Текст книги "Вариант 19"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Виктор Михайлович разжал объятья, и девушка встала. Майор остался лежать, укоризненно глядя на боевую подругу.

Катя кивнула на его кальсоны:

– Удобная одежка, да? Расстегивать не нужно.

Витюша без тени смущения привел белье в порядок:

– Ты хоть глянула бы, от чего отказалась. Зря, между прочим. Я не эгоист, постарался бы ублажить на все двести процентов, слово офицера.

– Не гони, какой ты офицер? Сука ты, а не чекист. Романтики возжелал на боевом задании? Приятное с полезным совмещаешь, да? Да, я тебе в морду харкнуть и уйти никак не могу. Я вообще с тобой сейчас ничего поделать не могу. Мне задание выполнить нужно, понял, майор? Я же не за карьеру работаю и не за срамное жалованье. Урод, бля, – Катя сплюнула в угол и принялась натягивать узкие полусапожки.

– Ладно, разматерилась она, – пробормотал майор и почесал округлое брюшко. – Куда собралась? Ложись, не трону. Все настроение испоганила, монашка идейная.

– В сортир схожу. После тебя, майор, хочется чего-то чистого, свежего.

Посещение уборной с ржавым умывальником и устоявшимся духом революционной свободы Катиного настроения ничуть не улучшило. Постояла перед мутным зеркалом. Печально. Попадаешь на сто лет назад, а вокруг все те же мужики-козлы, та же вонь и вопиющая бессмысленность бытия. Ничто не меняется в этом мире. Да и иные «кальки» не лучше. Хотя там иной раз дышать полегче.

Снизу, очевидно из сортира первого этажа, доносились неприличные звуки. Ритмично охала женщина. Звякало ведро и хрипел мужик. Где-то подальше вздорно хохотали и чокались под гнусавый голос граммофона. Катя покачала головой, пойти, что ли, расстрелять это музыкальное чудище?

До номера Катя добраться не успела. На лестнице загромыхало, и в узкий коридор ввалились двое добровольцев. Френч одного был расстегнут, виднелась несвежая нижняя рубашка, портупею с шашкой и кобурой револьвера освободитель нес в руке. Второй, низенький и вертлявый, был отягощен тремя новенькими фуражками, не считая своей, криво надетой на голову.

– Отстал наш Андре, – расстегнутый воин звучно рыгнул, наполнив коридор густым ароматом свекольного самогона, – Я говорил, нельзя его одного отпускать.

– Он по ба… ба-бам, – выговорил чернявенький, обессилено опираясь о стену.

Представители доблестной Добрармии пребывали в критической стадии опьянения. Катя попятилась к спасительному туалету. Но было поздно, блуждающие взгляды поручиков сфокусировались на женской фигуре.

– Мадмуазель, почему вы не с нами? – изумился рассупоненный офицер.

– Действительно?! – чернявенький уронил фуражки, попытался за ними нагнуться, но махнул рукой. – Мадмуазель, милости пр-просим в наш скромный приют, – он рывком выдернул из кармана ключи от номера.

– Господа, ночь на дворе, – пробормотала Катя, норовя прошмыгнуть между мужчинами. – У меня муж плохо себя чувствует. Утром я вас представлю, выпьем чаю с плюшками.

Фокус не удался, высокий поручик с пьяной решительностью преградил девушке путь.

– Мадмуазель, утро может застать нашу роту в походе. Вчера мы вышли из боя, завтра, кто знает…. Не откажите в любезности… – он замолк, вглядываясь в лицо Кати. – Мадмуазель, я в-восхищен, вы самая красивая уроженка этого благословенного края.

– Я не местная, – сказала Катя, начиная злиться. – Пропустите, господа. У меня жутко ревнивый муж.

– Николя, она непременно из Петербурга, – заметил чернявый. – Только там у барышень принято щеголять в пальто и чулках. Эстетствуют-с…

Катя запахнула полу пыльника. Вообще-то под легким пальто действительно были в основном чулки.

– Мадмуазель, нам необходимо познакомиться ближе, – высокий поручик уцепился за рукав пыльника. – Вам говорили, что у вас чудные малахитовые глаза?

– Изумрудные у меня глаза, – зло сказала Катя. – Знаете, сейчас выйдет мой муж и набьет вам морды. А меня приревнует, и тоже бланш поставит… Пустите пальто, господин дроздовец.

