Текст книги "Чекисты"
Автор книги: Юрий Герман
Соавторы: Аскольд Шейкин,Михаил Николаев,Владимир Дружинин,Владимир Дягилев,Василий Васильев,Елена Серебровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
5
– Вот так он и «сорвался», ушел от нас. Что побудило его к этому? Новые, внезапно открывшиеся обстоятельства? Или брак в нашей работе? Нам надо было знать причину. И, главное, найти его, возобновить с ним контакт. Конечно, наш сотрудник при этом шел на большой риск.
(Из рассказа Ивана Сергеевича)
Чтобы как-то объяснить свое бегство, Федор бросил хозяйке на ходу несколько слов о чьих-то похоронах. А вскоре ему пришлось и в самом деле присутствовать на таком печальном обряде: скончалась дальняя его родственница, добрая старушка Татьяна Дмитриевна. Доронины устроили поминки. Федор, сидя за столом, угрюмо философствовал: «Беспросветна короткая человеческая жизнь...»
Ксения Доронина к слову вспомнила о своем братишке: не успел парнишка жизнь начать, как за хулиганство угодил в тюрьму.
– Не горюй, – сказал ей Федор, – скоро вернется твой Колька.
– И откуда тебе все известно? – спросил Андрей Доронин.
– Есть у меня кое-где друзья, – туманно ответил Федор. А сам подумал: «Где они, друзья? Ни на кого положиться нельзя. Был один неглупый человек, Павел, да и от того я сбежал. Может быть, зря?» Несмотря на такие сомнения, Федор не искал встречи с Павлом.
И все же, когда эта встреча произошла, опять же на рынке, в толчее, Федор обрадовался. Но еще больше обрадовался Павел... Он угостил Федора и рассказал, что с той девушкой больше не встречается, потому что ее с подругами накрыл ОБХСС. Федор спросил, не боится ли Павел, что девка его выдаст?
– Она? – весело переспросил Павел. – Да нет, никогда она меня не выдаст. А ты что же смылся так, не предупредил?
Федору очень кстати пришлись похороны Татьяны Дмитриевны, а предупреждать, мол, времени не было. Вообще же показалась ему та квартира подозрительной, слишком много парней шатаются к дочери старухи. Павел сказал, что тоже там не живет: одному дорого платить за комнату. Теперь вот нашел другую, за городом, в Песочной: хозяйка пустила на зиму, а весной придется выметаться, потому что приедут дачники. Кстати, у хозяйки нынче мальчишка именинник, так вот купил парню книгу в подарок... Федор засмеялся – до чего Пашка обходительный! И согласился поддержать компанию – съездить к Павлу в Песочную. Для приличия тоже повез подарок: шарф, «изъятый» из очередного чемодана. «Друзья» зашли в парикмахерскую у вокзала, побрились, наодеколонились – честь по чести, едут люди в гости...
В пустом вагоне электрички они оказались одни. Вагон покачивался, в окна била метель, то и дело сами собой откатывались на роликах двери в полутемный тамбур. Федор, привалившись в угол, постукивал твердыми ногтями по спинке скамьи и внимательно смотрел на Павла. Тот что-то весело рассказывал. В захмелевшем мозгу Федора мысли ворочались медленно, но поверх всех других вдруг всплыла одна: пусто под лавками и темно. Там вполне мог бы поместиться человек среднего роста, такой, скажем, как Павел. Можно просто положить его на скамейку лицом к спинке. Если кто и. пойдет по вагону, подумает, что озяб человек и заснул. Могут до самого Рощина не побеспокоить. Положить, а самому сойти в Белоострове, пересесть на круговой – и обратно в город. И тревоге конец. Откуда она берется, тревога?
– Я уж думал – замели тебя...
Федор спохватился: прослушал, что говорил Павел. Сообразив, ответил:
– Нет, меня замести непросто. Я как из дому выскочил – бух в такси! До Невского доехали, говорю: стой, передумал. И в другую машину. Таким порядком шесть такси переменил.
