Текст книги "Вариант 19"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– А почему Каховка? Скучное место. Я там раз проезжал. Одни плавни. И пролетариата мало.

– Там твои червоные, Паша, плацдарм захватят. И схлестнуться с друзьями Германа Олеговича в полную силу, – неохотно пояснила Катя.

– Так ведь… где-то же должен быть последний и решительный, – неловко сказал Пашка, и как-то стыдливо глянул на стоящего у кустов прапорщика. – Историческая необходимость, она…

– Да иди ты со своей необходимостью, – сквозь зубы процедила Катя. – Наполеоны, мать вашу… Я к тому говорю, чтобы и духу вашего, дорогие попутчики, через год у этой проклятой Каховки не было. Хлебайте дерьмо где-нибудь в другом месте.

Герман понял, что командирша сквозь ресницы смотрит на него.

Прот подвигал своим перекошенным плечом, сел удобнее и тихо спросил:

– Екатерина Георгиевна, а насчет через год, это точно?

– Весьма вероятно, – кратко сказала Катя.

– Э, я не понял, – ошеломленно забормотал Пашка. – Екатерина Георгиевна, вы что – тоже как Прот? Может, и я могу? Предсказывать?

Катя хмыкнула:

– Да ты же только этим и занимаешься. Кто нам все уши прожужжал про неизбежную победу мировой революции и светлое царство социализма? "Перекуем мечи на орала, а злато на толчки". У гимнаста-пролетария слово – кремень.

– А мне кто проречет? – жалобно сказала Вита. – Що со мной в жизни буде?

– Да все с тобой нормально будет, – в один голос сказали Пашка и прапорщик.

Катя усмехнулась.

– Вы, Екатерина Георгиевна, не улыбайтесь, – как водится, неожиданно для себя обозлился Герман. – Если вы что-то знаете, может быть, соблаговолите и с нами поделитесь? Одной ведь дорогой идем.

– Эй, уважаемые, вы как-то не так поняли, – Катя села. – Я совсем не как Прот. У меня дара провиденья вовсе нэма. Прогнозы выдаю на основании научного анализа военно-политической обстановки. Например, сколько детей и от кого именно у нашей любознательной Виты будет – хоть пытайте, я без понятия. А насчет военных действий, вы же понимаете. Ни мне, ни вам общего замысла летне-осенней компании знать не положено. Я, возможно, чуть больше знаю, но вам-то зачем?

– Нам и не надо, – сказал Герман. – Лгать у вас, Екатерина Георгиевна, плохо получается. Лучше и не начинайте. Впрочем, виноват. От обязанностей часового непростительно отвлекся.

Прапорщик снова нырнул в кусты, успел услышать как вздохнул Пашка:

– Вот оно, дворянство. Чуть что – на принцип прет…

***

Утром по широкой дуге обошли окраину Змиёва. В старинном городке никто из "партизан" не бывал, но Катя и так вела уверенно. Хвалила карту, Герман удивлялся – ничем особенным карта не отличалась, обычное затертое издание военного ведомства. Поглазели в бинокль на призрачные рассветные огороды и на крест церквушки. Религиозно образованный Прот сказал, что это старинная церква Параскевы Пятницы, и отряд ускоренно двинулся дальше, торопясь уйти от обитаемых мест.

Опять днем отсиживались в зарослях у обширного болота, в котором растворялась крошечная речушка. Герман бродил с винтовкой у заросшей тропки, присматривал за единственным подходом от дороги. Остальные возились в лагере, иногда до прапорщика долетали приглушенные голоса и плеск. Купаются, что ли? Могли бы выбрать местечко и поудобнее. Там, дальше – мелководье с песочком. Погода действительно солнечная, вполне располагающая к водным процедурам.

Герман неодобрительно посмотрел на свой сапог – еще одного ливня с грязюкой обувь не переживет. И так пальцы практически торчат. Кого бы пристрелить, переобуться?

В роще выводила свои замысловатые коленца малиновка. Припозднился певун, вон как старается. Да, в Подмосковье такое услышишь редко. Не зря там птицу зарянкой называют. Нет, что бы там справочники ни писали, пение малиновки от трелей дроздов кардинально отличается.

В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.

– То я, – из-за кустов осторожно высунулась Вита.

– Так чего тогда крадешься?

– Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.

Герман пожал плечами:

– Обычный я часовой. Это что у тебя?

Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:

– Вот. Сама зловила.

На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.

– Здорово! – искренне сказал Герман. – Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?

– Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.

– Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, – пробормотал Герман.

– Я теж умею, – со странным упрямым выражением сказала Вита. – Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує – все ли тихо? Костер можна разводить?

– Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.

– Красиво вильшанки поют, – согласилась Вита. – Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все на часах и все мовчком. Я подежурю.

– Вот еще, – Герман усмехнулся. – Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве, что хвост от жабр отличать умею.

– Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела как гармата. У меня револь'вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.

Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии – или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне, и как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.

С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности, или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.

Иное дело любое краткое, и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.

В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.

…– Та иди теж, – настойчиво повторила Вита. – Только и рыбу забирайте зараз.

– Тебе нужно в одиночестве побыть? – догадался Герман.

– Мне?! – Вита посмотрела с изумлением и обидой. – Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.

– Извини, – Герман на мгновение зажмурился, – я, кажется, глупость сморозил.

Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан нагана.

Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:

– Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.

– Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына кликати?

– Нет, Гершкой не надо, – Герман старался не улыбаться. – Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?

– Не отсюда. До костра вам нужно ити, – Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.

– Идите, – пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. – Сядите. Молчите. Дивитесь на неё. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, колечененые, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.

– Вита, – оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, – ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то…

– Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?

– Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.

– Та сильно вы припозднились, – глухо сказала девочка. – На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.

– Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.

– Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?

– Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. Наган дай сюда…

Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку – зубы у Витки были по-прежнему острыми.

Девушка отскочила:

– Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. Наган я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, – Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.

Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка: на посту отвлекаться нельзя.

***

После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему "що-то не по себе – в такой чащобе не то, что леший – целый выводок змей-горинычей уживется". Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя…

Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Георгиевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно-приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал – нет, не врет: наслаждается глухотой чащоб.

На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную даже в солнечный полдень лесную тень.

Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.

– Слушай, коммунар, куда мы едем? – пробормотал Герман. – Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?

– До золота еще доехать нужно, – озабоченно сказал Пашка. – Екатерина Георгиевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к "железке" выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.

– Вот тут я с тобой, товарищ р-р-революционер, вполне соглашусь. Жутковато здесь.

– Ну, наша-то спокойна, – Пашка тайком кивнул на сидящую в седле предводительницу. – Лесничиха она, что ли? Ты заметил, у нее глаза цветом точь-в-точь как мох, когда на него солнцем брызнет. Ничего, раз спокойна как истукан, значит, выведет.

– Нужно говорить 'спокойна как удав', – издали сказала Катя. – Истукан – определение крайне устаревшее, не соответствующее временам славных революционных свершений. Если вы все уже обсудили, может быть, дальше двинемся?

– Ну и слух, – пробормотал Пашка. – Да мы идем уже. Мы так, дух перевести.

– Скоро на ночь остановимся, тогда и переведете, – миролюбиво сказала Катя. – Алга, комсомол.

***

На ночлег остановились на крошечной полянке у склона к ручью. Катя разрешила развести костер. В чугунок попало с десяток ранних сыроежек и упитанный уж, изловленный ловкой предводительницей. Германа и Виту порядком передернуло, когда командирша без околичностей умертвила невинное пресмыкающееся методом усекновения головы. Уж еще извивался, оплетая кольцами руку Кати, брызгал кровью.

– Желающие могут отвернуться и не кушать, – сказала командирша. – Но червяк съедобный, я гарантирую. В азиатских странах на гадюках даже настойки делают. А у нас ужик – практически деликатес…

– В Азиях народ ушлый, – заметил Пашка. – Там йогой занимаются. Специальная гимнастика такая. Сложнейшая система….

Под разглагольствования двинутого на физкультуре большевика варево созрело. Катя попробовала, передала ложку Пашке:

– Ничего, съедобно. Давайте остатки сухарей. Завтра, если ничего не подвернется, придется обедать по-французски – лягушек ловить. Они и без сухарей пойдут.

Вита застонала. Герман посмотрел на нее с сочувствием.

Впрочем, ведьмовская похлебка оказалась вполне съедобной. Не помешал бы перец, да и соль уже заканчивалась. Ложек было всего две. Герман хлебал по очереди с Витой. Девочка ела аккуратно. Губы у нее были запоминающиеся: чувственные, совершенно не славянские. Странно, что раньше не замечал – совсем зеленоглазая со своими деликатесными ужами и мухоморами с ума свела.

– Екатерина Георгиевна, надо бы сегодня пост сдвоенный поставить, – заметил Пашка, разочарованно заглядывая в опустевший чугунок.

