Текст книги "Чекисты"
Автор книги: Юрий Герман
Соавторы: Аскольд Шейкин,Михаил Николаев,Владимир Дружинин,Владимир Дягилев,Василий Васильев,Елена Серебровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
ИВАН ПЕТРАКОВ
ПЕРЕПРАВА
Писать о Сталинградской битве нелегко. Слишком еще волнует все пережитое на Волге. Ведь город погибал на моих глазах. Рушились дома, горели заводы, горела нефть на воде. И главное – гибли люди. Замечательные наши люди. Гибли, уничтожая врага.
Затрудняет мою задачу и еще одно обстоятельство. Про битву на берегах великой русской реки говорилось много, приложили свои силы к этой теме и прозаики, и поэты, и кинематографисты.
Придает мне смелости лишь то, что рассказывать я собираюсь о сравнительно малоизвестных вещах.
Итак, перенесемся мысленно на берега Волги. Только рассказ свой я хочу начать с событий, которые предшествовали великой битве за Сталинград. Дело в том, что для нас, чекистов, битва эта разгорелась значительно раньше. Воевать мы начали еще в тишине.
Весной 1942 года Сталинград был глубоким тылом. Мирно катила свои воды красавица Волга, дымили заводы, в скверах играли дети. Еще ни одна бомба не упала на город, и раненые, которых привозили в госпитали, были не здешние, не сталинградцы.
Я возглавлял тогда один из отделов областного управления НКВД. Чувствовалось по многим приметам: немцы целятся на Сталинград. Они усиленно прощупывали этот тыловой город, засылали к нам свою агентуру. Но мы, по мере своего умения, старались обрезать щупальца врагу.
В эту весеннюю пору к нам явился молодой человек в форме лейтенанта. Назвался Озолиным. Сказал, что незадолго до войны окончил военное училище связи в Сталинграде и в первых же боях попал в плен. Там его завербовали для разведывательной работы, направив в специальную школу. Затем на самолете перебросили к нам.
Озолин явился с повинной добровольно.
– Хочу служить Родине! – заявил лейтенант.
Важные сведения, сообщенные Озолиным, при проверке подтвердились. Выходило, что человеку можно верить.
Мы начали радиоигру против немцев. Они требовали донесений о передвижении воинских эшелонов, поездов с боеприпасами и вооружением, о ходе оборонительных работ, о моральном состоянии населения. Озолин регулярно их передавал. Сведения эти, разумеется, составлялись нашим командованием. Кстати, они не были сплошной «липой» – иначе бы немцы раскусили нашу контригру. Нет, сообщали мы полуправду. И выходило это довольно удачно. Скажем, немцы начинают бомбить какую-нибудь станцию, а нужный им эшелон или только что ушел или еще не пришел на эту станцию.
Хорошо помогал нам лейтенант в раскрытии шпионской сети противника. Помню такой случай. Мы дали Озолину указание затребовать у немцев помощника. Из-за линии фронта ответили, что помощника он должен встретить на станции Гумрак, сообщили приметы.
С группой чекистов я выехал на станцию Гумрак. Расположились в кустах. Кругом было полно народу: невдалеке шли крупные оборонительные работы. Как в этой сутолоке угадать врага? Озолин, видим, тоже волнуется.
И вдруг наш лейтенант шагнул навстречу другому лейтенанту. Остановились, стали о чем-то говорить. Это и был, оказывается, новый вражеский агент. При задержании он пытался выхватить револьвер, но не успел. Воротник гимнастерки, где была ампула с ядом, мы сразу оборвали.
Глядел на нас «лейтенант» волком. Был он, как потом выяснилось, выходцем с Западной Украины. Ярый буржуазный националист, люто ненавидевший все советское. Такой тип, конечно, не явился бы с повинной к нам.
Немцы тем временем прорвались к Сталинграду, вышли в районе Латашинки на берег Волги. Город напоминал в те дни кромешный ад. День смешался с ночью, трупы людей – с трупами животных. Все сталинградцы, способные держать оружие в руках, встали на защиту родного города.