– Так вы нас знаете? – восхитился доброволец, не отрывая взгляда от гладкой шеи девушки. – Мадмуазель, вашему мужу, если он, конечно, ваш муж, лучше не просыпаться. Ибо мы… ибо мы настроены решительнеее-шиии. И не родился еще шпак, который осмелится поднять руку на воина славного дроздовского полка. Вы не верите слову русского офицера?

– Верю, – процедила Катя. – Вы знаете, мне сегодня решительно не хватает благородных, страстных и романтически настроенных офицеров. Просто злой рок какой-то. Давайте я к вам загляну на пару минут. Как-то вы меня сразу очаровали и покорили, бл….

– Мадам, денег за любовь мы не платим прин-принци-ально, – гордо предупредил чернявый шкет, возясь с ключами.

– Боже, неужели у истинно русской дамы хватит цинизма требовать деньги с героев Белого движения? Да за кого вы меня принимаете? – Катя отобрала ключи, удостоверилась, что господа офицеры рвутся действительно в свой номер, и быстро отперла дверь. – Только быстро, господа, быстро!

– Я первый, господа, поскольку я практически готов, – заявил высокий, вваливаясь в душный номер и на ходу расстегивая брюки. – Ма-адмуазель, признайтесь, вы все-таки из столицы? Ах, судьба, как она нами играет! Как давно я не был на Невском….

– Я из Москвы, – пробурчала Катя, хватая чернявого за шиворот. – Тамошние барышни отличаются бесчувствием и полным отсутствием моральных устоев. Так что я рассчитываю на menage a trois. Портки спускай, недоросток блудливый!

– Что?! – изумился поручик.

Терпение Кати окончательно лопнуло. Звякнула упавшая на пол шашка, в дальнейшем особого шума не последовало. Била Катя жестоко, но благоразумно. Высокий, получив в пах и горло, отключился сразу. Чернявый еще корчился на затоптанном ковре, пытаясь хватануть воздуху, острые носы полусапожек втыкались под ребра, жестоко выбивая дух.

– Убьешь, – сказал возникший в дверях Виктор Михайлович. – Да перестань в меня целиться. Пистолетик симпатичный, но ты меня сегодня уже и без ствола обломала.

– Очень нажать на спуск хочется, – прошипела девушка, наконец, опуская направленный в лоб напарнику "Клеман". Еще раз пнула потерявшего сознание поручика под дых. – Бля, как вы меня сегодня достали!

– Я раскаиваюсь, – сказал Виктор Михайлович, пряча кольт за пояс брюк. – Честно. Послушал, как ты с ними разговариваешь, и стыдно стало.

– Да пошел ты со своими извинениями! – Катя с яростью двинула одного поручика по почкам, вспрыгнула на грудь другому и коротким движением каблука сломала офицеру нос.

Виктор Михайлович приглушенно кашлянул:

– Мне выйти?

– Не обязательно, – Катя несколько раз глубоко вдохнула и попыталась расслабить сжатые челюсти. – Я закончила.

– Уже? Полагаю, нам нужно съезжать с квартиры?

– Не обязательно. До утра их вряд ли хватятся. В коридоре тихо?

– Никто не высовывался. Внизу орут, граммофон хрипит, думаю, никто не слышал.

Катя посмотрела на кровь текущую из носа поручика, скривилась:

– Это я зря. Ладно, сойдет.

Она скинула пальто, чтобы не испачкать, ухватила высокого поручика за плечи и потащила к кровати.

– Спортивная ты девушка. А ноги просто супер, – прокомментировал Виктор Михайлович. – Хорошее бельишко я подобрал.

– Не насмотрелся еще? – мрачно поинтересовалась Катя, взваливая на постель тяжелое тело, и сдирая с офицера сапоги и галифе.

– Ты не злись. Смотреть на тебя весьма приятно. Даже на бешеную. Особенно в таких чулках. Все, молчу! – майор без всякого труда подхватил вторую жертву, уложил на постель и умело раздел до белья.

Чернявый поручик застонал, но Катя моментально врезала ему основанием ладони в подбородок. Доброволец коротко всхрапнул и затих.

– Чуть шею не сломала, – поцокал языком Виктор Михайлович.

