Текст книги "Эльдорадо для Кошки-2 (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

…«Лепесток» медленно и тонко нарезал яблоко. Временами Катрин клала в рот прозрачный кисловатый ломтик. Фир Болг рассказывал о древних катаклизмах, которые воздвигли здешние горы и залили черной водой бездонные озера. Древние войны с племенами Дану казались поистине жуткими событиями. Но все-таки у девушки создалось впечатление, что тектоническое оружие не применялось. Преувеличивает старец. Впрочем, с годами всё видится грандиознее, чем было в действительности. Сколько же ему лет?

Столь некорректный вопрос хозяйка задавать не стала, зато сам старик поинтересовался:

– Тебе не интересно? Понимаю, я мучаю глупыми воспоминаниями существо, чью горячую кровь волнуют совсем иные заботы. Мои россказни хороши для детей и стариков.

– Извини. Твой рассказ слишком глубок и подробен, чтобы быть сразу осознанным такой необразованной и дубоватой чужачкой, как я.

Фир Болг обеспокоено оглянулся.

– Твой друг гуляет под луной, – успокоила старика Катрин. – Уж не нашел ли он какое-нибудь пушистое приятное существо?

– Нас с ним уже давно не развлекают брачные игры, – сухо отрезал Фир Болг. – Не всем боги даруют столь бурный темперамент, как вам с кровосоской. Хотя вряд ли блудливость можно назвать добрым даром.

По мнению Катрин, старик несколько принижал свои возможности. Несколько раз девушка улавливала отнюдь не смиренно-философские взгляды Фир Болга, направленные как раз на «кровососку». Возможно, в своей длинной и богатой событиями жизни представитель древней расы имел счастье (или несчастье) близко общаться с ланон-ши. Впрочем, это не тема для домыслов и сплетен.

– У каждого свои игры, – примирительно сказала Катрин. – Нас боги зачем-то создали невоздержанными. Куда ж нам, бедным, деваться? Надеюсь, мы сейчас не слишком мешаем твоим ночным трудам.

– Ничто не может оторвать истинного мыслителя от процесса познания, – снисходительно заметил старик, кивая на груду запыленных книг. – К тому же, вы ведете себя гораздо сдержаннее, чем раньше. Уж не случилось ли чего дурного?

– Ну, с подушками точно случилось. С ними ору потише, но рвутся. Приходиться зашивать.

– Это только на пользу молодым леди. Ничто так не смягчает нравы, как шитье и иные, требующие истинного терпения и усидчивости, рукоделия.

– Блоод терпения и так хватает, – пробурчала юная землевладелица. – А мне никакое вышивание не поможет. Хозяйка я плохая.

– Ты излишне сурова к себе, Катрин. Справляешься ты вполне достойно.

– В моих краях врачеватели и маги, зовущие себя психологами и психоаналитиками, тоже талдычат страждущим – «любите себя и да будете счастливы». Странно, но людям иногда помогает.

– Удобнее всего любить себя рукоблудам – заметил старик. – Но вряд ли подобный рецепт можно рекомендовать всем мыслящим. Что тебя волнует? В чем причина беспокойства? О чем я не догадываюсь?

– Да понятия не имею, что меня волнует. Все слишком спокойно. Вернее, целая прорва забот, но подозреваю, что с ними мы когда-нибудь справимся – так или иначе. Но мне, дуре, чего-то не хватает. Может быть, меня слишком долго никто не убивает, не пытается обмануть и принудительно трахнуть? Полагаю, если бы я выпустила кому-нибудь кишки, мне бы полегчало. Временно, конечно.

– Определенно, тебе представится такая возможность, – успокоил девушку старик. – Но не обманывай себя, ты не так уж любишь убивать. Поразмысли об иных причинах своего беспокойства.

– О чем именно? Честное слово, я буду крайне признательна за подсказку.

– Мне откуда знать? Я не психолитик, – проскрипел Фир Болг. – Ты достаточно дерзка и честна, чтобы понять себя и без малоумных чужих советов.

Катрин молча вертела в руках нож. Против обыкновения, надежная сталь не приносила облегчения.

Фир Болг в молчании перевернул несколько страниц. Забавно, одних успокаивает боевое железо, а других – древняя бумага и пергамент.