– Зачем? – наивно удивился Павел.
– А если первая машина нарочно у дома дежурила?
Павел усомнился: кто это будет нарочно караулить? Уж не такая Федор крупная птица, чтобы за ним так гоняться.
– Гоняться за мной стоит, – обиделся Федор. – Думаешь, я всю жизнь на «барахолке» мыкался? Бывали и другие дела.
– Что было, то прошло. Теперь уже тебе по крупной не играть, Федя.
– Э, много ты знаешь! Сказал бы я тебе...
– Скажи. – Павел отогнул воротник так, что стало видно все его лицо с крупным лбом и светлыми глазами. – А то, хочешь, я тебе скажу? Начистоту? Ведь я понял, что сбежал ты не зря. Даже думал – уж не от меня ли сбежал? Может быть, тебе и влетела в голову такая блажь? А я, если хочешь знать, с самого начала догадывался, что ты не барахольщик, другой человек и замыслы у тебя другие. Это меня к тебе и привлекло.
Федор нагнул голову, морщины, усиленные тенью, точно клещами охватили его рот с тонкими сжатыми губами. Сказал тихо:
– Вон ты каков, мальчик. Отчаянный, а?
Электричка замедлила ход, встала. Вошли какие-то трое мужиков, по виду и снаряжению – охотники. Уселись, развязали языки. Федор прикрыл глаза, будто задремал. Не открывал их, пока не приехали в Песочную, и Павел легонько толкнул его: «Пойдем...»
...Уже давно заснула хозяйка, спал и виновник торжества, ее сынишка, прижимая во сне подарки «дядечек» – книгу и шарф, а «дядечки» все еще сидели за столом. У Павла глаза слипались, он прилег головой на локоть.
– Ты не спи, – теребил его Федор. – Разговор еще не кончен. Слушай, пока я говорю. В другой раз таких слов не услышишь. Если заваруха начнется, пойми: таким, как мы с тобой, дела хватит. Знаешь, как я одному пареньку говорил? «Будем мы с тобой или стоять очень высоко или лежать очень глубоко». Понял? Как начнется, мы...
– Э, дожидайся той заварухи, – Павел лениво потыкал вилкой в квашеную капусту, налил водки себе и Федору. – Выпей-ка лучше, Федя. Кто решится начинать заваруху, ну кто?
– Найдутся люди. Не веришь? Я готов начать.
– Что ты готов – верю. Но, Федя, что можешь сделать ты один? Или даже два человека? Ерунда это все. Умный мужик, а плетешь ерунду.
Федор, перегнувшись через стол, зашептал, обнажая испорченные зубы:
– Не я дурак, а ты. Я не один, я жду, понимаешь? С той стороны жду человека. Недаром же там был.
– Был да сплыл. Там давно забыли про тебя.
– Нет, не забыли! Там спят и во сне видят, как бы коммунистам шею свернуть. Ненавистью захлебываются...
Павел поднял глаза, смотрел почти трезво.
– Во мне ненависти тоже хватит, – произнес он медленно. – Но насчет твоих планов, извини – сомневаюсь.
Но Федор уже с упоением загибал пальцы:
– В первую очередь – коммунистов, потом тех, кто работает в Советах, всю милицию, энкаведешников, с семьями ихними, со щенками – всех в расход!
– Ребятишек-то зачем? – морщась, спросил Павел.
– Так они же с пеленок этим воздухом дышат, воспитываются в ихнем «социялистическом» духе, – Федор с издевкой, коверкая, произнес это слово. – Их за ноги и об стену! Тут, Пашка, надо твердым быть, ничего не бояться.
