Текст книги "Тропами подводными"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава XXIII. Эль Морро

…Вдруг появились пред ним два огромных великана, закованные в железо до самой шеи…

Марк Твен, «Янки при дворе короля Артура»

Приближался день моего отъезда из Гаваны. Нанося прощальные визиты моим кубинским друзьям и знакомым, я заехал к доктору, тому самому, который открыл мне секрет бабушкиного зонтика, застал его в гараже, где у него была настоящая слесарная мастерская.

Доктор любил делать все сам, своими руками. Но больше всего он гордился подводными ружьями уникальной конструкции, автором которых был он, детский врач. За этим занятием я и застал его в обществе иностранного дипломата с сынишкой.

Среди ружей, которые показывал доктор, были арбалет с тремя парами резиновых тяжей, пружинный «карабин», пистонный стреломет, разное оружие газового боя.

– Самое мощное ружье, – пояснил доктор, – работает на сжатом углекислом газе. Он нагнетается вот в этот баллон. Ружье очень легко управляется. Давление в боевой каморе порядка тысячи фунтов. Это дает высокую начальную скорость двухфунтовой металлической стреле и могучую убойную силу.

Когда доктор проводил своих гостей, я улыбнулся и, показывая на ружье, которым только что хвалился мой приятель, заметил:

– Красиво, но ведь для музея. Практически никакого применения.

Мой друг посмотрел на меня взглядом педиатра.

– На акул разве только?..

– Нет, не только на акул. Хочешь попробовать?

Я задумался. Было интересно, но я понимал, что это и опасно. Шуточное ли дело: почти килограммовая стрела с потенциальной возможностью поражения цели в радиусе 10 метров.

С таким ружьем на барабулю не пойдешь. Словно сознательно подгоняя ход моих мыслей, доктор сказал:

– Но тогда об этом ни слова сыну.

– Это так… – Я осекся на слове и закончил фразу с уже деланной улыбкой: – Так занимательно?

– Увидишь сам. Почитай, пока я отпущу последнего больного. – И доктор, взяв с полки журнал – у него и в мастерской была библиотечка, – открыл мне нужную страницу и вышел.

В журнале «Боэмия» была статья о крепости и гаванском маяке «Эль Морро». Мне запомнилась его история. Впервые господствующая над местностью высота была использована гаванцами в качестве дозорного и сигнального места в 1551 году,[30]30
  Гавана была заложена в 1515 году.


[Закрыть] когда городской совет постановил: «Начиная с 1 мая текущего года на утесе Эль Морро впредь вывешивать флаги, как положено, в случаях появления поблизости пиратов». Вскоре на коралловом утесе воздвигли высокую белую башню, которой «надлежало служить наблюдательным пунктом против пиратов, ибо с высоты башни море видно на расстоянии до десяти лиг».

Первые пушки появились на Эль Морро в 1583 году, и почти тут же началось строительство крепости. Закончилось оно одновременно с воздвижением на противоположном берегу форта «Ла Пунта» в 1630 году, и с тех пор перекрестный огонь крупнокалиберных орудий накрепко закрыл чужеземцам вход в широкую и удобную гаванскую бухту.

Крепость Эль Морро дважды сдавала свои ключи противнику, но оба раза ее «брали» с суши, вначале англичане, а затем, на рубеже нашего века, североамериканцы.

В наши дни Эль Морро – гаванский маяк и наблюдательный пункт главного капитана порта. На маяке установлен морской семафор, при помощи которого власти переговариваются с кораблями, желающими войти в порт, и фонарное устройство с источником света в 200 тысяч свечей, который в ночное время виден на расстоянии 18 миль. Маяк Эль Морро загорается двумя вспышками-молниями каждые 15 секунд. Возвращение доктора я встретил словами:

– Послушай, ты что задумал? Охотиться у входа в порт? Так там ровное дно, сплошной ил и грязь.

– У бакенов есть банки. Глубина десять – двадцать метров, не больше. В это время года там гуляют…

– Акулы. Круглый год они там гуляют.

– Нет, не акулы. Поинтереснее – сабало.

Мне приходилось встречаться с этой сильной рыбой. У нее красивое тело и отвратительное рыло, но, признаться, среди моих трофеев сабало не было.