– Катрин, ты действительно человек? Я имею в виду – в тебе нет иной крови?

Девушка с изумлением взглянула в исчерченное морщинами лицо. Старик был совершенно серьезен.

– Насколько я знаю – нет. А с чего бы вдруг такие странные гипотезы?

Фир Болг в явном затруднении пошуршал древними страницами.

– Ты не похожа ни на кого из людей, которых я знал. Возможно, оттого что ты пришла издалека. Но на твоей коже, насколько я знаю, нет ни единой родинки или родимого пятна. Не ошибаюсь?

– Нет. Зато на мне шрамов хватает. И, вообще, при чем тут родинки?

– Известно, что по расположению родимых знаков можно вполне достоверно предсказать судьбу разумного существа. Если еще знать расположение звезд в момент его появления на свет, то предсказание будет весьма и весьма точным. Должен признать, в этой науке я не слишком сведущ. Но точно знаю одно: отсутствие знаков предначертанной судьбы отдает жизнь человека в его собственные руки.

– Спасибо, я об этом как-то и без звезд догадывалась. От собственных рук, особенно если в них имеется что-нибудь существенное и хорошо заточенное, многое зависит. А отсутствие родинок всего лишь снижает риск онкологических заболеваний кожи. Тоже неплохо, но не так уж важно.

– Никогда не слышал об онкологических заболеваниях.

– Их в этой местности нет. К счастью.

– Да, Медвежья долина весьма здоровое место. Впрочем, твоя кожа говорит об одном – ты можешь быть очень счастлива. Или наоборот, очень несчастна.

– Звучит многообещающе. Никаких конкретных подробностей твои книги случайно не сообщат?

– Лишь боги знают отчего, но ни в одном из древних манускриптов мне не встречалось твое имя, – возмутился Фир Болг. – Тебе мало надежды на великое счастье?

– Отнюдь. Мне бы наскрести силенок, да поверить в эту надежду. Может быть, дело в звездах? Я ведь не под этими родилась.

– Звезды везде одинаковые.

– Возможно, я не сильна в астрофизике.

– Это еще что такое? – подозрительно осведомился старик.

– В моих краях так называют науку о природе звезд. О законах их движения, точном их количестве и всем таком прочем.

– Их считают? – поразился Фир Болг.

– Некоторым людям абсолютно нечем заняться. Ты про меня больше ничего не скажешь? Понимаю, что всё во мне самой скрыто, но как бы это 'всё' выковырять и осознать?

Старик поднес к костистому носу блюдце с уже побуревшими ломтиками яблока, глубоко вдохнул.

– Да перестань нагнетать, – не выдержала Катрин. – Знаешь, так говори.

– А если то знание приведет тебя к несчастью? – с сомнением проскрипел Фир Болг.

– Счастье и несчастье всегда при мне. От знания хуже не станет.

– Не знаю, будешь ли ты благодарна мне за подобный совет. Выслушай, обдумай и забудь. Есть место, где на людей может снизойти истинное просветление. Здесь в горах, не так уж далеко. Но ты должна ехать в одиночестве и…

– И что?

– И можешь не вернуться.

– Тут порой в деревню едешь, так не знаешь, вернешься ли, – философски заметила Катрин. – Объясняй, будь так любезен. Надеюсь, небольшая отлучка не повредит авторитету леди «Двух лап».

– Чему не повредит? – старик поморщился. – Катрин, прошу тебя, изъясняйся яснее.

Потом он рисовал маршрут и рассказывал. Девушка слушала многочисленные инструкции и думала: за каким чертом туда таскался сам Фир Болг? Уж счастья ему то давнее паломничество точно не принесло.

Маршрут виделся достаточно ясно, за исключением одного мутноватого места. Но тут уж старик ничем помочь не мог, сам не понимал.

