Текст книги "Вариант 19"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6

"Украина для украинцев!

Отже, вигонь звидусиль з Украини чужинцив-гнобителив".

Михновский Н.И.

(Десять заповедей Украинской народной партии)

Бок толкнуло болью еще раз, но Катя очнуться никак не могла.

– Сдохла, чи що? – голос был озадаченный, шепелявый.

– Та не возися, на шию наступи, нехай гадюка додохне, – посоветовал голос побасистее.

– От, заворушилась, – удивился шепелявый.

Катя с трудом села. Голова неудержимо кружилась. Правый глаз неохотно приоткрылся, девушка дрогнула от боли в спекшемся лице. Попробовала тронуть щеку, пальцы сами собой отдернулись – сплошная корка.

– Яка страшнюча, – с брезгливостью сказал басовитый. – А ісподнє шовкове. Ізвозюкалася уся, куди його тепер? Добити би треба, та заховати.

Катя пыталась сосредоточиться. Четверо с обрезами – селяне. Двое постарше – тот, что с редкими усами, в замызганной поддевке, как раз и проверял пинками жизнеспособность изуродованной девушки. Второй посолиднее, в богатой смушковой папахе. Две парней помоложе, похоже, сыновья. Офицер с забинтованной головой и кудрявый паренек, – эти Кате казались смутно знакомыми, стояли с поднятыми руками. В траве сидела всхлипывающая монашка, держалась за лицо.

Что-то здесь произошло, но что именно, Катя сообразить не могла. С головой было вовсе неладно.

Офицеру и парнишке надежно стянули руки за спиной. Один из молодых хуторян с опаской присел за плечами у Кати:

– Эй, страшенна, грабки давай.

От громкого голоса завибрировало в виске. Только не орите и не трогайте.

– Вставай, шльондра, – девушку силой поставили на ноги.

В глазах потемнело, Катя покачивалась, но стояла. Почему рукам неудобно?

Хуторяне разговаривали. Катя слушала, но смысл не улавливала. За пояс бритого был заткнут маузер, и это почему-то вызывало смутное недовольство. Что-то не так должно быть. Откуда вообще все эти люди взялись?

– То правда, що чорницю туди-сюди водити, – рассудительно сказал старший. – Вирисклива, страсть.

– Так нехай хлопці оскоромляться. А то мій Андрійко, ужо усю жопень Гнатовій Ольке зам'яв. Ох, Андрійко, приб'є тебе дядько Гнат.

– Ни, я обережно, – ухмыльнулся высокий парень. – Так ми, батьку, по-швидкому? А, дядько Петро? Можна?

– Тільки без гамору. И балуйтеся скоріше, – нахмурившись, сказал старший.

Высокий парень ухватил монашку за плечо. Та едва слышно ахнула, попробовала оттолкнуть крепкую руку. Хлопец ухмыльнулся, цапнул крепче:

– А ну, Дмитро, бери ее. Або не хочеш?

Второй хлопец с некоторым смущением подхватил монашку под другую руку. Широкое лицо девушки исказилось, она хотела закричать, но ладонь высокого хлопца ловко запечатала ей рот.

Офицер судорожно сглотнул, прохрипел:

– Греха, пановэ, не боитесь?

Усатый крепко ударил офицера обрезом. Вторым ударом сшиб на землю, принялся топтать порыжелыми сапогами:

Прапорщик уже не шевелился, и селянин, отдуваясь, сказал:

– От, Петро, ти мені скажи по-сусідськи, – чого москалі такі вперті? Уж сам би о смерті думав, а все нас життю вчить. От порода – гірше жидів, чесно слово.

Старший пожал широкими плечами:

– Та нам що? – усатый сплюнул. – Головне, за хлопчика пусть що обіцяно заплатить. Дві тысячи – воно нам як раз, а, Петро?

Катя сидела, слушала и ничего не слышала. Кусты кружились, забитый кровью нос не дышал, зато в рот упрямо лез густой лесной запах, мешал вздохнуть. Катя тупо смотрела, как по щекам мальчика текут слезы. Прапорщик зашевелился, с трудом подтягивая к животу ноги. Кудрявый парнишка стоял, крепко зажмурившись. Близко, за кустами, возились, утробно ухали.

– Піду, допоможу, – озабоченно сказал усатый. – Шось завозилися.

– Ох, дивися, задаст тобі Мотя, – усмехнулся старший, поправляя папаху.

