Текст книги "Тропами подводными"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава VI. Мурена

Заглянув в подводный мир, человек навсегда остается там душой, как будто он побывал в сказочной стране фей.

О. Ф. Хлудова, «Волны над нами»

Как-то, лет десять – двенадцать назад, мы довольно внушительной компанией отдыхали на берегу Черного моря. Начитавшись только что Джеймса Олдриджа, я плавал в водах Сердоликовой бухты как одержимый. Среди нас был талантливый скрипач, который, кроме скрипки, – семья не в счет – ничего на свете не любил. Он часами просиживал на берегу, мысленно проигрывал сонаты или вслух рассказывал забавные анекдоты. Иногда он принимался шутить над нами. Как-то я подговорил друзей, и в один прекрасный день-действительно оказавшийся прекрасным – мы впятером силой натянули на нашего друга маску, сунули ему в рот трубку и… опустили вниз лицом на поверхность моря. До этого он царапался, выплевывал трубку, пытался кусаться и вырываться, а тут вдруг расслабился, и мы стали свидетелями того, как на наших глазах произошла метаморфоза. Мы почувствовали, что наш друг уже не ощущает враждебности к нам, что он вообще забыл о нашем присутствии. С тех пор выгнать его из моря могут только холод и напоминание супруги, что если он «достукается до судорог», то никогда больше не сможет играть на скрипке, у которой с того самого дня появились соперницы – феи подводного мира.

Однако общеизвестно, что феи бывают добрые и злые. Злой и страшной феей при первом знакомстве мне показалась мурена.

Мурена! У кого упоминание о муренах не ассоциируется с жестокостью римлян, вызывая невольное содрогание? Кто на вопрос: «Что такое мурена?» – прежде всего не ответит: «О! Вкуснейшая рыба, которую в Древнем Риме кормили рабами»?

…Дикий ужас сковал мои движения. Менее чем в полуметре от лица сомкнулась и тут же вновь разверзлась жуткая пасть, усыпанная короткими, слегка загнутыми назад, острыми гвоздями. Маленькие, посаженные у самого носа глазки излучали сатанинские огни. Я ждал, что из пасти покажется раздвоенный язычок – столь испугавшая меня морда была похожа на голову огромного ядовитого пресмыкающегося.

Между тем чудовище убралось в расселину, но тут же вновь рванулось ко мне. Однако теперь – все это происходило в течение нескольких мгновений – я уже понял: то были не атаки, а маневры оборонительного свойства. И все же, придя в себя, я поспешил на поверхность. Рядом плавал Армандо, мой учитель. Это был всего лишь второй мой урок.

Вытолкнув загубник изо рта, я торопливо произнес:

– Там бичо[5]5
  Бичо (исп.) – насекомое, червь, пресмыкающееся, гад, тварь.


[Закрыть] со змеиной головой.

– Мурена! Где? – живо спросил Армандо, поняв скорее всего по выражению моего лица, сколько страху нагнала на меня первая встреча с этой рыбой.

Мой верный наставник, не задумываясь, пригласил меня показать ему место, где я видел мурену.

От песчаного дна почти до самой поверхности поднималась коралловая стена, украшенная пластинчатыми водорослями – причудливыми испанскими веерами, изрезанными восточным орнаментом, – и разных форм трубками морских губок. В отвесной скале было множество расселин и гнезд. Я указал на отверстие, из которого показывалась мурена. Но сколько Армандо ни вызывал ее «на себя», рыба не появлялась. Однако стоило только приблизиться мне, как она не замедлила опять проявить свой неуживчивый характер. Армандо успел выстрелить и быстро поплыл в сторону, чтобы мурена не утянула стрелу в гнездо.

Мои глаза раньше ничего подобного не видели. Я не мог себе представить, что возможно так извиваться. Мурена, в которой было не менее двух ярдов,[6]6
  Ярд – 0,9144 метра, равен 3 футам.


[Закрыть] делала вокруг стрелы кольца, «восьмерки», антраша, пируэты на голове, ибо стрела пришлась в ту часть тела, которую принято называть шеей, и в конце концов сорвалась.