– Хочешь проверить, охотник ли ты, приглашай друга поопытнее да посмелее и, если надумаешь, звони в пятницу. А сейчас извини, срочно вызывают в клинику – что-то стряслось.

Вышел я из дома доктора с мыслью, что никакого прощального визита не получилось, а просто жизнь продолжает идти своим ходом.

У автомашины меня ожидал Альбертико, сын доктора. Я сразу почувствовал, что он ждал меня, и не просто так, а с какой-то определенной целью. Юноша, который уже учился в последнем классе школы, не стал разводить дипломатии и без обиняков приступил к делу.

– Вы можете мне помочь? Понимаете, это очень серьезно…

– Конечно, Альберто, с удовольствием, если это в моих силах.

– В ваших. Как раз только вы и можете уговорить отца…

– Ну, говори. В чем я должен убедить доктора?

– Извините, но я случайно проходил мимо и слышал, как вы договаривались выйти в эту субботу…

– Как же так, Альбертико, ты – и вдруг подслушивать?

– Знаю, это гадко, мерзко. Но, честное слово, я случайно. Вы обязательно должны уговорить отца…

– Но ведь это действительно опасно.

– Да я ничего не боюсь. Но дело не в том. Пусть отец возьмет меня, я охотиться не буду. Он всем дает такие смелые советы, всех учит, как надо быть сильным, а как только дойдет до меня… так, словно бы я сделан из другого теста.

– Он же любит тебя. – Я понимал, что говорю ерунду, и поэтому быстрее закончил: – А ты сам хочешь, чтобы мать волновалась лишний раз?

– «Любит»… А может, такая любовь человеку вовсе вред приносит, а не пользу. Пусть бы он ко мне относился, как к другим. Но, даю слово, в воду я не полезу.

– Тогда скажи прямо, что ты задумал?

– Ничего. Ну, я хочу, понимаете, хочу быть с вами на охоте и буду сидеть в лодке!

– Хорошо. Говорить не желаешь – дело твое, но насчет лодки – железно?

– Клянусь революцией!

– Тогда слушай. Завтра и в четверг будешь жаловаться на то, что болит голова и першит в горле. В пятницу тебе станет лучше, но, естественно, сам понимаешь, в субботу тебе нельзя будет идти в воду. В этом случае доктор согласится. Понимаешь? Вместе с лодочником станешь принимать сабало.

– Вот спасибо! Я знал, что с русскими не пропадешь. Альбертико повеселел и долго махал рукой мне вслед.

В тот же вечер я договорился по телефону с одним моим новым знакомым. Доминго Альфонсо пришел от предложения доктора в восторг, а я принялся разыскивать по разным книгам сведения о рыбе, с которой предстоит мне встретиться в столь опасном месте, каким является вход в Гаванскую гавань.

Сабало, тарпон, или атлантический тарпун, относится к отряду сельдеобразных. Эта смелая, уверенная в своей неуязвимости, пелагическая рыба одета, как средневековый рыцарь, в крупную и чрезвычайно крепкую чешую. Охотиться на нее решаются лишь опытные охотники.

У места предполагаемого поиска тарпуна, чуть более чем в кабельтове от Эль Морро, стояла самоходная баржа, которая по вечерам вывозит в открытое море городской мусор, а рядом небольшое греческое торговое судно. Закрепив лодку за якорную цепь баржи, мы принялись готовиться к выходу в воду. Альбертико заметно нервничал и поминутно проверял, все ли в порядке в акваланге, который мы захватили на всякий случай по его настоянию.

Матросы, особенно с «торговца», высыпали на палубы. Их загорелые, дубленные морской солью лица выражали недоумение. С баржи крикнули, что всего четверть часа назад вокруг рыскали акулы.

Мне было немного не по себе. Мною владела знакомая каждому спортсмену тревога оттого, что предстояло идти в воду с чужим, мною неопробованным ружьем и встретиться с серьезным противником.

Доминго Альфонсо был готов первым и терпеливо ждал нас с доктором. На этот раз к ружьям мы принайтовили особенно крепкие концы в 25 метров, а к ним вместо обычных поплавков – спасательные круги. Однако главная задача каждого состояла в том, чтобы ни за что не выпустить из рук ружья, так как легко раненный тарпун в состоянии утащить его даже с таким тяжелым поплавком, как круг, далеко в море.