– Истинно, – Вита передернула плечами, – я кушаю, а в спину словно смотрит кто.

Катя окинула взглядом компанию – действительно, все, кроме Прота, были при оружии. Даже Вита держала наган на подоле.

Предводительница язвить и издеваться не стала, только вздохнула:

– Вы, племя младое, незнакомое, совсем от природы отбились. Филина больше, чем винтовок боитесь. Зря, между прочим. Лес, если без мандража по нему ходить, худого не сделает.

– Ага, вы еще скажите, добрый он, – пробормотал Пашка, вытирая чугунок пучком травы; к ручью парню идти явно не хотелось. – А що если волки? Или медведи?

– Медведи – это да, – Катя усмехнулась. – Против эскадрона медведей нам даже с пулеметом не устоять. Но, по счастью, медведи облавными охотами не увлекаются. Волки в летнюю пору разве что из любопытства придут на гостей взглянуть. Лес, он и не добрый, и не злой. Он сам по себе.

– Значит, вы в лесу бывали и ничего в нем не боитесь? – с обычной мрачностью поинтересовался Герман.

– Ну, почему, бешеных лис я опасаюсь. Цапнет такая, и готово. Ну, это я так, полушутя. С лесом, если разумно и уважительно к нему отнестись, можно придти к согласию. Он ведь сдуревшую лису и стороной отвести может. Вы, ребята, с природой договориться пробуйте.

– Даже здесь? – спросил внимательно слушавший Прот.

– А почему же не здесь? – удивилась Катя. – Здешний лес почти такой же.

Герман чувствовал, что амазонка и мальчик говорят о чем-то, доступным только им. Ну и пусть. Оба одинаково сумасшедшие. Им и никаких лис не нужно. Мракобесы.

– Що вот так встать и говорить? – недоверчиво спросила Вита. – Ой, та не смешите, Катерина Еорьевна.

Катя улыбнулась:

– Хочешь попробовать? Давай, дочь Сиона, не трусь. У тебя силы духа хватит.

– А що, мне теряти нечего, – пробормотала Вита. – Говорите, як потребно.

– Для начала от костра отвернись. Дай глазам к темноте привыкнуть.

Герман и Пашка переглянулись. Герман скривился – ну, барышни ворожить да гадать обожают, известное дело. Пашка, несмотря на вопиющий большевистский материализм, выглядел обеспокоенным. Пихнул локтем, указывая на Прота. Мальчик переглядывался с командиршей. Показалось, что не только Виту сейчас начинают учить общению с лесными духами.

– Я лес и дерева вижу, – прошептала девочка. – Що дальше?

– Выбери, кто из лесных главный на поляне.

В тишине тихо потрескивал угасающий костер, в чаще что-то тихо вздыхало, поскрипывало. Герману стало не по себе. "Кто из лесных главный?" Вдруг они и действительно стоят вокруг, смотрят из тьмы, немые, бесформенные?

Пашка потянул к себе на колени карабин. Катя положила руку ему на плечо. В тишине Вита ткнула пальцем:

– Вон он, старший.

Показывала девочка на сосну, стоявшую над спуском к ручью. Почему "он", почему "старший"? Сосна выглядела не самой высокой и не самой могучей.

– Посмотри, посмотри, – прошептала Катя, глаза ее радостно сияли в отблесках костра.

Разыгрывает, что ли? Вряд ли, не в ее манере.

Герман вглядывался в темный силуэт дерева. Пламя костра уже не так мешало. Чем дольше смотрел, тем понятнее становилось: действительно, "он". Может, и не самый высокий, но, пожалуй, самый древний.

– Нужно подойти. И просто поздороваться, – прошептала Катя.

Вита боязливо оглянулась. Герман ее понимал: сейчас встать и шагнуть от костра было еще страшнее, чем пять минут назад.

В тишине сидели, смотрели на "него". Это было несомненно глупо, но глупым почему-то не казалось.

– Пошли вместе, – прошептала Катя. – Кто пойдет?

– Если разом с кем, то я, – дрожащим голосом пролепетала Вита.

– Хорошо. Товарищ Павел?

– Что-то не хочется. Я лучше с тыла прикрою, – пробормотал Пашка.

– Ладно. Кто еще?

Ноги словно одеревенели. Встанешь – захрустят, сломаются пересохшими сучьями. Герман заставил себя выпрямиться.

– Не спеши, – тихонько предупредила Катя, легко поднимаясь. – Вите нужнее.