Мурена плыла ко дну, извиваясь как змея. Круглое, лишь слегка сжатое с боков тело было лишено чешуи и блестело. Видимо, оно покрыто слоем слизи. Спинной плавник невысокий, с черной каймой, тянется от головы до самого хвоста. Вместо жаберных щелей – отверстия размером с трехкопеечную монету. Цвет ее тела красновато-бурый с темными, неправильной формы пятнами.

Достигнув дна, мурена скрылась в одну из щелей. Очевидно, она знала эти места, как человек – расположение комнат в своем доме.

Уже на берегу Армандо пояснил, что мурены редко первыми нападают, если их не потревожить. Но, раненные или разъяренные, они смело атакуют своего врага, и тогда их крепкие челюсти наносят подводному охотнику жестокие раны.

– Если случится, что в тебя вцепится мурена, – говорил Армандо, – то знай: она не разожмет челюстей до смерти. Прояви хладнокровие и рукояткой ружья, лучше ножом – ручкой или острием – наноси удары по голове выше глаз, где у нее расположен мозг, до тех пор, пока не оглушишь.

– Что толку, если у нее ядовитые зубы, – храбро заметил я.

– Нет, это раньше считалось, что у некоторых видов семейства Muraenidae имеются ядовитые зубы. Последние исследования показали, что ни у одной из мурен не обнаружено желез, выделяющих яд. Просто зубы этих рыб покрыты слоем грязи и слизи, содержащих болезнетворные микробы и токсические вещества. Раны от укуса мурены, сами по себе рваные, действительно долго не заживают. Но, если будешь соблюдать правила, до этого дело не дойдет.

Я внимательно слушал Армандо и любовался им. Невысокого роста, сухощавый, подтянутый, он говорил и действовал с необъяснимым чувством уверенности в своих знаниях и силе. С ним казалось все возможным, все доступным. «Только тот способен вселять веру в других, кто сам беспредельно верит в себя», – подумалось мне. Сам же Армандо частенько любил говорить, что «только человек может невозможное, могут те, которые думают, что могут».

Лицо Армандо всегда было пунцовым. Кровеносные сосуды расположены очень близко к коже. Когда я как-то решился спросить его о причине, он, не давая прямого ответа, сказал:

– Юра, всякий раз, как мы выходим в море, у меня в кармашке плавок лежит пузырек. Если что случится, прежде всего положи мне под язык несколько горошин.

И больше ни слова. Я только мог предполагать, что у Армандо не в порядке сердечно-сосудистая система.

– Мясо мурены, как и морских угрей, – между тем продолжал Армандо, аккуратно укладывая снаряжение в спортивный мешок, – довольно вкусное, но в тропических водах Кубы часто бывает ядовито. Лучше его не пробовать, когда кругом столько другой отличной рыбы.

– А бывают крупные?

– Самые крупные – зеленые. Достигают они в длину трех метров. Обитают мурены на дне в прибрежной зоне, в ложбинах, заваленных камнями, в расщелинах, подводных пещерах, очень любят коралловые рифы, как правило, охраняют затонувшие корабли…

– А чем они питаются?

– Ракообразными, моллюсками и рыбами, конечно. Особенно прожорливы по ночам. Да ты побывай в библиотеке Академии наук. Там много интересного найдешь о жизни моря, – посоветовал мне Армандо в конце той беседы.

В Институте океанологии я действительно узнал все, что было известно в литературе о муренах. И что зеленая – самая хищная и опасная из мурен Кубы, и что она вовсе не зеленая, а бурая и выглядит изумрудной лишь от налета плотного слоя бактерий, сплошь покрывающих ее тело, что самая распространенная мурена черная с бурым оттенком, чье небольшое, до метра, туловище покрыто светлыми, как на мраморе, прожилками, и что мурена-«раро», украшенная, как зебра, пятнадцатью желтыми полосами, съедобна, и что все мурены – безъязычные рыбы, и многое другое. Но нигде не нашел я ответа на вопрос: как же мурены могли питаться рабами?