Мутная, зеленовато-оранжевая вода и совершенно безжизненный, словно в Голодной степи, пейзаж окружил нас, как только мы оставили лодку. Дно просматривалось в глубине волнистой, покрытой илом поверхностью. Вокруг никого. Ведущим был доктор, мы, как два ястребка, по бокам и чуть сзади следовали за ним.

Встреча произошла неожиданно. Из дымки, как эскадрилья из облаков, прямо на нас выскочила стайка в пять серебристых рыб. Самая мелкая, должно быть, весила фунтов тридцать. Первым выбрал цель, изготовился и выстрелил Доминго Альфонсо: он нырнул и тут же под водой прозвучал резкий, оглушительный звук. Из дула ружья, с силой вытолкнув стрелу, белым атомным грибом вырвался газ. Тарпун метнулся в сторону серебристым лучом прожектора, а стрела, ударившаяся о его тело, как о железобетон, изогнулась, будто не имела сечения толщиной в мизинец, и стала падать на дно.

Я выбрал жертву поменьше, норовя произвести выстрел в угон, чтобы гарпун без труда проник под чешую. Однако в момент выстрела рыба повернулась боком. В ушах зазвенело, в лицо ударила волна. Я вцепился обеими руками в ружье, ожидая рывка. Но повторилась история с Доминго Альфонсо, с той разницей, что на месте, где только что находилась рыба, планировали, как осенние листья, несколько крупных ромбовидных чешуи. Стрела, как ни странно, не изогнулась.

Не успел я разобраться, что же произошло, как рыба, в которую я только что стрелял, подошла ко мне и с необъяснимым интересом, слегка приоткрыв жуткую пасть, принялась рассматривать меня. По телу у меня побежали мурашки. Подтягивая стрелу, я поплыл навстречу рыбе. Она с еще большим удивлением, но абсолютно без всякой поспешности, вразвалочку отошла.

Мне же показалось, что в ее огромных круглых, как кофейные блюдечки, глазах я прочел вопрос: «Что за странное животное с двумя хвостами выпускает изо рта пузыри и на расстоянии делает больно?»

Рядом раздался выстрел, и мимо, чуть ниже, пронеслась светлая тень, оставляя за собой бурый след. Доктор был верен себе и теперь следовал за своей добычей, как водный лыжник за моторной лодкой.

Я оказался в одиночестве – один, в воде, у входа в порт! Думать об этом было нельзя! Следовало действовать. А вокруг плавало уже не менее десяти рыб. Та, в которую я стрелял, была ко мне ближе других и, кажется, все время пыталась заглянуть мне в глаза. Особой агрессивности в ее поведении не чувствовалось, но непонятно было, что притягивало ее к явному врагу. Ни одна рыба, включая и акул, подобным образом себя не вела.

Подныриваю и, изловчившись, стреляю. Вся стая шарахается в сторону, но тут же возвращается. Моя добыча бьется на стреле. Сила тяги небольшая. Вижу, что выстрел угодил в голову повыше жабр.

Мысленно прикидывая, как глубоко засел гарпун, начинаю подгребать к лодке. Рыба сопротивляется, но я оказываюсь сильнее. Стая следует за нами. Собираю волю и гоню мысль: что, если хотя одна из них сообразит подскочить ко мне и ущипнуть зубастой пастью?

Появляется Доминго Альфонсо. Он плывет от лодки. Уже успел заменить стрелу. Мне становится легче. Но вот звучит его выстрел, и мой друг вступает в борьбу. Раненый тарпун носится вокруг него, как игрушка на нитке. Вижу, как мой товарищ судорожно стремится сорвать что-то с шеи. Бросаю свое ружье и мчусь к нему: тарпун опутал его шею шнуром и петля до крови сдавливает горло. Хватаю шнур почти у самой стрелы. Мгновения хватает, чтобы Доминго Альфонсо, который даже в этой ситуации не выпустил ружья из рук, освободился от пут. Тарпун сильно бьет мощным вильчатым хвостом, и в масках у нас обоих полно воды.