– Пусть дышат, засранцы. До утра не прочухаются.

– Они после тебя и через месяц не прочухаются. Роковая ты дама, Екатерина, – майор сплел руки бесчувственных офицеров, удобнее устроил голову чернявого на груди товарища.

Катя тем временем, яростными рывками содрала с поручиков кальсоны и с отвращением закинула на шифоньер.

– Все? – поинтересовался Виктор Михайлович. – Удовлетворена? Тогда пошли. Пыльник не забудь.

– Сейчас, – Катя выудила из глубокого кармана пыльника помаду и жирно намазала губы мелкому офицерику. Нос и рот его товарища были в крови, и обнявшаяся парочка производила жутковатое впечатление.

В своем номере Катя швырнула пыльник на кресло, надела блузку и плюхнулась на кровать. Ярость отступала медленно, но все-таки полегчало. Не зря злобу ногами вымещала.

Виктор Михайлович вернулся минут через пять:

– Лампу задул, дверь запер, ключ в замке изнутри, – майор сунул булавку в карман. – Пусть спят спокойно, малыши. Очнутся, я им не завидую. Хотя, боюсь, полностью твой чарующий облик из их памяти не изгладится.

– Да и хрен с ними. До утра осталось недолго. Пойдем гулять, пусть они здесь с портье разбираются.

– Ты сама-то как? – осторожно поинтересовался майор.

– А что? Я в норме.

– Ты знаешь что – ложись и спи. Я все равно разволновался, посижу, подумаю. Только ты, это – глоточек коньячку сделай.

– Паленый твой коньяк, – пробормотала Катя. – И сам ты, майор, дурак.

– Ладно-ладно. Я же осознал. Виноват. А ты, между прочим, садистка.

– Ну и что?! Предлагаешь меня отстранить от задания и сдать в лапы психоаналитиков?

– Не рычи. Фрейд далеко, иных психоаналитиков вряд ли отыщем. Я это к тому, что красота – страшная сила. Гм, ты ложись, ложись. Я в стороночке посижу, не потревожу.

Поспать Кате все-таки удалось. Проклятый граммофон умолк, перепившиеся постояльцы угомонились. Из-за распахнутого окна доносилось далекое потрескивание – на окраинах постреливали.

***

На вокзал выехали рано, но добирались не торопясь. Три раза меняли извозчиков. Позавтракали в каком-то подозрительном кафе, впрочем, яичница там оказалась вполне приличной. Виктор Михайлович успел приобрести элегантную трость и пребывал в отличнейшем расположении духа. Показывал достопримечательности – майор осматривался в городе в общей сложности три дня, но помнил уйму совершенно необязательных на взгляд Кати, деталей. Прямо краевед какой-то. Такой специалист, и на Марс шлепнувшись, через пару часов будет с видом знатока растолковывать достоинства и недостатки модификаций боевых треножников и щеголять нагрудным знаком ветерана вторжения на Юпитер.

На вокзале пообедали в крошечном буфете, из местных яств взяли только кипяток. Остальное у Виктора Михайловича было в чемодане. Настроенная снисходительно после роскошных бутербродов с салом и зеленью, Катя оглядела тесное здание вокзала, переполненное людьми, сидящими и лежащими на полу:

– Стоило весь геморрой затевать, чтобы получить свободу передвижения? Хм, принудительно-добровольную свободу. Судя по "Анне Карениной", при проклятом царском режиме на "железках" было уютнее. Экое грязное дело – революция.

– Люди, Катенька, мечтали заполучить светлое будущее. А получили наше. Оно в смысле света действительно поярче будет. Полная иллюминация, таджики на улицах метлами машут, стараются. И вшей куда как поменьше. В остальном… Черт его знает, может, мы и не прогадали.

– А мне кажется, ничего не меняется. Кроме экологии. Вечно все благие побуждения нас куда-то в задницу заводят.

– Ну зачем так мрачно? Народ живет, детей рожает, растит потомство, потом детишки с энтузиазмом убивают друг друга и уцелевшие начинают новый круг. Все как обычно. Везде так. Не расстраивайся. Кать, а что у тебя за татуировка на плече?

– Да так, сделала по случаю в одном приморском городке. Вы, Виктор Михайлович, когда-нибудь закончите меня разглядывать?