Очень скоро я убедился – правда, то были не древнеримские, а современные кубинские мурены, – что эти рыбы не питаются падалью. Я подсовывал им в норы куски разложившегося мяса, и подобранной на шоссе дохлой птицы, и свежей говядины, и свиные отбивные, и куски час назад уснувшей на берегу рыбы, и разбитого стрелой и уже неживого лангуста, и подобранного на берегу без признаков жизни краба. Вокруг любой приманки, за исключением птицы, сразу собиралась разноперая мелюзга расхватывая пищу по крохам, а мурены даже носом не вели.

Однако надо было видеть, как они оживлялись, когда я подпускал к ним привязанных за бечевку живых крабов, подбрасывал устриц, предварительно раскрыв их створки, или подводил садок с мальками. Крабы тут же с хрустом проглатывались, устрицы «выпивались» иногда вместе с половиной раковинки, садок разрывался, и мурена с завидным проворством хватала выплывавших в разрывы сетки рыбешек.

Однажды мне довелось быть свидетелем стычки мурены с лангустом.

Некоторые ученые и охотники считают лангуста неодолимым врагом мурены. Дело происходило на небольшой глубине, и я спускался к гроту раза три. За четыре минуты наблюдения я видел, как разъяренная мурена кидалась на своего врага, щерясь и негодуя, щелкала своей страшной пастью и только разве что не шипела. Лангуст, однако, уверенно держал мурену на дальней дистанции, «щекоча» ее своими длинными усами-антеннами. Я всегда восхищался пластичностью движений мурены – ни одна танцовщица мира не могла бы повторить их. И в тот раз убедился, что мурена и во гневе чрезвычайно грациозна. Просто поразительно, чтобы у такой на вид отвратительной твари было столько изящества в телодвижениях.

Когда я опустился к гроту еще раз, мурены уже не было видно, но лангуст с победоносным видом – мне показалось, что он раздулся, – бросился на меня, угрожающе шевеля усами. Однако не тут-то было!

Положив ружье на дно, я неторопливо, чтобы не испугать, протянул руки, поймал один и тут же другой ус и свел их вместе. Лангуст, мгновение назад устрашавший меня выпученными глазами-рожками, острыми шипами, торчащими на лбу, и пятью парами исправно шевелившихся ног, теперь замер, словно загипнотизированный. Я осторожно потянул лангуста на себя, и он послушно последовал за мной из грота. Ухватись я за один из усов, лангуст сейчас же бы оставил, как это делает с хвостом ящерица, кончик уса в моей руке и быстро удалился в места, охотнику не доступные. А так он оказался среди других трофеев.

Вскоре после первых выходов в море появление мурен в местах охоты перестало меня тревожить. Бывало, что и неожиданная встреча с муреной в темном гроте заканчивалась мирно. Мурена, очевидно чувствуя, что я не собираюсь ее обижать, уползала своей дорогой. Но по-прежнему всякий раз при встрече с этой хищной рыбой в сознании возникал все тот же вопрос: неужели мурены Древнего Рима настолько отличались от современных, что их лакомым блюдом было человеческое мясо?

Не знаю, скорее всего, мне так и не удалось бы в этом разобраться до конца, не встреться мне книга французского ученого Пьера де Латиля «Подводный натуралист». Сам по себе очень увлекательный труд не оставлял камня на камне от бойкого измышления, ставшего со временем подобием исторического факта.

Латиль, скрупулезно изучив все имеющиеся литературные источники и проведя тщательные наблюдения за муренами, пришел к единственно возможному выводу – мурены никогда не питались человеческим мясом и в наше время не могут поедать его просто в силу строения своей пасти.

Далее Латиль обнаружил, что в Древнем Риме словом «muraenae» назывались речные, морские угри и миноги, которые, конечно же, и содержались в бассейнах римских патрициев.

Французский ученый установил и виновников, которые положили начало зарождению столь страшной легенды о муренах. То были философ Сенека[7]7
  Сенека Луций Анней (р. между 6 и 3 гг. до н. э. – ум. 65 г. н. э.) – римский философ, политический деятель, писатель.


[Закрыть] и римский натуралист Плиний Старший.[8]8
  Плиний Старший Гай Секунд (23–76 гг. н. э.) – видный римский ученый, писатель и государственный деятель.


