355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Хазанов » Мой марафон » Текст книги (страница 1)
Мой марафон
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 22:40

Текст книги "Мой марафон"


Автор книги: Юрий Хазанов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

ЮРИЙ САМУИЛОВИЧ ХАЗАНОВ
МОЙ МАРАФОН
(рассказы и повесть)

Моей жене Римме Хазановой, бывшей ученице 52-й московской школы.



ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!

Перед вами сборник произведений Юрия Хазанова, составленный из рассказов и повести, которые многие из вас, наверное, читали раньше в книгах писателя «Как я ездил в командировку», «Укротители черепах», «Троллейбус в траве», «Я – Робин Гуд» и других.

В этой книге вы встретитесь со своими сверстниками, узнаете о разных интересных событиях и случаях из их жизни, о ближних и дальних путешествиях, которые они совершили. Но, рассказывая о смешном и серьёзном, о весёлом и грустном, Юрий Хазанов никогда не забывает напомнить, что «честь – это правдивость, честь – это смелость. Словом, честь – это Честь». А в таком напоминании и содержится главная мысль, которая объединяет всё, о чём вы прочитаете в книге «Мой марафон».

Напишите, понравилась ли вам эта книга, что вас особенно в ней взволновало, кто из героев запомнился больше всего и почему.

Отзывы присылайте по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.


КАК Я ЕЗДИЛ В КОМАНДИРОВКУ

1

Мой папа любит ездить в командировки. А мама не любит. Не любит, чтобы папа ездил. Она говорит, что ей трудно по хозяйству и с детьми и вообще – с собакой некому гулять. Нашу собаку зовут Пери – это такая воздушная фея из персидских сказок. Но наша Пери совсем не воздушная – она очень рыжая и толстая и с длинными ушами, потому что сеттер. Но про охоту она знает ещё меньше меня. Я хоть в книжках читал и дядя Володя рассказывал, а Пери даже не понимает, что такое поиск, и не умеет причуять бекаса. Дядя Володя говорит, это безобразие и чёрт знает что, а папа смеётся и в ус себе дует... или не дует,– не знаю точно, как надо сказать.

Мой папа поэт. Он пишет стихи и потом читает их дома и когда ездит в командировку. Мама говорит, что, наверно, без него там некому читать стихи, и папа соглашается с ней. Папа вообще часто соглашается с мамой.

Этим летом папа опять собрался в командировку.

– Очень хорошо,– сказала мама.– Возьмёшь Саню. У него как раз три недели до начала занятий.

Я страшно обрадовался: только вернулся из пионерлагеря и снова поеду. Да ещё на Кавказ! Я там за всю жизнь ни разу не был. Вот расскажу потом ребятам!

– Ладно,– сказал мне папа,– укладывай зубной порошок. Я подпрыгнул от радости, а Пери залаяла.

И вот мы в вагоне. «Провожающие, проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих»,– сказал проводник. Нам-то бояться нечего: с мамой и Ликой мы попрощались ещё дома и никто нас не провожал.

Нашим соседом по купе был пожилой мужчина с красной шеей и очень толстый. Четвёртое место было свободным. Я ещё подумал: этот дяденька такой толстый, что, наверно, купил билеты на два места сразу.

Поезд тронулся и быстро набрал скорость. Колёса застучали, под вагонами что-то заухало: «У-шёл, у-шёл», а наш сосед, словно только и ждал этого момента: бросился к своей авоське и начал торопливо выкладывать на столик всё, что в ней было. Через минуту он уже держал в одной руке стакан, в другой – бутерброд с колбасой.

– Присоединяйтесь,– сказал он папе.

– Нет, спасибо. Видите, я с сыном,– ответил папа таким тоном, словно в чём-то провинился.

Я стал глядеть в окно, а когда поворачивал голову, то видел всё тот же стакан в одной руке и колбасу – в другой. Можно было подумать, что нашему попутчику сказали «замри» и забыли сказать «отомри».

Я всё чаще смотрел в окно и всё реже оборачивался. Мимо меня ехали поля, кусты, деревья. Вдали на холме я увидел большой дом – казалось, весь он в золотых заплатах: так блестели его окна от солнца.

Папа и красношеий мужчина о чём-то разговаривали.

– Самая лучшая рыба – колбаса,– услышал я.

Это сказал наш попутчик, после чего он прибрал остатки еды, лёг на свою полку и сразу захрапел.

