Текст книги "69 этюдов о русских писателях"

Автор книги: Юрий Безелянский

VII

Итак, эшафот. Путь к нему пролегал по дорогам и весям советской империи. Но даже те, кто находился за ее пределами, не чувствовали себя вполне безопасными. Страх гнездился в мозгу и не давал покоя. Владимир Набоков в 1927 году в Берлине написал удивительное стихотворение «Расстрел»:

 
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, —
вот-вот сейчас пальнет в меня —
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы так хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
 

И, конечно, вспоминается другое произведение Набокова – роман «Приглашение на казнь». Какое точное название! Издевательски расстрельное. Так вот – кто-то входил на этот гибельный эшафот. Кто-то ждал своей очереди. А кто-то резвился на свободе, подсюсюкивая власти и пытаясь лизнуть мохнатую руку в знак благоговения. Всякое было. Но это раньше. С распадом СССР и переходом на капиталистические рельсы положение с литературой кардинально изменилось. Об этом кричат почти на каждом перекрестке. Власть отвернулась от литературы и бросила ее в объятия другого монстра – коммерции.

Еще действуют, конечно, классики последнего призыва – Фазиль Искандер, Войнович, Вознесенский, Ахмадулина, Гранин, Битов, Аксенов, Маканин... Но их голоса тонут в хоре коммерческих авторов. И изменился вектор литературы: она не проповедует, не отображает, не кричит. Она развлекает. Классика еще издается, но ее уже мало читают. Пушкин уже никому не нужен. Толстой – устаревший придурок, – об этом во всеуслышание сказал молодой человек с экрана ТВ. И уже критик Сергей Чупринин в своем литературном путеводителе ставит такой эпиграф: «Все, что вы хотели узнать о современной литературе, но не знали, у кого спросить». Словом, решили немного просветить читателя-дебила. Ну, а что касается самих писателей, нормальных, некоммерциализованных, то их нынешняя жизнь – уже не дорога на эшафот, а топтание у паперти: кто сколько подаст...

«Настоящей литературе тяжело...» – вздыхает дуэт критиков Ольги и Владимира Новиковых.

Ну, что ж, утрем слезу. Глубоко вздохнем. И предадимся сладостно-горьким воспоминаниям о том, какая кому выдалась судьба. Отдельные главы об отдельных писателях, ну, и о поэтах, конечно. Помните стихотворение Александра Блока:

 
За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой...
 

Но главное, конечно, другое: как их встречала власть. Вот об этом данная книга.

Юрий Безелянский

ЗОЛОТОЙ ВЕК РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

А теперь перейдем к персоналиям – к классикам русской литературы и к кандидатам в классики, если применять спортивную терминологию. К великим и не очень великим. О которых все знают и о тех, кто основательно забыт. Все писатели, поэты и критики представлены не в алфавитном порядке, а в хронологическом ряду – по годам рождения, что дает возможность плавно переходить от одного исторического периода к другому.

ЗАБЫТЫЙ ПЕРВЫЙ

Александр Сумароков

В датах жизни Александра Сумарокова сплошные семерки: 1717 – 1777. Вольтер писал Сумарокову: «Вы долго еще будете славою своего отечества». Вольтер ошибся: Сумарокова быстро забыли.

А забыли Александра Сумарокова зря: он был не только ярким представителем дворянского классицизма, но и первым русским на театре: его пьесы вошли в репертуар первого русского профессионального тетра. С Сумароковым связано и появление первых русских актеров, и первая русская опера и первый русский балет. Он был первым профессиональным русским литератором (до него литературой занимались попутно, побочно). Сумароков издавал первый в России литературный журнал «Трудолюбивая пчела». Он и сам был той пчелой: поэт, драматург, баснописец, режиссер, театральный администратор, публицист и теоретик театра. Короче, первый-первый и напрочь забытый.