[Закрыть] Сенека, описывая, возможно со слов своего отца, пышный обед, даваемый однажды патрицием Ведиусом Поллионом, рассказал, как амфитрион приказал в присутствии гостей казнить своего раба за то, что тот случайно разбил хрустальную вазу. Казнь заключалась в том, что раба должны были бросить в бассейн, где разводились «muraenae», то есть угри и миноги. На обеде присутствовал император Август.[9]9
  Август Цезарь Октавий (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – римский император с 27 г. до н. э.


[Закрыть] Раб бросился ему в ноги, прося иной смерти, но только не в бассейне. Император, потрясенный жестокостью патриция, помиловал раба. Натуралист же Плиний «списал» этот случай у Сенеки в свою 37-томную «Естественную историю», при этом опустив важную деталь о том, что приказ патриция не был приведен в исполнение.

Восстанавливая истину, Латиль не пожалел юмористических высказываний в адрес своих коллег, которые списывали друг у друга басню о муренах и придавали ей тем самым все большую достоверность.

Так иной раз в жизни случается, что правда с трудом становится на ноги, в то время как ложь и выдумка с легкостью обретают крылья.

Нынче, например, из книги в книгу принялось путешествовать утверждение, что у мурен такие страшные и длинные зубы, что эти рыбы никогда в своей жизни не закрывают рта. Удивительно, за что же бедняжек мурен, тем более, если они не ели рабов, так наказала природа, в которой, как известно, все правильно и гармонично. Мурена просто часто открывает рот, чтобы через него пропускать в жаберные отверстия свежую воду и таким образом дышать.

Итак, мурена опасна только в обороне. Убедившись в этом на практике, я очень скоро привык к их присутствию рядом и особенно не обращал на них внимания. Однако постоянно помнил о силе их челюстей. Об этом весьма красноречиво напоминала мне левая рука Оскара, еще одного моего товарища по охоте, у которого первые фаланги безымянного пальца и мизинца как-то остались в пасти мурены.

Однако совсем недавно мне рассказали, что нашелся человек в одной из европейских стран, который небезуспешно дрессирует мурен.

Что же, если кому-либо и придется стрелять в мурену, то выстрел следует производить предельно точно в голову, в то место, где расположен мозг, или в открытую пасть так, чтобы стрела пронзила нижнюю челюсть сверху вниз. Это удержит мурену на стреле и лишит ее возможности сомкнуть пасть, а значит, нанести вам ранение.

Глава VII. Морской дьявол

…«Терра инкогнита» непременно порождает искателя приключений, готового пожертвовать жизнью во имя ее открытия.

Из дневника старого адвоката

Мое знакомство с «морским дьяволом» состоялось давно. В Акапулько на побережье Тихого океана, должно быть, добрых двадцать лет тому назад я обучался технике прыжков с трамплина на водных лыжах.

Отрываясь от скользкой поверхности трамплина, я выносил тело, как это обычно делают горнолыжники, слегка вперед, и мне никак не удавалось «приводниться» – я непременно уходил под воду.

– Смотрите, – сказал после одного из таких погружений тренер, добродушный, огромного роста мулат, – как бы не оказаться вам в объятиях дьявола моря!

Когда я опросил его, что означает эта шутка, он даже немного обиделся, а к вечеру принес мне в отель засушенного «морского дьявола».

– Этот еще ребенок, а взрослые обхватывают и уносят в пучину.

Действительно, сушеный «дьяволенок» производил волнующее впечатление своим сходством с человеческой фигурой. У «дьявола» были ноги (был, правда, и хвост), туловище и плавники наподобие рук. Крупная голова с рожками – высокий лоб, широкий рот, над которыми, словно два глаза, виднелись брызгальца.

При более тщательном осмотре подарка можно было заметить, что нож человека касался тела рыбы, придав ему нарочитое сходство с фигурой человека. Однако это новое открытие уже не могло лишить пищи мое воображение. Тем более, что Диего Ривера,[10]10
  Ривера Диего (1886–1957) – известный мексиканский художник.