За окном темнело. На память мне почему-то пришли папины стихи – я помню много его стихов:

Смеркается. Уж третий час мы едем, Уже Ока блеснула, как слюда, Уже успели надоесть соседям Вопросами: «Откуда?» и «Куда?».

Дальше я не помнил. Папа тоже стал дремать, мне сделалось скучно, и я вышел в коридор. У окна против соседнего купе стоял парень моих лет.

– Тебе сколько? – спросил я, чтоб начать разговор.

– Сколько чего?

– Месяцев,– сострил я.

Но парень, видно, принял мои слова всерьёз, наморщил лоб, зашевелил губами и немного погодя сказал:

– Сто тридцать пять месяцев шестнадцать дней. А тебе?

Я ответил сразу, без подсчёта:

– Одиннадцать.– А потом добавил: – А я еду на Кавказ.

– Смех! – сказал парень, но не засмеялся.– Я там знаешь сколько раз был!

И он начал говорить про свою школу, и про себя, и про ребят – всего я не запомнил. Помню только, как у них в классе одна девчонка, когда её спросили, что такое рабовладельческое общество, ответила: «Это где рыб разводят». Вот смех! А ещё его бабушка, когда трёт хрен на кухне, всегда противогаз надевает.

Мне стало обидно, что он один говорит и говорит, и я перебил его:

– А знаешь, кто такой анчоусный посол?

Витька задумался.

– Ну... этот... посол, который из страны...

– Из какой страны? – спросил я злорадно.

– ...Знаешь, мы в классе что один раз сделали? – спросил Витька.– Притащили карманный приёмник... Вот смех...

– Из какой страны? – повторил я.

– «Из какой, из какой»! Из республики Анчоус,– уже уверенно сказал Витька.– Ты разве не знаешь? В Южной Америке, справа...

– «Справа»! – передразнил я.– Ещё скажи – за углом! В жизни не было страны Анчоус. Анчоус – это хамса, селёдка такая, понял? А анчоусный посол – это когда её посолят. Понял? Я в женском календаре прочитал. Понял?

Думаете, Витька смутился? Ни капли.

– Смех! – сказал он.– Я тебя разыграть хотел. А ты поверил?.. Знаешь, сколько инфузорий на кончике ножа?..

Так мы с ним беседовали и сразу подружились.

А потом проснулся папа и стал рассказывать мне, что я увижу на Кавказе: как мы поедем из города Нальчика к подножию Эльбруса, как остановимся на поляне, посреди которой из-под земли бьёт настоящий нарзан – такой, как в бутылках. И конечно, будем жарить шашлык на костре. А по пути обязательно завернём в совхоз «Эльбрусский» к дяде Ибрагиму, и тот, увидев нас, воскликнет: «Маладец, оляги-биляги, что сына привёз! Пускай поглядит, откуда ветры дуют». Потому что слово «Эльбрус» по-балкарски значит: «Откуда дуют ветры». Дядя Ибрагим посадит нас на «козла» – так называют машину «ГАЗ»,—и мы поедем дальше. Нам всё чаще будут встречаться отары овец: они идут прямо по дороге. Машина остановится, и овцы будут обтекать её белыми волнами, как лодку. А позади отары мы увидим чабанов с длинными палками в руках и огромных кудлатых овчарок, медлительных и величавых, как львы.

Иногда среди овечьего моря покажется тёмный мыс. Он приблизится, и мы увидим, что это маленький длинноухий ишачок, навьюченный пастушьей поклажей...

Из Нальчика мы прокатимся в Орджоникидзе – это всего часа два езды на автобусе. Когда подъезжаешь к городу, то справа в ясную погоду видна шапка Казбека, а левее – Столовая гора. Она и вправду похожа на гигантский стол. Глядишь, и кажется, что вот-вот подойдут к ней торопливым шагом проголодавшиеся великаны и усядутся вокруг, заткнув за ворот по облаку вместо салфетки...

Так говорил папа, а я слушал во все уши и представлял уже, как вернусь домой и начну рассказывать – не хуже Витьки!

Время в поезде пролетело быстро, а через день, ранним утром, мы выходили на станции Минеральные Воды. Проходя мимо соседнего купе, я на прощанье дёрнул Витьку за ногу – он ещё спал.

– Так не забудь: дом тринадцать, квартира – наоборот,– сказал я.

– У сов нет усов,– ответил Витька.– Здорово? Я сейчас во сне придумал.