Александр Петрович Сумароков родился 14(25) ноября 1717 года в Москве в доме деда в Большом Чернышевском переулке, дед был по положению «стряпчий с ключом». А род Сумароковых – старинный дворянский. Обучение Сумароков прошел в Сухопутном кадетском корпусе и прославился на балах как отличный танцор, а уж менуэт танцевал просто бесподобно. Но танцы закончились – и началась служба. Сумароков служил адъютантом у вице-канцлера графа Головина, затем у графа Разумовского. Блистал в свете, но не ярко, умеренно – на вторых ролях (ибо состояние было небогатым, а так, средненьким). Но Сумароков был умен, остер и склонен к сочинительству. Начинал писать стихи под Тредиаковского, а потом попал под влияние од Ломоносова. В 1743 году 26-летний Сумароков состязался со своими кумирами Тредиаковским и Ломоносовым в переложении 143-го псалма на русский язык.

Сумароков сначала писал любовные стишки – пасторали, песенки, затем перешел к трагедиям – «Хорев», «Гамлет», «Синав и Трувор», «Дмитрий-самозванец». А еще сочинил несколько комедий – «Вздорщица», «Рогоносец по воображению» и другие. Тут следует заметить, что в середине XVIII века в театре господствовали сначала немцы, потом французы и итальянцы. Они бились за благосклонность царского двора, за свою карьеру в России и за деньги. Так вот, этих иноземных на театре Сумарокову удалось немного подвинуть, когда он стал сочинителем трагедий, связанных с отечественной историей, и комедий, высмеивающих «нравы национальные».

3 февраля 1755 года в Петербурге была представлена первая русская опера «Цефал и Прокрис» по сценарию Сумарокова, а 5 сентября 1759 года был поставлен балет «Прибежище Добродетели» с русскими актерами (Ф. Волков, Дмитриевский, Г. Волков, Попов). Итак, первая русская опера и первый русский балет.

Сумароков лихо переводил произведения Расина и Бомарше, Мольера и Шекспира. Многие пьесы ставил сам как режиссер. Короче, смелый человек, замахнувшийся на самого «Вильяма нашего Шекспира» и заменивший слишком мудреный монолог Гамлета на более удобоваримые тирады из Вольтера.

За свое рвение Сумароков в 1756 году был назначен директором первого русского профессионального театра, учрежденного в Петербурге. Но характер имел не покладистый, несколько вздорный и в конце концов испортил отношения со многими важными вельможами. К тому же не всем по душе пришлись отдельные тираноборческие реплики из его трагедий. И пришлось Сумарокову уйти в отставку, а в 1769 году он переехал из Петербурга в Москву. Приобрел красивый дом-сад на Новинском бульваре и любил щеголять в камзоле с орденской лентой через плечо.

Существует такой литературный анекдот. Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его слов касательно своих сочинений. Барков пришел однажды к Сумарокову.

– Сумароков вольный человек! Сумароков первый русский стихотворец! – сказал он ему.

Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал:

– Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только что третий.

Сумароков чуть его не зарезал.

Такой вот анекдотец. По натуре Сумароков был добрым и благородным человеком. Часто помогал бедным. «Коли хочешь ты писать, то прежде влюбись», – повторял он правило Буало.

 
Любовь! Любовь! Ты сердце к утехам заманя,
Любовь! Любовь! Ты уж полонила меня.
 

Эдакие лирические пасторали давно ушедших дней: «Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой...» В своих стихах Сумароков постоянно боролся со «злодеями». Ненависть вызывали у него люди, которых «обуяли алчь и жажда» – денег и золота. Возмущался он системой фаворитизма.

 
Всегда болван – болван. В каком бы ни был чине.
Овца – всегда овца и во златой овчине.
 

Высмеивал Сумароков фанфаронство, щегольство, галломанию офранцуженных «вертопрахов» и «вертопрушек». Частенько пребывал в тоске и меланхолии.

 
Мной тоска день и ночь обладает;
Как змея, мое сердце съядает,
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу Творца:
Умягчи, Боже, злые сердца!
 

Много размышлял Сумароков о жизни («Не зрим мы твердости ни в чем») и о смерти («На свете жизни нет миляе./И нет на свете смерти зляе,/ Но смерть – последняя беда»). Миляе-зляе – так уже не пишут...