Угомонились они поздно. Ночью Федору послышались чьи-то шаги во дворе. Павел бесшумно открыл дверь, вышел. Федор схватил со стола большой кухонный нож, лег, спрятав нож под одеялом. Павел возвратился так же тихо, темная его фигура была хорошо видна Федору на фоне промерзшего голубоватого окна. Павел наклонился над стулом, где лежали штаны и куртка Федора, тихо там закопошился. Федор, очутившись у него за спиной, прошипел:
– Что ищешь, падла?
Павел обернулся, секунду молчал, потом сказал:
– Рехнулся, Федя? Опусти ножик-то... Спички ищу, балда. – Он пошарил по полу, поднял коробок, закурил. Со вкусом причмокнул, протянул пачку сигарет: – На вот, дыми. Эх и нервы у тебя!
– С кем во дворе говорил? – помолчав, спросил Федор.
– Не во дворе. По улице пьяные шатаются, дом потеряли.
– Это давешние, что в электричке ехали?
– Стану я их спросонок разглядывать. Послал подальше... А ты что – опять дрожишь?
Федор сердито засопел, лег. Напряжение спало, в голове слегка мутилось от водки. Засыпая, подумал, что у Павла ведь есть зажигалка... Что же он искал? Деньги?
Утром Федор успокоился: Павел, полуодетый, сидя на койке, заправлял свою зажигалку бензином.
6
– Тип он, в общем-то, полуграмотный, вряд ли мог стать резидентом. Впрочем, «та сторона» ничем не брезгует. А так как будучи в Германии, он «отдыхал» у знакомого офицера на загородной вилле, где помещалась шпионская школа, то намеки его следовало проверить. Для этого случайных встреч было недостаточно; поэтому и комната в Песочной была нами подобрана для Павла Николаевича как временное жилье...
(Из рассказа Ивана Сергеевича)
Ближе к весне хозяйка сдала комнату дачникам. Павел «опять остался без крыши над головой». И Федор, наконец-то, показал ему свою времянку, даже пустил к себе жить. Надежда Волошина сказала мужу: «Еще какой-то оборванец появился. Сева, давай прогоним их, ей-богу, душа у меня неспокойная. Мне только Милку жаль». Всеволод ответил: «Жалеешь, а предлагаешь гнать. Пускай уж живут, не обращай внимания».
Как и прежде, к Федору частенько захаживал сосед Кожемякин. Павел, присмотревшись к нему, заметил: «Где ты, Федя, уж чересчур осторожен, а где – хлопаешь. Зачем он к тебе вяжется, этот Кожемякин? Трус, шипит себе потихоньку, только мешает нам свободно поговорить. Гнал бы ты его». Федор сказал, что ему и самому надоел Кожемякин, а что трус – это верно; не так давно ему здорово хвост накрутили; в своем институте кого-то продвинул помимо конкурсных экзаменов, что взятку брал – не доказано, однако из института поперли. Устроился по старой специальности и боится, чтобы на новой работе эта история не стала известна.
По совету Павла Федор теперь меньше откровенничал с Кожемякиным. Хотя уже многое, очень многое знал Кожемякин. Знал, но помалкивал... Теперь Кожемякин чаще разговаривал с Милкой. А она всеми путями старалась изыскать средства на жизнь да на вино своему Феде: достала вязальную машину, мастерила на ней кофточки. Федор сказал, что можно заняться другим, более выгодным делом.
По его просьбе Милка раздобыла ему форму для отливки детской карамели «петушки». Заказали еще девять форм, оборудовали во времянке котел, достали краски, закупили сахару – и работа закипела: по ночам варили и разливали по формам тягучую сладкую массу Сначала Федор поставлял «петушков» только Милке. Получит она из буфета сто штук на продажу, а Федор подбросит ей еще полтораста своих, кустарных – денежки в карман. «Петушковый трест» разрастался: нашлись и другие точки сбыта, кроме Милкиного лотка.
Павел ночевал во времянке не каждую ночь: опять у него завелась какая-то зазноба в городе. Но однажды и он был посвящен в тайну легкой добычи денег. Удивился: «И голова же у Феди! Все что-нибудь да придумает...» Федор сунул в котел деревянную мешалку, поднял, с мешалки потянулись красные тягучие капли. Федор поймал одну из них пальцем, попробовал и выплюнул обратно в котел, а палец вытер об штаны: не готово еще варево...