[Закрыть] признанный всеми эрудит, тут же сообщил нам, что «морской дьявол», или манта, достигает в размахе плавников 6–7 метров и весит свыше полутора тонн.

Засушенный «дьяволенок» и по сей день висит у меня на стене кабинета, а встреча с его живым сородичем – взрослой мантой случилась вскоре после первого же выхода в море с ружьем, в водах Мексиканского залива, неподалеку от Гаваны.

Я увлеченно разглядывал красочный и разнообразный ландшафт совсем еще незнакомого мне подводного мира, где каждая минута была отмечена открытием или волнующим сюрпризом. Только что глаза мои видели букетик из набора высоких полосатеньких корзиночек с миниатюрными зелеными и голубыми цветочками. Но стоило мне приблизиться, как в мгновение ока цветочки скрылись в корзиночках. То оказалась актиния церактис – морское кишечнополостное бесскелетное животное из класса коралловых полипов.

Через минуту у самого дна замечаю, как другой цветок в низенькой красноватой корзиночке движется по дну, да еще с целым бугорком. Присматриваюсь, сомнения нет – цветок передвигается. Ныряю, Бугорок замирает, а махровая астрочка убирается в свой теремок. Концом стрелы переворачиваю бугорок. Тут же из него показывается кумачовая клешня, она опирается о землю и бугорок-раковина возвращается на место. Снова опрокидываю раковину, и прежняя картина повторяется, правда, теперь клешня успела щипнуть наконечник стрелы. Хозяин дома – рак-отшельник оберегает себя от врага, а сидящая на раковине лошадиная актиния, сознавая, что она бессильна что-либо предпринять в этой ситуации, ждет, когда минует опасность. Зато, когда я уберусь, актиния распустит свой цветок-щупальца, и тогда уже большинство врагов рака-отшельника не посмеет приблизиться к раковине без риска быть пораженным ядом стрекательных клеток актинии. В свою очередь рак щедро расплачивается с актинией. Передвигаясь и мутя донные осадки, к которым относятся и остатки с его собственного стола, рак создает вокруг актинии богатую питательную среду.

Поднимаюсь за воздухом и, снова нырнув ко дну, огибаю подводную скалу. За ней открывается еще более увлекательная картина: коралловые нагромождения со своей многоликой растительностью подковой охватывают ровную, словно белилами выкрашенную поляну с единственным черным чурбачком посередине. Обугленной головешкой оказывается похожая на гигантскую, но неповоротливую гусеницу, с торчащими по сторонам остроконечными выростами, съедобная голотурия-трепанг – лакомое блюдо на столе Восточной Азии и совершенно неупотребляемая в пищу на Кубе.

По поляне скользит тень. Быстро поднимаю голову и всего в трех метрах вижу удесятеренное в размерах «лицо» моего засушенного «дьяволенка» с той еще разницей, что встреча происходит не в кабинете. Невольно становится жутковато. В легких уже мало воздуха, но я прижимаюсь ко дну и инстинктивно подтягиваю руку с ружьем, направляя его в сторону манты. Однако та, не обращая на меня ни малейшего внимания, величаво, как орел в свободном полете, степенно и ритмично взмахивая своими плавниками-крыльями, следует своей дорогой.

На поверхность за воздухом вылетаю как пробка из бутылки шампанского.

Армандо, будучи свидетелем сцены, приближается ко мне и поясняет:

– Чико, никогда не связывайся с этой рыбой. Она хотя и безобидна, но чертовски сильна. Ранишь, утащит в море и стрелу потеряешь.

Я потом не раз думал над легендами о «смертельных ласках морского дьявола». В переводе на русский язык «манта» (манто, мантия, мантилья) означает покрывало, плед, шаль. Так, даже в имени этой рыбы есть нечто дающее представление об объятиях сильного, гибкого животного.

На самом деле оказалось, что реальной опасности манты не представляют. Строение пасти манты и расположение в ней зубов не позволяют рыбе хватать и рвать пищу. Пугающая своим видом, манта питается мальками, мелкими ракообразными и всем тем, что относится к планктону, хотя ее крепкие челюсти и зубы в состоянии перемалывать и твердые раковины отдельных моллюсков. А наводящие страх на суеверных рыбаков мощные движения плавников служат этой рыбе лишь для того, чтобы подталкивать пищу поближе ко рту и передвигаться.