Катя сидела, прикрыв уцелевший глаз, так кусты меньше плясали. Ведя мальчика за плечо, подошел хуторянин, пнул девушку:

– От ты яка…. Из бар колишних, видать? Знатно тебя оскопили… Прям порося ободрота.

Первыми из кустов вышли парни, за ними раскрасневшийся усатый.

– Що? – с усмешкой спросил старший.

– Не сильно-то и ворушилась, – шепелявый цыкнул сквозь широкую щербину в зубах.

– Витками хоч прикрили?

– Так, дядьку Петро, ми зараз с лопатами повернемося, зариемо, – заверил высокий хлопец.

– Ну, пішли тоді. Снідати давно пора.

Катя брела последней из пленников, изредка ее брезгливо подталкивали в спину стволом обреза. Следом за девушкой шагали шепелявый усач с сыном.

– Зрозуміло. Батьку, дядько Петро с грошами не обдурить? Гроши за хлопчика не маленьки обицяни.

– Або я дурний за тебе? Догляну. А ось башмаки и піджак с ней сняти потребно. Гарний піджак. Може відстирається….

Катя сосредоточилась на том, чтобы передвигать ноги исключительно по тропинке. Мысль споткнуться пугала. Упадешь – не встанешь.

Вышли из леса, невдалеке виднелись крыши хутора. Пришлось обогнуть поле с кукурузой. Катя устала так, будто рванула километров на пятьдесят с полной выкладкой. Яростно залаяла собака. Вошли во двор. Появились две бабы. Тараторили так, что и слова разобрать не удавалось. Катя и не пыталась. Лечь бы поскорее…

Пленных затолкали в погреб.

– Ой, Петро, та вони ж усе запаскудять!

– Ни. Вони городски, культурни. Знають, як що, шкиру живцем здеремо.

В погребе было прохладно, спокойно. Катя сползла на чурбак, осторожно прислонилась затылком к бочке и отключилась.

***

Проснулась от собачьего лая. Пес гавкал так, для порядка – во дворе чужих не было. Катя вяло вспомнила своего Цуцика, пса-хаски, скучавшего без хозяйки за тридевять земель отсюда. Ага, и за без малого сто лет тому вперед. Ну да, опять вляпалась бестолковая хозяйка. Туман из головы повыветрился. Мысли приобрели относительную связность, забитый спекшейся кровью нос все-таки начал различать крепкий дух соленых огурцов и капусты. В животе что-то сжалось. Угу, кушать хочется.

Рядом шептались:

– Уехал. Вроде к обеду обещал быть.

– Нам-то что? Уж нас-то, ваше благородие, досыта накормят. Хорошо если прикопают, а то и свиньям могут скормить. Слышь, как боровы в хлеву хрюкают? Эх, надо было стрелять.

– Что ж не стрелял, пролетарий? В штаны наложил, железный кулак революции?

– Так ты команду не дал. Ты же при погонах – главнокомандующий, чтоб тебя…. Обосрались, чего уж там.

– Да уж. Слушай, пока мужиков дома нет, может, попробуем вырваться? Дверь на вид хлипкая.

– А руки? Дверь лбом, что ли, вышибать? Ну, попробуй, у тебя башка образованная, может и для полезного дела сгодится.

– Попробуй мне веревку развязать. Или перегрызть. Зубы у тебя для пролетария очень неплохие.

– Сам грызи. Там грызть дня два. Веревку-то не пожалели, мироеды.

– Черт с тобой. Хоть руками попробуй. Нужно же что-то делать.

– Давай, ты мне развязать попробуешь. Тебе-то все равно с дверью не справиться. Плохо вас, белую гвардию, Николашка откармливал.

– Что ты сюда царя приплел? Я, что, в конвое Его Императорского величества состоял, шашкой и газырями блистал?

– Угомонитесь, – прохрипела Катя. – Хозяин вернется, он рассудит. Он политически грамотный. Урод, мать его…

– Очнулась? Э-э… ты, барышня, как себя чувствуешь? – Пашка заерзал, придвигаясь поближе.

С другой стороны подсел прапорщик:

– Вы как? Мы уже и так пробовали разбудить, и по-другому…

– Облизывали, что ли? – поинтересовалась Катя, разлепляя здоровый глаз. – Бля, как я пить хочу. Давно хозяин уехал?

– Только что. Мы в щель видели. И этот, шепелявый, ушел. Договорились к обеду встретиться. Гости от Блатыка прибудут.

– А когда здесь у них принято жрать садиться?