– Ну и санитария у тебя, – передернув плечами, сказал Павел.
– А что? Сами, что ли, эти леденцы сосем? Пионерчики съедят, не сдохнут. Подсыпать бы чего покрепче сюда, да пока еще рано.
– Когда же не рано будет? – помолчав, спросил Павел. – Что-то ты мне тогда наговорил, а выходит – все брехня? Никто к тебе не едет, никаких знаков не подает. Мне уж и ждать надоело. Так всю жизнь и будешь петушками заниматься?
Федор отер ладонью помрачневшее лицо; приторно-сладкий пар оседал на нем, будто выступил пот. Сказал сердито:
– Не придут – сам буду действовать. Черт с ними. Неси щепок, а то прогорает...
Ранним утром возле ларька на набережной Обводного канала столпились дети: продавщица пришла заспанная, долго раскладывала товар. Нетерпеливые пальчики стучали в стекло: «Тетенька, а петушки скоро будут?» Подходили первые покупатели: кому спички, кому пачку чаю... Солидный мужчина, обмахиваясь газетой, попросил газировки. Продавщица подала ему стакан. Он посмотрел его на свет и вдруг спросил сердито: «Как вы стаканы моете? Почему грязные?». Ларечница ответила грубо, мужчина повысил голос. Возле ларька собралась толпа...
С корзиной, полной петушков, Федор только что приехал из Стрельны. Увидел толпу возле ларька и, никого ни о чем не спрашивая, пересел в другой трамвай. На «барахолке» он потолкался немного и купил себе старый, но чистый морской китель. Кто там будет приглядываться – китель это или белая куртка продавца? Через некоторое время уже торговал своей карамелью на платформе Дачное. То-то радости было ребятишкам!
Девочка лет десяти протянула дяденьке зажатые в кулачке деньги, но он сказал, что денег мало: «Скажи, детка, своей мамочке, что в моих петушках карамельки на двадцать граммов больше, потому они и стоят дороже. Поняла?»
Мамочка сидела в тени под деревом и читала. Выслушав дочку, задумчиво свернула газету и встала. Поискав кого-то глазами, вышла на площадь. Через несколько минут вернулась с милиционером.
В тот раз Федор отделался еще дешево: забрали у него товар, заплатил штраф. Обозленный до крайности, вернулся к себе. Накинулся на Павла: спит средь бела дня, дядя его кормить будет, что ли? Павел тер глаза, тряс головой; нашел в Милкиных запасах овсяную крупу, сварил кашу, подсластив ее сахаром. Федор ел, плевался и матерился. Сказал, что надоела вся эта мура до чертиков, уехать бы куда, закатиться года на три-четыре...
– А если все же придут оттуда? – спросил Павел.
– Черт их знает, когда они придут.
– Я же говорил тебе, что напрасно ты дожидаешься.
Федор промолчал. А Павел собрался в город: хоть у своей зазнобы пятерку схватить взаймы...
7
– Объясните, что происходит: вы его забираете в Дачном, а я узнаю об этом от него самого? Кто такая «мамочка»?
– Обыкновенная мама, умная женщина. Позвала милиционера, тот его и забрал. Мы тут ни при чем. На Обводном – это мы, надо же было спасать ребятишек от его стряпни. Теперь, поскольку выяснилось, что ждать больше незачем, будем действовать, как намечено. Туда отправится другой сотрудник. А вы, Павел Николаевич, возвращайтесь к семье, отдохните дня три и принимайтесь за свою основную работу.