Как оценивали Сумарокова современники и потомки? Некоторые ценили высоко, ставя его наравне с Мольером и Расином, плакали от его драм и смеялись до слез от его комедий. Новиков считал, что все сделанное Сумароковым – это «сокровище русского Парнаса». Пушкин похвалил Сумарокова, что он, де, «прекрасно знал русский язык». Но в другой раз и сурово покритиковал Сумарокова. Когда Сумароков умер, Карамзин написал: «Уже фимиам не дымится перед кумиром; не тронем мраморного подножия; оставим в целости и надпись: Сумароков! Соорудим новые статуи, если надобно; не будем разрушать тех, которые воздвигнуты благородною ревностью отцов наших!»

А вот строки Евгения Евтушенко о Сумарокове:

 
Он был не в меру унижаем
И был не в меру вознесен...
 

Последние годы жизни Сумарокова были трудными. Сам он писал с горечью:

 
На что писателя отличного мне честь,
Коль нечего ни пить, ни есть?
 

Да и честь прошла. Популярность рассеялась, как дым. Раньше Сумароков помогал другим, а когда стало трудно самому, никто не пришел ему на помощь. Пришлось закладывать дом. За долги описали все: рукописи, книги, гравюры, мебель... Сумароков обратился к Григорию Потемкину: «Я человек. У меня пылали и пылают страсти. А у гонителей моих ледяные перья приказные: им любо будет, если я умру с голода или с холода». В стихотворении «К неправедным судьям» писал:

 
О вы, хранители уставов и суда,
Для отвращения от общества вреда
Которы силою и должностию власти
Удобны отвращать и приключать напасти
И не жалеете невинных поражать!..
 

И в конце – инвективы к судьям и чиновникам:

 
А что творите вы, так то и люди знают,
Которые от вас отчаянно стонают.
 

Страдали при Сумарокове, страдают и ныне. Вечная российская боль. Итак, Сумароков страдал, «стонал» и... пил (не он первый и не он последний).

Женат Сумароков был два раза: в первый раз на бывшей фрейлине Екатерины, второй раз, как пишет Пыляев в «Старой Москве», чуть ли не на своей кухарке.

Умер Александр Петрович 1(12) октября 1777 года, немного не дожив до 60 лет. Никто из родственников не пришел отдать ему последний долг. Московские артисты пронесли на руках гроб первого русского драматурга и похоронили за свой счет на кладбище Донского монастыря. Могила Сумарокова не уцелела. Еще в 1876 году на месте погребения был похоронен профессор московского университета П. Щепкин.

Вот вкратце и всё об Александре Сумарокове. Как у всех литераторов – грустная жизнь. И что остается нам, потомкам? В «Оде на суету мира» Сумароков советовал: «Воззри на красоты природы/И коловратность разбери...»

Коловратность, коловращение, всё идет в природе и в мире по кругу. Сегодня мы на новом витке, а Сумароков остался в старом, – вот и всё.

КОЛКИЙ ФОНВИЗИН

Денис Фонвизин

Если располагать портреты русских писателей (или эскизы, ибо они довольно-таки краткие и до конца не прописаны), то следует, пожалуй, начать с Фонвизина. Денис Иванович Фонвизин родился 3 (14) апреля 1744 или 1745 года. В ту эпоху, в которой он родился, точность была не в чести. Да не цифирь главное, а человек, его значение и заслуги, а с этим у Дениса Ивановича всё в порядке. Он – создатель русской социальной комедии. Писатель, драматург.

Маленькая неясность лишь с фамилией. Как только не писали ее предки Фонвизина, современники и даже его потомки: Фон-Визин, Фон-Висин, Фон-Визен и прочие модификации. А корень дал рыцарь-меченосец фон Визин, участвовавший на стороне Ивана Грозного в ливонской войне.

Любители чистоты русской крови встрепенутся: немец! Обратимся к Пушкину, в письме к брату Льву он писал: «Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин. Что он за нехрист? Он русский, из перерусских русский». Но оставим тему национальной принадлежности. Как обронил однажды сам Фонвизин: «У нас, как и везде, всякий спорит о том, что ему не нравится или непонятно».