– Часа через два, – Пашка задумчиво почесал подбородок о плечо. – Может и раньше. Рвать отсюда нужно. Катенька, ты как, в узлах разбираешься? Может, попробуешь нас развязать?

– Я тебе дам – "Катенька", – девушка схаркнула под бочку чем-то темным и липким. – Нашелся Павлушечка, твою мать! Как вышло, что мы здесь сидим? Проспали, революция-контрреволюция, песьи дети, чтоб вам жопу на британский флаг….

– Да мы, собственно, не спали, – смущенно признался прапорщик.

– Я чуть-чуть подремал, – объяснил Пашка. – Глаза протер, говорю: 'Давай карабин, я посторожу.' А он: "Ты мне голову разнесешь". Сидим, как два дурака. Спрашиваю: 'Куда монахиня делась?' – 'Отошла по своим, по женским, надобностям'. Ну, дело-то обычное. Пока перепирались, вываливают из кустов эти, с обрезами. И монашка с ними. Ну, мы как-то не ожидали…

– Но карабин ближе к тебе стоял, – заметил прапорщик.

– Про карабин я поняла, – прохрипела Катя. – Откуда господа селяне взялись?

– Ясно откуда, – Пашка сердито засопел. – Божья невеста привела. Она за помощью на хутор сбегала. Мы-то ей компания неподходящая. Вот, нашла понадежнее… Курица.

– Помолчи, – сумрачно сказал прапорщик. – О мертвых или хорошо, или никак.

– А Прот где? – поинтересовалась Катя, осторожно потираясь носом о плечо. Нос здорово чесался.

– Кто? – парни переглянулись.

– Пацан. Его Протом звать. Старинное имя с греческими корнями. Он где, и что он делал, когда вы решали вопросы революционной дисциплины, отложивши карабин от греха подальше?

– Он рядом с тобой спал. Потом драпануть пытался, да его этот куркуль Петро зацапал. За пацана две тысячи "николаевскими" обещали.

– Да мне пофигу прейскурант. Сейчас он где? Я с ним не договорила.

– В доме заперли. Под присмотром хозяйки, – прапорщик кашлянул. – А вы себя как чувствуете?

– Бывало лучше, – Катя снова сплюнула под бочку. Во рту была вязкая гадость, как будто неделю самогон пила. Или будто месяц тяжело проболела. Зато голова уже практически ясная. – Что, орлы, думаете делать?

– Нужно дверь вышибать, – решительно сказал Пашка, и уже не так решительно добавил: – Только там, у двери, узко, толком не развернешься.

– Понятно, – Катя искоса глянула на прапорщика, левый глаз девушки склеился, казалось, намертво. – Ну, а вы, ваше благородие?

– Развязаться нужно, – пробормотал офицер. – У вас пальцы не затекли?

Катя усмехнулась, кожа на лице болезненно захрустела:

– Что, прапор, смотреть на меня не очень хочется?

Прапорщик смущенно отвернулся, зато Пашка бодро сказал:

– Да ты, в смысле вы, не беспокойтесь. Если в чувство пришла, значит, все заживет. Конечно, если нас сегодня не шлепнут. Может, що сделать попробуем?

– Ты считаешь, пора? – Катя осторожно повалилась набок. При соприкосновении с полом голова не развалилась, что, если судить по ужасающим вчерашним ощущениям, было странно и удивительно. Онемел череп, что ли?

Катя заизвивалась, пропуская связанные за спиной руки под ягодицы. Свернулась в клубок, тесно подтягивая колени к груди.

– Не получится, – сказал Пашка. – Я пробовал.

Послать его в нужном направлении Катя не могла, дыхания не хватало. Девушка выдохнула еще глубже, напряглась, суставы едва не вывихнулись. Получилось, – связанные кисти оказались впереди. Катя принялась отдуваться. Кисти рук здорово оцарапались о каблучки полусапожек. Ничего, ссадины проходящи. Лишь пролетарская революция вечна, будь она неладна.

Солнечного света, попадавшего в погреб сквозь щели в двери, было маловато. Катя с трудом рассмотрела стоящую на полке жестяную банку с огарком свечи. Подняться на ноги оказалось довольно легко, девушка лишь слегка пошатнулась. Ну, не в лучшей форме, конечно. Но вполне, вполне…. И с чего же ты вчера так вырубилась?

Банку Катя сжала между колен, слегка сплющила и принялась раздергивать веревку об острый край. Сотоварищи по погребу смотрели с надеждой.

– У меня отвертка есть, – сказал Пашка. – Может, ею попробовать?