* * *

– Долго болтаешь, – прошептала Блоод. Ее руки нетерпеливо обхватили бедра Катрин, коготки нежно и остро впились в ягодицы подруги. Обеспокоиться за сохранность штанов Катрин не успела. Рот суккуба приник к ее губам, хищный язычок стремительно проник-просочился вовнутрь. В следующее мгновение распутницы уже опрокинулись на постель. Оказавшаяся верхом, Блоод занялась одеждой подруги. Из суккуба получилась бы отличная горничная, если бы не вопиющая алчность движений. Брякнулись на пол сапоги и ножи. Вывернулась из собственной рубашки сама Блоод. Сверкнули в лунном свете гладкие узкие плечи, браслеты на предплечьях… Катрин запустила пальцы в густую тьму волос, кинула желтокожую красотку на заскрипевшее ложе рядом с собой. Сегодня и сама хозяйка «Двух лап» была настроена агрессивно. В ближайшие дни придется обойтись без чувственных удовольствий. Нужно было сразу сказать Блоод об отъезде…

Глава 7

Болото оказалось высохшим, как будто дождей здесь не было лет десять. Трава шуршала жестью, торчали кочки, похожие на титанические бородавки. Конь осторожно ставил копыта, хрустела растрескавшаяся корка грязи. Катрин перестала высматривать путь поудобнее, Вороной сам справится. Впереди простиралось бородавчатое поле, на нем торчало несколько болезненно-кривых берез. Тропу или то, что притворялось тропой, девушка потеряла еще утром. День выдался ясный, двигаться в правильном, северо-западном направлении было нетрудно. Но, миновав курган, Катрин так и не нашла никаких указанных ориентиров. То ли заблудилась, то ли старик не все помнил. «В болоте ямы, в болоте топко». Угу, от пыли задохнешься в этом болоте.

Солнце пригревало все настырнее. Катрин двинула плечами, сдвигая перевязь кукри. Безрукавка на спине пропотела насквозь. От рукояти ощутимо веяло жаром. Вот так схватишь, и волдыри останутся. Только с утра никакого повода вспоминать об оружии не возникало. Попадались путнице лишь молчаливые птицы, похожие на ворон, да крупные кусачие мухи. Насекомые, в отличие от птиц, были не такими уж молчаливыми и жужжали как вертолеты. Хорошо, хоть носились мелкими эскадрильями. Вообще-то, Катрин вертолеты любой породы не любила. Уставший Вороной, хоть и был знаком исключительно с натуральными представителями отряда двукрылых, с хозяйкой был солидарен. Вместе отмахивались от тварей руками и хвостами.

Впереди темнела полоска кустов. Кажется, бывшее болото наконец-то заканчивалось. Катрин вытерла краем косынки лицо. Над кочками струилось плотное марево. Натуральная Африка. А ведь обещали речушку. Да где же она, пропади все пропадом?

До кустов осталось рукой подать, когда Катрин разглядела одну из знаменитых ям. Действительно, настоящая ловушка. В кочковатой поверхности зиял резкий провал. На глубине человеческого роста блестела черно-зеленая влажная грязь. Бывшее болото продолжало собирать дань – под слоем грязи кто-то лежал. Вились мухи. Сверху можно было разглядеть только маленькое копытце и клочки свалявшейся рыжей шерсти…

Чахлые кусты остались позади, и Катрин с облегчением въехала под деревья. Редкая листва давала некоторую прохладу. Паломница сползла с седла, желая немного поразмять ноги. Останавливаться здесь надолго не стоило. Нужно все-таки найти воду.

Катрин повела Вороного под уздцы. Вокруг стояли чахлые, с полу осыпавшимися листьями, деревья. Под подошвами сапог трещали ломти отслоившейся коры. Потом узкая полоса леса закончилась. Впереди высились голые скалистые отроги. Отсюда горы казались скромнее, чем с башни «Двух лап». Катрин знала, что это впечатление обманчиво, но надеялась, что высоко в горы забираться не придется. Так, по крайней мере, обещал Фир Болг.

Стоило подняться на первый же склон – обнаружилась река. Каменистое русло выползало из узкого ущелья. Когда-то бурный поток упорно двигал и дробил базальтовые глыбы, но сейчас путница с трудом разглядела между серых обломков блеск живой воды. Река захирела, но, похоже, это была именно та, о которой рассказывал старик. Довольная, Катрин сбежала по склону к коню. Все-таки не заблудилась. Жеребец, стоящий под кривой сосной, смотрел укоризненно.

– Сейчас отдохнем, попьешь, – успокоила его девушка.

Передохнув, путники двинулись вверх по течению. Русло было настолько мелким, что шли прямо по нему. Тропы, которая должна вести по правому берегу, Катрин, сколько ни всматривалась, найти не могла. Может быть, все-таки не та река?