– Честно говоря, вряд ли. Ты слишком интересная. И татуировка интересная. Я немного разбираюсь. Это Китай? Кто-то из мастеров, работающий под период Эдо?

Катя хмыкнула:

– И близко не попали. Нужно больше самообразованием заниматься, умные книжки читать.

– Я читаю. У меня есть библиотека: сберкнижка, потом "Гончар" Обломова и "Возрождение". "Малую землю" племянник зачитал, гадюка. Отличная была книга, не оторвешься.

– "Целина" тоже полезная книженция. Особенно когда их целые пачки. Мы ими как-то печку в кунге топили. Замполит прибежал, чуть не застрелился.

– Это "за речкой"? Да, интересные у тебя были командировки, – Виктор Михайлович посмотрел искоса. – Катюша, а если честно, ведь у меня вчера совсем чуть-чуть обаяния не хватило? Ну, если честно? Ведь ты уже не прочь была, да?

– Козел ты, Витюш, хоть и котелок на лысине носишь. Разве бабу с моим характером так уламывают? Носорог ты, с рогом не на том месте. Лучше забудем. Скоро поезд?

– Уже час как отправить должны были.

Поезд подали через полтора часа. На вокзале немедленно возникла паника. Действительно, следовало поторапливаться. Билеты места в вагонах не гарантировали.

Виктор Михайлович и девушка миновали проверку документов у выхода на перрон. Унтер на документы едва взглянул, четверо солдат откровенно пялились на Катю. Девушка мягко улыбалась и вообще выглядела мило и приятно мужскому взгляду. На перроне, забитом неизвестно откуда набежавшим людом, Виктор Михайлович пробивал дорогу, энергично работая чемоданом. Катя, отягощенная лишь никчемным дамским ридикюлем, прикрывала спину, работая локтями. Толпа давила, орала, пихалась узлами, корзинами и мешками, требовала кондуктора, коменданта, и вообще хоть какое-то ответственное лицо. Из лиц, облеченных властью, на перроне присутствовал единственный железнодорожник с совершенно непробиваемой меланхоличной харей. Этот отвечал на все требования многозначительным "сигнал уже даден". Катя решила взять эту всеобъемлющую формулировку на вооружение.

У третьего вагона Виктору Михайловичу пришлось временно передать чемодан напарнице. Майор работал скромно и неназойливо, но ошеломленный народ разлетался от его тычков, не успев пикнуть. Катя двинулась в пробитый коридор, у подножки Витюша подхватил у нее чемодан и весьма бережно подсадил под локоток. Кате понравилось, вот только узковатая юбка оказалась явно неуместна в подобном путешествии. Майор проломился в глубь вагона, бесцеремонно свалил с лавки чьи-то мешки, зубасто улыбнулся в ответ на негодующие вопли. Обладатели мешков благоразумно заткнулись. Виктор Михайлович закинул чемодан на верхнюю полку к светлоголовому испуганному парнишке:

– Охраняй, братец. Можешь вместо подушки использовать.

– Сопрет, – заметила Катя, устраиваясь на жестком сидении. – У парня глаза жиганские, блудливые.

– В чемодане у нас балласт для форсу, – успокоил майор, – а за саквояжем мы сами присмотрим. Ну, Катерина, сейчас поедем. Присматривайтесь, осваивайтесь.

Отправление дали через три часа. С истеричными гудками состав выбрался за пределы станции. За окнами проплыли кирпичные дебаркадеры, закопченные склады, и город в лучах заходящего солнца остался позади.

Глава 5

"Курско-Харьковско-Азовская железная дорога —

– всех грузов малой скоростью

– 174797 тысяч пудов в год".

(Энциклопедический словарь

Брокгауза и Ефрона).

«Разумеется, вопрос имеет также другую сторону».

В.И. Ленин

(«Очередные задачи Советской власти»).

Апрель 1918 года.

Последняя работа, написанная гениальной рукой

вождя мирового пролетариата.

Архив музея «Объединенной России». (К).

Чемодан был неудобным, хоть что ты с ним делай. Пашка пристраивал голову и так и этак. Шею ломило, уснуть так и не удавалось. Еще мешал свой мешок с железками, что вредительски упирались в поясницу. Но чемодан был куда хуже. Проклятые буржуи, ну нигде от них покою нет.