– Себе оставь, – пробурчала Катя. – Мозги подкрутишь.

Веревка ослабла, остальное девушка доделала зубами. С лица сыпались черные струпья. Вот черт, ну и рожа, должно быть. Накручивая на исцарапанный кулак обрывок веревки, Катя задумчиво прошлась по погребу. Что дальше? Сразу уходить или гостей подождать? Девушка сняла крышку с кадушки, пошарив среди укропа, выловила огурец. Глубокомысленно захрустела. Жевать было не очень больно, только стягивало лицо, покрытое коркой, и щипало исцарапанные пальцы. Парни мрачнели на глазах. Катя рассматривала их не без злорадства.

– Катерина, вы бы нас развязали, – не выдержал Пашка. – Нам бы только руки свободные.

– На хер тебе руки? Ты все равно карабин удержать не можешь.

– Ну, виноват. Это от неожиданности. Я их сейчас, гадов…

– Только снисходя к твоему малолетству, – Катя принялась освобождать парню руки, глянула на прапорщика. – Его благородие тоже развяжем. Из уважения к ранее потрясенному разуму. Что с башкой, прапор?

Офицер мотнул головой в сбившейся грязной повязке:

– Контузия. Я на лечение следовал.

– Подлечился, – осмелевший Пашка растирал запястье. – Ты, ваше благородие, из нежных да…

– Павлуш, – ласково прохрипела Катя, – ты свою пролетарскую непримиримость пока в задницу засунь. Глубоко-глубоко. При мне что-то подобное ляпнешь – "козлом" свяжу. Знаешь, как это? Вас, товарищ прапорщик, то же самое касается. Никаких, "быдл" и "хамских рож". Пойдете на все четыре стороны, тогда душите друг друга, на кол сажайте и уши отрезайте. А при мне ни звука. Понятно?

– Понятно, – прапорщик мрачно массировал кисти. – Значит, "товарищ прапорщик"? Тогда мне вот что объясните, если вы из этих…

– Не хер здесь понимать. "Товарищ", потому что я так привыкла. Вообще-то, и тов. Троцкий, и г-н Деникин совместно с г-жой Антантой могут идти далеко и надолго. И объяснять я никому ничего не обязана, – Катя сунула руку в бочку и вытащила огурец покрупнее. Услышала, как за спиной Пашка многозначительно прошептал офицеру:

– Анархистка. Из крайних.

Катя стряхнула на парня рассол с огурца:

– Я сказала – вообще без политики! Неясно?

– Да я так, к слову. У меня оружие есть, – Пашка выудил из глубокого кармана солдатских шаровар приличных размеров отвертку. – Надо бы еще что найти, да и прорываться, пока мужики не вернулись.

– Насчет оружия – не возражаю. Насчет свободы – придется маленько подождать.

Катя отыскала за кучей камней, приготовленных для гнета солений, железнодорожный костыль, прибереженный запасливым хозяином для каких-то неведомых целей. Прапорщику пришлось вооружиться коротким железным штырем, с трудом выдернутым из косяка. Обе железки за неимением лучшего могли сойти за кастеты.

Катя сидела на бочке, с наслаждением допивала остатки простокваши. Парни уселись у земляных ступенек, хрустели огурцами. Пашка наблюдал за двором.

– Прапор, а тебя как звать-то? – поинтересовалась Катя. – У нас здесь не маршевая рота, чтобы по званию обращаться.

– Герман, – прапорщик похрумкал огурцом и неуверенно добавил: – Отчество – Олегович. Фамилия – Земляков-Голутвин.

Пашка хмыкнул, но комментировать не осмелился.

Катя звучно высосала из крынки остатки простокваши:

– Номер полка и должность уточнять не обязательно, не на допросе. Значит "уж полночь близиться, а Германа все нет"? Забавно. Известное имя, обязывающее к некоторой авантюрности характера. А вы, Герман, карабины теряете. Нехорошо-с.

– Случай. Как правильно выразился Павел, виноват целиком и полностью, – прапорщик стеснительно вытер пальцы. – Екатерина Георгиевна, вы уверены в реальности нашего плана? Что, если они не клюнут?

– Тогда план изменим. Пулемета у нас нет, артиллерии тоже. Следовательно, поменять план сражения и дислокацию – пара пустяков. Все зависит от того, в каком порядке явится супротивник по наши души.

Пашка подавился огурцом и кехая, скатился по земляным ступенькам от двери:

– Идут!

– Без истерики. Кто, куда, и сколько?