Тело манты имеет почти правильную форму ромба. Вместе со скатами это единственные рыбы, размеры которых определяются не в длину, а в ширину. Туловище манты заканчивается двумя маленькими плавниками, очевидно стабилизаторами и удлиненным, ничем не вооруженным хвостом-плетью.

Я уже говорил об эстетическом наслаждении, которое испытывал при встрече с мантой. Новичка завораживает неторопливость, медлительность, этакая тропическая «леность» не только мант, но и многих других рыб. Однако новичок еще не знает, сколь обманчива эта флегматичность и какой начинена она взрывной силой!

Мне пришлось убедиться в том, какой моментальной реакцией обладают рыбы, когда мы впервые вышли в море вместе с азартным подводником и отличным фотографом Альберто.

Он обнаружил на дне илистой ложбины пару крупных скатов, зарывшихся в песке, и предложил мне попозировать. По его плану я должен был идти на скатов с ножом в руке.

Если манты и скаты-орляки свободно плавают, то скаты-хвостоколы, например, любят зарываться в ил и песок. В придонных осадках они находят себе пищу – разных моллюсков, рачков, червей, иглокожих. Мостовидные зубы скатов приспособлены к размельчению твердых панцирей. Скаты разбрасывают плавниками грунт и ложатся на дно. Взмученная земля затем оседает и закрывает их. Возможно, в таком состоянии эти рыбы и отдыхают.

Так вот, впервые увидев скатов на дне морском и не имея об их нравах еще, собственно, ни малейшего представления, я не раздумывая отбросил ружье, вынул из кобуры нож и нырнул к тем глазам, что были покрупнее. Контуры тела ската смутно улавливались под слоем песка, из-под которого отчетливо виднелись лишь конец хвоста и пара выпученных, как у жабы, глаз.

Чувствую, как неожиданно в душе начинает зарождаться опасение, но продолжаю двигаться. Полтора метра остается до ската, забываю о фотографе и борюсь с приближением страха, страха перед неизвестностью. Одолеть его помогает более сильное чувство – желание открыть для себя эту неизвестность. Метр, еще ближе…

Короткий, но сильный удар в лезвие ножа, или мне только это кажется. Ощущаю резкую боль в запястье и ничего не соображаю больше. Кругом густое, мутное облако. Наконец рывком выпрямляю тело, поднимаюсь и только теперь вижу, как скат, почти по самому дну, плавно удаляется от меня.

Если бы хвостокол, а это был именно морской кот с размахом плавников не менее метра, пожелал вторично атаковать меня, я не смог бы оказать ему решительно никакого сопротивления.

Смешанные чувства охватывают меня. Я жив и невредим. Проявил храбрость. Однако сколь мощной и молниеносной была атака хвостокола. Думаю о том, какой же снимок получится у Альберто, коль скоро и хвостокол и я в самый интересный момент оказались в сплошной мути. А где-то в глубине сознания предательски разворачивается мысль, что если бы удар шипа пришелся не в нож? Альберто, должно быть, знал, что хвостокол опасен…

Когда я уже вложил нож в ножны и подтянул со дна ружье, ко мне подплыл Альберто.

– Послушай, ты чего так близко? Я не успел тебя предупредить…

Отгоняя мысль о том, что Альберто, возможно, как раз и ждал такой острой встречи, чтобы получилось настоящее, сенсационное фото, отвечаю вопросом:

– Ты сумел сфотографировать?

Альберто отрицательно покачал головой.

Мы забрались в лодку и тут же к нам присоединился наш третий товарищ. С ним я познакомился в прошлое воскресенье. Он поразил меня тогда своей способностью вдвое дольше меня находиться под водой, непринужденностью и легкостью, с какими он чувствовал себя в море. Он садился и ложился на дно, как на ковер своей комнаты, забирался в любые гроты и расселины. За все хватался голыми руками. Он был совершенно лишен чувства страха.