И он повернулся на другой бок.

Через час мы с папой ехали в такси «Пятигорск – Нальчик». Впереди нас на откидных сиденьях устроились два горца: один постарше, другой молодой, оба в широких папахах, в бешметах и в тонких, как носки, сапогах. Я прислушивался к гортанному языку наших спутников, и мне казалось, что говорят они обязательно о булатных кинжалах, о чёрных бурках и тонконогих скакунах.

– «Не было заботы, купила баба порося»! – вдруг сказал по-русски тот, кто постарше.– И на что тебе, говорю, мотоцикл? А, Магомет?

Но Магомет, видно, не хотел продолжать этот разговор.

– Эх, жаль, тучи сегодня,—сказал он папе,– Минги-Тау не увидим.

– Минги-Тау – другое название Эльбруса,– объяснил мне папа.

– Правильно говоришь! – обрадовался пожилой горец.—По-нашему это «Всем горам гора».

– Вот подожди,—пообещал мне папа,– поедем к Эльбрусу, сам убедишься.

Мы уже подъезжали к Нальчику, когда я вдруг придумал: начну вести дневник. Чтоб ничего не забыть потом, когда буду рассказывать или писать сочинение.

2

Я сижу дома за своим столом и гляжу во двор. Деревянные грибы за окном стоят под белыми шапками, а электрические провода увешаны снежной бахромой и похожи на хвост нашей Пери – если бы он вдруг побелел.

Окно выходит во двор детского сада. Весной здесь опять покрасят беседку, а на грибах нарисуют разных зверей. Интересно, какие звери будут в этом году? В прошлом я насчитал двух ежей, трёх белок и одного не то суслика, не то утконоса.

Моим пяткам тепло-тепло, потому что я снял тапочки и поставил ноги прямо на Пери. А у собак нормальная температура, как у меня во время ангины: тридцать восемь и пять. Не вставая с места, я тянусь к полке – куда задевался учебник по географии?! Я вытаскиваю несколько книг – не те! – и на стол падает тонкая тетрадка. Красным карандашом на ней выведено: «Дневник Александра Данилова». Я уже почти забыл о нём. Прошло пять месяцев, как мы вернулись с Кавказа. Интересно, что там написано? Ведь тогда я был младше почти на целых полгода! Мне даже папа вначале немного помогал писать.

Раскрываю тетрадку...

6 августа

Мы живём в номере гостиницы. На стене большая картина без рамы. Папа говорит, это срисовано с «Девятого вала» художника Айвазовского. Я ни одного вала не вижу – всё мутно и непонятно. Под картиной в золотой рамке висит «Опись имущества». Здесь всё понятно: «Стол– один, кроватей – две, пепельница – одна».

Пришли папины знакомые. Они говорят «салам» и хлопают меня по плечу. Все громко разговаривают, читают стихи, пьют вино. Сначала они произносят длинные тосты, а потом пьют «за сказанное». Я пью фруктовый напиток.

Вечером идём к папиному другу. У него много детей, и я никак не запомню, как их зовут. Они очень весёлые и гостеприимные, но все старше или младше меня. Я так наелся, что скоро захотел спать.

7 августа

До середины дня папа ходит по номеру и что-то бормочет. Он переводит на русский язык стихи своего друга. Папа просит не мешать ему, а заниматься своим делом.

Каким делом?.. Я погулял по гостинице, поглядел на физкультурников – их здесь очень много, и все с велосипедами. Мне тоже обещали купить велосипед в этом году.

Потом я съехал два раза по перилам лестницы. Я бы съехал третий, но какая-то женщина с утюгом сказала, что я не дома, и я пошёл на второй этаж читать «Правила для проживающих в гостиницах». В самом начале я прочёл, что «гостиница предназначена для проживания граждан», а ещё узнал, что собак и кошек в гостиницу не пускают. Я вспомнил нашу Пери, и мне стало очень скучно.

Когда я вернулся в номер, там сидели папины знакомые. Все громко разговаривали, читали стихи. Папа сказал, что идёт в редакцию, и все ушли. Кроме меня.

...Я сижу один, листаю картинки в журнале «Огонёк», смотрю на улицу. Там желтеет листва каштанов и время от времени слышится стук – с дерева падает каштан и ударяется о тротуар. По улице грохочут автобусы и с деловым видом пробегают собаки. На противоположном доме висит вывеска: «Здесь товар не продаётся – выдаётся напрокат».