Оставляю Альфонсо Доминго дальше сражаться с рыбой один на один, выплескиваю воду из маски и глазами ищу мой круг. Оранжевое пятно оказывается совсем рядом. Подплываю и довольно легко подтягиваю ружье. Мой тарпун покорен – видно, выстрел в голову сильно оглушил его.

Доктора встречаю на полпути от лодки. Он сжимает левую руку в кулак и выставляет вверх большой палец. Его трофей уже в лодке.

Когда я передаю стрелу лодочнику, Альбертико стоит на носу и пристально следит глазами за отцом и его кругом. Моряки с баржи и «торговцы» шумно приветствуют меня. Только тот, кто сам когда-либо испытывал радость победы, может оценить владеющее мной чувство.

Возвращаюсь к «карусели». Иначе то, что происходит вокруг доктора, назвать нельзя. Стая, в которой теперь уже наверняка более двадцати пяти рыб, носится кругами с большой скоростью. Доктор, однако, хладнокровно выбирает ту, что покрупнее, и… снова отличный выстрел. Стрела пронзает жабры насквозь. Рыба уходит на глубину и сильно тянет за собой ружье. Доктор слегка погружается и выпускает ружье, но хватается за линь. Он в кожаных перчатках потихоньку стравливает конец, пока не достигает круга: расчет прост – выждать, дать рыбе самой утомиться.

Очередь за мной, но… неудача. Хоть и попадаю под нужным углом, гарпун входит в тело рыбы неглубоко, и она вырывает его вместе с куском мяса, который тут же проглатывается одной из ее сестер. Не успеваю перезарядить, как рыба уже рядом и буквально лезет на меня. Произвожу выстрел, от звука набатно гудит в голове. Тарпун дергается и замирает.

Где-то поблизости стреляет Альфонсо Доминго. Когда мы оба возвращаемся от лодки, я вижу кровавый след на шее друга, а доктор все еще не овладел своим трофеем. Рыба его очень крупная и не дается в руки. А надо ухватиться за стрелу, и тогда удастся направить рыбу в нужную охотнику сторону.

Неожиданно стая исчезает так же внезапно, как и появилась. Доктор немедленно, раздвинув пальцы в виде латинского «V», приставляет руку к стеклу маски и два раза убирает ее. Это означает: «Смотри», «Внимание». Нам ясно: доктор приписывает молниеносный уход рыб возможному появлению более сильных хищников, и поэтому мы с Альфонсо Доминго становимся друг к другу спинами, прикрывая доктора со стороны моря.

Наконец ему удается схватить стрелу. Он перебирает по ней руками, пока не достигает тела рыбы. Та отчаянно сопротивляется, бьет хвостом, но охотник уже вне опасности, и мы плывем к лодке.

На пристани нас ждал представитель портовых властей, который весьма темпераментно выразил свое неудовольствие по поводу того, что мы затеяли охоту в таком месте, но тут же, сменив гнев на милость, присоединился к собравшимся, чтобы с жаром высказать свое восхищение.

Крупный экземпляр, который подстрелил доктор, от рыла до хвоста имел без четырех сантиметров два метра, на весах он потянул 114 фунтов. Я занял третье место, но был безмерно счастлив.

Дома у доктора, когда мы уселись за дружную трапезу, чтобы отметить наши успехи и мой предстоящий отъезд, – Доминго Альфонсо то и дело вытягивал шею, ибо рубец спекся и, очевидно, саднил, – отец с напускной строгостью спросил сына:

– А ну-ка теперь расскажи, Альбертико, что ты задумал сегодня? Зачем тебе вдруг понадобился в лодке акваланг?

Альбертико промолчал; но когда я направлялся домой, а мой юный друг сел в машину, чтобы добраться до центра города, он поведал мне, что на днях ему приснился страшный сон. Он рассказал об этом сне матери своего приятеля, которая «все понимает в хиромантии и снах», и та дала понять, что сон предвещает несчастье его отцу.

– Ну, а чего же ты сейчас оставил отца одного? – пошутил я.

– Сила сна кончается во вторую половину субботы.

Я рассмеялся.

– Неужели ты веришь во все это?