Вита шла в темноту маленькими шажочками. Наверняка чувствовала за спиной поддержку, но все равно прапорщик дивился дерзости маленькой иудейки. Сам он шел плечом к плечу с Катей, и то по спине пробегал озноб. Сзади едва слышно посапывал Прот.

Сосна возвышалась темная, настороженная. Ветви простирались над усыпанным хвойным ковром откосом. Снизу доносилось приглушенное журчание ручья.

– Теперь положи обе ладони на ствол. Мысленно скажи, что ничего дурного не желаешь, пришла на время, уйдешь своей дорогой. Ну, еще что-то уважительное скажи, – прошептала Катя.

Вита не шевелилась. Коснуться дерева было страшно.

– Не волнуйся, – мягко сказала Катя. – Ему тоже неспокойно. Просто коснись. Я бы коснулась первой, но тогда вы не прочувствуете.

Прот смотрел не на дерево. Не сводил взгляда с командирши. На нее действительно стоило смотреть. Катя сияла, даже крошечные морщинки на лбу сейчас разгладились. Лицо стало совсем юным, моложе, чем у Виты. В огромных глазах слились воедино и отблеск костра, и отсвет почти невидимых сквозь полог ветвей звезд, и даже серебристое отражение луны в прячущемся внизу ручье. "Какая же она амазонка? Должно быть, дриада", – потрясенно догадался Герман.

Вита боролась со страхом. Под кофточкой напряглись, шевельнулись лопатки, девочка подняла руки, и, словно вкладывая в горнило кузнечного горна, прижала ладони к коре. Герману стало мучительно жалко эти растопыренные вздрагивающие пальчики, и он порывисто положил свои ладони сверху.

Сразу все кончилось. Ладошки у Виты были теплые, а кора шершавая. Страх исчез. Стало смешно – чего боялись? Ничего мистического. В нос мощно бил запах смолы, косы Виты тоже пахли смолой, да еще и полуденным солнцем. И лес, совсем обычный нормальный лес. Расступился, раскинулся вширь: вон там тянется нить железной дороги, вон там другая нить, – узкоколейная, с игрушечным мостиком над речушкой. Вот хутора вдоль опушки. Там дальше, на севере, остался городок. А здесь только лес, его сердце с заросшими логами, с осинником по краям болотец, с тысячами гнезд, нор, лёжек…

– По… получилось, – прошептала Вита. Они с прапорщиком одновременно оторвали руки от коры. Девочка понюхала ладонь и неуверенно хихикнула: – Смола…

Катя, улыбаясь, положила руки на ствол, на миг прижалась к коре лбом. Тут же, словно поздоровавшись со старым знакомым, оторвалась.

– Прот, попробуешь?

– Мне… мне, наверное, нельзя, – прохрипел мальчик.

Катя посмотрела на него. Огорченно надула губы, вздохнула:

– Может, ты и прав. Рискованно.

Прот кивнул, левое его плечо перекосилось больше обычного:

– Мне никогда ничего нельзя.

– Что за фигня? – Катя протянула повернутые вверх ладонями руки. – Давай через меня попробуй. Все равно меня уже до дна знаешь. Давай, живее, пока не ушло!

Прот неуверенно положил пальцы на ладонь командирши, за вторую руку Катя ухватила сама. После кротчайшей паузы, мальчика пошатнуло так, что Герман едва успел подхватить легкое тело. Не удержал, вместе сели на землю. Катя присела тоже, все еще не выпуская руки Прота.

Вита с опозданием ойкнула.

– Ты как? – с тревогой спросила командирша.

Прот глубоко вздохнул:

– Красиво. Мне никогда там не быть?

– Пути господние, они, сам знаешь… – Катя улыбнулась. – Сдается, те дороги, что тебе ниспосланы, тоже любопытны. Сам сейчас как думаешь?

– Я бы поменялся, – страдальчески сказал мальчик. – Ладно, что вы в меня вцепились? Я еще своими ногами похожу.

Он, кряхтя, поднялся. В чаще взвыло, потом зашлось хохотом.

– Шутка, – Катя улыбнулась. – Шутит лес.

Все четверо знали, что веселился филин. Тот самый, филин-пугач. Герман даже на миг мысленно его увидел – точь-в-точь как иллюстрация в определителе. Только живой.

Пашка у костра сидел с карабином наперевес:

– Куда вы пропали? Темнотища, – ни зги не видать. Тут еще этот вой…. Чуть не пальнул.