Вечером идём к папиному другу. У него нет детей, но тоже много книг. Папа берёт несколько книг для меня.

8 августа

Утром папа работает. Он говорит, что это срочно и чтоб я не мешал, а почитал немного. Книжки интересные. С улицы слышен гул машин, а когда он стихает, раздаётся: стук, стук... Это падают каштаны. Вывеска на месте: «Здесь товар не продаётся – выдаётся напрокат».

Вечером идём к папиному другу. У него много детей, но всё девчонки.

9 августа

С утра папа работает, я читаю. Пришли папины знакомые, и он уходит с ними в издательство. Я читаю и гляжу на улицу: «Здесь товар не продаётся – выдаётся напрокат».

Вечером мы идём сначала в кино – картина неинтересная: про любовь,– потом к папиному другу.

10 августа

Папа работает, я читаю. Потом папа идёт по делам, а я читаю. Вечером папа говорит:

– Хватит нам бегать по гостям. Ты совсем вышел из режима. Нужно ложиться спать вовремя.

Он уходит один, а я читаю и всё равно ложусь не вовремя.

11 августа

Папа пришёл из редакции и принёс шашки. Он говорит, что я слишком много читаю, можно испортить глаза. Теперь будем играть в шашки. Мы сразу сыграли в поддавки, и я выиграл.

Папа сказал, что я слишком опытный: игрок, со мной опасно состязаться, и если я хорошенько потренируюсь, то смогу хоть сейчас получить третью поддавочную категорию. Только надо всё время тренироваться.

Потом он ушёл, а я весь вечер тренировался: выигрывал сам у себя. Счет 20:0 в мою пользу.

12 августа

Всё то же.

13 августа

Всё то же. Теперь для интереса я ставлю на доску не только шашки, а каштаны. Их много на улице под деревьями.

14—18 августа

Всё то же. Я придумал новую игру – шашко-каштано-вышибалку:

25 августа

Опять пошёл дождь. Поездка откладывается. Папа говорит, что пора собираться домой, а то, чего доброго, опоздаю в школу...

Больше я в дневник ничего не записал. Потому что было не до того: ведь на следующий день я познакомился... Но расскажу по порядку: я до сих пор всё хорошо помню, хотя прошло полгода.

3

Утром папа работал. Шёл дождь. Я читал, потом играл в шашко-каштано-вышибалку. Каштаны выиграли со счётом 8:3. Потом папа собрался уходить. Он сказал, что сегодня у него особенно много дел: нужно со всеми попрощаться. Перед уходом он дал мне рубль, чтоб я поел внизу в буфете.

Я немного ещё поиграл в вышибалку, прочёл две главы, постоял у окна. Вывеска была на месте.

Стало темнеть, и я решил сходить в буфет. По лестнице я спустился на одной ноге и немного по перилам. Ну и что такого? Мне тоже «нужно больше двигаться», как говорят наши знакомые про Пери, потому что она толстая. В буфете я взял сосиски, кефир и две конфеты, но, когда полез за деньгами, рубля не было.

– Ой, наверно, потерял по дороге! – сказал я буфетчице.– Пускай постоит, я сейчас приду.

Я осмотрел всю лестницу, увидел пыль на половиках, два окурка и одну пуговицу, но денег не было. Я спустился ещё раз и сосчитал все ступеньки – ровно пятьдесят восемь. Денег не было. Мне сильней захотелось есть. Я вернулся в номер, прилёг на ковёр и, кажется, даже заплакал.

Проснулся я оттого, что кто-то трогал меня за плечо. Сначала я решил, это сон: надо мной наклонился огромный усатый мужчина в папахе и в черкеске, а на поясе у него был кинжал. Настоящий, честное слово!

– Что, кунак? – спросил мужчина.

Он выпрямился и почти упёрся папахой в потолок.

– Ничего,– сказал я.

– Не болен?

– Не болен.

– А чего такой сердитый?

– Ничего... Я деньги потерял.

– Много?

– Целый рубль.

– Да-а,– сказал мужчина.—Это плохо.

– Мне их папа дал. Чтоб я поужинал.

– А где отец?

– По делам ушёл.

Мы ещё поговорили в таком же духе, он спросил, как меня зовут и что я здесь видел.

– В кино два раза был, – сказал я.

– А под Эльбрусом?

– Нет.