А начиналось все так хорошо… На вокзал Пашка проник в обход, благо на путях был не в первый раз, да и вообще железнодорожное хозяйство знал неплохо. Полдня просидел в тупике у багажного отделения. Старался не задремывать, опасался поезд пропустить. Два раза мимо прошел патруль, но на юнца солдаты внимания не обратили. Наконец, народ зашевелился, подали состав. Пашка лезть в толчею не стал, проскользнул под вагоном и живенько забрался в окно. Что стоит человеку, который знает, с какой стороны к гимнастическому турнику подходить, в окно запрыгнуть? В вагоне оказался одним из первых, занял верхнюю полку. Вагон попался неплохой, купейный – когда-то возил мелких эксплуататоров вторым классом. Нынче двери с купе, ясное дело, поснимали. От полумягких диванов одни ободранные остовы сохранились. Зато устроился Пашка с удобством, наверху, к свежему воздуху поближе. И тут черт этих господ принес. "Охраняй чемодан, хлопец". Вот сука, шмальнуть бы тебе в башку, буржуй мордатый. Катили бы себе в мягких вагонах, белая кость, кровососы проклятущие.

Пашка перевернулся на другой бок, поерзал ухом по жесткому боку чемодана. Да, мягких вагонов нынче ни для бар, ни для честного рабочего человека не предусмотрено. Реквизированы под штабы, да для иных военных надобностей. Ясное дело, как карту разноцветными карандашами разрисовывать, если заднице сидеть жестко? Тьфу!

Неторопливо постукивали колеса. Поезд медленно удалялся от города. Проплыли за окном домишки пригорода. Пассажиры уже освоились, утомились ругаться и распихивать багаж. Пашка, прикрыв глаза, делал вид, что спит. Кондуктора, слава богу, ждать не приходилось, вагон в основном заполняли такие же, как безбилетный Пашка, стихийные путешественники. Пахло луком, портянками, клубился махорочный дым. В соседнем купе какой-то усач, пространно рассказывая о погроме в Проскурове, сворачивал очередную цигарку. Барыня с обрюзгшим, недовольным, должно быть, еще со времен Александра "Миротворца", лицом, занудно требовала не дымить. Усач почтительно извинялся и минут через пять снова закуривал. Где-то хныкал ребенок. Ражие мужики, по виду дезертиры, шептались, поочередно прикладывались к горлышку "четверти" и закусывали толсто нарубленным копченым салом. Аппетитный запах упорно пробивался сквозь ядовитую завесу махорки. Пашка поерзал, не выдержал и вытащил остатки собственной снеди. Надо бы экономить. Хлеб раскрошился, но с колбасой и луком было чудо как вкусно.

Снизу высунулась плешивая голова барина:

– Эй, орел, крошки на нас не труси.

– Виноват-с, не буду, – пробормотал Пашка и закашлялся. Проклятые крошки как назло застряли в горле. Пашка дергался, кехая, и зажимая рот. На глазах выступили слезы.

Снизу поднялась барышня, сверкнула огромными глазищами:

– Чахоточный? Заплюешь нас. Жри аккуратнее и запивай. Или воды нет?

Пашка замотал головой в том смысле, что не чахоточный и вода есть. Только вот бутылку из мешка вытащить сразу не додумался. Напрягся так, что в глазах потемнело – внимание привлекать кашлем совсем излишне. По соседству прапор-доброволец едет. В соседнем вагоне еще несколько беляков, да у паровоза десяток солдат-охранников. Хорошо если просто пинком под зад с поезда ссадят. А если всерьез заинтересуются?

Снизу высунулась рука с жестяной кружкой, женский голос сердито сказал:

– Пей, лишенец. Ездите туда-сюда, дома вам не сидится. Тинэйджеры, х…

Последнее слово, сказанное тоном тише, Пашка хорошо расслышал и удивился, вот тебе и барышня. Еще и каким-то "тин-йджером" приложила. Наверное, по-немецки.

Несколько глотков воды прочистили горло. Пашка свесился с полки, протянул кружку:

– Простите великодушно. Вода у меня есть. Просто вступило уж так внезапно. Извиняйте, случайно вышло.

– Сиди уж, ошибка природы, – буркнул господин, забирая кружку. – Чемодан наш цел? То-то. Жри там потише и не мусори.