Двигались медленно. Конские копыта осторожно ступали между камнями в журчащей воде. Западный склон ущелья закрыл солнце, и сразу стало прохладнее. Катрин пристально смотрела по сторонам, искала знак…

Пирамидка, сложенная из обточенных речных камней, порядком оплыла и покосилась, но это был, несомненно, тот самый «маяк». Катрин спрыгнула в воду, провела Вороного между глыб и остановилась в сомнениях. Несмотря на знак, ни ручья, ни тайного прохода девушка не видела. Кусты, белый как кость, кедровый ствол, когда-то принесенный весенним половодьем, груды речных камней… Всё равно, нужно передохнуть. Катрин привязала коня, так чтобы Вороной мог свободно дотянуться до ветвей кустов. Достала хлеб и сыр себе. Хлеб успел зачерстветь, сыр отличался редкой безвкусностью. К гастрономическим изыскам в подотчетной «Двум лапам» деревне относились весьма равнодушно.

Не привередничай. Просто жрать не хочешь. Тогда думай, что дальше делать.

Ничего не придумалось. Катрин туповато смотрела на склон, жевала. Воды, по крайней мере, хватало, и была она вкусной. Остатки краюхи девушка скормила коню, прибавив в качестве поощрения половину распарившейся на жаре морковки. Подошла к склону: складчатая серая стена уходила почти вертикально вверх. Катрин, уклоняясь от колючих ветвей кустарника, пошла вдоль склона. Нет, это уже слишком далеко. Паломница вернулась, прошлась еще раз. Если бы носок сапога не угодил в лужу между камней, Катрин и теперь бы ничего не заметила. Согнувшись, двинулась по следу – ага, скол лежащей в кустах глыбы влажно темнел. Влага сочилась по камню и почти сразу исчезала в валунах у речного берега.

Чтобы подняться на плачущий камень, пришлось вынуть кукри и обрубить мешающие колючие ветви. Хорошо, что имелись перчатки. Разведчица забралась наверх. Узкая щель, почти туннель, вела еще выше. Пахло каменной сыростью и запустением. Прыгая с камня на камень, журчал крошечный ручеек.

Катрин спустилась обратно на берег. Идти в пещеру надлежало строго «на грани света и тьмы». Говоря попросту – на закате. Судя по неприятной скальной щели, подъем будет небезопасным, но нарушать инструкцию паломница не собиралась. Глупо проделать двухдневный путь и потом корить себя за то, что схалтурила непосредственно при выполнении обряда. Катрин собрала дров. В пещере топлива нет, придется тащить с собой. Понятно, откровенный идиотизм – волочить с собой вязанку хвороста, да и вообще глупо верить местным суевериям. Образованный человек не должен уподобляться наивным средневековым мистикам.

Кто бы говорил. А с вампиршей спать – очень мудро. И воображать, что владеешь замком и землями, тоже прямо-таки эталон здравомыслия. Приперлась сюда, так уж доводи дело до конца, как положено.

…Время тянулось медленно. Катрин подправила лезвия ножей и кукри. Еще раз накормила Вороного, отдала остатки моркови. Жеребец смотрел с подозрением – обычно хозяйка полагала морковь продуктом исключительной ценности и норовила побаловать мизерными порциями.

Если смотреть снизу, кажется, что до неба можно дотянуться рукой. Вот только взберись на вершину и черпай ладонями легкий голубой туман. Катрин так часто смотрела вверх, что шея заболела. В ущелье сгущался сырой сумрак, а в вышине все еще плыли игрушечно-белые пушистые облака, и сияло жизнерадостное солнце. Вот ведь жизнь – совсем недавно парилась как в сауне, а теперь по спине бегают мурашки. И неизвестно, только ли от вечерней сырости.

Наконец, облака стали менять цвет. Наступало время серой акварели.

– Пока, зайчик. Если что, дорогу найдешь. Только раньше времени деру не вздумай дать.

«Зайчик» жеребцу не понравился, но в принципе Вороной был согласен подождать.

Катрин перекинула через плечо плащ, подхватила вязанку дров. Глефу пришлось оставить. На всё рук не напасешься, а тут еще карабкаться предстоит незнамо сколько.