– На голубых озёрах?!

– Нет.

– В Чегемском ущелье?!

– Нет. Папа очень занят.

– Ну, хоть в Долинске?!

– Нет.

«Чего он пристал? – подумал я и даже отвернулся.– Кричит, как будто я сделал ему что-нибудь!»

– Вот что, кунак,– собирайся! —это опять он крикнул.

– Как? – не понял я.

– Вах, какой непонятливый! Со мной пойдёшь! – И он положил руку на кинжал.

Я вспомнил книжки, где похищали детей, а потом требовали у родителей огромный выкуп. Это и сейчас бывает. Например, в Америке. У нас я не слышал про такое: из моих знакомых никого не похищали. Но ведь могут в горах остаться разбойники? Увезут меня, а потом чем папа будет расплачиваться?!

Я рассказываю долго, но все эти мысли промелькнули в моей голове за минуту... даже за полминуты.

– Ты что же, оляги-биляги,– услышал я снова,– в тапочках пойдёшь? Надевай ботинки! Живо!

– Я... не пойду,– сказал я.

– Не пойдёшь? – крикнул мужчина и до половины выхватил кинжал из ножен.– Тогда я тебя... зарэжу!

Он так и крикнул: «зарэжу», но тут же улыбнулся широко-широко, во всю папаху, и сказал нормальным голосом:

– Очень прошу, пожалуйста, Саня, пойдём со мной, не пожалеешь. Дело одно есть.

С этими словами он вышел за дверь и стал ждать, пока я завязывал шнурки на ботинках. Я завязывал бантиком и думал, какое у него дело ко мне. И так захотел узнать, что сразу забыл про разбойников.

Мы пошли по коридору. За столиком, как всегда, сидела дежурная и читала журнал.

– Шахмурза Сафар-Алиевич! – воскликнула дежурная, когда перестала читать и поглядела на нас.– Сколько лет, сколько зим! Я и не знала, что вы приехали!

– Вчера в Париже, сегодня дома, – сказал тот, кого назвали таким именем.– Съездили хорошо... И пожалуйста, скажите этому молодому джигиту, что я не грабитель и не Карабас Барабас какой-нибудь, а то вот Саня...

– Ничего не испугался,– сказал я.– Просто настроения не было.

– Ну, вот и отлично! – сказал Шахмурза Сафар-Алиевич.—А то что за безобразие: иду – вижу, дверь не закрыта, на полу – мальчик. Думал, болен, а он, слава аллаху, здоров... Вперёд, Саня, без страха и сомнений!

Сначала мы, конечно, как следует поели, а потом дядя Шахмурза повёл меня на концерт своего ансамбля – он ведь народный артист,– и я сидел в первом ряду. Только я всё время думал, что папа будет волноваться и рассердится.

После концерта я вернулся в гостиницу с дядей Шахмурзой. Дежурная сказала, что звонил папа и она ему передала, с кем я ушёл. Он совсем не беспокоился, а сказал, что очень хорошо, потому что он уезжает выступать в селение Лескен и там, наверное, заночует.

– Очень хорошо,—повторил дядя Шахмурза.—А мы с тобой тоже уедем. Сейчас... нет, лучше завтра утром.

– Куда? – спросил я.– А как же папа?

– В Верхний Чегем. Я давно к сестре собирался. Горы посмотришь – не издали, а рукой потрогаешь... Едем, кунак? И папу твоего возьмём, если приедет.

Папа не приехал. Я долго лежал и слушал, как в темноте щёлкали на стенке электрические часы. Каждую минуту раздавалось – щёлк! – это перескакивала стрелка. Мне казалось: часы по правде шли – с каждым щелчком всё дальше, дальше. Вот они вышли из комнаты, пошли по коридору... и я уснул.

4

Когда за мной пришёл дядя Шахмурза, я уже умылся. Только зубы не чистил.

– Пиши записку,– сказала дядя Шахмурза и стал диктовать: – «Салам, дорогой отец! Уехал в горы со своим другом Шахмурзой, который передаёт тебе сердечный ас-салам. Скоро вернёмся. Твой сын».

От себя я ещё дописал: «Не беспокойся, в школу я не опоздаю».

– Так,– сказал дядя Шахмурза, когда мы поели и усаживались в машину с брезентовой крышей.– Теперь вперёд, без страха и сомнений! Познакомьтесь: это Саня, а это...