У моего нового знакомого было длинное и сложное имя, и мы с Альберто прозвали его Бентосом.

Сперва Бентос было рассердился, подумав, что это слово означает какое-то ругательство на русском языке. Но когда мы объяснили ему, что это живые организмы, способные жить на дне, он успокоился.

Дело в том, что в день знакомства, когда мы возвращались в порт, Альберто рассказал мне, что его приятель – отличный парень, но упорно не желает идти учиться, и спросил, что я думаю по этому поводу. Я ответил:

Когда на Кубе созданы все условия для того, чтобы любой мог получить образование, только глупый человек может продолжать наклеивать в мастерской резиновые заплаты на автомобильные камеры, имея при этом двухлетнее образование.

Бентос и впоследствии долго и упорно не желал учиться, а в остальном был прекрасным парнем: веселым, жизнерадостным, трудягой и в воде не знал себе равных. Он свободно нырял на глубину двадцать метров и там собирал самых крупных рыб. Никто никогда не мог сравниться с ним результатами охоты.

В тот памятный день встречи с хвостоколом Бентос, сидя на корме, «официально» признал за собой данное ему нами новое имя.

– Бентос – это я, – сказал он и улыбнулся. – А ты больше никогда не лезь к скатам так близко…

Однако подводный мир столь сказочно красив и загадочен и так увлекателен, что, оказавшись в нем, невольно быстро забываешь не только данные тебе советы, но и порою все, что оставил на берегу.

Я уже хорошо знал, что хвостоколы и орляки вооружены ядовитыми шипами, которые вырастают иной раз по два у основания хвоста, с его спинной стороны. Острый шип имеет по обе стороны мелкие зубчики и бороздки, которые заполнены мягкой губчатой тканью, вырабатывающей яд. Раны от этих шипов не бывают глубокими, чаще рваные, чем колотые, но они приносят страдания и очень долго не заживают.

Яд скатов опасен и для человека, ибо активно действует на центральную нервную систему, вызывает расстройство дыхания, кровообращения и, главным образом, расстройство функции сердечной мышцы, в результате чего иногда и наступает смерть.

И все же страсть познания и какое-то подсознательное желание самоутверждения не давали мне покоя до тех пор, пока я не подстрелил пару скатов. Мясо ската Dasyatis sabina съедобно, но довольно жесткое, волокнистое и не особенно вкусное. От небольшого пятнистого орляка был оставлен хвост – пастуший кнут длиной около полутора метров и впечатляющий шип. Но я неправильно засушил хвост и, когда пришло время укладывать чемоданы, этот кнут, ставший удилищем, никуда не лез и был подарен кубинским школьникам.

Однако, так сказать, за любознательность, проявленную мною к другому скату Torpedo nobiliana, я был порядком наказан.

На Кубе среди электрических скатов особенно распространены торпедо и тембладера. Название последнего произошло от испанского глагола temblar, что означает «дрожать, трястись, трепетать». Так вот этот скат и живет все время в трепете. Очевидно, именно во время трепета у него и вырабатывается электрический ток органами, которые расположены в передней части диска по обе стороны головы. «Динамо-машина» ската представляет собой столбики, похожие на призмы, стоящие так близко друг к другу, что сверху, если снять кожу со спины рыбы, они напоминают пчелиные соты.

Тембладера оставляет потомство – всякий раз от восьми и до пятнадцати живых «электромашин». Тембладорята, только что появившиеся на свет, уже могут спокойно «стрелять» током.

Мне было хорошо известно, что отдельные виды скатов вырабатывают в себе ток до 220 вольт напряжения и больше. Правда, сила этого прямого тока весьма небольшая – всего до трех четвертей ампера, и все-таки…

И все-таки, когда я однажды сознательно, чтобы попробовать, коснулся концом стрелы электрического ската «Торпедо», в ответ получил такой силы разряд, что выпустил из рук ружье и навечно зарекся проводить подобные эксперименты, поведав об этом друзьям. К счастью, среди них не оказалось ни одного любителя получать удовольствие от засовывания пальцев в электрические розетки.