С каменного карниза паломница вступила в узкий проход. Кусты перестали цеплять за одежду, сразу стало почти темно. Через десяток шагов шум реки растворился и исчез, только под ногами что-то робко нашептывал ручеек-недоросток. Щель тайной тропы круто уводила вверх. Вскоре, кроме младенческого лепета воды, девушка начала слышать собственное дыхание. Скалолазка боялась поскользнуться, но подошвы сапог пока не подводили. Временами приходилось цепляться за камни обеими руками, а иногда под ногами оказывались удобные ступени, над формой которых кто-то сознательно потрудился.

Катрин уже собралась бросить вязанку сучьев и передохнуть, когда проход вывел на небольшую открытую площадку, что позволило паломнице оглядеться. День почти угас. Заходящее солнце спряталось за вершинами. В небе бледно проглядывали первые звезды. Узкое пятно входа в пещеру скрывалось под скальным козырьком, и снизу его заметить было невозможно. Да и смотреть на этот узкий, искривленный в усмешке каменный «рот» не хотелось.

Катрин подошла к краю площадки, глянула вниз. Камни, цепляющиеся за них кусты… Ни дна ущелья, ни Вороного не разглядеть. Внизу уже наступила ночь.

Катрин заставила себя посмотреть на вход в пещеру. Идти внутрь расхотелось. Как-то сразу и вполне определенно. Может, и хватит? Убедилась, что достопримечательность на месте, а подробнее изучим чудо природы в другой раз. Когда-нибудь. В компании опытных спелеологов, с надежной страховочкой. Дрова можно здесь оставить. В следующий раз шашлычок замаринуем, пивка прихватим…

Шпионка поморщилась. Шутки шутками, а пора было решаться. Страхи и предчувствия – пошли они в задницу. Ножи на своих местах, все отлично.

Двигай.

Сердце замерло. Катрин попыталась разозлиться, но не смогла. Глупо. Ведь чувствовала, что в пещере нет никого опасного. В смысле, никого из тех, с кем можно разобраться отточенной сталью. И это ощущение пустоты лишь нагоняло жути.

Два коротких факела были приготовлены еще в замке. Катрин высекла огонь и, держа перед собой слегка чадящий факел, ступила под каменный свод. Темнота приняла, плотно обступила со всех сторон. Факел давал на удивление мало света – девушка не видела даже потолка. Пятно огня плыло вместе с ее движением. Довольно ровный пол, вдоль стен уступы, похожие на трибуны – для зрителей крошечного амфитеатра…

Катрин положила связку дров на середину площадки. Воздух пещеры был странно сух и неподвижен, едва слышное журчание ручейка лишь сгущало тишину.

Пусто. Забытое место. Простое, без всяких тайн. Небольшое – это паломница помнила по рассказу старого дарка, да и сейчас чувствовала, даже не видя, близость стен. Удобный ночлег. Но не настолько удобный, чтобы тащиться к нему два дня.

Уютно потрескивал костерок. Катрин, скрестив ноги, сидела на плаще. Спать еще не хотелось, жевать было нечего – все осталось в дорожном мешке. Фир Болг советовал не брать в пещеру ничего съестного. Девушка послушалась и теперь чувствовала себя глуповато. Доберутся до мешка грызуны какие-нибудь – и мешок испортят, и седло погрызут. Конь мелочь гонять не станет, сочтет ниже своего достоинства. Нужно было мешок на куст подвесить…

По-настоящему расстроиться не получалось. Сейчас о привычных заботах как-то не думалось. Катрин смотрела на играющие языки пламени. Костер горел исправно, но вроде бы стал еще меньше. Мир сузился до пятна, которое можно охватить руками…

Паломница легла, осторожно вытянулась на плаще. Воздух пещеры хранил дневное тепло, хотя солнце, должно быть, никогда не заглядывало внутрь. Катрин стащила сапоги, блаженно пошевелила пальцами ног. Лежать было удобно, ничто не давило ни в спину, ни в копчик. Если верить старику, здесь провел ночь не один десяток людей и нелюдей, жаждущих ясности в своем смутном бытие. Только сам по себе, комфорт каменного ложа вряд ли кардинально прибавляет ума. Укрываться Катрин не стала, только сунула под голову ножны с кукри.