– Эльбрус,– сказал шофёр.

– Сначала в Долинск заедем,– сказал дядя Шахмурза.– Надо парню розы показать.

Мы поехали. Слева от нас тянулся большой парк.

– Там липовая аллея,– сказал Эльбрус– Как под крышей: дождь никогда не замочит. Я по ней часто хожу и думаю...

– Стой! – закричал вдруг дядя Шахмурза таким голосом, как будто мы съезжали в пропасть.

Эльбрус затормозил.

– Вылезай! В парк пойдём, на башню!

И дядя Шахмурза выскочил из машины. Я за ним.

По внутренней лестнице мы поднялись на балкон каменной башни.

– Закрой правый глаз! – сказал дядя Шахмурза.– Что видишь?

Он вообще говорил так, как будто команды подавал, но мне почему-то нравились его команды.

– Левый закрой! А теперь что?

Левым глазом я видел парк, деревья, каменное русло реки, дома и за ними равнину, а правым – горы, горы... Зелёные, жёлтые, а потом серые, тёмные – в тумане или в облаках...

– Это не облака, это снег,– сказал дядя Шахмурза.– Вот здесь и начинается Кавказский хребет. А к нему ведут ущелья...– Он вынул из кармана гребёнку.– Гляди: широкая часть – это вроде сам хребет, а между зубьями – вот они... ущелья. По ним текут реки – Черек, Чегем, Баксан... И дороги проложены...

Я смотрел теперь вправо обоими глазами. Никогда ещё я не видел столько гор сразу.

– Вон на той горе,– сказал дядя Шахмурза,– жил злобный медно-бородый Фук. Он укрывался от богатыря Урузмека и посылал засуху на наши земли. Но богатырь-нарт добрался до него и отрубил ему голову. И полдня шёл кровавый дождь, а потом полил светлый и благодатный...

Всю дорогу до питомника роз я слушал рассказы про нарта Урузмека, про Бийнегера, у которого заболел старший брат, и вылечить его могло только молоко белого оленя, а поймать оленя могла только собака, которая была у родича этого Бийнегера, а родич не хотел дать и щенка от этой собаки... А про пастуха Бек-Болата дядя Шахмурза даже почти пел – ведь он же народный артист.

...У моей сестры Лики есть большие разноцветные кубики. Она любит из них складывать «ковёр». Вот если увеличить каждый кубик раз в тысячу или в пять тысяч, то было бы очень похоже на долинский цветник. Жёлтый кубик – жёлтые розы, красный кубик – красные розы, и ещё белые, розовые и даже в крапинку. А ещё там были поля флокса, львиного зева и каких-то высоких цветов – я забыл название,– они похожи на стрелы с голубыми наконечниками.

Потом мы поехали обратно, через весь Нальчик, потом по дороге на Пятигорск, но скоро свернули влево. Навстречу нам, откуда-то с гор, из-под ледников, текла река Чегем, а мы ехали вверх по её берегу.

Когда дядя Шахмурза не рассказывал, я задавал ему вопросы про всё, что видел: какой высоты эта гоpa, что глубже – Чегем или Терек, сколько человек может поднять один ишак, злые или нет кавказские овчарки и какие у них имена, кавказские или русские... А потом я стал спрашивать Эльбруса про его «газик», и он мне тоже всё подробно объяснил: сколько лошадиных сил в моторе и что такое ведущий передний мост.

Как раз в это время у машины лопнула камера, и мы остановились.

Эльбрус даже ни разу не заругался, а просто начал менять колесо, и я ему помогал: держал гаечный ключ и торцовый ключ тоже.

Мы уже сменили колесо, когда в кустах на обрыве зашуршало, словно кто-то долго прятался и потом решил убежать.

– Алмосту,– сказал Эльбрус.

– Алмосту только по ночам ходят. Разве не знаешь? – сказал дядя Шахмурза.– Садись, поехали.

– А что это? – спросил я.

– Лесной человек,– сказал Эльбрус– Многие не верят, конечно, а я думаю: почему ему не быть? Не такое бывает.

И пока мы медленно поднимались в гору от селения Хушто-Сырт, я успел многое узнать про алмосту. Оказывается, живут они в лесах, но своих жилищ у них нет. Их встречают в заброшенных саклях, в хижинах пастухов. У них короткая шерсть и длинные развевающиеся волосы на голове...

– А нос какой – курносый или горбатый? – спросил дядя Шахмурза.