Итак, Денис Иванович – русский, родился в Москве, учился в Московском университете. Еще в студенческие годы начал печататься в журналах и заниматься переводами. Служил переводчиком в Коллегии иностранных дел и секретарем кабинет-министра Елагина и дальше успешно двигался по служебной лестнице. Но литература пересилила карьеру, и Фонвизин вышел в отставку. Познакомился с жизнью во Франции и Германии, где от него сбежал слуга Семка, и написал «Записки первого путешествия». Но главными литературными произведениями его стали комедии «Недоросль» (1781) и «Бригадир» (1766 – 1769). Вот главные вехи жизни Фонвизина, ну, а всякие подробности и детали можно узнать из книги Станислава Рассадина «Сатиры смелый властелин».

Вот его внешность: «Полное и бледное лицо... Увы, Денис Иванович смолоду жестоко мучился головными болями, сильно был близорук, рано облысел, жаловался на несварение желудка, – не говорю уж о роковом параличе, сведшем его в могилу, раннюю даже по тогдашним понятиям». «Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, – писал его современник, – а наутро он уже был в гробе!»

Фонвизин умер в 48 лет в Петербурге 1(12) декабря 1792 года, за 7 лет до рождения Пушкина.

Фонвизин – это прежде всего «Недоросль». Он стал собственно Фонвизиным, написав «Недоросля», как Грибоедов – Грибоедовым, создав «Горе от ума», а не «Студентов» или «Молодых супругов».

Интересно, что сам Фонвизин рекомендовал себя публике как «сочинителя “Недоросля”». Не комедия состояла при маститом сочинителе, а он при ней. Такова была ее сила, такова был суперреальность выведенных автором образов Митрофанушки, Стародума, Простакова и других. Эти образы впервые в русской драматургии остро социальны. Митрофанушка – это русский генотип. Лентяй и невежда, но отнюдь не дурак. «Они всегда учились понемногу, сквозь слезы при Петре I, со скукой при Екатерине II, не делали правительство, но решительно сделали нашу военную историю XVIII века», – отмечал историк Василий Ключевский.

Да, воевать Митрофанушки умели, а вот в науке были слабы, что при Фонвизине, что ныне, недаром митрофанушка – это нарицательное имя, это те школьники или выпускники школ, утверждающие, что «Тихий Дон» написал Гоголь. Кстати говоря, Фонвизин и Гоголь следуют в русской литературе в одной упряжке. «Недоросль», как и пришедшие за ним «Ревизор» и «Мертвые души», стал своеобразным русским зеркалом российской действительности. О «Недоросле» Гоголь говорил: «Все в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на все русское, а между тем нет ничего в ней карикатурного: все взято живьем с природы...» Такого же мнения был и Пушкин: «Все это, вероятно, было списано с натуры».

В произведениях Фонвизина и Гоголя выведена вереница типов, переходящих из одной эпохи в другую. Менялась одежда, язык, способы передвижения людей и прочие внешние аксессуары бытия, но оставалась неизменной внутренняя суть исторических персонажей. Словом, в российском театре менялись лишь декорации, но герои оставались прежними. Об этом красноречиво написал Пушкин в поэме «Тень Фонвизина»:

 
Мертвец в России очутился,
Он ищет новости какой,
Но свет ни в чем не пременился,
Все идет той же чередой;
Все так же люди лицемерят,
Все те же песенки поют,
Клеветникам как прежде верят,
Как прежде все дела текут;
В окошко миллионы скачут,
Казну все крадут у царя,
Иным житье, другие плачут,
И мучат смертных лекаря.
Спокойно спят архиереи,
Вельможи, знатные злодеи,
Смеясь, в бокалы льют вино,
Невинных жалобе не внемлют,
Играют ночь, в сенате дремлют,
Склонясь на красное сукно;
Все столько ж трусов и нахалов,
Рублевых столько же Киприд,
И столько ж глупых генералов,
И столько ж старых волокит...
 