– Да, в общем-то, нет, но я так, на всякий случай. Просто мне хотелось быть с вами на охоте.

– А мне очень бы хотелось, чтобы у всех моих друзей были такие сыновья, как ты.

Альбертико потупил взор и тут же стал со мной прощаться. Вышел он из машины со словами:

– Мне очень хочется учиться в Московском университете. Если получится, можно я вас разыщу в Москве?

Я вынул из записной книжки визитную карточку и оставил Альбертико свой московский адрес.

Глава XXIV. Жизнь за три секунды

В момент величайшей опасности в сознании человека пробегает вся его жизнь.

Традиционное мнение

В тот день, ставший для меня особо знаменательным, мы охотились в одном из протоков между коралловыми островками, напротив рыбацкого поселка Ла-Эсперанса.

Дома у меня уже наполовину были собраны чемоданы. С Бентосом, которого теперь ничем нельзя было оторвать от книжек, и с Оскаром, на фабрику которого пришло из Болгарии новое оборудование и он с головой был погружен в его освоение, я уже попрощался. Альберто собирался приехать в аэропорт. Доктор находился в зарубежной командировке. Поэтому последний, так сказать отвальный, выход в море состоялся в обществе Доминго Альфонсо и двух его друзей. Я повез их в Ла-Эсперансу, чтобы заодно попрощаться с местными рыбаками.

По дороге, как только мы оставили позади Баию-Онду, Доминго Альфонсо сказал:

– Давай, Юра, сегодня охотиться так, чтобы ты установил свой личный рекорд и запомнил этот день на всю жизнь, а улов потом отвезем в Лас-Посас. Там ребята наши рубят тростник. На неделю им свежей рыбки подвалим. Вот будет здорово!

Кто стал бы возражать против такого заманчивого и дельного предложения? Только я тут же с сожалением подумал, что не захватил с собой фотоаппарата.

С первыми лучами солнца мы попрыгали за борт. Навстречу мне плыла стайка кальмаров, мгновенно рассыпавшаяся в разные стороны. Редкими островками попадались водоросли: сине-зеленые, серые и бурые, жгутиковые, красные, диатомовые. На корнях и подводных ветвях мангров в обилии висели густые поселения съедобных устриц.

Все складывалось отлично: пришли вовремя, погода благоприятствовала и места для охоты были превосходными. Сильно заиленное дно изобиловало ямами, глубокими гротами и пещерами, в которых держалась рыба. Правда, сложность заключалась в том, что даже самое легкое, неосторожное движение ласт у дна взмучивало ил и видимость сразу пропадала. В некоторых местах стрела после промаха погружалась до полуметра в эту муть, прежде чем лечь на дно.

И вместе с тем лодочник только успевал справляться с веслами и снимать добычу с наших стрел. Мои трофеи складывались отдельно. Прежние рекорды – об этом я сообщил моим товарищам еще в машине – составляли: акула-нянька – 104, тарпун – 63, гуаса – 60, барракуда – 62 и каменный окунь – 58 фунтов. Разовый улов за день приближался к двумстам фунтам – 90 килограммам.

Для отстрела мы выбирали луиров покрупнее, хемулонов, миктероперок, луцианов и окуней. Попадался морской судак – гуативире, но королями той местности, бесспорно, были гуасы, которых ихтиологи США называют гигантским морским окунем.

На Кубе эта рыба всегда желанная добыча любого охотника. Наиболее крупные экземпляры ее достигают полутораста – двухсот килограммов веса.

Подводный охотник может себе позволить сразиться с гуасой, только хорошо изучив ее повадки и анатомию. Гуасу, как иного хищного зверя – рысь, леопарда, тигра, нужно поражать с первого выстрела, иначе вы должны готовить себя в лучшем случае к потере стрелы.

Как бы юна ни была гуаса, обычно она охотится «на своем дворе» – рыба эта после выстрела в нее молниеносно уходит в хорошо знакомую ей нору или узкую щель. Гуаса обладает способностью «проходить в игольное ушко», а засев в норе, раздуваться так, что вытащить ее из норы всегда бывает трудно. В ход идут сильные плавники, которые она растопыривает, особенно костистый спинной, а также и жаберные крышки. Получив удар, гуаса стремится уйти, но почти всегда, извлеченная те укрытия, атакует. Часто случается, что, оглушенная ударом, она приходит в себя, пока вы доставляете ее к лодке или уже будучи в ней. Этого момента охотник не должен пропустить: гуаса запросто может перекусить руку.

