася.– В такую жару заставляют бегать... Ашотик, не тяни собачку за хвост, мама тебя просит.

– Может, кто ещё хочет попробовать? – спросил мужчина таким голосом, как фокусник в цирке, когда вызывает кого-нибудь из публики, чтобы вынуть у него из кармана голубя или настольную лампу.– Только давайте другой предмет.– Это он добавил, потому что папа и дядя Тигран начали уже стаскивать с себя ботинки.

Папа предложил авторучку, дядя Тигран пачку сигарет, свой носовой платок или тёти Тасину сумку... Пока они предлагали, Вова сорвал с головы тюбетейку и с криком «ищи!» забросил в кусты. Каро не двинулся с места.

– Что же ты? – сказал мужчина.—Надо было дать понюхать!

– Растяпа,– сказал папа.– Теперь ищи сам. Кругами. Хоть до вечера. А мы пойдём купаться.

– Ничего. Дело поправимое,—сказал мужчина.—Наклони голову! Вова сначала не понял зачем.

– Ещё ниже,– сказал мужчина.– Стань, пожалуйста, на четвереньки.

Вова обиделся. Что он – шутит, что ли?

– Становись, становись,– сказал хозяин собаки.– Пусть понюхает твои волосы.

Вова понял наконец, чего от него хотят, и с удовольствием плюхнулся на землю, а Каро вежливо прикоснулся к его волосам влажным носом.

– Ищи там! – сказал мужчина, и пёс несколько раз обернулся, даже как будто кивнул головой, а потом исчез в кустах.

– Между прочим, эта порода самая старая из охотничьих,– продолжал владелец собаки.—Спаниели попали в Европу ещё в древние времена. Из Египта и Греции. Две тысячи лет назад... Тогда даже ружей не было, и собака должна была найти птицу, но не вспугнуть её – чтобы охотник мог набросить сеть... А вообще охотничьих пород знаете сколько? Около сотни. Всего же на земле больше чем пятьсот пород собак – домашних, служебных, охотничьих. От самых маленьких, чуть не в полкилограмма, до таких вот...—он показал рукой,—ростом около метра, а весом килограммов семьдесят...

– Откуда вы всё это знаете? – спросил Вова.

– Я кинолог,– непонятно объяснил мужчина.

– Собак в кино показываете? – догадался Вова.

– Нет, не совсем. Кинология – это наука о собаках. Из кустов появился Каро с тюбетейкой.

– Ну вот, инцидент исчерпан,—сказал мужчина и одной рукой водрузил Вове на голову тюбетейку, а другой выдал Каро кусок печенья.– Кстати, товарищи, у меня остался ещё один щенок, сын Каро. Если у вас есть хороший охотник...

– Есть,– сказал Вова, потому что вспомнил про дядю Семь...

А самому Вове уже давным-давно хотелось собаку – с первого класса, а может, и раньше.

Он представил себе сейчас, как у него будет пёс вроде Каро, как он с ним выйдет во двор, как сбегутся ребята, а пёс начнёт подметать ушами землю, и Вова ему скажет «сидеть!», а потом скажет «возьми!». Вот жизнь была бы!

– Возьмём, пап? – заскулил он и схватил отца за руку.– Жалко, да? Я бы гулял с ней, и мыл, и чесал хоть по два раза в день...

Сказал он просто так, потому что всё равно не верил, что разрешат. Он просил уже, наверно, раз двести, и каждый раз мама отвечала, что нечего устраивать в квартире псарню – и так у Анны Петровны пудель, а у Веры Фёдоровны кошка. Вова говорил, что на псарне кошек не бывает – значит, она не считается, но мама всё равно не соглашалась.

– Нечего устраивать псарню.– Это ответил сейчас папа мамиными словами.

– У меня идея! – закричал вдруг дядя Тигран.– Ведь у Семёрки скоро день рождения... Дай листок!

Он вырвал из папиного блокнота листок бумаги и стал записывать адрес кинолога, которого звали Георгий Георгиевич.

Вова смотрел то на папу, то на дядю Тиграна и думал, почему он такой несчастный: Семёрке всё – у него и собака будет, а Вове нельзя. Он только хотел сказать об этом, но его перебила тётя Тася.

– Ашотик, не бей нового дядю палкой,—сказала она.

Тройка, Семёрка, Туз

Вообще имя его Семён, Сеня. А «Семёркой» прозвали ещё в школе – после того как кто-то из ребят прочитал Пушкина или, возможно, услышал оперу «Пиковая дама». Этих трёх закадычных друзей иначе и не называли, как «Тройка, Семёрка, Туз». «Тройка» —конечно, Миша Тройский, Бовин папа. А «Тузом» звали Витьку Блинова. Почему – разве кто теперь вспомнит? Кажется, он откуда-то вычитал фразу: «Ходит, как туз» – и говорил её где придётся и про кого придётся. Потом его стали называть просто «Тузик», и девочки тоже, но он не обижался. Тузик был самый маленький, но зато очень ловкий: лучше всех катался на коньках, а когда после уроков давились в раздевалке, умел первым получить пальто и мешок с калошами.