– Да все нормально, мы же здесь, рядом. Давайте чай пить, – сказала Катя, придерживая за плечи мальчика. Прот хоть и смотрел веселее, на ногах держался не без труда.

Пашка диковато посмотрел на товарищей, положил карабин.

– Что-то вы на меня страху навели.

Отвар кипрея настоялся. Герман потягивал душистый кипяток, передавал кружку. Вита поглядывала настороженно. Наверное, хотела об общении с Лесным Духом поговорить. Только это лучше отложить. Утром все иным будет казаться. Трезвым.

Пашка пил отвар молча. Нахохлился, надулся. Наконец, не выдержал:

– Вот ей богу, я не от трусости! Вот чуял, не нужно мне идти. Как кто за ноги держал. Тьфу, ты, черт! Что ж я теперь…

– Да, что ты забулькал? – удивилась Катя. – При чем здесь трусость? Мы здесь все проверенные-перепроверенные. Не каждому нужно подобным баловством заниматься. Совершенно не каждому. Расслабься, Павел Георгиевич. И вообще, давайте спать ложиться. Сегодня я на страже, дрыхните спокойно. Я днем на бричке покемарю. Возражения будут?

Лично у Германа возражений не было. Глаза после чая невыносимо слипались. Хотя, возможно, и не чай виноват. Вита уже свернулась калачиком, забыв сунуть под голову хотя бы мешок.

– Давайте-давайте, устраивайтесь, – одобрила командирша. – Завтра день будет ударный. А может, и не будет. Как, Прот?

– Пока не скажу, – сказал мальчик. Поскреб вихры, и задумчиво заметил: – Вот еще ближе продвинемся, тогда.

– Нет, я не могу! – Пашка выпрямился, сидя по-турецки. – Что я, хуже всех?! Екатерина Георгиевна, можно мне к дереву сходить?

– Сходить-то можно. Только вот толку-то… – Катя откинула с глаз челку. – Как думаете, имеет смысл товарищу Павлу пробовать?

– Не ходи, Паш, – сонно пробормотала Вита. – Не будут с тобой изрекать.

– В следующий раз попробуй, – с уверенностью, непонятно откуда взявшейся, согласился с девочкой Герман.

– Вот, и ты, ваше благородие, – с горечью кивнул Пашка. – Когда он, следующий раз-то будет?

– Раз не пошел, значит, и не нужно тебе, – мягко сказала Катя. – Ничего не потерял.

– Да не убогий я! – сердито сказал Пашка. – Ну, не сообразил сразу, виноват. Тьфу, теперь всю жизнь каяться буду.

– Делать тебе больше нечего, – хмыкнула командирша. – Сходи лучше посуду помой. Давай, я провожу, а то сверзнешься в потемках со склона. Или на дно утянет кто.

Долгую молчаливую паузу засыпающий Герман понять не мог. Зашелестели удаляющиеся шаги. Прапорщик стряхнул сон, сел:

– Куда они? Разве…

– Ручей тоже душу имеет, – объяснил Прот. Он сидел с толстой тетрадью на коленях, склонившись к углям, и мусолил огрызок карандаша. – И у ручья душа имеется, и у реки, и у поля или оврага.

– Что, и с морями можно общаться? – пробормотал Герман, пытаясь удержать глаза открытыми.

– Вряд ли. Не сопоставимы мы с морями. Не заметят.

– Ага, – глубокомысленно заметил Герман и потер лоб. – А ты, что, дневник ведешь?

– Что я, Робинзон Крузо, дневники вести? Катя сказала: "Называй как хочешь, хоть лабораторным журналом". Думаю так и назвать.

– Для журнала тетрадь слишком шикарная, – пробормотал Герман заплетающимся языком.

– Да вы ложитесь, Герман Олегович, к девочке поближе, – посоветовал Прот. – Она не укусит. Вместе шинелью укройтесь. А то всегда под утро дрожите как цыплята.

Спал прапорщик как убитый. Проснулся, едва воздух стал серым. Обе шинели утянул на себя Пашка, посапывающий за спиной, но все равно было тепло. Герман обнаружил, что обнимает тонкое тело Витки, но руки отдергивать не стал. Девочка – не ведьма, Виту без греха обнимать можно. Тем более, сама девчонка обнимала свернувшегося угловатым клубком Прота.

– Спите, ваше благородие, – сказала ведьма, сидящая над подернутыми пеплом углями. – Еще полчасика, и подъем объявлю.

***

– Здесь, – сказал Прот, указывая на дуб с опаленной молнией вершиной.