Наиболее уязвимым местом гуасы является ее затылок, то есть та область, где заканчивается голова и начинается длинный спинной плавник, а также глазницы, через которые стрела проникает в мозг. У гуасы очень твердый костяной череп, отчего она так часто, не будучи раненной, оказывается оглушенной.

Забросив в лодку большеглазого и пятнистого, как лошадь в мелких яблоках, гуативире, я поплыл впереди лодки, медленно шедшей на веслах. За небольшим обрывом, на глубине не более восьми метров, мое внимание привлекла подводная пещера. Осторожно приблизившись к гроту, как того требовали правила, я тут же обнаружил его квартиросъемщицу, терпеливо стоявшую на страже: она ждала, когда неосторожность и легкомысленное отношение к жизни более мелких рыбешек не подбросит ей чего-нибудь съедобного на обед.

Набрав в легкие свежего воздуха, я вновь опустился к гроту, но у входа в него рыбы уже не оказалось. Тогда я полез в пещеру. Ноги и половина туловища торчали снаружи. Когда глаза привыкли к полутьме, я различил по углам крупные движущиеся тени. Грот представлял собой подобие большой комнаты, с той разницей, что высота от пола до потолка была несколько больше, чем 2 м 70 см, а вход, служивший и выходом, наполовину меньше обычной двери.

В подобных случаях охотнику следует вызвать у рыбы любопытство и заставить ее приблизиться к выходу. Так решил поступить и я. Дважды моя попытки не приносили успеха, но в третий раз, повиснув головой вниз, я концом стрелы поскреб о твердый выступ, торчавший над выходом в виде козырька. Скрежет, таинственный, незнакомый, нарушил тишину. Я выждал секунд пятнадцать и вновь поскреб. Из-под выступа показался кончик рыла с чуть приоткрытой, заметно выдающейся вперед нижней челюстью. Гуаса! Да еще какая!

Рыба явно не видит меня. Я легонько царапаю, и тут же стрела, направленная в голову, вырывается из ружья и, сверкнув в луче солнца, уходит в темноту грота. Выпускаю рукоятку и спешно иду наверх за воздухом. Мой поплавок рядом, шнур тянется в грот почти под прямым углом. «Значит, – прикидываю в уме, – гуаса утащила стрелу с ружьем в глубь грота метров на восемь – десять».

Первое желание, которое появляется, – позвать друзей, но вспоминаю, что сегодня мой день – день установления рекорда. Ныряю и вижу, как из грота валят, словно дым из трубы, клубы мути. Хватаюсь за шнур, тяну, упираюсь ногами о выступ над входом. Где там! Да это и опасно. Силой можно вырвать стрелу, тогда прощай достойный трофей и надежды на рекорд.

Положение сложное, и я решаю добраться до стрелы, чтобы вдавить ее глубже в тело и тем самым ослабить сопротивление рыбы. Набираю воздуха, ныряю, затрачивая минимальную энергию, у входа в грот хватаюсь за шнур и, перебирая его руками, проникаю в грот. Видимости никакой, перед глазами молочная пелена. Нащупываю рукоятку ружья, ствол, шнур, конец стрелы. Но только касаюсь его, как стремительная сила вырывает стрелу из рук. «Вот коварная! Значит, легко ранил. Виноват сам», – проносится в голове.

Вопреки обычаю, рыба переменила место. Очевидно, растерявшись, она сунулась в неудобную для нее нору. Надо всплывать и повторять все сначала. Разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Но там, где он должен по моим расчетам находиться, руки натыкаются на стену. Входить было легче – ориентировался по шнуру, а что делать теперь? Шарю слева, справа, выше… Заставляю себя опуститься еще ниже… Но, кроме скользкой, жесткой и враждебной поверхности, руки ничего не находят.