И далее Пушкин писал: «Вздохнул Денис: «О боже, боже!/Опять я вижу то ж да то же». Что волокиты? – это мелочь. А вот высшие чиновники, управители, администраторы, канцелярские вершители судеб просто народа – «повсюду разлиты чернила» (ремарка Пушкина). В отсутствие точных и справедливых законов они, власть и чиновники, правят бал. О том, кто заказывает музыку и кто и как скользит по паркету, превосходно знал Денис Иванович Фонвизин («Страшна Фонвизина рука!»). В своей «Всеобщей придворной грамматике» Фонвизин отмечал: «Что есть придворный падеж? – Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости».

И еще фонвизинское наблюдение: «Ум и наука подчиняются людям столько же, сколько сережки и пуговицы».

Острота и колкость высказываний Фонвизина не понравились Екатерине II, и ему не разрешили издать ни пятитомное собрание своих сочинений, ни журнал «Друг честных людей, или Стародум». Осталась незаконченной комедия «Выбор гувернера», в которой Фонвизин поставил проблему воспитания передового человека. Эта проблема не решена и поныне. И что делать? Традиционный русский вопрос. России нужны «фундаментальные законы», – отвечал Фонвизин.

Сам он не впадал в беспросветный мрак отчаяния. Не будем впадать и мы. Пусть нас ведут и дальше по кривым российским дорогам и ухабам Вера, Надежда и Любовь. А что касается Фонвизина, то, как сказал Пушкин: «Денис! Он вечно будет славен».

БУНТОВЩИК? НЕТ, РЕФОРМАТОР!

Александр Радищев

С Денисом Фонвизиным власть обошлась не так уж сурово, скорее даже милостиво, простив некоторые вольности. А вот Александру Радищеву не повезло: он, как говорится, получил по полной программе. Советский нарком Луначарский назвал Радищева «первым пророком и мучеником революции». Пророк и мученик, вернувшись из ссылки, в «Проекте гражданского уложения» утверждал необходимость равенства всех сословий перед законом, свободы совести, свободы книгопечатания, особождения крестьян и т.д.

– Эх, Александр Николаевич! – сказал ему вельможный граф Завадовский. – Охота тебе пустословить по-прежнему... Или мало тебе было Сибири?

43-летний Радищев не захотел новой Сибири и 11 сентября 1802 года утром разом выпил стакан едкой жидкости для выжиги старых офицерских эполет его старшего сына. Потом схватил бритву и хотел зарезаться. Сын вырвал у него бритву. Вызвали лекаря. Но все оказалось тщетным. Радищев умер 12 (24) сентября в страшных мучениях. Лейб-медик, лечивший его, меланхолично заметил: «И светила небесные не затмились, и земля не тряслась».

Радищев исповедовал твердые принципы: «Если человек не может жить честно, то может прибегнуть к самоубийству». Не по-христиански, но по-граждански. Незадолго перед смертью Радищев написал: «Потомство за меня отомстит». Отомстили царской власти в 1917 году? Но при этом наворотили горы нового зла...

Трагическая смерть Радищева никого не оставила равнодушными. Поэт Иван Пнин, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, откликнулся стихотворением «На смерть Радищева»

 
Итак, Радищева не стало!
Мой друг, уже во гробе он!
То сердце, что добром дышало,
Постиг ничтожества закон,
Уста, что истину вещали,
Увы! Навеки измолчали
И пламенник ума погас;
Кто к счастью вел путем свободы

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Навек, навек оставил нас!

Оставил и прешел к покою.
Благословим его мы прах!
Кто столько жертвовал собою
Не для своих, для общих благ,
Кто был отечеству сын верный,
Был гражданин, отец примерный
И смело правду говорил,
Кто ни пред кем не изгибался,
До гроба лестию гнушался,
Я чаю, тот – довольно жил.
 

Другой поэт Иван Борн тоже отозвался стихотворными строками о жизни и заслугах Радищева: «Чертог сатрапский не манит/ Того, кто жизни цену знает...» А в итоге – «Пьют Патриоты смерти чашу». И далее Борн писал в прозе: «Друзья! Посвятим слезу сердечную памяти Радищева. Он любил истину и добродетель... Он родился быть просветителем, жил в утеснении – и сошел в гроб. В сердцах благодарных патриотов да соорудится ему памятник, достойный его!..»