Тузика убили на фронте. А с Тройкой, с Бовиным папой, Семён увиделся после войны, и они опять стали дружить. Правда, один раз они встретились ещё во время войны. На Украине есть небольшой город Каменка: дома там почти все белые, кругом зелень и на улицах растёт трава. Семён его таким запомнил, потому что лежал в госпитале летом. Госпиталь был в длинном низком доме. Когда-то сюда приезжал Пушкин, здесь гостил Чайковский, а теперь были раненые.

Нога у Семёна почти уже не болела, он бродил по улицам и по саду, подымался даже на гору, в парк, и отдыхал там, где сто с лишним лет назад сидели декабристы и, может быть, тоже глядели вниз, на речку Тясмин, на мост, на ветеринарную больницу... Только больницы тогда не было и через мост не проходили зелёные «ЗИСы» и «студебеккеры».

«Сеня, иди помоги!» —крикнула сестра из перевязочной.

Его называли Сеней, потому что был он совсем молодой и без всякого звания. Просто солдат.

Он пошёл. Нужно было поднять с носилок долговязого раненого и положить на койку. Сначала Семён боялся, что не поднимет, но раненый оказался очень лёгким. Лицо у него было небрито, и борода росла как-то странно: только на подбородке и над верхней губой. Как у монголов. Вдруг он открыл глаза и сказал одно только слово: «Семёрка».

Он, наверно, даже прошептал, но Семёну показалось, что это закричал весь их класс, вся школа – как на линейке или на демонстрации...

«Тройка!» —сказал Семён.

Он чуть не уронил его и очень испугался.

Потом Тройка лежал на постели, а Семён сидел рядом и всё ещё не узнавал его. Он ведь никогда не видел Тройку небритым, потому что брить было нечего. И к тому же остриженного под машинку, бледного.

Они вспоминали школу, драмкружок... Вспоминал больше Семён, а

Миша Тройский иногда открывал глаза и тоже что-нибудь говорил.

Потом он сказал:

«Помнишь, девчонки у нас были – Вика, Аня, Женя? Они придумали общество дружбы. Под названием ВАЖ. Герб у них свой был: восьмёрка лежит на боку – значит бесконечность. Дружба бесконечна... Ещё там книга была нарисована. И собака. Это значит – правда. Ведь собака не может врать... Их потом директор ругал. Говорил, не тем занимаются. Родителей вызывали. Мы тоже хотели в это общество, помнишь?.. В метро как крикнут «готов» – эхо, как в лесу... На лыжах ездили... Валька – лучшая конькобеженка... Осторожно, мины...»

Лицо у Миши стало красным, даже борода не так выделялась.

«Отойди от него,—сказала Семёну сестра.—Видишь, бредит...»

А сейчас у Миши Тройского сын Вова, они живут недалеко от Семёна и часто с ним видятся. И Вову в классе называют не «Тройка», а вовсе «Хмыра»...

У каждого человека, кроме работы, обязательно должно быть какое-нибудь ещё любимое занятие – англичане его называют «хобби». Так, по крайней мере, считает Тигран Вартанов, про которого Вова говорит, что он весь английский язык наизусть знает. Хобби Семёна – фотография. А вот раньше он любил охоту. Охотиться научился на Шпицбергене, где прожил два года и лечил зубы нашим шахтёрам, а иногда и норвежским. Два года он не видел ни одного дерева, ни одного куста. Летом по земле там стелется зеленоватый мох, а зимою кругом снежная гористая пустыня, как будто на весь остров натянули белую морщинистую простыню. Белые берега сливаются с замёрзшим Ледовитым океаном, и кажется, что конца и края нет этой белизне.

Ох, и поохотился он там! Зимой на нерпу. Это тюлень такой, жирный-жирный. В сильные морозы они подо льдом живут, а как лёд тоньше становится, прогреют его своим дыханием и вылезают... А весной на перелётных уток, на куропаток охота начиналась. Тут уж с собаками, конечно. У одного гидролога пёс был по имени Каплин. Есть такой мыс, кажется, где-то в Норвегии. Универсальная, скажу вам, собака! И на птицу с ней ходи, пожалуйста, и на зверя... Каплин из породы лаек, представляете? – голова клинышком, уши треугольником, хвост, как бублик, и на спине лежит...

А как Семён вернулся со Шпицбергена, ни разу на охоту не ходил. Хочется – сил нет. Да не с кем. Из Военного папы какой охотник! Да и Тигран тоже – больше стихами увлекается. Но самое главное – собаки нет. Вот в чём беда. Какая же охота без собаки?