Повторяю маневр, захватывая еще левее, еще правее, еще выше и еще ниже. Такое впечатление, что на сцене сменили декорацию и поставили глухую стенку. Где же выход? В лесу, в ненастный день в пустыне, на море вдали от берега я раньше никогда не терял нужного направления.

Поиски выхода приобретают лихорадочный характер. Успокаиваю себя как могу, гоню надвигающееся чувство паники. Но где же он, выход из грота? Где? Руки нервно шарят вокруг. В висках начинает стучать. Страха еще нет, но уже чувствую его приближение. Осязаю резкую боль в нижней части живота. Кружится голова, а в сознании, как пинг-понговый мячик на столе мастеров, как электронный импульс на экране, мечется мысль: это конец! Еще не более трех секунд! Три секунды жизни… и со мной все! Меня больше не будет…

В сознании перед глазами, как на экране чудовищного кинематографа, с невообразимой быстротой отдельными мазками проносится вся моя жизнь. Уже нестерпимо мучительно желание глотнуть воздух. Жизнь за один только вдох! Каменею. Разум туманится, но что-то неожиданно ткнулось в ногу. Чувствую чьи-то руки…

…В себя прихожу от дикой боли в груди. Перед глазами красный туман. Сверху нескончаемым потоком сыплются звездочки золотистого фейерверка. Снова дикая боль в груди. Открываю глаза, но скорее чувствую, чем вижу, как кто-то, зажав мой нос рукой, ртом приникает к моему и дует в него что есть силы, и сразу что-то тяжелое ломает грудь. Моргаю часто и, наконец, начинаю различать рядом лицо Доминго Альфонсо. Теперь он берет мои руки, поднимает их, разводит и складывает на груди, надавливая на нее. Слышу, как он говорит:

– Дыши! Глубже! Сам дыши!

Делаю вдох, но что-то вроде мешает. Опираюсь о палубу руками и сажусь. Перед глазами ходят круги, все окрашено в лилово-бордовый цвет, а я пытаюсь улыбнуться.

– Ну вот и хорошо! Рамон, – Доминго Альфонсо обращается к лодочнику, – в термосе горячий кофе. Где кружка? Ну, сами разберетесь, а мы продолжим, – и, пригласив с собой друзей, Доминго Альфонсо спрыгивает за борт.

Хороший глоток черного кофе как жизненный эликсир. Поднимаюсь на ноги, слегка пошатывает. Ребята уже забрасывают рыбу. Рамон деловито снимает ее со стрел и возвращает их обратно.

Иду к сумке, достаю из нее аптечку. Принимаю две таблетки аспирина и столько же кофеина. Удобно устраиваюсь у стойки штурвала. Потягивает и клонит ко сну. Спортивная рубашка еще влажная, поэтому под прямыми солнечными лучами становится уютно. Задумываюсь над тем, что произошло. Содрогаюсь и закрываю глаза. Когда просыпаюсь, Рамон, натянувший надо мной брезентовый тент, говорит:

– Спал полчаса. Надо бы сменить место.

Ищу глазами ребят. Их поплавки маячат неподалеку, кто-то из них сидит в лодке, бот стоит на якоре в десяти метрах от моего поплавка. «Неужели никто не мог взять моей гуасы?» – проносится в голове. Поднимаюсь на ноги и ощущаю, что сон возвратил утраченные силы. Набираю в легкие воздух, задерживаю дыхание. Вроде ничего. Натягиваю ласты, перчатки, надеваю маску. Лодочник говорит: – Глубоко не ныряй.

Плыву, у поплавка ныряю. Боль в ушах заметно резче обычного. Продуваю. Неприятное ощущение проходит, но у входа в грот чувствую ноющую боль в груди. Всплываю. Делаю несколько глубоких вдохов и опускаюсь. Сейчас легче. Хватаюсь за шнур, тяну, дергаю, упираюсь ногами о выступ и конец подается. Еще рывок, и можно всплывать. Отхожу в сторону, тащу за собой поплавок и хорошо вижу, как из грота вместе с облачками мути показывается ружье, стрела и на ней уже почти уснувшая рыба.

– Вот это да! Вот это да! – произносит одну и ту же фразу Рамон, принимая мою добычу.