Пашка спрятался, но расслышал как плешивый пробурчал что-то насчет "дезинфекции". Подумаешь, дворянство чистоплюйное нашлось, глоток воды пожертвовали и немедля заразы напугались. Чего ж в белых перчатках не ездите? Ничего, недолго вам осталось чемоданы свои скотские возить.

Пашка лег на спину, поковырял ногтем вырезанные на стене строчки – "Без анархии п. ц свободе!". Эх, анархисты – лихой народ, хорошо, что вместе с народом идут. Сейчас в Москве, говорят, анархисты заодно с большевиками готовят Красную армию к решающему удару по Деникину. Навалятся мощно, всей пролетарской силой. Венгерская революция со своей стороны поднапрет. Немецкие товарищи поддержат, и поехало….

Интересно, а этот плешивый тип барышне кем приходится? По возрасту отец, но не похоже. "Катюшенька – Катюша". Краля – и дураку понятно. А может, и жена. Вот шалава, за такого болотного жаба замуж выйти. И почему красивые бабы обязательно норовят себя продать? Оно, с одной стороны, понятно – вкусно жрать и жакеты дорогие носить каждая захочет. С другой стороны – глазища-то у нее какие… Разве можно этакие сверкающие глаза продавать? Не прежние ведь времена. Революция для всеобщей честности делалась. И правдивость нового общества всех этих плешивых купчиков, чинуш и прочих сатрапов железной метлою навсегда выметет. И бляди тоже исчезнут. Хотя эта светловолосая барышня, надо думать, сильно упираться будет. С такими гневными глазками даже из манерных гимназисток непременно истинные белогвардейки выделываются. Ума-то нету, один форс. Или за границу в свой Париж сбежит, или сама к стенке станет. Может, не нужно таких в расход? Ведь пригожая, глаза закроешь – лицо видится, сердитое, гладкое, как у статуи мраморной. После войны люди обязательно должны стать красивыми, здоровыми и физически развитыми. Идеалам революции это совершенно не противоречит. Красота должна народу принадлежать.

Ага, чтобы народ красоту мог поиметь. И эту светлую девицу брать по накладным и потреблять в порядке установленной очереди. Нет, такие мысли есть контрреволюционная пропаганда. Баб национализировать никто не думает. Владимир Ильич о таком не писал, и товарищ Троцкий ни разу не упоминал. Никаких декретов на этот счет не было. Хотя, с другой стороны….

Чувствуя, что мысли уводят его куда-то не туда, Пашка осторожно повернулся набок. От разбитого окна несло паровозным дымом, густо смешанным с вечерними запахами росистой листвы и травы. В конце вагона уже зажгли единственный фонарь. Поезд опять стоял. Где-то за рощей, на хуторе тоскливо завывали собаки. Народ устраивался на ночь. В проходе уже улеглась толстая баба, накрепко привязавшая бечевой к руке свои корзины и узлы. У задней площадки начали спорить – оставлять фонарь или потушить из осторожности:

– По огню нынче каждый бандит заимел привычку палить. А то и налетят верхами, вещи растрясут, постреляют кого попало. Сейчас это очень даже просто.

– Знаем мы, кого стреляют. Вот вы за жидов опасаетесь, а ежели в темноте по чемоданам шарить начнут, вам и дела нету? Или вы в доле?

– Та що ви сперечаєтеся? Там того керосину на денці, само згасне.

Плешивый оставил барышню, пошел участвовать в диспуте. Пашка, подавил желание высунуться, посмотреть на девушку. Уж очень хотелось еще раз глянуть на редкостные, золотистого оттенка, волосы. Ну и на все остальное. Видная барышня, чего скрывать. Только ты уж, товарищ Звиренко, неуместного любопытства не проявляй. Такие девицы всё одно не про твою честь.

На сиденье, что внизу напротив, уже во всю похрапывали два костистых мужика и такая же мосластая нескладная баба – должно быть, родственники. Привалились друг к другу, лапы со своих пожитков не спускают. На верхней полке, отвернувшись к стене, уже который час неподвижно лежал исхудавший человек в подпоясанном веревкой теплом пальто. Пашка поглядывал на него с опаской – уж не помер ли? Но человек вдруг шевельнулся, злобно и коротко заскреб себя под мышками.