– Усатый со своим хлопцем. К дому. Лопаты несут.

– Ну и ладненько, поехали.

Когда из погреба донесся придушенный женский визг, оба селянина мигом насторожились. Катя заскулила погромче:

– Да отпустите же, негодяи! Сволочь, сволочь! Мерзавец! Отстаньте! Быдло! Отпустите, мерзавцы!

– Да ладно. Убудет от тебя, что ли? – почему-то густым басом сказал Пашка.

– Мерзавец, – взвизгнула Катя. – Не лезь!

– Лежите спокойно, – довольно робко подал голос прапорщик.

– К дому пошли, быстрым шагом, – уже шепотом доложил Пашка, глядя в щель.

– Полагаю, за ключами, – Катя продолжала осторожно протирать левый глаз. Основная часть запекшейся крови с ресниц осыпалась, но моргать все еще было неловко.

– Екатерина Георгиевна, вы инфекцию внесете, – шепотом предупредил прапорщик.

– Отстань, – прошептала Катя, и с подвыванием застонала погромче. – Ах, мерзавцы, что вы со мной делаете?!

– Сюда идут, – Пашка заерзал у двери. – И хозяйка с ними. С ухватом.

– Хорошо, готовьтесь к сцене страсти, – Катя застонала в сторону двери: – О, боже, да что это? Хамы, хамы!

Со двора донеслось:

– А, ну, затихнули там! Зараз ребра переломаемо, передушимо як курчат.

– М-ммм, – Катя страдальчески замычала. – Спасите! Господа, господа! Да помилосердствуйте же! Вы меня порвете! О, господи!

В дверь погреба грохнули:

– А ну, цыц! Докричитеся зараз, москалии рожи!

Катя разразилась довольно натуральными рыданиями:

– Господа, ну помогите же! Оттащите их, умоляю!

– Да ладно те, может, в последний раз, – пропыхтел Пашка.

На двери лязгнула цепь – снимали тяжелый навесной замок.

– От они-ж твари! – удивился усач.

Ударивший в погреб солнечный свет озарил непристойную картину. Тела парней жались с обеих сторон к молодой изуродованной пленнице, юбка бесстыдно задралась, – вздрагивала нога в драном чулке. Девушка стонала и извивалась. Мужчины сучили ногами, жались нетерпеливее. Руки у всех связанны за спиной, все трое ерзают – ну натурально черви похотливые.

– Та що ж це діється! – ахнула хозяйка, заглядывающая из-за спин хуторян, – они ж и крынку перевернули!

– А ну! – шепелявый с обрезом в руках решительно шагнул вниз. Врезал сапогом в бок кудрявому парню, бесстыже ерзающему по спине девки. Парень охнул. Вдруг тела мигом рассыпались. Усатый даже не понял, что его обхватывают сзади, разворачивают. Увидел перепугано застывшего у двери, освещенного солнцем, сына:

– Батьку?!

Грохнуло. Хлопец выронил оружие, начал оседать на ступеньки. Только тут усатый осознал, что пальнул его собственный обрез. Но тут же пальцы, легшие поверх его кисти, вывернули, отобрали неуклюжую рукоять обреза.

Заимев оружие, Катя отшвырнула усатого на горшки, взлетела по ступенькам. Перепрыгнув через вздрагивающее тело молодого хлопца, выскочила во двор. Баба пятилась, рот в ужасе раскрыт, но заорать еще не успела. От удара в живот хозяйка мигом села на землю. Катя в полсилы приложила бабу по затылку грубой рукоятью обреза, и, передергивая затвор, ворвалась в хату. Хозяйка помоложе, сунувшаяся было на шум, оказалась сметена с ног. Катя добавила ей коленом в живот, сдернула с вешалки платок, стянула девке за спиной руки. Скрипнула дверь комнаты, – на пороге стояла девчонка лет тринадцати.

– Сиди смирно! – рявкнула Катя. – Или хату спалю!

В погребе все еще возились. Усатый скрежетал желтыми прокуренными зубами, вырывался. Отвертку, приставленную к шее, он просто не замечал. Катя с жутковатой расчетливостью дважды ударила хуторянина в печень. Усатый обмяк.

Парни, пыхтя, выпрямились. Прапорщик подобрал обрез убитого хлопца.

– На этот раз я патроны сама пошукаю, – сказала Катя. – А вы, хватайте бабу во дворе, и мигом в дом.