Я поднимаюсь на бот. Моя «рыбка» выглядит солидно. Когда Доминго Альфонсо и его друзья подплывают, я снова приятно растягиваюсь на солнцепеке. Мы снимаемся с якоря, и я засыпаю. Пробуждаюсь от того, что прекращает работу мотор.

– Хорошо поспал? – спрашивает Доминго Альфонсо. – Давай мы еще с часок поохотимся, а ты помоги Рамону с обедом.

Я отрицательно качаю головой и начинаю натягивать ласты.

– Ну, тогда пошли рядом, – говорит мой друг.

Новое место охоты оказалось еще лучше прежнего. До дна не более шести метров. Ровное, оно усыпано отдельными нагромождениями камней. Из-под иного навала удавалось набивать до пяти рыбин.

Я увлекся, забыл о том, что было, и ввязался в сражение с крупной куберой. Она забилась глубоко под камни, погнула стрелу. Я не мог ее никак вызволить и неожиданно почувствовал резкую слабость. Зазвенело в ушах и даже показалось, что кольнуло в сердце.

Я забрался на бот. От таганка Рамона исходил дурманящий запах горячей еды: жареная гуаса в кипящем оливковом масле, рис и подливка из бобов.

– Кто рыбу ловит, тот ее и жарит, – говорит Рамон, перехвативший мой взгляд на таганок.

Куберу добил Доминго Альфонсо, а я развалился на палубе и был не в состоянии пошевелить рукой. Собраться с силами заставило перешептывание друзей.

Все уселись перед едой, разлили по кружкам апельсиновый сок. Доминго Альфонсо поднялся и торжественно произнес:

– Сегодня, в этот день, Юра доказал, что он настоящий охотник. – Доминго Альфонсо снял с себя цепочку, на которой в серебряной оправе висел акулий зуб. – Носи как верный талисман и помни Доминго Альфонсо, помни тех, кто стали тебе друзьями на Кубе.

Я хотел что-то сказать в ответ и не мог: на глаза навернулась слеза.

– Ты так хорошо поднимался, – продолжал Доминго Альфонсо, – но вполводы вдруг обмяк, я подтолкнул тебя, а воды… воды ты совсем немного нахлебался.

Я слушал, и мне было очень хорошо, как бывало, может быть, раз пять или шесть в жизни.

На причале Ла-Эсперансы мы взвесили мой улов: 48 рыб дали общий вес, как мы ни складывали каждый в отдельности, – 149 кг! Прежнее достижение было намного превышено, и рекорд, который мне уже никогда не суждено побить, был установлен. Гуаса, почти расквитавшаяся со мной за всех своих собратьев, потянула всего 54 фунта. Раньше у меня была встреча с экземпляром посолидней.

В семи километрах от селения Лас-Посас мы без труда нашли лагерь рабочих и служащих механических мастерских Гаванского порта, которые сдавали сахарный тростник на завод Гарлем. Был перерыв, и отряд в сто пятьдесят человек отдыхал: кто в тени прямо на земле, кто в гамаке, кто в палатках, кто в бараках. Но как только стало известно, что Доминго Альфонсо привез рыбу – очевидно, не в первый раз, – нас окружили плотным кольцом, через которое, если бы мы захотели, нам было не прорваться.

Повар насчитал 151 рыбу и ушел. Пока мы отвечали на вопросы, повар возвратился с бумагой в руке:

– Печати нет, но есть три подписи. Расписка в получении на кухню триста пятидесяти килограммов свежей рыбы первого сорта!

Раздалось громогласное «ура». В воздух полетели кепки, сомбреро, майки, миски, ложки. Кто-то даже пустился в пляс. А я стоял, и глаза мои были полны слез. Второй раз за день! Не много ли? Нет! Нет, так как я знал, что слезы иной раз не выражают боль и печаль, и знал, что мне не забыть этого дня, никогда не забыть моих кубинских друзей и во всем сказочный остров Кубанакан. Там, у берегов его и на самом острове, среди его природы и его людей, я многому научился и понял, какую важную роль суждено сыграть океану в истории развития человечества. Там, на Кубе, мне стало предельно ясно, что человек во имя интересов своего близкого будущего уже сейчас должен, обязан серьезно думать о более интенсивном, но в то же время бережливом использовании богатств подводного мира.