(Из служебного разговора)
Медицинский оптик Кожемякин привык к тому, что никто из заказчиков особенно им не интересовался. Но однажды, выписывая квитанции, почувствовал на себе пристальный взгляд; смотрел на Кожемякина молодой человек спортивного вида, такие в оптических магазинах обычно спрашивают защитные солнечные очки. Не поднимая головы, Кожемякин взял рецепт и удивился: плюс шесть диоптрий! Это только для старика... Ответил, что таких стекол нет. Молодой человек сказал, что очки ему нужны для бабушки, никак не может достать. При этом он назвал Кожемякина по имени и отчеству. Кожемякин струхнул: «Откуда этот хлюст меня знает?» – и буркнул, чтобы тот зашел перед обедом. Когда молодой человек явился снова, Кожемякин выяснил, что это один из его бывших студентов.
– Я слышал, при каких обстоятельствах вы ушли из института, но никак не рассчитывал встретить вас здесь. – «Студент» будто и не замечал, как ерзает Кожемякин от этих слов.
– Здесь никто ничего не знает, – сказал Кожемякин. – И вас я очень прошу... А очки для вас, то бишь для вашей бабушки, я обязательно найду.
Молодой человек заходил потом раза два или три, но как назло Кожемякину никак не удавалось достать редко употребляемые стекла; поговорив немного о том, о сем, «студент» уходил. Наконец Кожемякин нашел стекла для бабушкиных очков, но теперь молодой человек куда-то провалился. А пришел снова в очень неприятный для Кожемякина день...
Ранним утром этого дня Кожемякина разбудил милиционер и пригласил участвовать в качестве понятого при обыске у гражданина Федора Гришаева, проживающего во временной постройке, принадлежащей владельцу соседнего участка гражданину Волошину. Кожемякин часто задышал, натянул на себя пиджак, чуть было не отправился в пижамных штанах, но вовремя спохватился.
Во времянке двое милиционеров осматривали все углы, пустые чемоданы, одежду. Третий милиционер писал протокол, еще один, стоя в дверях, посматривал, что делают остальные. Очень долго искали формы: Федор, сидя на топчане, зло издевался над «начальничками», что-то уж очень долго роются и вряд ли что найдут. Милиционеры пропускали его слова мимо ушей, все так же дотошно продолжался обыск. Потом ушли во двор. Во времянке с Федором остался только один, тот, что стоял у дверей. Скучая, принялся листать газеты, журналы, рыться в бумагах, разглядывать картинки. Федор проворчал:
– Одного человека брать – и сколько же вас, гавриков, нагнали? Тебе-то уж совсем, парень, делать нечего?
Милиционер застенчиво улыбнулся:
– Ты не сердись, дядя. Я ведь в милиции недавно, вот они берут меня с собой, чтобы приглядывался. Вроде как практиканта.
– Чудила, – сказал Федор. – Зачем в милицию сунулся?
– Да, а форма? – простодушно сказал практикант. – Глянь, какая баска́я... И сапоги дают.
– Деревня ты темная! – рассердился Федор. – На заводе тебе тоже спецовку дадут.
Так они мирно продолжали беседу о преимуществах разных профессий. Федор ругал милицию, а вообще держался спокойно – не первый раз его «брали»: еще до войны за ним числилось не то восемь, не то двенадцать судимостей за мелкие кражи и мошенничества. «Практикант» перелистал все бумаги, потом вышел во двор. Через несколько минут девять форм для отливки карамели были найдены в дровах. Вскоре Федора увезли.
Кожемякин явился на работу только после обеда и хотя привез справку, что был задержан, заведующий ругался: заказы лежали невыполненными. В самый разгар неприятного разговора пришел к Кожемякину его бывший студент. Дождался, когда магазин пора было закрывать, и, получив очки для бабушки, пошел вместе с Кожемякиным. Тот пожаловался: ну и денек выдался! Не дай бог никому...
Студент участливо спросил, что случилось. А узнав, в чем дело, заметил, что, пожалуй, не стоит так сильно волноваться; да и этому соседу, Федору, ничего страшного не грозит: подумаешь, «петушки»! Ну, оштрафуют или принудработы дадут...