Патроны нашлись в карманах хлопца, – восемь штук. Ну, все же лучше чем ничего. Дозарядив обрез, Катя выглянула во двор, прапорщик и Пашка топтались вокруг лежащей бабы. Катя выругалась, пошла к ним.

– Ну?

– В себя не приходит, – сказал Пашка.

Катя нагнулась, отвесила дебелой тетке пару пощечин. Та застонала.

– Берите в дом. Там еще одна сисястая корова и девчонка. Пусть сидят смирно. Да, и пацана отоприте, – выпрямляясь, Катя наткнулась на взгляд прапорщика. – Что, ваше благородие, возбраняется из женщин мозги вышибать? Согласна. Когда-то слышала, что и насиловать скверно. И поезда из пулеметов потрошить – дурной тон. Отволоките эту кабаниху в дом и можете быть свободными. Наверняка душить друг друга рветесь? Валяйте, только где-нибудь в лесу, здесь глаза не мозольте. Сопляки, мать вашу…

Усатый лежал неподвижно, притворялся. Стоило шагнуть на ступеньку, как вскочил, кинулся быком, склонив лобастую голову. Катя встретила его ударом обреза в челюсть. Когда отшатнулся, привычно подсекла ноги. Упал, с грохотом опрокинув еще уцелевшие горшки.

Катя села на бочку, поправила ободранный подол юбки:

– Слышь, незалежный хлебороб, я хитрожопого народа навидалась вдоволь. Давай без торговли, хочешь жить – излагай, что спрошу радостно, как тот кот Баюн. Не хочешь – я не настаиваю.

Хуторянин встал на четвереньки, потрогал разодранную щеку:

– От бісова дівка, будь ти проклята.

– Когда от батьки Блатыка приедут, и сколько гостей ждете?

– Так отже зараз и приидуть, – усатый сверкнул глазами. – И на вас хватит. За ноги пораздергиваем. Я тебя за сына зубами…

– Ясно. Слыхала, – Катя ткнула усача острым носом сапожка, когда задохнулся, быстро обхватила за шею и подбородок, коротко дернула. Хрустнули позвонки.

Замок Катя навесила на место, даже на ключ замкнула. Карман оттягивал еще десяток патронов. Голова слегка кружилась, но терпеть можно. Сержант снова отерла рот рукавом. Вот дерьмо. Кто к нам с мечом придет, от меча и…. А сам не придет, так мы к нему пожалуем.

Рвался с цепи, захлебывался лаем большой пегий кабель.

В хате рыдали. Женщины сидели на полу, подвывая и раскачиваясь. Девчонка поскуливала как щенок, сжимала мокрые щеки. Прапорщик и Пашка потерянно стояли у дверей. Помятый Прот сидел за столом.

– Заткнулись все! – рявкнула Катя. – Кто пикнет – застрелю не задумываясь. Тетка, кобеля утихомирь! Я животных люблю, пока они тихие. А ну, пошла!

Баба, держась за голову, поплелась во двор. Катя вышла следом. Кобель утихать не хотел, баба хлестанула его хворостиной. Обиженный пес спрятался в конуру.

Катя, держа на коленях обрез, похлопала по доске крыльца:

– Садись, тетка. Мы к вам в гости не напрашивались. Сами нас привели. Теперь уж не обессудь, погостим. Скоро хозяин вернется?

– Скоро. Тікайте, поки час є. Я скажу, він шукати не буде.

– Конечно. Чего нас искать, мы здесь подождем. Если договоримся, я его не пристрелю, и хату палить не стану. Наши вещи-то где?

– Саквояж у хате. Зараз возверну.

– Оружие где? Неси, мы люди лихие, нам без оружия никак нельзя.

Оружие оказалось спрятанным в хлеву. Хозяйка принесла заботливо завернутый в мешковину карабин и наган прапорщика.

Заряжая карабин, Катя распорядилась:

– Значит, так, накрывай на стол. Мы голодные. Самогону не забудь. Сами собирайтесь и навстречу хозяину валите. Знаешь, откуда он едет? Ну вот, скажешь своему козлу, что на переговоры ждем. Дурить пусть не вздумает. Мы в хате неделю просидим, никого на сто шагов не подпустим. Из города дроздовцы к нам на выручку живо подтянутся. Всю округу перевешают. Если не хочет хозяин, чтобы хату спалили, пусть с нами уважительно разговаривает. Да шевелись, шевелись, чего столбом встала?