Темной пугливой тенью пробиралась по проходу монахиня. Их ехало две, устроились через купе от Пашки. Их-то куда понесло в такое время? Та, что помоложе, круглолицая, миловидная, испуганно забилась в угол. Подальше от очкатого прапорщика, что сидел напротив и клевал носом. Вторая монахиня все ходила по вагону, ловила за руку мальчишку лет десяти. Пацан оказался непоседливым, пассажиры его гнали, обещая уши открутить, если у своих мешков застукают. Мальчишка и вправду выглядел сущим жиганенком: глаз насмешливо щурит, тощий, кривоплечий. Сразу видно – поповский выкормыш.

Поезд все стоял. Пашка осторожно соскользнул с полки. Девушка сидела на обшарпанном диване, поджав ноги. Пристально глянула из-под ресниц.

– Не извольте беспокоиться, барышня. Я на минуту отлучусь, – прошептал Пашка.

Светловолосая ничего не ответила. Пашка, стараясь ни на кого не наступить, пробрался на площадку. Плешивый сосед стоял у двери, курил пахучую папиросу.

– Я – дыхнуть, – пробормотал Пашка.

Господин разрешающе кивнул. Глаз его Пашка так и не увидел, но почему-то по спине пробежал озноб. Парень спрыгнул на насыпь, отошел подальше, "дыхнул". С облегчением застегивая штаны, огляделся. Вокруг висла непроглядная украинская ночь. В пахучей тьме вяло звенели цикады. Пашка зябко передернул плечами, машинально пощупал отцовскую отвертку в кармане, и зашагал к вагону. Плешивого уже не было, на ступеньках сидели двое дезертиров, затягивались самокрутками.

– Ну, що, хлопец, тихо?

– Тихо.

– І то, добре. Кажут, під Південной рейки розібрали. Тепер усю нічь стояти будемо.

Пашка забрался в вагон. Ух, даром что треть окон побита – дух, как в зверинце. В потемках Пашка наступил кому-то на ногу, за что был обозван блудливым иродом. Пришлось двигаться осторожнее. Переступая через огромный узел, из которого торчали резные ножки орехового туалетного столика, Пашка натолкнулся на мальчишку. Пацан неловко посторонился, уступая дорогу. Глаз все так же насмешливо прищурен, но Пашка сообразил, что то не от великой хитрозадости. Видать, нездоров пацан, оттого и монашки с ним нянчатся.

Плешивый шептался со своей кралей. Пашка полез на место, улегся, попытавшись поудобнее подсунуть под голову локоть. А ноги у барышни хороши, в шелке, аж блестят. Сидит, понимаешь, как ни в чем не бывало, коленки обняла. Эх! Ничего, видали мы барышень и не хуже.

Очевидно, Пашка все-таки заснул, потому что когда хлопнул первый выстрел, дернулся и больно сунулся носом в проклятый чемодан.

Стреляли у паровоза. Вразнобой захлопали винтовки, потом выдал длинную очередь пулемет.

В краткой тишине завыла женщина, и вагоне поднялся всеобщий рев и плач:

– Красные, господа! Красные окружили! Спасайтесь!

– Рятуйте, люді добрі! Грабят! Ой лишенько!

– Граждане, только без паники! Не имеет смысла раньше времени…

Пашка сунулся к окну. Рама опущена, выбраться несложно. А вдруг и правда – свои наскочили?

Вдоль насыпи глухо застучали копыта. Проскакал десяток всадников. Хриплый голос заорал:

– Куди побігли, бісові діти? А ну взад повертай!

Бахнул близкий выстрел.

– Из вагонов не выходить! Проверка документов. Честным громадянам та громадянкам нема чого хвилюватися. Никаких грабежей та насильств допущене не буде.

Дезертиры, ломанувшиеся было к дверям, возвращались на место:

– То банда. Или Михася Браслетова, или Козла хлопцы.

– Так, що – они грабить не будут? Вот погодьте, обдерут как липку, – мосластая баба сунула острый локоть под ребра одному из своих братьев. – Я вам казала – подождать потребно? От, диаволы. Що Козел, що други бандюги – одним миром мазаны. Вот Мишка Браслетов только що сам жидов не стреляет.