Потолок не ощущался, темнота начиналась сразу перед лицом. Костерок совсем присмирел, едва дышал. Просто оранжевое пятнышко, угли даже потрескивать перестали. Новых сучьев Катрин подбрасывать не стала. Прикрыла ресницы и просто чувствовала теплое пятно рядом. Мыслей не было. Натруженная долгой ездой спина перестала ныть…

Костер вроде бы еще не совсем угас, и глаза девушка не открывала. Но темнота стала иной. Появился слабый блеск – наверное, мокрый бок камня. Звук ручейка Катрин уже давно не различала, он стал частью плотной, совершенной тишины. Паломница сквозь ресницы смотрела на тающий, призрачный, но никак не исчезающий глянец. Если подойти ближе, то, наверное, разглядишь свое зыбкое отражение. Вставать не хотелось. Думать и шевелиться, впрочем, тоже…

Пусто. Давно не было так пусто. И спокойно.

Вдруг вспомнилась бабушка. Не та, что красиво говорила и всё время элегантно играла длинным мундштуком из слоновой кости, хотя бросила курить еще в советские времена. Другая бабушка, которая осталась только на фото. Та, что стала мертвой и легла под пыльную плиту на Даниловском еще до того, как родилась внучка. Однако, сейчас Катрин видела перед собой вовсе не плиту из дорогого черного мрамора. Пожилая, но еще интересная женщина близоруко улыбалась, перебирала стопку листов бумаги, исписанных четким почерком выпускницы университета. Стопка была пухлой. Бабушка сняла очки с толстыми стеклами, устало потерла переносицу. Там остались розовые следы от полупрозрачной «янтарной» оправы. Бабуля взяла новый лист, близоруко сощурилась. За ее спиной появилась баба Феня, осторожно поставила на светлую крышку стола стакан с чаем. Такие тяжелые старинные подстаканники были на даче в Синевке….

Катрин мимолетно удивилась. Как бабушка Инна и баба Феня могли быть вместе? Они же вообще не знали друг друга. Одна – настоящая, родная бабушка. Пусть и умершая давным-давно. А другая, как говорила мама, «обслуга без затей». С мягкими морщинистыми руками, робостью 'навечно приезжей'…

Катрин перестала удивляться. Скользил под подошвами сандаликов старинный, натертый мастикой, паркет, дребезжали по нему колесики нарядной лошадки, на которую «не смей садиться, дегенератка»… Холодный подоконник, к стеклу приклеены криво вырезанные из разноцветной бумаги снежинки… Беззащитно улыбался щербатый мальчишка, совсем не жадный, а имени уже не вспомнить. Смерть приходит и к детям. Менингит – там, в красных корпусах больницы… Запах новенькой деревянной линейки… Вкус мела, когда украдкой лижешь пальцы… Разрываются восторгом соловьи в дремучих зарослях ночной сирени…. Первый день каникул. Димка сосредоточенно возится с ИЖом-переломкой…. «Умер твой жених, говорила я, не нужно им с больницей тянуть…» Школьный пол в снегу парафина… Темное зимнее утро, радио на кухне. «Молодежный кана-а-ал…» Откуда это? Никогда ведь не слышала. Парк, черная пловчиха с крепкой чугунной попой, припорошенной снегом. Ленивые, не любящие далекую Африку, утки на речной студеной воде….

…Африка. Белоснежная (сахар и мякоть кокоса, яркое сияние молока) – это улыбка Дики. Хрупкая, ломкая черная статуэтка. Губы-подушечки, нежность хрупких рук. Поломанная статуэтка. Три черных пулевых отверстия, навсегда испортившие синий топик…

Молодое мужское тело. «Это не очень честно, а, мисс?» Рорд. Изумленный. Решительный. Залитые кровью сиденья «Тойоты». Тела… первые жирные мухи… черное, жестокое и внимательное лицо Тома… Взрытый ногами песок. Спарринг. Черт, больно! Получается… Бинты, чернеющие на глазах… Шприц-тюбик. «Иди спокойно». Большой Ганс. Щетинистая рожа киношного вермахта. Пулемет-игрушка в волосатых лапах. Раздавленная маска, провал выбитого пулей глаза – кровавое сохнущее озерцо…