Хозяйка засуетилась. Катя позволила младшим селянкам помочь, и на столе живо появились борщ, вареная картошка, сало, свежий хлеб с зеленью. Катя откупорила бутыль с мутным содержимым. Понюхала:

– Ох, прожигает! Подлечимся. Всё, бабы, проваливайте. И накажите, чтоб не вздумал дурить, по-серьезному разговаривать будем.

Хозяйка, сдергивая с вешалки плюшевый жакет, пробормотала:

– Коров бы надо на луг…

– Успеете, – Катя плеснула в стакан самогона. – Коров ей еще, вот умная какая. Нет, стойте-ка, девок здесь оставишь. Патронов у нас маловато чтобы долгую баталию вести. А то ведь хозяин дуриком с нахрапа полезет, палить начнет. Он у тебя вояка.

– Та якій же він вояк? Яка війна?! Не можу я без дівок йти. Миром говорить – так миром. А пули у нас є. Знайшли випадком. Дурного не подумайте. Сидите, будьте спокійні, – хозяйка метнулась в кухню, загремела горшками.

Катя выглянула следом, наблюдала, как хозяйка торопливо достает из старого чугуна промасленные пачки с патронами.

Милостиво отпущенные Катей хуторяне, оглядываясь, поспешно затрусили по дороге. Хозяйка ухватила молодых за руки, дергая, потащила быстрее.

Катя отошла от низкого окошка, потрогала отвисшие от патронов карманы пиджака.

– Ну, славное воинство, валите отсюда. Держите к лесу, а там и к "железке" выскочите, не промахнетесь. Поднатужишься, прапор, и к своим выйдешь. Смотри, штатный ствол не забудь.

– А вы? – неуверенно спросил прапорщик.

– Что я? Я пошла, – Катя взгромоздила на кус хлеба толстый ломоть сала, накрыла сверху перьями зеленого лука и двинулась к двери.

– Екатерина Георгиевна, а обед? – изумился Пашка.

– Тебе свою долю оставляю, – щедро кивнула девушка. – Закусывай. Сейчас хозяин вернется, компанию тебе составит. Он радушный. Что ты, дурак, глазами хлопаешь? Ноги уноси.

– Нет, насчет патронов я понял, – парень растеряно обозрел стол. – С патронами вы ловко провернули. Но…

– Прота бери, и сваливайте отсюда. Я пойду хозяев встречу, – Катя, запихивая в рот бутерброд, выскочила во двор.

Следом устремился прапорщик:

– Дайте хоть обойму, я тоже пойду.

– Угму?

– Пулю этот пан Петро гарантированно заслужил. За что они сестру так? Она к ним с чистым сердцем шла. Пусть и не от большого ума.

– Хмгу, – согласилась Катя, усиленно работая челюстями, и доставая из кармана часть боеприпасов. Герман в некотором потрясении глядя, как с ее лица осыпаются остатки бурых чешуек, взял горсть патронов.

– Подождите! – из двери выскочил Пашка, за ним спешил мальчик со знакомым саквояжем под мышкой. – А мы что же?

– А вы на кой хрен нужны? – удивилась, дожевывая бутерброд, Катя.

– Так напоремся же на бандитов. Уж лучше в засаду сесть. Ствол-то у меня есть, – Пашка взмахнул обрезом.

– Екатерина Георгиевна, мы с вами еще не договорили, – тихо напомнил Прот.

– Вот, блин, – раздраженно пробурчала Катя. – Ладно, держись сзади. А сейчас ногами шевелите, а то упустим хуторянок.

Женщин, соблюдая предосторожности, нагнали у кукурузного поля. Хуторянки поспешно трусили по пыльной дороге, временами испуганно оглядываясь. Катя сразу отвела свою команду поглубже в кукурузу.

– Смысл ясен. Поедут по этой дороге. Ближе к хутору развернутся в боевой порядок. Вот этого нам и не нужно дожидаться. Сейчас местечко удобное найдем.

Катя лежала в тени деревьев. Роща здесь подходила вплотную к дороге. Обзор был неплохой. Впереди дорога катилась под небольшой уклон, уводящий к заросшему пруду, еще дальше виднелись хаты крупного села. По другую сторону дороги, на меже кукурузного поля, засели Пашка и прапорщик. На них Катя не слишком надеялась, – бойцы чисто символические, да и обрезы в настоящей перестрелке оружие крайне несерьезное. Одумается, уползет от греха подальше непримиримая парочка – скатертью дорога. Куда больше Катю беспокоил пацан. Проту было наказано сидеть подальше от засады, у ям, в которых когда-то копали глину. Вроде сидит. Послушный. Ненормальный пацан. Впрочем, сейчас не до него.