– Не верите? – сказал Эльбрус– А наш почтальон с ним всю ночь просидел. До войны, конечно. Сейчас их не видно. Рассказывал: пришлось ему в горах заночевать. Костёр зажёг, уснул... Проснулся – видит, алмосту сидит, греется, кукурузный початок жуёт. Наш почтальон виду не подал, что проснулся, лежит и смотрит...

– Ну, и что? – спросил я.

– Ничего. Опять заснул. А утром алмосту уже не было. Только початок кукурузный остался.

– А не могло оно почтальона этого загрызть? – спросил я.

Мы поднимались всё выше. Становилось холодней. Река и мотор машины так шумели, что я плохо слышал Эльбруса и часто переспрашивал. Дядя Шахмурза начал дремать.

– На людей они вроде не нападают,– сказал Эльбрус—А там кто их знает. Ручаться нельзя.

– Что ж, их ни разу не поймали? – спросил я.

– Попробуй поймай, если такой ловкий. Они знаешь как бегают? Быстрее чем конь.

Машину тряхнуло, но дядя Шахмурза не проснулся.

– Я тоже один раз алмосту встретил,– сказал Эльбрус.

– Что? – крикнул я.

– Встретил, говорю. Понимаешь, иду вечером около Белой Речки, вдруг в кустах так же, как сегодня: ширк, ширк! Я кричу: «Стой! Кто там?» Не отвечают. Понимаешь – не отвечают! У нас, если человек пройдёт, обязательно ответит.

– Его выследить надо,—сказал я,—а не ждать, когда само придёт. Подобраться с сетью – и раз!

– Для науки это очень важно, я думаю,– сказал Эльбрус.

А я стал думать, как мы с Бронниковым и с Борькой Троновым – Дольку тоже можно взять – пробираемся по горам, залезаем во все пещеры, идём по следу... долго-долго, и наконец у нас в руках алмосту. И я делаю доклад в Доме пионеров. Сначала никто не верит, но Бронников выводит нашего алмосту на сцену, и оно говорит: «Здравствуйте» – это мы его так научили, пока везли домой...

– А зубы у него большие? – спросил я Эльбруса.

– Всё про то же говорите? – сказал вдруг дядя Шахмурза.—Скоро Верхний Чегем... Между прочим,—дядя Шахмурза перегнулся ко мне с сиденья,—тут раскопки делают... археологи. Откопали древний водопровод – кажется, пятого века. Трубы в нём треугольные, каменные. Сам увидишь. А недалеко пещера есть. Кала-Тюбю называется. В ней разные камни нашли – сделаны вроде молотков и ножей. Отшлифованы, и даже дырки в некоторых просверлены. Понимаешь? А было это шесть или семь тысяч лет назад. Учёные ведь умеют определять.

– Геологи тоже,– сказал я.– По пластам земли или по каменной породе и всяким окаменевшим растениям и животным. Я читал.

– В наших горах люди давно живут,– сказал Эльбрус—А уж сколько разных народов перебывало – не сосчитать!

Я хотел спросить, какие народы, но тут машина въехала в селение, и дядя Шахмурза начал со всеми здороваться. Потом мы вылезли из машины и пошли к его сестре. У неё был двухэтажный дом. На первом этаже – я после увидел – были овцы, а на втором жили люди. Крыша была плоская, и если на неё выйти, то можно оттуда прямо шагнуть на гору.

– Вон пастбища – туда водят колхозные отары,—показал рукой дядя Шахмурза, когда мы стояли на крыше.—А колхоз тут имени Калабекова Султан-Хамида. Знаешь, кто это? Он Кирова один раз от смерти спас, а сам погиб. Заслонил собой от убийц. Это во время гражданской войны было. В Осетии. Шли они с Кировым по окопам, вдруг выстрелы. Султан-Хамид бросился вперёд, а пуля прямо в сердце... Он родился вон в том доме.

В это время нас позвали обедать. Было много народа. Пили вино и говорили длинные тосты: про меня, про папу, про маму, про Кавказские горы и даже про мою учительницу. За столом сидели так долго, что уже стемнело и мне захотелось спать.