…Много. Они все там: наверху или внизу. Ад, рай – вот такая забавная вертикальная география. Им вместе неплохо. Они все там – большая, лучшая часть мира. Мальчики и мужчины, бабушки и милая сестричка-распутница. Даже белый «дворянин» Дружок из Синевки уже там, приветливо колотит своей сосиской-хвостом… Там охота удачна, реки полны рыбы, там всегда ждут тебя и всегда будут рады. Там – твои. А если там вечный холод и глад, если там горько, вместе будет легче…

…Катрин лежит, раскинув руки и ноги. По телу пробегает дрожь напряжения, глаза вглядываются в темноту. Решиться и уйти. Смерть, небытие, загробье, потусторонний мир – как много названий, смешных и нелепых. Слова, слова, понятия, пустые фразы… Ты же видела их лица – ты своя, тебя встретят друзья. А что за дерьмо ты оставишь здесь?

– Нет. Так нельзя, – Катя-Катрин неуверенно возражала тьме. – Так слишком просто…

Тьма (Она? Оно? Пещера?) слушала внимательно. Несмотря на напряжение, на вихрь мыслей и образов, гостья тьмы издала короткий всхлип-смех. Более внимательного и чуткого собеседника у нее не бывало…

Бросить всё, уйти к своим сейчас и сразу, будет нечестно. Там свои, такие свои, что текут слезы и радость-тоска рвет сердце. Но разве бабушка, которая не видела тебя, но уже любила, не поймет? Разве не поймут ушедшие парни и чуткая, как колокольчик, Дики? Разве здесь ты ничего и никому не должна? Ждет конь внизу. Блоод, познавшая всё о людях ниже пояса и почти ничего не знающая о людских душах и сердцах. Похудевшая, как подросток, Ингерн. Даллап, вконец одуревший от страха потерять свою позднюю любовь. Ждет Энгус, которому нужна еще пара крепких пинков, чтобы стать отличным парнем. Ждет хитрый и неуверенный староста Жигун. Даже Белесая терпеливо ждет обещанной пенсии…

Разве они – причина? Будешь их опекать, наставлять на путь истинный, учить жить? Фу, с чего ты взяла, что умнее их? Угу, знаешь, что такое шариковая ручка, биржа и танцпол? Вот пользы-то, разве что сопливым детишкам смешные сказки рассказывать. Это не твой мир.

А где твой?

Там, где провайдеры, перфомансы и финансовые кризисы? Что забыла леди Долины в мире автомобильной вони и инсультов?

Катрин застонала.

Вспомнила.

Вишневые глаза… Невыносимая нежность губ и глаз. Опека и секс, слившиеся воедино, одинаково прекрасные и драгоценные…

Ох, Фло!

…Катрин, скорчившись, безмолвно рыдала. Слезы текли, пропитывали безрукавку, но девушка не шевелилась. Скрюченные пальцы вцепились в плащ…

Что ж ты за сука?! Вот где твоя война. Вернись. Фло никогда не забывала тебя – ты это наверняка знаешь. Чувствуешь. Чувствуешь и знаешь, тупая, тупая, тупая девчонка!!! Время, деньги, законы – да в жопу их! В глубокую, вонючую, вечную жопу! Ты сделаешь. Убьешь одних, купишь других, переспишь с третьими. Ты и так бесстыдная шлюха – так растрать себя на единственно нужную войну. А если не шлюха, то дура, дура, дура! Как не понять такой единственной, такой естественной, такой нужной истины?!

…Тьма успокаивающе обняла, прильнула со всех сторон. Катрин дергалась в беззвучных конвульсиях, горячие слезы всё струились по лицу, глаза превратились в два слепых пятна.

…Прости Фло, ой, прости. Девчонка, только глупая сопливая девчонка, могла вечно оставаться такой тупой эгоистичной сучонкой. О, боги, ну за что же вы так?!

Катрин вспомнила окна, выходящие на холодную воду залива. Аромат духов, печальные глаза. Жадность с первого же мгновения ставших прощальными ласк…

Ой, прости!

Внутри, у сердца, всё натянулось – вот-вот лопнет со стеклянным звоном. Одновременно между ног обдало жаром. Распластанная девушка дергалась, из глаз продолжали истекать соленые потоки…

Ой, прости, Фло! Прости свою слепую дурочку.