Так воспринимали Александра Радищева современники. Для нас, ныне живущих, фигура Радищева далекая и малопонятная, вроде восковой фигуры из музея мадам Тюссо: революционер – и всё! Такую табличку прикрепили к нему в годы советской власти. «Великий русский революционер, борец против самодержавия и крепостничества» (Энциклопедический словарь, 1955). В монографии «Радищев», изданной в 1949 году, утверждалось, что Радищев был «гражданином будущих времен», а далее автор проложил мостик к этим «будущим» людям – к Ленину и Сталину. Чур-чур, не надо! Не надо делать из Радищева железного большевика, он им никогда не был. Он был всего лишь пламенным мечтателем-реформатором, мечтающим изменить общественные законы жизни (некоторые его современники называли его маньяком, одержимым идеями реформаторства). Нет, не маньяк. А – поэт, философ, юрист, экономист («Как богата Сибирь своими природными дарами! – писал он. – Какой это мощный край!»). Еще серьезно занимался Радищев минералогией, климатологией, изучал растительный мир края, куда был сослан («Я уже чувствую себя почти Линнеем»). Но и это не все: добавим увлечение химией и музыкой. Короче, ренессансный человек!

Александр Николаевич Радищев родился 20 (31) августа 1749 года в Москве, в богатой дворянской семье. Род Радищевых берет свое начало от татарских князей, братьев Кунай и Нагай. Во времена Ивана Грозного они перешли в русское подданство и так же, как Фонвизины и многие другие неславяне, укоренившиеся на славянской почве, в потомстве дали людей, прославивших Россию.

Детство Радищев провел в селе Верхнем Аблязове (ныне Пензенская область). Затем домашнее воспитание в Москве, далее петербургский Пажеский корпус, по окончании которого Радищев был отправлен в группе молодых дворян в Лейпцигский университет для изучения юридических наук. И служба: протоколист в Сенате, таможенное ведомство, в котором дослужился до директора и стал статским советником, орден Св. Владимира 4-й степени... Женитьба, дети. Казалось бы, тишь и гладь, благодать. Жил да поживал бы припеваючи, но так поступать Радищев не стал. И дело было не в лихих временах (на Западе – Французская революция, в России – восстание Пугачева), а в нем самом, во внутреннем каком-то беспокойстве, «влача оков несносно бремя».

В заметках Георгия Адамовича «На полустанках» есть такое соображение: «Слаб человек. Любит он искусство, в котором узнает себя, свою грусть и жизнь». Это про Радищева. В 1789 году, в 30 лет, он закончил свое главное произведение «Путешествие из Петербурга в Москву». В мае 1790 года оно появилось в количестве 25(!) экземпляров в книжном магазине Зотова.

Во времена екатерининской гласности Радищев, конечно, не соразмерил всей полноты правды, многое тогда дозволялось, но не до такой же степени правдолюбия. Радищеву мало было правды о всяческих петиметрах, щеголихах, простаковых и прочих сатирических мишенях екатерининского века. Он замахнулся на крепостничество, на саму государственную систему.

Радищевское путешествие попало в руки Екатерины II. Она внимательно прочитала книгу и оставила на ней своим пометы: «Сочинитель не любит царей и где может к ним убавить любовь и почитание, тут жадно прицепляется с редкою смелостью; все сие клонится к возмущению крестьян противу помещиков...»

И еще: «Тут рассеивание заразы французской, отвращение от начальства... кроме раскола и разврату не усматриваю из сего сочинения...»

Царский секретарь Храповицкий записал в дневнике: «Сказывать изволила, что он бунтовщик хуже Пугачева». А это уже как приказ. И утром 30 июня 1790 года Радищева арестовали и препроводили к Степану Шешковскому, к «домашнему палачу» императрицы, к начальнику тайной полиции, а уже от него – в Петропавловскую крепость.