Мне было поручено возглавить сводную роту. В нее вошли чекисты, милиционеры, пожарники – всего немногим более шестидесяти человек. Задачу перед нами поставили трудную – удержать центральную переправу через Волгу любой ценой. Достаточно было лишить нас сообщения через Волгу, и тогда в город не смогли бы прибыть резервы. Я уж не говорю об эвакуации населения и ценного имущества.
Немцы прекрасно это понимали и бешено рвались к переправе. Они превосходили нас численно, были хорошо вооружены. А мы имели лишь винтовки, несколько автоматов, три пулемета на всю роту да с десяток гранат. Но, как поется в известной песне о матросе Железняке: «И десять гранат – не пустяк».
Не пустяк, если прибавить к ним мужество и стальную волю людей, решивших стоять насмерть.
Немцы прижали нас к берегу Волги. До них было всего метров полтораста, они кричали нам с верхних этажей прибрежных зданий:
– Рус, сдавайся. Вольга буль-буль!
Но сдаваться мы не собирались. Наоборот, время от времени переходили в контратаки. Удалось даже отбить у врага две пушки со снарядами. Правда, артиллеристов среди нас не было, но мы нашли выход из положения: открывали замок и, глядя через ствол, крутили ручку наводки до тех пор, пока не показывалась цель.
С каждым часом наше положение становилось все труднее. Выручал крутой волжский откос: немцы никак не могли нас «достать». Сковывало их действия и то, что они не имели представления о нашей численности. Правда, ими была предпринята неудачная попытка «прощупать» этот вопрос.
Дело было так. Однажды в лощине, которая шла от домов специалистов к нашему КП, появился мальчик лет двенадцати.
– Мне нужен ваш главный начальник! – заявил он бойцу-милиционеру.
Боец пытался узнать, в чем дело, но мальчишка упорно твердил одно:
– Скажу главному начальнику!
Привели его ко мне. Мальчишка как мальчишка, только очень худой и грязный.
– Как тебя зовут?
– Коля.
– Зачем я тебе понадобился?
И вот что довелось услышать в ответ. Отец и мать Коли при бомбежке погибли, а сам он скрывался в подвале какого-то дома. Потом туда ворвались немцы, и одна старуха заговорила с ними на их языке. Видимо, она была немка. Гитлеровцы что-то ей приказали, и старуха ушла. Однако вскоре вернулась испуганная, в чем-то оправдывалась. Тогда офицер при помощи старухи заговорил с Колей. Ему было велено пробраться в наше расположение и узнать силы защитников переправы.
Пока что Коля сообщил нам кое-какие сведения о немцах.
Затем сказал, что не хочет возвращаться обратно.
– Или вы научите меня, как им получше соврать! – попросил храбрый мальчуган.
Что было делать? Мальчика могли расстрелять немцы, он мог погибнуть от случайной пули. Имели ли мы право рисковать жизнью юного патриота?
Посоветовавшись, мы все-таки решили послать Колю к немцам. Он ненавидел врага, хотел быть полезным Родине в грозный для нее час. Что же касается опасности, то в этом городе она была всюду.
И вот Коля, тщательно проинструктированный, ушел назад – ушел один, маленький, беззащитный – может быть, навстречу смерти. Однако она пощадила храброго мальчугана. Добравшись до знакомого офицера, он рассказал ему все, что «увидел» у нас. А «увидел» он многое: и хорошо вооруженных бойцов, которых видимо-невидимо, и танки, и пушки.
И что самое примечательное – Коля снова сумел к нам пробраться. На этот раз мы отправили маленького храбреца в другую сторону – на попутном катере за Волгу. Сделали это, несмотря на энергичные его протесты: мальчуган просил оставить его в Сталинграде.
Сталинградская битва – это ожесточенная схватка двух могущественных армий. Участвовали в ней сотни тысяч людей, огромное количество танков, пушек, самолетов. Такой она вошла в историю, и это правильно. Но случалось, особенно поначалу, и по-другому. Нередко натиск врага сдерживала горстка людей, и счет велся не на полки и дивизии.
На моих глазах гибли многие мои товарищи, сам я был тяжело контужен. Но переправа оставалась в наших руках. И это было самым важным: ведь из-за Волги вот-вот должны были явиться наши резервы.
В один из критических моментов, когда казалось, что враг опрокинет нас в реку, я решился на контратаку. При этом, чтобы ошеломить противника, наметили ударить с двух сторон. Своему помощнику Ромашкову я дал пятнадцать бойцов, себе взял «из резерва» десятерых. Вот такими «силами» мы и должны были потеснить немцев.
И что же? Потеснили.
Реальная угроза захвата Сталинграда вызвала необходимость эвакуации мирного населения. Большую группу женщин и детей решено было отправить пароходом. Но к тому времени, когда он отчалил от пристани, немцы уже вышли на берег Волги. И, конечно, тихоходное речное судно представило для них прекрасную мишень. Пароход загорелся и стал тонуть. Обезумевшие пассажиры бросались в воду, надеясь спастись вплавь. Немцы их хладнокровно расстреливали, хотя и видели, что за люди плыли на этом пароходе.
Недалеко от правого берега, занятого немцами, была песчаная отмель. Вот туда-то и выбрались те, что плавали получше. Были спасены и многие дети. Ну, а что дальше? В ста метрах – немцы. А до «своего», левого, берега – широкое водное пространство.
Узнали об этом несчастье в городском штабе обороны, стали прикидывать: как помочь людям?
И вот я получаю задание: выехать на место, принять все необходимые меры. Мне дают моторку, и я с выделенным в помощь нашим сотрудником Трошевым двинулся вверх по Волге.
Разбитый, исковерканный город дымился. На тракторном заводе, среди его обрушенных пролетов, кипел бой.
Заметив нас, немцы открыли пулеметный огонь. Очереди вспарывали воду. Но мы, ловко маневрируя, избежали фашистских пуль. Потом заехали на косу, что отделяет Ахтубу от Волги. Когда же коса кончилась, решили пристать к левому берегу и дальше идти пешком: иначе было не добраться.
На прибрежном участке, который был напротив песчаной отмели, мы встретили бойцов железнодорожного батальона. Я посмотрел на отмель в бинокль, и сердце мое сжалось. На плоской песчаной низине ни деревца, ни кустика. Виднеются лишь маленькие бугорки. Это люди, спасшиеся от смерти, вырыли себе руками окопы.
В городском штабе я слышал разговор об использовании бронекатеров Волжской флотилии. И только здесь понял, что этот вариант совершенно не годится: уж очень заманчивую цель представили бы для немцев бронекатера. И на лодках плыть к этим людям было невозможно, ночи как назло стояли лунные.
Оставалось лишь одно: успеть вывезти их за короткий срок с девяти до десяти часов вечера, пока не взошла луна. Главное при этом – сохранить тишину. Если при подходе наших лодок к отмели кто-нибудь подаст голос, – немцы немедленно откроют огонь.
Мы договорились с командиром расположившейся неподалеку зенитной батареи, чтобы они заранее пристрелялись по засеченным огневым точкам врага. Это на тот случай, если немцы откроют огонь во время спасания женщин и детей.
Для спасательных работ были выделены семь лодок. Одна за другой они ушли в темноту. Расположив бойцов на полотне железной дороги, я внимательно наблюдал за ходом операции. Время тянулось медленно – каждая минута казалась чуть ли не часом. Несколько успокаивала тишина в расположении немцев и на отмели. Наконец, когда, казалось, прошли все сроки, подошла первая лодка, за ней вторая, третья. Солдаты бережно выносят на руках детей, раненых, женщин. Кажется, все? Нет, идет еще одна, последняя лодка. И вдруг в ней пронзительно вскрикнул раненый ребенок:
– Мама, мне больно!
Только эти слова! Но немцы их услышали, и сразу заговорили пулеметы, автоматы, в небо взлетели ракеты.
К счастью, все кончилось благополучно. Всех спасенных – а их было семьдесят два человека – мы отвели в укрытие. Их покормили, напоили чаем, раненым оказали помощь.
Дальше все шло по плану. Утром подошли машины, и всех спасенных увезли в тыл. А я вернулся в сражающийся, непокоренный Сталинград, где дорог был каждый человек, который мог держать оружие.
Враг наседал все яростнее. Мы потеряли счет дням и ночам. Днем багровый дым заслонял солнце, ночи были светлыми от пожаров.
Нас оставалось все меньше, но отступать мы не собирались. Да, собственно говоря, и некуда было отступать.
И вот однажды, в самый разгар боя, боец Мрыхин крикнул, показывая на Волгу:
– Смотрите, смотрите!
Я оглянулся и не поверил глазам: по широкой реке, вскипающей от разрывов и пулеметных очередей, к нашему берегу мчался катер с бойцами. Вражеские снаряды ложились впереди, сзади, справа, слева. А катер бесстрашно летел вперед. Это придало нам силы. Мы кинулись в атаку, и немцы, не выдержав нашего удара, отошли.
Между тем катер пересек реку, и на берег сошел бравый полковник. Потом я узнал, что это был командир 42-го полка 13-й гвардейской дивизии Елин.
Так я впервые увидел гвардейцев, увидел и подумал: «Вот это армия! С такой мы разобьем врага».
Потом в Сталинград переправился со своим штабом генерал Родимцев. Начался новый победоносный этап великой битвы на Волге.
Среди памятников, воздвигнутых в легендарном волжском городе, есть и памятник чекистам. Он очень прост: бронзовый воин застыл на пьедестале с мечом в руке. И я думаю, что чекисты вправе гордиться этим памятником: их участие в сталинградском сражении по достоинству оценено народом.
МИХАИЛ НИКОЛАЕВ
«СОКОЛ» ВЫЗЫВАЕТ ЛЕНИНГРАД
Март на исходе, а зима не сдается. Ночами крепко подмораживает, и снег лежит почти нетронутый, чуть ноздреватый. «Ну, что ж, и на том спасибо, – подумал Савельев. – На лыжах идти легче».
А путь у него был неблизкий. И все лесами, в обход натоптанных дорог.
Хорошо еще, что местность была знакома. Вот открылась в лесу заснеженная поляна. Савельев ее помнит: сколько раз бывал здесь, отдыхал под той сосной. Залитая голубым лунным светом, она казалась теперь чужой и таинственной. А это что? Мелькнуло у поваленного дерева, снова мелькнуло. Никак зайчишка? Точно, он самый. Жирует косой, лакомится осиной.
Почуяв неладное, зверек встал на задние лапы, прислушался. Савельев тихонько кашлянул. Зайчишку как ветром сдуло. Николай Иванович невесело усмехнулся: «Ишь ты, кашля боится, а к стрельбе привык! Да и как не привыкнуть? Днем и ночью немцы обстреливают Ленинград. Бьют с побережья, с Вороньей горы. А она вот рядышком...»
Война бушевала уже восьмой месяц. Ворвалась она и сюда, в тихий этот лесной край. Ворвалась, перед каждым поставив вопрос: «А что ты сделал для защиты Родины?»
Николай Иванович Савельев ответил на этот вопрос без колебаний: он стал разведчиком.
Н. И. Савельев
Долго, да и вряд ли необходимо рассказывать, как это случилось. Никогда он до этого не бывал на подобной работе, но раз она нужна для победы, раз в ней лучше всего могут проявиться его способности, принял ее охотно.
И вот – позади учеба, тренировки. По заданию чекистов перешел он Финский залив и углубился в тыл врага. Благо ему, как уроженцу здешних мест, не нужно было ни карт, ни проводников. И немцев он не боялся. Шел смело. Пусть они его боятся, а он у себя дома, на своей земле.
Задание Николай Иванович получил от старшего лейтенанта Завьялова.
– Вы должны выяснить силы фашистов на южном берегу Финского залива, и главным образом на Сойкинском полуострове. Этот участок особенно интересует командование. Разведайте удобные переходы через линию фронта: они нам пригодятся в будущем. Завяжите полезные знакомства с местным населением...
Людей он здешних знал. И его в этих краях знали все. Иное дело – его попутчики. Сейчас они в лесу, в землянке, вырытой кем-то еще осенью. Сидят, наверно, тревожно прислушиваются к каждому шороху, ждут. Ребята совсем еще молодые, в этих местах ни разу не бывали. Впрочем, и сам он не был здесь полгода. И поэтому не стал терять времени. За три ночи обошел окрестные деревни, встретился с нужными людьми.
На Сойкинском полуострове немцев было напихано изрядно. Оборону побережья возглавлял капитан морской службы Хоншильдт. Штаб его в Ловколове, в средней школе. Вокруг – колючая проволока, рядом вырыты бункера. По углам – пулеметные дзоты. Гарнизон – человек семьдесят.
Перебирая в уме добытые сведения, Николай Иванович шел на лыжах, торопясь к оставленным в лесу товарищам.
Идти ему было трудно: сказывались блокадные лишения. Вот и знакомый овражек, две поваленные осины, лежащие крест-накрест.
Савельев прислушался. Кругом тихо. Подал условный сигнал, подождал. Ответа не было. Еще раз посигналил. Опять молчание. Неужто спят? Нет, не должны вроде. Во всяком случае, один обязан дежурить.
Осторожно обойдя овражек, он двинулся к землянке. И сразу понял, что случилась беда: дверь землянки была настежь распахнута. Товарищей не было. Где же они? Что с ними случилось? Николай Иванович искал их целые сутки – напрасно. А потом вьюжной ночью ушел в Ленинград.
– Погибли твои товарищи, – сказал Завьялов. – Выследили их каратели. А сведения твои мы немедленно доложим в Смольный. Значит, немцы реконструируют аэродром? Это хорошо, авиация его накроет. В Рудилове склад боеприпасов? Отлично! А с земляками удалось встретиться?
– Как же! Через них все и узнал. Истосковался народ по правдивой весточке из Ленинграда, очень интересуются, как мы тут живем. Был я, между прочим, у дяди своего, у Василия Трофимовича Нестерова. Мужик умный, головастый, говорит мало, а примечает много. Рассказал ему про блокаду, про бомбежки и голод – даже всплакнул дядя от жалости. И прямо сказал: «Можешь на меня рассчитывать. Что смогу – сделаю!» В деревне Мишино заглянул к Николаю Осипову. Молодой, толковый парень, думаю, пригодится. И еще встреча была с Анной Сергеевной Конт. Чем хорошо – на хуторе живет она, вокруг никого. Условился, будет принимать наших людей...
Разведчики проговорили почти до утра.
После первого похода в тыл врага Николая Ивановича отправили в Ораниенбаум на коротенький отдых. Но уже на другой день к нему приехал Завьялов, привез незнакомую молоденькую девушку.
– Знакомься, это Люба.
– Колмакова, – добавила девушка.
Савельев взглянул на Любу. Лицо у нее было курносое, вьющиеся волосы не умещались под ушанкой. Из-под ватника выглядывала матросская тельняшка.
– Люба служит в морской пехоте, – пояснил Завьялов. – Раньше специализировалась по библиотечному делу, а теперь... Впрочем, она сама все расскажет. Вы теперь вместе пойдете.
В тыл? С этой вот хрупкой девочкой? Да ведь там и мужчинам бывает несладко.
Люба посмотрела на него, словно догадалась о его мыслях.
– Знаю, Николай Иванович. И тяжело бывает и страшновато. Но кому-то ведь надо идти, не так ли?
– Надо, – согласился Савельев.
– Вот и пойдем вместе. Вдвоем все же легче...
Ах, молодость, молодость! «Вдвоем легче»... Какое там! Двое – значит, и задание на двоих. А ночные переходы по болотам? А многочасовые наблюдения за врагом? Лежишь в снегу, ни кашлянуть, ни встать, ни размяться.
Впрочем, хорошо, что он не сказал об этом Любе, такая она оказалась выносливая девчонка.
Фронт они пересекли благополучно. Лесом вышли к деревне Красная Горка. В ней жил Василий Трофимович, дядя Савельева. Залегли в кустах, а когда стемнело, огородами подкрались к дому. Хозяин открыл им дверь, молча провел в избу, задернул занавески на окнах. Хозяйка полезла в печку. И вот уже на столе чугунок с картошкой.
Любе тогда показалось, что вкуснее этой картошки ничего она в жизни не едала. Довоенное эскимо и то не так быстро таяло во рту, как это дымящееся чудо. Одно было плохо – сразу потянуло ко сну.
– Э-э, дочка! – улыбнулся хозяин. – Залезай-ка на печку!
Второго приглашения не потребовалось.
Вскоре улеглась и хозяйка. Мужчины закурили. Николай Иванович чувствовал, что дядя хочет ему сказать нечто важное, да все не соберется.
– Вот что, племянник, – начал он наконец, – ты, брат, того... Поаккуратнее будь. Лютуют нынче немцы, с обысками наезжают.
– Спасибо, учту.
– А это что за девочка с тобой?
– Напарница моя...
– Молода больно...
– В прошлом году десятилетку окончила. В Петергофе жила. Ну, а как немцы его захватили – в разведку попросилась.
– Эдакая-то птаха!
– Она в тыл к немцам ходила. Одна...
– Ну и дела! – покрутил головой старик. – Неужто не страшно ей по тылам-то ходить?
– Говорит – не страшно! Да я и сам замечал: ничего не боится.
Под утро Савельев разбудил девушку.
– Пора, Любаша! Пошли.
И вот они шагают через лес, чавкая по грязи, проваливаясь в ямы с холодной, ледяной водой. Ничего не попишешь – весна.
– Немцы-то не хозяева тут, – негромко говорит Люба. – Вот мы и ходим у них под носом, добрые люди нас картошкой угощают, и ничего!
Следующую ночь они провели в лесной землянке. Моросил мелкий дождик, ветер раскачивал сосны, и они гудели протяжно и глухо.
Утром Люба отправилась в разведку. Вернулась поздно и с обильным материалом.
– Пишите, Николай Иванович. В деревне Пейпия – комендатура. Сорок солдат и четыре офицера. Охрана пристани – двадцать человек. В двухстах метрах на запад – тяжелая батарея «Бисмарк». Четыре орудия, сто немцев. На северной окраине деревни Вистино – такая же батарея. Бьют по Ленинграду.
Николай Иванович удивился удачливости своей напарницы:
– Подожди, не успеваю записывать. И как тебе удалось все это разузнать?
– Удалось! – подмигнула Люба. – Я же вам говорила: никакие здесь немцы не хозяева...
В другой раз они отправились новым путем. Балтийские моряки доставили их к мелководью на катере, а до берега они шли вброд. Знакомая землянка пообветшала, заросла травой. Быстро привели ее в порядок. В уголке Люба примостила небольшое зеркальце.
– Чтобы как дома было...
Она всегда и во всем была домовитой, уверенной в своем превосходстве над врагом.
Лишь однажды она удивилась. Вернулся Николай Иванович в землянку поздно. Принес ей картошки, хлеба. Был чем-то радостно возбужден.
– Знаешь, с кем я нынче встретился? С самим старшиной Мишинской волости!
Люба чуть не подавилась.
– С самим старшиной? Так это же главный здешний гад!
– Вот именно – главный. Только не гад, а хороший человек.
– Но он же немецкий прихвостень. Разве немцы хорошего человека поставят старшиной?
– Это ты зря, Любаша. Не все те люди плохи, что работают у немцев. Многие потому работают, что так надо.
– А что он делал до войны?
– Ветеринарным врачом работал. Там же, в Мишине. Народ очень его уважает. Ну, а мне он сообщил немало интересного.
Вечером разведчики снова тронулись в путь. На этот раз вдвоем. Сперва зашли к Василию Трофимовичу. Тот встретил их с неизменным радушием, накормил. Правда, чем-то был встревожен, чего-то недоговаривал.
– Говори уж, что случилось? – спросил Николай Иванович.
– Да видишь ли, какое дело... – старик помолчал, подбирая слова. – Нашелся прохвост, донес немцам про тебя. Ну, а они нагрянули к твоей матери. Перевернули весь дом. Татьяну, мамашу твою, избили. Чуть было не расстреляли.
Николай Иванович скрипнул зубами. Сволочи! За что же бить старуху?
– Надо навестить вашу маму, – решительно сказала Люба.
– На засаду нарветесь, – предостерег старый рыбак.
– А мы осторожно. Как вы считаете, Николай Иванович?
Савельев колебался. Конечно, надо было навестить мать, успокоить, приласкать. Ну, а если и впрямь засада?
И все же они пошли в Слободку, в родную деревню Савельева. Пока не стемнело, вели наблюдение из леса. Затем Николай Иванович невидимыми тропками вывел Любу к своему огороду. Пролезли сквозь тын, подошли к дому, и разведчик тихо стукнул в окно. Молчание. Постучал снова. В окне мелькнула тень, и женский голос что-то спросил. Что именно, Люба не поняла. Между тем Николай Иванович ответил тоже на непонятном языке, и девушка вдруг вспомнила: Савельев по национальности ижор, говорит с матерью на родном языке.
В сенях громыхнуло пустое ведро, стукнула щеколда. Николай Иванович крепко взял Любу за локоть, и они шагнули в еле видимый проем двери. Вошли в избу, и там Николай Иванович молча обнял мать.
А старушка, припав к груди сына, тихо заплакала.
– А где Петька?
– Спит на печке, не буди, – зашептала мать.
– Ну пусть спит, – согласился Николай Иванович. – Как живете-то? Сильно тебя били?
– Ну, уж и били... Так, постращали... Да что ты все обо мне? Дай-ка я покормлю вас прежде. Садитесь за стол.
Татьяна Трофимовна сунула большой ухват в печку, что-то поддела там и вдруг, охнув, присела. Потом, держась обеими руками за бок, проковыляла к табуретке, тяжело опустилась.
– Вижу, как они тебя стращали! – сдавленно прошептал Николай Иванович. – Ну, погоди, ответят за все!
Всю обратную дорогу Савельев молчал. И Люба понимала, что ему не до разговоров.
А через несколько дней наступил условленный срок возвращения в Ленинград. К вечеру разведчики подошли к берегу залива и залегли в кустах. Солнце медленно опускалось к горизонту, заливая все вокруг теплым, ласковым светом. Картина была удивительно мирной. Не хватало только лодок с рыбаками да парусных яхт. Правда, на ленинградской стороне все время ухало, но этот голос войны вполне можно было принять за дальние раскаты грома. Волны с легким плеском набегали на песок.
Люба, как зачарованная, любовалась закатом.
– После войны привезу сюда в воскресенье своих подружек, скажу им: вот, девочки, красотища какая! Любуйтесь! И главное – войны не будет, все будет как всегда было. – Она помолчала. – А вы приедете сюда, Николай Иванович?
Л. С. Колмакова
– А мне и ехать не надо. Пешком приду. Вместе со своей Евдокией Андреевной и всем выводком. Младшую-то у меня тоже Любашей зовут. Шестой ей пошел.
– А где они?
– В Вологодской области. Конечно, в эвакуации тоже не сладко. Ну, да всё не под бомбами...
Между тем стемнело. В воздухе резко похолодало, и с моря надвинулся туман.
Вскоре Люба уловила легкое постукивание мотора.
Николай Иванович вышел из кустов, неторопливо достал фонарик и три раза махнул. В ответ послышался приглушенный свист. Пройдя немного по воде, разведчики увидели три силуэта, двигавшиеся к ним со стороны моря. То были встречавшие их моряки.
В Ленинграде Николая Ивановича ожидало тяжелое известие. Умер Завьялов. Умер прямо на работе в своем кабинете. Врачи сказали, что это результат зимней голодовки.
Через день ему сообщили, что Люба Колмакова в составе отряда спецназначения отправляется на Псковщину. Жаль было Николаю Ивановичу расставаться со своей верной спутницей. Но что поделаешь! Надо – значит надо!
– Береги себя, Любаша! – сказал он на прощание. – Помни, что ты обещала привезти своих подружек к нам на побережье...
– Привезу, Николай Иванович. Непременно привезу!
Но не приехала на побережье Люба Колмакова, не довелось. В одной из схваток отряда с карателями бесстрашная девушка раненой попала в плен. Озверевшие враги бросили ее, еще живую, в горящую избу.
В конце 1942 года войска Ленинграда готовились к прорыву блокады. Командованию фронта нужны были исчерпывающие данные о противнике, о его резервах.
Получил задание и Савельев. На этот раз он отправлялся во вражеский тыл, чтобы создать партизанский отряд.
– Ваш отряд не должен вести боевых действий, – сказали ему в Ленинграде. – Главная ваша задача – разведка.
До деревни Красная Горка разведчик добрался глухой ночью и сразу пошел к дяде. Василий Трофимович приходу племянника обрадовался. Они обнялись, поцеловались.
– А я уж думал, нет тебя в живых, – сказал старый рыбак.
– Жив, как видишь. А как вы тут?
– Про нас лучше не говорить. Под окнами смерть ходит. Ты ко мне первому зашел?
– Нигде еще не был. А что?
– Беда, племяш, большая беда...
– Что случилось? – встревожился Савельев.
– Немцы твою мать сгубили. Нет больше в живых Татьяны. И Петьку застрелили...
В глазах у Николая Ивановича потемнело. И все же нашел в себе силы, выслушал до конца.
Каратели расправились с его близкими в отместку за неуловимость советского разведчика. Сперва мучили, потом увезли в Нарву и расстреляли.
Долго горевать он не мог. Нужно было выполнить задание, подобрать надежных людей.
– Я теперь не уйду отсюда до прихода наших, – сказал Николай Иванович. – Так что посчитаемся с фашистами за все. Главное сейчас – найти подходящий народ. Нужны люди смелые, самоотверженные – работа предстоит нелегкая...
Вскоре такие люди нашлись, и отряд начал действовать. В назначенные дни Сокол вызывал Ленинград, чтобы передать разведывательную информацию.
Пришли проситься в отряд и односельчане Николая Ивановича – Виктор Александров и Владимир Михайлов. Молодые парни, они служили у немцев в полицаях. Оба сказали, что не могут больше служить врагу, что самое их заветное желание – сражаться против немцев с оружием в руках.
– Придется послужить немцам, – огорошил их Николай Иванович. – Там вы больше принесете пользы, чем в отряде.
«Полицаи» ушли с заданием.
Сообщения Сокола были короткими:
«Убили на дороге майора и двух обер-лейтенантов. Документы высылаем».
«Между Усть-Лугой и Валговицами курсирует бронепоезд. Обстреливает остров Лавансаари. Шлите подрывников».
Почувствовав возрастающую силу отряда, немцы взялись за усиленные поиски партизанской базы. Еще сильнее они разъярились, когда на железной дороге раз за разом стали рушиться под откос воинские эшелоны. Кое-что им удалось пронюхать. Потом они запеленговали рацию Сокола и обрушили на лагерь отряда артиллерийский удар. Пришлось срочно перебазироваться.
Тем временем разведчики продолжали свою работу. Они проникали в самые дальние деревни, беседовали с людьми, приободряли их, собирали сведения о немцах.
Много зла причиняли советским людям предатели. И тут пригодились Николаю Ивановичу его «полицаи», смело выполнившие первое задание командира отряда.
Ночью они подошли в Котлах к дому начальника района предателя Баранова, постучали. Хозяин выглянул, узнал полицейских.
– Двух неизвестных заметили, – сказал Александров. – Больно на партизан похожи. Надо бы задержать...
– Я мигом, – обрадовался Баранов. – Вот только оденусь и оружие прихвачу...
На улице Баранова обезоружили. Той же ночью незадачливый начальник района оказался на партизанской базе.
Кончался декабрь, а с ним – еще один год тяжкой, кровавой войны. 30 декабря разведчики доложили – из Кингисеппа прибыло около двухсот карателей. Завтра будут наступать на партизанскую базу.
И действительно – утром со стороны Хабаловского озера началась атака. Пришлось принять бой. Длился он весь день, до темноты.
Сокол сообщил об этом в Ленинград. Оттуда ответили: активных действий не вести, сохранить отряд для разведки.
Через несколько дней отряд получил задание: захватить «языка».
– Ну, ребята, – обрадовался Николай Иванович. – Если дело дошло до «языка» – значит, наши скоро начнут наступать! Надо постараться!
Двое суток ходили разведчики по лесам, часами лежали в засаде у дорог. И им повезло: наскочил на них немецкий мотоциклист.
Обер-ефрейтор оказался весьма осведомленным человеком. В этом Савельев убедился, допросив его на партизанской базе. Ленинград предложил Соколу немедленно переправить пленного на Большую землю. На другой день партизаны передали «языка» с рук на руки морским разведчикам.
А вскоре настал долгожданный миг: загрохотала ленинградская артиллерия. Советские войска перешли в решительное наступление. Немцы дрогнули, стали поспешно откатываться. Чтобы не дать уйти им, партизаны провели тылами врага морской батальон прямо в Усть-Лугу.