…Тьма поняла, извинила. Крепче обняла теплым коконом. Обняла вместе с сопливым носом, просоленной насквозь безрукавкой и почти столь же промокшими от возбуждения штанами. В своем искреннем раскаянии Катрин была жалка, понимала, что жалка, что ничтожна, и смиренно ждала возмездия темноты…

Когда вязкое Ничто шевельнулось, Катрин в ужасе распахнула мокрые, вовсе уже незрячие от слез, глаза. Если придет Фло, останется только умереть от стыда. Сердце переполняла любовь, нежность к былому вишневому чуду, презрение к себе, к глупым мыслишкам, так долго занимавшим сознание. Чувство собственной непроходимой глупости, бесцельно проведенных часов, дней и месяцев, резало острее скальпеля. От презрения к себе хотелось сейчас же умереть. Лишь Фло может до конца понять, но разве можно теперь показаться перед ней?

Тьма перед глазами чуть поблекла, позволила замершему огню костра осветить возникшую из черноты фигуру. Катрин вздохнула от облегчения и разочарования.

Не Фло…

Катрин сморгнула слезы.

Высокая девушка печально смотрела на нее сверху вниз. Знакомая. Где ты её могла видеть?

Казалось, что голова пришелицы, с густыми и не слишком тщательно причесанными волосами, упирается в плотную тьму потолка. Изумрудные грустные глаза влажно мерцали. Стройная фигура, чуть угловатые плечи, узкие бедра, длинные босые ноги. Незнакомка была обнажена, только на шее висел оправленный в серебро клык.

Как странно видеть саму себя…

Пришелица опустилась на колени. Клык покачивался между упругих, уже по-женски округлых грудей. Пальцы с короткими, забывшими о настоящем маникюре ногтями, осторожно коснулись мокрой щеки Катрин.

Катрин – та, что лежала – всхлипнула. Себя глупо стесняться. Взяла руку близняшки, потянула к себе. «Сестра» послушно улеглась рядом. Всё понимала. Кто же, если не она?

Только Флоранс. Фло. Ох, Фло…

Катрин уткнулась лицом в теплое плечо и заплакала. Сестра молча гладила по волосам. Единственное сочувствие, которое возможно принять, не оскорбляясь до рывка за ножом…

Катрин плакала по себе, такой непутевой самонадеянной девчонке, по своему живому отражению, которое навсегда останется здесь, в этой плотной темноте. По Фло, которая помнит о дурной девчонке и которая сейчас так безумно далеко от этой доброй тьмы, что и представить невозможно. По собственной, да и вообще, по всеобщей человеческой глупости плакала девочка…

Вместе с горем и слезами пещера дарила уверенность. Начни – и у тебя получится. Мир, любой мир, так мал. Переверни его. Если не выйдет, тогда умри без сожалений. Дерзость – всё, что у тебя есть. Еще немного везения и много упорства – и получится. Часто хватает и меньшего. Твоя близняшка понимает. Да ты и сама давно всё знаешь, только никогда не задумывалась. Но ведь так ясно: храбрость и упорство необходимы в любви куда чаще, чем в драке…

Катрин крепче обняла близняшку. Ну почему у тебя никогда не было сестры? Поливая слезами плечо своего отражения, шпионка решила, что если одной дурочке придет в голову, как нормальной женщине, заводить детей, ребенок не будет одинок. Неважно, что сестры бывают отъявленными и непримиримыми суками-врагами. Ее дети будут не такими…

Отражение одобрило неуместную и сентиментальную мыслишку и попробовало утереть тыльной стороной кисти залитые слезами щеки оригинала. Хотя кто тут собственно оригинал, уже было не так ясно. Возможно, подлинник всегда ждал здесь, в теплой темноте, в счастливом журчании невидимого ручейка? Катрин была вовсе не против так думать…

Звук, прорвавшийся сквозь всхлипывания, сложно было принять за смех, но близняшка поняла. Обеими руками утирала щеки сестры. Катрин и сама знала, что пора подобрать сопли. Косынка куда-то запропастилась, пришлось утираться подолом рубахи. Когда начала опускать подол, двойняшка остановила, положив голову на плоский живот сестры.