Пашка в нерешительности потер ушибленный нос. Дергаться вроде незачем. Деньги спрятаны глубоко, болты да гайки бандитам ни к чему. Клещи с молотком может отберут, ну и черт с ними. Поезд-то дальше двинется, или вообще зря только здесь бока пролеживали?

Плешивый с барышней тихо шептались, но держались довольно спокойно. Это они зря, по всему видать, и вытрясти у них есть что. Да и девица… мимо мало кто пройдет.

Тетка с корзинами суетливо двинулась к площадке.

– Ты куды, дура? Лякаешься, що до твоих окороков черед не дойдет? – насмешливо спросил один из дезертиров.

– Та меня вже грабили. Каждый раз неможно, – огрызнулась тетка, яростно пробираясь к двери.

Снаружи мелькали смутные фигуры. Вдоль поезда вытянулась цепочка оцепления.

– К окнам не лезти! Стрелять будемо без предупреждения! – заорал всадник. – Ну, кому кажу! – блеснула вспышка револьверного выстрела.

В соседнем вагоне кто-то закричал. Вновь завыли бабы. Народ, пихаясь, шарахнулся подальше от окон.

– Пасти позакройте! – скомандовал всадник. – На голос стреляемо! От же свиняче племя. А ну, хлопцы, дивися…

В вагоне тяжело дышали и кряхтели, кто присев на корточки, кто пригнувшись к ободранным сиденьям. Разговаривать никто не решался. Лишь обрюзгшая дама приглушенно всхлипывала:

– За что, господи?! За что?

– Ни, то не Козел, – прошептал дезертир. – Он усех из вагонов выгоняет, а потом трясет.

Пашка лежал головой к проходу, прижавшись к перегородке и выставив вперед себя чемодан. Пусть берут, не жалко. Откуда шмонать начнут, – с головы поезда, с хвоста? Лишь бы машиниста сгоряча не хлопнули.

Застучали копыта у самого вагона.

– Третий?

– Та точно, вид паровоза третий. Хлопцы готовы. Начинать прикажете?

"Неужто за мной?" – ужаснулся Пашка. "Проследили и поезд задержали? Да не генерала же я стрельнул?"

– Громодяне, – скомандовали от двери густым басом. – Документы, мандаты и прочие ксивы, приготувати. Без мандражу. Никого лишнего не тронемо. А за суету – разом свинцову пломбу прямо в лоб. Бабоньки, не дышать. А ты що раскорячилась як барыня? Копыта подбери. Василь, вы ту калитку держите?

– Та зачинили, начинай, – гнусаво отозвались из хвоста вагона. Там раскачивалась в чьих-то руках лампа, бросала желтые круги света.

Проверка началась от головы вагона. Оттуда тоже шли с фонарем. Трое или четверо, вооруженные. Басовитый рявкал:

– Ноги, кому казав! Растопырились, спекулянтово племя.

– Потише, Жех, мешаешь, – приказал кто-то резким неприятным голосом.

Дальше бандиты двигались в молчании. Странная какая-то проверка.

Пашка увидел высокого парня во френче, с маузером наизготовку, и с высоко поднятой лампой. За ним двигался усатый детина в папахе со шлыком – этот чуть ли не тыкал стволом карабина в лица помертвевшим пассажирам. Следующих Пашка разглядеть не смог, мешали раскачивающиеся тени от фонаря.

– Ага, ваше благородие? – парень во френче махнул маузером. – Вставай, приехали. Твоя станция.

Тощий прапорщик медленно выпрямился:

– Вы находитесь на территории занятой Добровольческой армией, и я требую объяснений.

– А то. Сполучишь объяснения, – охотно пообещал парень. – По самые по…

– Потом, Жех, – нетерпеливо приказал тот же тонкий резкий голос. – Двигайтесь.

– Посиди покуда, ваше благородие, – пробурчал высокий парень. – Потом, так потом…

Прапорщик плюхнулся на место, как будто у него колени подломились. Бандиты двинулись дальше, пятно света упало на сжавшихся дезертиров.

– Стоп! – срываясь на визг, приказал невидимый бандитский предводитель. – Тут они. Чернявок и мальчика – ну из вагона!

– Оставьте ребенка, – прапорщик начал выпрямляться.

– У него шпалер, – быстро сказал Жех.

– Та бачу, – усатый бандит ловко взмахнул карабином, двинул так и не успевшего выпрямиться прапорщика прикладом в живот.