– Что, прямо под дубом? – язвительно поинтересовался Герман, за, что немедленно заработал коленом пониже спины. Пнула командирша скорее по-дружески, не то бы точно в канаву скатился. Герман не обиделся – почему-то после той ночи и сказочной беседы с лесом Катя всё реже казалась прекрасным монстром.

– Под дубом – желуди. Прошлогодние. А он здесь стоял, смотрел. Может, запоминал, может, думал здесь спрятать. В общем, сворачивать нужно, – задумчиво объяснил Прот и начал перебираться через канаву.

Катя перепрыгнула через высокую траву, подхватила мальчика за шиворот. Все уже порядком устали. На рекогносцировку вышли еще утром, сейчас дело шло к вечеру. Блуждания вдоль узкоколейки казались бессмысленными – Прот раза три углублялся в лес, но почти сразу возвращался к насыпи. Скучно тянулись по узкому зеленому коридору тронутые ржавчиной рельсы. Узкоколейку когда-то вели к лесоразработкам, но не достроили из-за начавшейся войны. По смутному ощущению Германа, людей здесь не бывало примерно с того же времени.

– Прот, ты не торопись, – сказала Катя. – Дерево приметное, ориентир хороший. Вполне возможно, что где-то здесь наш неутомимый дружок и шастал. Если обратно двигаться, к тому мосточку выйдем, а там места болотистые, неудобные. Если опять вперед пройти, там хутор корейский.

"Корейским" хутор был обозван из-за неумеренно свирепой собачонки. Хутор разведчики обогнули, но кудлатая шавка унюхала, увязалась следом, заливаясь визгливым лаем. Шуму от мелкой сучки было больше чем от своры борзых. Неизвестно, собиралась ли озверевшая в лесной глуши псина пожрать пришельцев или подзывала хозяина с обрезом, но убралась собачонка только когда Катя вскинула карабин и в голос посулила соорудить знатное корейское рагу на ужин.

– Да, местечко подходящее, глуше не придумаешь, – командирша еще раз оценила заросшие буйной зеленью канавы. – Значит, прочесываем здесь тщательнее. Вы идите вперед, я чуть вернусь. Ищем следы пребывания людей. Их, как минимум, трое-четверо должно было быть.

Шаги по шпалам ложились неровно: Герману слишком часто, Проту слишком редко. Двигались в тишине, внимательно вглядываясь по обе стороны насыпи. У прапорщика зябли пальцы правой ноги, выглядывающие из оскалившегося сапога. Портянка промокла насквозь, полоска ткани, стягивающая сапог, вновь ослабла.

У Прота с крепкими башмаками все было нормально, но ноги мальчик едва волочил. Не с его здоровьем целыми днями по рельсам бродить.

– Ну, что, вспомнилось что-нибудь? – прервал молчание Герман.

– Да нет, дерево, вроде, то. Дальше я поляну видел. Объяснить про нее не могу. Поляна как поляна, – с досадой пробормотал Прот. – На той поляне он что-то хорошее сделал. Или наоборот. Его удовлетворение чувствуется. Ну, как после женщины.

"Может, он там изнасиловал какую-нибудь несчастную? Кружим мы в потемках. Не дай бог в проводниках ясновидящего иметь," – подумал Герман, а сам бодро сказал:

– Торопиться не будем. Раз она сказала, что место подходящее, можно не сомневаться: так и есть. Они одного поля ягоды.

– Может, вы и правы, – согласился мальчик. – Как думаете, Герман Олегович, как следы человека на рельсах выглядеть должны?

– Несомненно – куча кала, кровавые пятна и потеки мочи. Еще окурок слюнявый и красный бант, – пробурчал Герман.

Они прошли дальше. Герман уже в третий раз видел расклеванное прямо на шпалах яйцо чибиса. Кто-то полакомился.

– А это что за пятно? – спросил Прот.

Собственно, пятен было несколько. Маленькие жирные отметины, едва различимые на фоне шпалы. Герман присел на корточки, попытался принюхаться, – едкая вонь креозота, которым была пропитана шпала, затмевала все. Пришлось сунуть в пятно палец. Вроде бы смазка.

Герман встал, махнул фуражкой, подзывая маячившую вдали Катю.

– Молодец, прапорщик. Надо понимать, они на дрезине подкатили, – сказала Катя. Галифе она испачкать не боялась, опустилась прямо на колени, принюхивалась.

Герман посмотрел на светлую макушку, поколебавшись, сказал:

– Это Прот смазку обнаружил.