– Боюсь, что это только цветочки, – сказал Кожемякин. – Ягодки впереди. Это же не простой жулик. Не человек, а пороховая бочка.
– Как вы сказали? Пороховая бочка? Как вы объясните такие слова?
– Не собираюсь никому ничего объяснять, – быстро сказал Кожемякин.
– Но, очевидно, у вас есть что объяснить и рассказать, – проговорил молодой человек, строго и серьезно глядя Кожемякину в лицо. – Если вы сравниваете его с пороховой бочкой, стало быть, он представляет большую опасность, так? Почему же вы до сих пор молчали? Если вы сами честный человек, можете ли вы допустить, чтобы эта «бочка» когда-либо взорвалась? Наблюдать сложа руки – это позиция отнюдь не из лучших...
* * *
– Теперь вы знаете, как мы решали поставленную задачу, – сказал Иван Сергеевич, заканчивая свой рассказ. – Вам может показаться, что мы затратили на это слишком много времени. Но хотя операция была продумана до мелочей, подозрительность Федора, его поистине волчье чутье не раз заставляли нас придумывать новые варианты, так сказать, на ходу. Помните, как он сбежал с квартиры? Он также избегал людей, знавших его раньше. Сапожник, один из тех, кто в свое время пришел с повинной и в самом деле стал честным человеком, заявил нам о встрече с Федором. Но больше он его не видел. Своего прошлого Федор Гришаев очень опасался.
Вы спросите, почему же он, так боясь разоблачения, все же много выбалтывал нашему сотруднику, Павлу Николаевичу? Федор – человек очень самовлюбленный, тщеславный. Это прекрасно учел в своей работе Павел Николаевич. Федор, как говорится, заводился с первого оборота. Впрочем, о прошлом он уж не так много и рассказал. Главное, нам стало ясно, каков он теперь, мы увидели, чем он живет, – ненавистью, желчной ненавистью ко всему, что нам дорого и свято. А, между тем сколько хороших, вполне порядочных людей не придавали этому значения! Прекрасная честная женщина, Антонина Петровна чуть не вышла за него замуж. Людмила связала по легкомыслию с ним свою судьбу. Добрая старушка Татьяна Дмитриевна помогла ему прописаться у Дорониных; родная его сестра не догадывалась, какой он человек. Да и мужчины оказались не прозорливее женщин...
Итак, Федор был осужден народным судом одного из районов Ленинграда за незаконное изготовление карамели. Теперь мы могли не опасаться, что он скроется, уйдет от нас или натворит злых дел. Но и будучи в тюрьме, он продолжал маскироваться под обыкновенного мелкого жулика. А мы уже знали, что перед нами государственный преступник куда большего масштаба. Но ведь это надо было доказать! Гришаевым занялась другая группа наших товарищей...
* * *
Седой высокий человек, старый коммунист, чекист школы Феликса Дзержинского, говорит мне со вздохом:
– О, у этого типа, Гришаева, руки были по локоть в крови... Вот вам Алексей Михайлович расскажет, каков был этот враг и как он боролся с нами.
Алексей Михайлович стал работать следователем после Великой Отечественной войны. До тех пор воевал на многих фронтах, прошел много трудных дорог, окончил войну на Востоке. Человек он энергичный, живого ума, увлекающийся делом, большой работоспособности и настойчивости; он много месяцев распутывал дело Гришаева. Я спросила Алексея Михайловича:
– Наверное, он вас жестоко ненавидел, зная, что судьба его зависит от вас, как от следователя?
Алексей Михайлович ответил быстро, наверное, давно пришел к такому выводу:
– Нет, он ненавидел во мне больше всего коммуниста... Как вам и говорили, когда я начал следствие о прошлом Гришаева, в общем-то было известно многое, но кое-что требовало выяснения, и он надеялся, что сумеет обмануть нас, избежать возмездия. А прошлое его было страшным...