Лоб зверски чесался. Катя поскребла, и отдернула руку. Тьфу, черт, вчера вроде кровью истекала, а сейчас свербит как от чесотки. Умыться бы. По правде говоря, чесался не только лоб, но и другие части тела. Бегать в юбке – совершенно идиотское дело.

Катя еще раз проверила оружие. Мосинский карабин был инструментом вроде бы до боли знакомым, но смущала открытая мушка и непривычная прицельная рамка. Ну а в целом, "ствол" не слишком разболтанный. Еще бы тот маузер иметь и нормальный нож. Из хаты Катя прихватила крепенький хозяйственный клинок с замасленной рукояткой – сойдет на крайний случай. Но ведь устаешь от этого кустарного безобразия. Вечно какими-то раритетами пользоваться приходится.

Катя заняла позицию метрах в пятидесяти от дороги. Вокруг редколесье – стрельбе оно мешать не должно. Лето выдалось сухим, от аромата пересохшей дубовой листвы в горле першило. Зато лежишь как на "пенке".

Что-то долго не едут. Хуторянки давно скрылись, а пылающих жаждой отмщения бандюков что-то не видно. Уж не ошиблись ли в расчете маршрута?

Пыль Катя разглядела еще на околице – вот свернули на дорогу, ведущую к хутору. Угу, торопятся. Два экипажа. И верховые. Блин, многовато. Самозарядку бы…. Может, пропустить? Нет, тогда вообще концов не отыщешь.

Бандиты приближались. Две брички, шестеро или семеро всадников. Виден дядька Петро – привстал на облучке, суетливо погоняет пару гнедых. Давай-давай. Ума-то хватило баб с собой не потащить? Сын сидит рядом, башкой вертит. За хозяйство беспокоятся хуторяне. За жопы беспокоиться нужно. Вторая бричка выглядела воинственнее – трое хлопцев, обвешанные оружием, в папахах. Орлы. И верховые хороши, – лошади явно не из-под сохи, сытенькие, бодрые. Всадники сидят джигитами. Шашки на боку, винтовки, – ну прямо регулярная кавалерия.

Катя с сожалением поняла, что главного из шайки вычислить не успеет. Вот черт, что бы стоило атаману эполеты с аксельбантами нацепить? И треуголку надеть.

Головной всадник приблизился к намеченному ориентиру. Катя напомнила себе, что цинка патронов под рукой не имеется, и повела мушку перед грудью коня. Извини уж, коник, судьба у тебя такая.

Сухо треснул выстрел. Ноги коня подломились, он с ходу рухнул, подминая под себя не успевшего среагировать всадника. На упавших налетели. Белая кобыла поднялась на дыбы. Возницы на бричках натянули вожжи. В облаке пыли, мата и ржания лошадей Катя поймала на прицел и сняла с седла крепкого мужика в новенькой фуражке.

На дороге, наконец, опомнились, схватились за оружие. Защелкали ответные выстрелы – пока неприцельные. Бандиты шустро спрыгивали с развернувшейся поперек дороги брички. Один ухватил что-то крупногабаритное. – Катя удивилась – неужели "ручник"? Взяла чуть ниже, чем нужно, – бандит с простреленным бедром рухнул в пыль, завыл. Вкладывая патроны, девушка покачала головой – ствол в руках чужой, чего от него ждать?

На дороге кое-как разобрались. Двое залегли на обочине, палили для острастки по зарослям. Возницы поспешно разворачивали брички, собираясь увести в кукурузу. Вот это – лишнее. Катя без особого раскаяния выстрелила в сытого меринка из упряжки дядьки Петра. Несчастное животное забилось в постромках. На дороге заорали, пуля стукнула в ствол дуба над головой девушки. Нащупали. Катя поползла в сторону. Хворост лез под юбку, норовил уцепиться за нежное. Блин, и лес здесь натурально бандитский. Насколько Катя могла припомнить, ползать по-пластунски в юбке ей еще не приходилось.

С дороги донеслись воинственные вопли: всадники погнали лошадей в лес. Самое милое дело – атаковать снайпера в конном строю. Девушка без спешки загнала в ствол патрон. Ой, лихие хлопцы – с гиком, со свистом. Шашки-то повыхватывали? Катя выглянула из-за ствола – шашкой размахивал только один. Ну вот, страшно разочаровываете девушку. Катя сняла ближайшего – выронил "драгунку", запрокинулся в седле. Лошадь шарахнулась.