Перед сном я вышел на улицу. Только не вниз по лестнице и во двор, а через крышу. Я поднялся немного по тропинке на склон и остановился. Ночь была светлая, но мне было чуть-чуть страшно. Не потому, что я трус, а потому, что в новом месте да ещё ночью. Я вспомнил разговоры про алмосту, потом подумал, что папа сейчас, наверно, сердится и что в горах бывают барсы... И тут вдруг затрещали кусты – не так, как днём, а в сто раз громче, и что-то большое и тёмное двинулось на меня. На голове у него, по-моему, развевались волосы, а глаза горели огнём.

Я закричал и побежал к дому, но стукнулся головой обо что-то мягкое и даже закрыл глаза.

– Ты что, Саня? – услышал я.– Прямо с ног сбил.

– Дядя Шахмурза! – сказал я и открыл глаза.– Там эта... алмосту... на меня... волосы длинные...

– А ну посмотрим,—быстро сказал дядя Шахмурза.—Вперёд, без страха и сомнений!

Я немного отстал, а он бросился в кустарник.

– Сюда, Саня,—услышал я из темноты.—Поймал!.. Только не волосы у него длинные, а уши... Ну, пошёл, пошёл!

И я увидел маленького ишака.

– Я не струсил,—сказал я.—Просто мне страшно было немного. Потому что ночью.

– Ничего,—сказал дядя Шахмурза.—Все люди чего-нибудь боятся. Вот я, например, нырять боюсь.

– Неужели! – удивился я и попросил: – Можно я на него сяду?

Мы вывели ишака на ровное место, и дядя Шахмурза держал его за ухо, а я сел верхом. Ишак стоял, как будто памятник, и сидеть было очень жёстко. Поэтому я скоро слез.

Мы вошли в дом, и дядя Шахмурза рассказал, как я ездил на ишаке, но больше ничего. А потом я спросил, сколько лет живёт ишак и сколько он стоит.

– Тридцать рублей,—ответил один из гостей.—Купить хочешь?

– Я бы купил,—сказал я.—Не знаю, как папа. У нас уже собака есть...

– Что с ним делать будешь? – спросил кто-то.

– Ничего. С собакой ведь ничего не делаем. А жить он может во дворе, где гаражи. Ему и гараж-то маленький надо – меньше, чем для мотоцикла с коляской. Как раз место есть: рядом с сараем, который сгорел... Мы его нечаянно подожгли... Он всё равно старый был и мешал...

Это я сейчас уже рассказывал бабушке Нафисат, потому что со всеми поговорил, а с ней ещё нет. Она слушала, улыбалась и кивала головой.

Я много чего рассказал ей: с кем я дружу в классе и какой Лерик ябеда, а Нинка Булатова задаётся... А зимой мы собирали металлолом и во дворе магазина обуви нашли калошу. Большую – с этот стол. Она у них раньше на витрине стояла, а потом перестала блестеть, её и выбросили. Долька предложил сделать из неё самоходку. Не знаете, как? Мы взяли два заводных автомобиля – игрушечных, конечно,– привязали к ним калошу, завели и пустили. Сначала во дворе, а потом принесли в школу и на уроке пения... по залу... Что было!

Я засмеялся, бабушка Нафисат покачала головой и тоже засмеялась.

– Вы всё время здесь живёте? – спросил я. Бабушка Нафисат кивнула.

– А сколько вам лет?

Бабушка Нафисат опять кивнула.

– А Эльбрус какой высоты?

Бабушка Нафисат засмеялась и снова кивнула.

– Ты о чём бабушку спрашиваешь? – сказала мне сестра дяди Шах-мурзы.– Она ведь у нас по-русски ни слова не знает. Только по-балкарски.

Бабушка Нафисат кивнула и улыбнулась. Потом она дала мне попробовать айрана – это такое кислое молоко, и я пошёл спать. Заснул я сразу, не то что вчера.

На следующий день рано утром мы уехали из Верхнего Чегема. Обратный путь был короче, потому что с горы и колесо ни разу не спускало. Только мы один раз остановились – у водопада. Он был похож на длинную седую бороду, немного зелёную. Она как будто хотела всё время оторваться от каменного подбородка, но никак не могла и поэтому сердито шумела и шипела...

Папу мы застали в номере.

– Ас-салам! – сказал папа, когда увидел нас.– Так вот кто умыкнул моего сына! Я уж беспокоиться начал... Чуть не уехал один в Орджоникидзе.

И он познакомился с дядей Шахмурзой, и они даже выпили бутылку вина. А я пил фруктовый напиток.

Назавтра мы были в Орджоникидзе.

Командировка продолжалась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю