Текст книги "Тропами подводными"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава VIII. Рождение ската

Животные располагают прирожденными умениями: одни быстро бегают, другие высоко летают, третья плавают в воде; человек ничего не умеет, пока с трудом не выучится, ни говорить, ни ходить, ни добывать себе пищу.

Плиний Старший, «Естественная история»

Мой новый друг Бентос по складу характера оказался ужасно упрямым человеком. Он твердил, что лучше его в Гаване никто не умеет ставить заплатки на автомобильные камеры, поэтому ему-де, мол, нечего «учиться на инженера». Вместе с тем в быту, в повседневной жизни и особенно в море Бентос постоянно проявлял врожденную любознательность, и многие из его поступков красноречиво говорили о том, что ему не чуждо стремление познавать новое, ибо он все время «подглядывал» у жизни то, что ему было еще неизвестно. К тому же он был изрядный шутник.

Однажды, когда мы уже достаточно хорошо знали друг друга, я пригласил Бентоса, одного знакомого художника и его приятелей выйти с нами на моторном катере к рифам Арройо-Бермехо. Видимость в воде в то утро оказалась на редкость плохой, и охота, естественно, была мало удачной. Большинство охотников и хозяин катера – художник – собирались прежде времени возвратиться в Гавану.

Но вдруг оказалось, что пропал ключ от мотора. Все принялись искать его, и только Бентос ушел в воду. Поскольку после тщательного осмотра восемь пар глаз ключа на катере не обнаружили, было решено, что он в воде и унес его туда не кто иной, как Бентос. За ним поплыли сразу двое, и, когда мой друг поднялся на борт, его обыскали, точнее, проверили кармашек его плавок и заставили широко разинуть рот. Ключа и там не оказалось, но это не сняло с него подозрений, ибо все видели, как ему было не по душе «спозаранку» возвращаться домой, да еще со скудными трофеями, фактически с пустыми руками.

Хозяин катера не на шутку рассердился, подошел к Бентосу, который явно делал безразличный вид, положил ему на плечи руки и произнес:

– Если через минуту не скажешь, куда подевал ключ, клянусь Гойей,[11]11
  Гойя Франсиско Хосе де (1746–1828) – выдающийся испанский живописец.


[Закрыть] вытрясу из твоего тела все семь граммов витаминов.

Художник весил вдвое больше Бентоса, и характер у него был такой, что он мог вытрясти из человека все, что угодно, поэтому я поспешил на выручку другу и начал было заступаться за него, но Бентос, отсчитав 59 секунд, спокойно сказал:

– Тоже мне охотники! День только с вами потерял напрасно. Возьмите свои хваленые мокроступы, – он снял с ног мягкие французские ласты. – А ключ… он в желудке у одной рыбы. – И Бентос указал пальцем на нашу добычу, скудной горкой лежавшую на дне кокпита.

Хозяин катера побледнел.

– Какой рыбы? – прогремел он, сжимая кулаки. – Я сортировал ее и часть выбросил за борт.

Но Бентос, улыбаясь, выбрал самую крупную «черну», надрезал ей брюхо и извлек из желудка злополучный ключ.

Отойдя со мной на корму, он с досадой произнес:

– Подумаешь, испугались! Будто нельзя провода замкнуть напрямую. Больше никогда не пойду с ними.

– А ты сам чего же струсил и отдал ключ? – спросил я.

– Да ведь без витаминов никак нельзя, – ответил он серьезно. – Если б он грозился душу вытрясти – пожалуйста, я не сказал бы ничего, – и, подумав немного, продолжил: – Душу у меня уже трясли, и ничего не получилось, а вот витамины…

– Брось дурака валять. Ты что, в своем уме?

– Я серьезно. Ей-богу, сам читал. Человек без витаминов не может. Вот только откуда он знает, что у меня их семь граммов?

– Ученые установили, что в теле человека, который весит 75 килограммов, содержится воды – 47, протеина – 13,5, жира – 11,6, минеральных веществ – 2,4 килограмма, углеводов – 470, а витаминов – 7 граммов.

Бентос, недоверчиво глядя мне в глаза, задумался.

– Во мне, наверное, шесть, – сказал он после некоторой паузы, с грустью глядя на весело пенившиеся за кормой белые буруны. – Вешу-то я шестьдесят пять килограммов.

– Ну, поздравляю. Ты делаешь успехи. Наконец сам начинаешь соображать.

– Что? Почему?

– От общения с такими, как художник. Раньше ты не знал про шесть граммов витаминов.

Бентос снова задумался, а через минуту решительно попросил:

– Скажи своему художнику, пусть подойдет к причалу Санта-Круса. Я знаю там хорошую бухту. Мы с тобой вдвоем поохотимся.

– А ты подумал, как мы потом станем добираться? До Гаваны сорок миль.

– Кто-нибудь подвезет. Еще интереснее. А с ними мне плохо.

– Напрасно.

– Ничего не напрасно. Он много знает, ну и что? Жизни он не понимает… Красиво только ругается. Так что? Не хочешь? А ведь я тебе друг…

Мы остались на пристани с ружьями и тяжелыми спортивными мешками. Нас сразу обступили мальчишки, наперебой предлагая показать место, где больше всего рыбы.

Бентос выбрал самого маленького, чтобы тот покараулил наши пожитки, пока мы будем плавать.

Всю дорогу к бухте Бентос молчал и, по мере того как мы приближались, ускорял шаг.

– Сегодня мы увидим такое, что еще никогда не снилось, чувствую, – сказал Бентос, когда мы входили в море.

Мне подумалось, что встретим акул. Интуиция Бентоса не подвела. Действительно, мы с ним оказались свидетелями редчайшего зрелища.

С трудом спустившись в воду – берег был весьма крутым и слагался из острых известковых отложений, – мы поплыли вдоль него. Чтобы достичь бухты, где нам предстояло охотиться, надо было вплавь обогнуть уходящий в море метров на двести скалистый мыс. За ним открылся, как мне показалось, удобный заливчик, но Бентос увлек меня дальше. За вторым мысом обнаружилась бухточка, глубоко вдающаяся в сушу.

Фиордовый берег бухты, отвесный клиф которого в отдельных местах достигал двадцати метров, был совершенно непригоден для выхода на него. С поверхности голубой воды было интересно рассматривать хмурые утесы, нависшие над нами. Я испытывал новое ощущение, словно бы находился в гигантской западне, выход из которой – открытое море.

В бухте вода была прозрачной, видимость почти максимальной, и я тут же залюбовался игрой двух крохотных неоновых бычков. У них нежно-кремовое брюшко, черная спинка, а по бокам две яркие голубые полоски. Бычки резвились, но вскоре в их движениях я обнаружил закономерность. Первый все время пытался подскочить к самому носу другого, широко открывая при этом свой ротик. Вторая рыбка, очевидно самочка, отскакивала в сторону. Он тут же повторял маневр, но после трех-четырех попыток отступал, явно надувшись. Тогда она подплывала к нему, останавливаясь на некотором расстоянии, и принимала позу, явно что-то говорившую на рыбьем языке. Бычок оживал и снова начинал подскакивать, она же с настойчивостью «недотроги» опять увиливала.

Явно рыбки вели между собой посредством движений и поз какой-то разговор, который мне не был понятен.

Раньше мне приходилось частенько наблюдать за странными позами, которые принимали иной раз рыбы. Легче других распознавались угрожающие и оборонительные позы – они весьма выразительны и человеку их нетрудно понять. Луцианы, например, наскакивая друг на друга, но не касаясь, приоткрывают рот, растопыривают жабры, надуваются, иногда становятся на голову. И непонятно, в ответ на какую из поз один из них вдруг молниеносно улепетывает восвояси. Морские окуни, те расходятся так важно, как иные тореро во время корриды удаляются от покоренного быка.

Известно, что рыбы имеют свой язык и ловко им пользуются. Я не раз видел, как мелкие рыбешки, до того спокойно плававшие рядом, стоило к их стайке приблизиться пришедшей издали, неожиданно исчезали. Оглядываясь, я никого опасного вокруг не обнаруживал, и только через некоторое время появлялся хищник, чаще всего барракуда.

Сигналы у рыб подаются, очевидно, разными способами. Я уже говорил о позах. Бывает также, что рыбы трутся друг о друга и таким образом сообщают или получают нужную им информацию. Немалую роль играют и звуковые сигналы. Мне приходилось слышать под водой писк и стоны, уханье и шелест, треск и кудахтанье, птичий щебет и барабанный бой, удары разных тонов, цоканье и даже вой пожарной сирены. Так что выражения «в царстве безмолвия», «в мире тишины» и т. п. остаются теперь лишь на вооружении поэтов. Да и понятие «нем как рыба» – устарело.

Рыбы разговаривают, кричат и, очевидно, поют, только человеческое ухо не улавливает большинства звуков, издаваемых животными под водой, так как они воспроизводятся колебаниями, которые находятся гораздо ниже границы в 50 герц.

…Наглядевшись на бычков, я нырнул и под камнями увидел бок стоявшей там рыбы. Он показался мне знакомым. То была несъедобная рыба, и я дотронулся до нее концом стрелы. Рыба тут же выскочила из укрытия и в три глотка раздулась размером с большой школьный глобус. То был дидон, или еж-рыба, которую в Японии называют рыба-фугу. Мясо ее ядовито.

Мало того, что дидон, накачавший в себя воду, становится шаром, который не так-то просто заглотать, у него еще на теле растопыриваются твердые иголки. Глаза у дидона большие, круглые, а плавники, особенно хвостовой, куцые, маленькие и смешные.

Оставив дидона в покое, мы обошли выступ подводного атолла и оказались над поляной, густо поросшей морской травой цистозирой.

Бентос нырнул, и я увидел в его руке довольно большого размера рог тритона-моллюска в раковине, напоминающей «рог изобилия», как его изображают художники.

Совсем рядом с тем местом, где Бентос нашел тритона, бугрились среди травы небольшие холмику на первый взгляд мало чем отличающиеся от каменистых выступов дна. Мы с Бентосом знали, что это раковины моллюска кассис.

На этой же полянке, оказавшейся мечтой коллекционера, мы нашли целое поселение другого моллюска – наиболее распространенного в кубинских водах гигантского стромбуса, произвольно прозванного нами «крылаткой». Тяжелая и массивная раковина его со спиралью расходящимися в стороны рогами заканчивается широким открытым витком.

Стромбус имеет одну ногу – мощный мускул, съедобный и считающийся лучшей насадкой для любой рыбы. Благодаря этой ноге стромбус довольно быстро передвигается по дну. Это для моллюсков, живущих в раковинах, жизненно важно.

Сколько бы вы ни ходили по морским пляжам, вам никогда не найти раковины с ее живым хозяином. Бушующее море выбрасывает на берег только пустые раковины, между тем как моллюски питаются в прибрежных водах. Объясняется это их необычайными метеорологическими способностями. Когда на суше еще ни одно животное, не говоря о человеке, ничего не ведает о приближении непогоды, моллюски снимаются с насиженных мест и уходят в открытое море, на глубину, туда, где они вне опасности. Там им не страшна гибельная сила волны.

Ученые предполагают, что животные на огромные расстояния «слышат» голос моря – звуки низкой частоты, до 6 герц, которые почти не поглощаются соленой водой. Но моллюски чувствуют и внезапное возникновение местных циклонов. Как им это удается? Пока явление это следует отнести к серии загадок, которые человеку предстоит еще разгадать.

Оставив стромбуса, я нырнул вдоль стены. Под скальным выступом, почти у самого дна, мое внимание привлекли два «жучка», прилепившиеся прямо к шершавой поверхности камня.

Вынырнув на поверхность, я спросил о них Бентоса.

– Bolsa de sirena, – ответил он.

Начинаю мысленно переводить на русский язык. Bolsa – «мешок, сумка, ридикюль, кошелек». Остальные значения подходят и того меньше. Sirena – «морская нимфа». Но тут вспоминаю – «сумочки сирены». Мне уже рассказывали о них: это всего-навсего футляр зародыша ската.

Некоторые скаты – рыбы живородящие, но большинство из них воспроизводят род, откладывая икру. Так вот, два черных усатых «жучка», размером в пишущую ручку и шириной в три сложенных пальца, были не чем иным, как «икриночками» ската.

При более близком рассмотрении цвет сумки, состоящей из кератинового[12]12
  Кератин – альбуминоид, являющийся главной составной частью покровных тканей животных, таких, как эпидермис, роговые образования, перья, ногти, волосы.


[Закрыть] вещества, темно-коричневый, а то и буро-красный. С обеих сторон она заканчивается тонкими рожками-усиками. С той стороны, где у зародыша развивается хвост, усики имеют волокнистое окончание, которыми «сумочка» и прикрепляется к шероховатым поверхностям. В центре сумки четко выделяется пузырь – это желток, которым зародыш питается в течение 9 недель, составляющих период его развития.

Ихтиологи установили, что на 20-е сутки зародыш продырявливает в футляре уже развившимся хвостиком дырочки, через которые в футляр попадает морская вода.

Пока я вспоминаю все это, мой друг еще раз ныряет к «икриночкам», и до слуха моего сразу же доносится знакомый сигнал – стук по ружью: Бентос призывает меня к себе. Ныряю. Он лежит на дне и внимательно рассматривает сумки. Когда я приближаюсь, он прикладывает палец к стеклу маски: «Смотри внимательно». Приглядываюсь и ясно вижу, как одна из «сумок» дрожит, а потом дергается. В ней кто-то возится. Ухожу за воздухом и снова спускаюсь. Бентос, словно забыв, что надо дышать, замер, как кошка перед прыжком. Вот он показывает мне, чтобы я не уходил, а сам устремляется наверх.

Под ударами изнутри усики-рожки раздваиваются. «Вот здорово! Кинокамеру бы сюда да акваланг. Уникальные кадры. Бентос в роли повитухи. Да хотя бы уж фотоаппарат. Такие снимки!» Поочередно ныряя, наблюдаем интереснейшее зрелище.

В щелочке футляра появляется что-то серое, оно движется. Минут через десять «брешь в крепости» пробита настолько, что из нее уже можно высунуться. Появляется начало туловища. Оно сложено как блин. «А, так это же плавники! Вот ведь как ты, крохотуля, лежал там – запеленатый».

Между тем новое существо, начавшее борьбу за свою жизнь, понимает, что ему надо спешить. Родители передали ему информацию о том, что жизнь – это борьба и побеждает в ней лишь сильный или тот, кто готов к защите. А ведь оно, это новое живое существо, еще лишь наполовину родилось. Надо спешить! Но силенок не хватает. Пять-шесть конвульсивных движений – полсантиметра вперед – и минутный отдых.

Вот наконец можно попытаться развернуть плавник. Мы с Бентосом смотрим и сначала ничего не понимаем. Потом мой друг начинает объяснять, что зародыш выходит из сумки животом кверху. Непонимание наше объяснялось тем, что мы оба ожидали увидеть глаза, а их нигде не было.

«Бедный малыш! Ты не только все 9 недель висел вниз головой примерно под углом 45 градусов, но еще и лежал глазами вниз. Но это и хорошо. Ты не видишь нас. А то бы с первой минуты рождения натерпелся страху. Давай, давай! Вперед! Но как же тебе помочь? Разве придавить пустую часть сумки? А если мы этим тебе только напортим? Нет, давай-ка уж сам, а мы покараулим тебя от врагов».

Разворачивается полностью второй плавник, но одна треть маленького ската еще в футляре. Как бы хотелось не отрываться от этого зрелища, но, к сожалению, долго сидеть на дне нельзя.

Животик у малютки окрашен в светло-серый цвет с незначительными темными пятнами. Ротик и брызгальца над ним нервно двигаются. Рядом, расположенные ожерельем почти под прямым углом друг к другу, две линии, каждая из пяти жаберных отверстий.

Малыш делает еще одно усилие, и наконец он свободен! «Но что это? Он беспомощен или просто устал? А может быть, испугался, что выбрался на свет вниз глазами и они видят лишь грязную поверхность скалы?»

Ухожу за воздухом стрелой, боясь упустить что-нибудь в дальнейшем развитии событий.

Малютка отлежался и снова затрепыхал плавниками-ластами, но вместо того, чтобы поплыть, он пополз по скале. «Не может перевернуться. Очевидно, никак не поймет, что к чему. Где верх, а где низ? И в каком вообще ему положении надлежит пребывать на этом свете?»

Я протягиваю ружье и хочу концом стрелы аккуратно перевернуть маленького ската. В нем без хвоста сантиметров десять, не более. Малыш тут же реагирует и, переворачиваясь на живот, пытается царапнуть своим шипиком конец стрелы.

«Ах вот ты какой! Малявка, ты не такое уж безобидное беззащитное существо. Ну-ну, в добрый час!»

Мы эскортируем нашего новорожденного. Он поравнялся с расщелиной, из которой показалась голова мурены. Бентос кинулся на выручку, испугал ее, и маленький, кажется, понял: быстро отвильнул и поплыл дальше.

«Но куда он плывет? Разве он знает? Разве ему ведомо, сколь огромна, разнообразна, непонятна и враждебна вселенная, в которой он совершает первые шаги? Ты умеешь защищаться, это ты хорошо доказал. Но знаешь ли ты своих врагов? Знаешь, где они тебя подстерегают? И от всех ли ты в состоянии защитить себя своим крошечным шипом? Ты ожидал два месяца и три дня, чтобы появиться на свет, а погибнуть можешь в один миг. Берегись, малютка! И быстрее познавай этот мир, чтобы стать сильным. В добрый путь! У нас с тобой, к сожалению, разные дороги!»

Бентос странно неактивен. Я догадываюсь, что он переваривает только что виденное, поэтому первым начинаю жестами выражать свое восхищение и предлагаю плыть обратно, особенно не надеясь на его согласие. Бентос, как ни странно, не спорит.

По дороге он то и дело подает мне знаки, которые я перевожу: «А? Ну как тебе это нравится?»

На берегу даю волю чувствам и начинаю искренне восхищаться. Такое действительно не часто увидишь. Бентос ходит, надув грудь, как голубь, словно бы сам у всех на виду только что родился, да сразу взрослым человеком.

Я увлекаюсь и начинаю рассказывать Бентосу все, что знаю про скатов из прочитанных мною книг. Он очень внимательно слушает, буквально разинув рот, и я заканчиваю словами:

– А ведь ты сам спокойно мог бы все это знать да еще лучше, чем я, рассказывать.

Бентос ничего не ответил, а в автобусе, уже перед самой Гаваной, неожиданно спросил:

– А что такое «гойя»?

– Это известный испанский художник. Сын ремесленника. Был передовым человеком своего времени. Своими картинами и гравюрами Гойя стремился обличить все уродства современной ему жизни.

Бентос слушает с каким-то особым вниманием. Потом задумывается и через минуту говорит:

– Значит, Гойя был против того, чтобы сильные мурены пожирали слабых малюток?..

Глава IX. Спасайся кто может

Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь! Гидра срастается с человеком, человек сливается с гидрой. Вы одно целое с нею. Вы – пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог – страшно подумать! – высасывает вас. Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный, чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок – в это чудовище. Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто более неописуемое – быть заживо выпитым.

Виктор Гюго, «Труженики моря»

Однако досталось же осьминогу от великого писателя! Известно, что к пятидесяти годам Виктор Гюго оставил любимый им пышный Париж, поселился на Нормандских островах в проливе Ла-Манша, и со временем характер его заметно изменился, «Труженики моря» создаются в преклонном возрасте, когда писатель больше слушает, чем чувствует и переживает. Внешний вид осьминога на берегу, на борту судна, в рыбачьих сетях, возможно, помог воображению и… родилась столь ужасная картина, нарисованная Гюго.

Но проходит почти век, и его соотечественнику Жаку-Иву Кусто удается первому более или менее серьезно познакомиться с осьминогами в их собственном доме. Этим чудовищам морских пучин устраивается школа… модных западных танцев. При этом подводные восьминогие «вампиры» принимают приглашение потанцевать, лишь понатерпевшись страху от четвероногих незнакомцев и не видя иного выхода. Все это фотографируется но цветную кинопленку и демонстрируется с экранов для миллионов зрителей.

Но сто лет – это вовсе не так уж мало для человечества, За это время проникшие в глубины водолазы – живые свидетели, «герои-участники», бойкие сочинители, а с ними и псевдоученые, как утверждает тот же Кусто, поведали миру столько страшного о встречах в море с головоногими, что теперь нелегко сразу представить себе обратное.

С другой стороны, просто трудно как-то поверить в то, что диковинные рассказы об этих морских животных всего-навсего сплошная выдумка.

Древняя легенда, веками бытовавшая среди атлантических рыбаков о чудище «кракен» – «плавающем острове» со множеством рук, которое, «когда хотело, играло с рыбачьими шхунами, как с игрушкой, и утаскивало рыбаков с суденышек в бездну»; старинное поверье рыбаков Ла-Манша о том, что «кальмар самое маленькое и самое большое животное моря», и многое другое может и быть плодом фантазии. Но что мы скажем о находках, особенно часто встречающихся на берегах Австралии и Южной Африки, выброшенных морем осьминогов до трех тонн весом; о щупальцах кальмаров до 10 метров в длину, которые в наши дни обнаруживают рыбаки в желудках кашалотов, и, наконец, об утверждениях Тура Хейердала – ученого, в честности которого никто не решится сомневаться, – видевшего «огромные бесформенные тела, большие по размеру, чем Кон-Тики» (90 кв. м!), которые плавали по ночам вокруг суденышка ученого в Атлантике? Как относиться ко всему этому?

Ведь нынче уже существует, твердо обосновываясь и перебираясь из одной книги в другую, мнение, что осьминоги – безобидные и даже трусливые морские животные.

Раньше – страшно было подумать! Теперь – это трусливая «партнерша» в танце. Не в силу принципа «золотой середины», но мне все же представляется нынешняя крайность в оценке этого животного далекой от истины.

Мне доводилось охотиться на осьминогов, случайно встречаться с ними в подводных гротах, вступать в настоящие сражения с ружьем и ножом и нырять за ними, на удивление друзьям, с голыми руками. Поэтому я отношусь к осьминогам как к серьезному, неглупому и сильному сопернику подводного пловца, не иначе, строго придерживаясь правила: подводный охотник, там, где обитают осьминоги, утрой внимание и будь осмотрителен.

Аквалангисту – тому несколько легче, но и опасней, ибо доступная ему глубина увеличивает вероятность встречи с более крупными экземплярами этих животных, которые, если и не разделаются с ним, нагонят достаточно страху.

В детстве, «исследуя» подземные проходы кяризов в окрестностях Ашхабада, я бесстрашно по самые плечи засовывал руки в узкие норы земляных крабов. Было ясно – одна клешня может оказаться сильнее другой, и тогда на месте щипка покажутся капельки крови. Но ты не уступил в смелости, отваге и выносливости никому из твоих друзей. И не столько общий внешний вид осьминога, его желеобразное туловище, как будто зашитое в целлофановый мешок, из которого в разные стороны тянутся находящиеся постоянно в движении щупальца-ноги, щупальца-руки с множеством слегка пульсирующих присосков служили тому причиной. Его глаза! Выпуклые, огромные, вопрошающие, иногда чуточку печальные или злые, но всегда выразительные глаза вызывали опасение и страх.

В одиночку пытался я поначалу охотиться на осьминогов с ружьем. Но у меня, должен признаться, из этого ничего не получилось. Сколько я ни стрелял в осьминогов, которые сидели в своих гнездах, результат всегда был один и тот же. Лишь острие гарпуна притуплялось с каждым ударом о камни и скалы. Стрела пробивала животное, но оно так крепко сидело в своем жилье, присосавшись к стенкам, что лопасти гарпуна всякий раз разрывали его тело, и я оставался ни с чем.

Иногда я ухитрялся перехватывать осьминога в движении – он плавает рывками, используя при этом специальный орган, действующий как водомет. Оба выстрела были удачными. Но оба раза, прежде чем я успевал подтащить к себе стрелу и забросить ее в лодку, животное умудрялось ухватиться за скалу или оплести щупальцами ветви кораллов. В результате оказывалось, что я напрасно «жег порох». Как бы легонько ни тянул я за стрелу, в конечном счете тело осьминога разрывалось, и стрела без добычи возвращалась в ружье, а раненый спрут уползал в первое попавшееся укрытие.

Очень скоро я забросил это занятие, так как всякий раз в подобных случаях у меня портилось настроение. Приходило то же самое ощущение, что и во время боя быков, когда новичок тореро трусил, неумело работал с быком, причиняя животному лишь одни страдания.

Поэтому опытные ныряльщики осьминогов не убивают, не стреляют в них, а вылавливают голыми руками.

В этом месте главы мной была сделана долгая, в несколько дней, пауза-раздумье, как же дальше вести рассказ. Дело в том, что как в биографии каждого, так и в моей есть сугубо не героические страницы. Мое первоначальное отношение к осьминогам во время подводной охоты – одна из них.

Сколько ни обучали меня кубинские друзья, терпеливо и настойчиво, сколько ни смотрел я на то, как они ловко, уверенно и всегда успешно действовали, хватая осьминогов за колпачок, который прикрывает хрящевой череп, легко поддающийся разрыву, сколько ни стыдили они меня – ничего не помогало. Чувство неприязни и страха не покидало меня, и я не мог себя пересилить.

И вот однажды, то ли потому, что просто пришло время, или оттого, что в тот день из-за моего мимолетного испуга пострадал оказавшийся безоружным товарищ по охоте, я, неожиданно для самого себя, попросил Бентоса пойти со мной на осьминога.

Охотились мы как раз в осьминожьем месте. Я забросил ружье в лодку, а Бентоса никогда ни о чем вторично не надо было просить. На глубине метров восьми в первое же погружение мы обнаружили «живой мешок». Он замер. Немигающие, но зорко видящие глаза следили за нами. По мнению Бентоса, этот для первого раза был слишком крупным. Однако второй, имевший своим домиком нагромождения камней на небольшой подводной терраске, показался мне ничуть не меньше. И все же Бентос подал знак действовать.

Насытив легкие кислородом, мы нырнули. Меня лихорадило, но я решительно сунул руку в дыру, стараясь ухватить осьминога за колпачок – бугорок, расположенный сразу же за глазами. Животное тут же оплело руку – мне показалось, сотнею щупалец сразу – и плотно приникло к голой коже присосками. В тот день я охотился в майке с короткими рукавами.

Слыша громкий стук собственного сердца, испытывая неожиданно откуда-то появившуюся тупую боль в желудке, я ощутил, что конец одного щупальца пляшет у меня на левом плече – не может присосаться к трикотажу майки. Выждав положенные пять секунд, конечно же, показавшиеся мне вечностью, – но я исправно считал в уме, – я потянул руку на себя. Но не тут-то было! Щупальца натянулись, как упругие резиновые тяжи, и тело осьминога не поддавалось ни на сантиметр. Моя рука на что-то давила, мяла пальцами что-то мягкое, но осьминог и не думал двигаться с места. По неопытности я не мог точно определить местонахождения уязвимого у осьминога колпачка.

Близость Бентоса, может быть, и тормозила приближение чувства необузданного страха, но мне уже становилось не по себе. Я потянулся рукой к кобуре с ножом, но Бентос тронул меня за плечо и быстро запустил свою руку в дыру.

Навстречу руке, из расщелины, чуть выше входа в жилье осьминога, словно хобот слона, вывалилась самая огромная из щупалец нашей жертвы и проворно обвила руку Бентоса по локоть. Но мой друг знал свое дело. В следующий миг я ощутил, что осьминога будто ударило током. Он вздрогнул, сила его присосок явно ослабела, но не настолько, чтобы я мог высвободить руку. Я был благодарен бедняге за это! Бентос, может быть, и не стал бы никому и ни о чем рассказывать, но я, выдернув руку, помчался бы прочь, а потом измучил бы себя угрызениями совести. Рука друга между тем где-то совсем рядом в студенистом мешке уверенно сдавливала жизненно важные нервные центры осьминога.

Прошла еще секунда, другая, и из норы, вслед за рукой Бентоса, показалось тело животного.

Повинуясь тому, что делал опытный охотник, я принял вертикальное положение, и оба мы, как два преступника, прихваченные один к другому осьминожьими наручниками, поднялись на поверхность. Четыре свободных щупальца болтались под телом осьминога.

Лодка была рядом. Лодочник принял трофей, и щупальца осьминога соскользнули с моей руки. В тот миг меня охватило безудержное желание все это непременно проделать самому, и теперь же, немедленно. Бентос вновь последовал за мной.

Вторая попытка была более удачной. Правда, щупальца этого осьминога не были и полуметровой длины. Я ощутил прилив сил и нырял без конца.

Еще раз в жизни оказалось, что внешний вид – дело привычки. И в человеке, в конце концов, важнее… характер. В тот день, чтобы доказать прежде всего самому себе, что прежняя трусость вовсе не свойственная мне черта, я натаскал, на радость лодочника, с полдюжины осьминогов.

Милый Бентос, он, очевидно, не вдумывался в то, что про исходило со мной, но твердо знал, что так было надо. Он, как лучший в мире телохранитель, не отставал от меня ни на шаг.

С того дня при виде первых признаков жилья осьминогов – они чистюли, но только в своих домиках, рядом всегда полно мусора и отбросов с их стола – я как одержимый бросался на поиски соперника, столько времени державшего меня, как опытный длиннорукий боксер, на дальней дистанции, чтобы еще и еще раз схватиться с ним. Поначалу я не замечал, но всякий раз, как только я начинал шарить по расщелинам в поисках осьминогов (как он это чувствовал, до сих пор для меня остается загадкой), Бентос оказывался рядом. Теперь он догадывался, что делалось у меня в душе, и знал, что рано или поздно могло случиться со мной при встрече с осьминогом.

Но судьба распорядилась так, что произошла беда с ним, а не со мной.

В тот день мы охотились с борта отличного моторного катера за коралловыми рифами островков Амбре, что напротив порта Батабано.

Рельеф дна представлял собой стол театрального художника с макетами сказочных средневековых замков. Казалось, кто-то на совершенно ровную песчаную поверхность нагромоздил рядами, как клетки в курятниках, скалистые глыбы, украшенные башнями и башенками с бойницами и дозорными щелями, зубчатыми стенами, потайными дверьми, узкими проходами, оконцами, где могла бы превосходно устроиться на жилье всякая морская живность.

Мы, как игрушечные акробаты, опускались вниз головой по отвесной скале, внимательно выискивая, кто в ней укрылся. Достигнув дна, переворачивались, толчок ногами и такой же медленный подъем. И снова плавное, невесомое погружение, толчок и подъем вверх. Место было не из лучших. Но вот я заметил на выступе у самого дна кучку створок гребешков, устриц, пустые раковинки сигуа, останки крабов.

Бросив ружье на дно, я приник к щели, но владелец ее принял надлежащие меры – закамуфлировался так, что его не было видно. Во второе погружение Бентос был уже рядом. Он уцепился рукой за выступ. Тело его касалось противоположной скалы. Так ему лучше было видеть, что происходило в расщелине. Осьминог шевельнул щупальцем и выдал себя. Увидев его глаза, я сунулся в щель. Бентос внимательно наблюдал за моими действиями.

Когда же через несколько секунд я со своей добычей попятился назад и выбрался из щели, картина, которую я увидел, заставила меня на миг растеряться.