На следствии Радищев пытался защищаться, доказывая, что «Путешествие...» – явление чисто литературное, в духе сочинений западноевропейских писателей-сентименталистов, для народа книга не представляет никакой опасности, поскольку, как заявил Радищев, «народ наш книг не читает».

Поначалу Екатерина II потребовала для Радищева смертной казни, а потом смертный приговор был заменен десятилетней ссылкой в Сибирь, в Илимский острог. Радищева «заклепали в железы» и отправили по этапу. В Новгороде по настойчивому ходатайству графа Александра Воронцова, большого благожелателя писателя, кандалы сняли. Воронцов имел вес при дворе и часто выступал вразрез деяниям «матушки Екатерины», за что она придумала для него специальную аббревиатуру – ч.е.п. (черт его побери!).

И все же острог. Но, справедливости ради, надо отметить, что ссылка была отнюдь не сталинской (свирепая жестокость пришла позднее). Опять же благодаря графу Воронцову Радищеву присылали в Сибирь лекарства, книги, необходимые инструменты для естественнонаучных опытов. Помогал Воронцов Радищеву и материально. Опекал детей, они не были отнюдь «детьми врага народа».

Что касается судьбы крамольной книги, то почти все экземпляры ее были конфискованы и уничтожены, чудом уцелели 14 экземпляров (позднее они «вплыли» в саратовском музее им. Радищева в 1887 году с указанием: «Хранить как дорогую библиографическую редкость и не выдавать для чтения»).

В одной из глав «Путешествия...» («Торжок») Радищев проницательно написал о бесполезности цензурных акций: «Что запрещено, того хочется. Мы все Евины дети». И точно: интерес к изъятой книге был жгучий, и она ходила в народе в рукописных списках. За рубежом «Путешествие из Петербурга в Москву» издал Герцен, а в России книга появилась спустя более века, в 1905 году.

Книге Радищев предпослал эпиграф из «Тилемахиды»: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Что за чудище? Из книги вытекает точный ответ: «Самодержавство», которое «есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». «Чудище» самодержавие порождает рабство, а рабство уродует души людей. Они не граждане великой страны, они всего лишь рабы, «винтики государственной машины», как говорил «великий вождь и учитель», товарищ Сталин.

В своей книге Радищев анатомировал все родовые пороки самодержавного Российского государства, которые были и есть (самодержавие ведь не исчезло, оно просто прячется под карнавальной маской демократии) – воровство, чинопочитание, взяточничество, только раньше оно называлось мздоимством, а ныне именуется коррупцией. В радищевские времена в народе складывались плачи:

 
Власть их увеличилась, как в Неве вода;
Куда бы ты ни сунься, везде господа!..
 

И одна из первых фраз «Путешествия...»: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». А далее – картинки бедствия по мере продвижения из Петербурга в Москву, от пункта Тосна до пункта Черная Грязь. И прежде всего писателя-путешественника ужасает положение крестьян, основного класса России того времени. В главе «Хотилов» Радищев восклицает: «Земледелец! Кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжать ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит...» И задает вопрос: «Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, называться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России?..»

Выводы Радищева резко не понравились Екатерине Великой. А пророчества его просто возмутили: «Пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медленнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут во мщении своем».

Власть всегда боится за себя, отсюда и приговор Радищеву – «казнить смертию». Но, испугавшись крови, сослали в Сибирь.

В 1796 году, после кончины Екатерины, при Павле I, Радищев вернулся в Россию, но права жительства в столицах не получил. Неизвестный художник нарисовал портрет вернувшегося Радищева, и он совпадает с описанием его сына: «...был среднего роста и в молодости очень хорош лицом, имел прекрасные карие глаза, очень выразительные...» На портрете Радищев уже не молод. Зачесанные седые волосы открывают высокий лоб. Глубокий, сосредоточенный взгляд больших темных глаз обращен на нас. Портрет человека, вобравшего мудрость и трагизм своего века. Это, кстати, единственный прижизненный портрет Александра Радищева.

Короткое царствование Павла I сменилось царствованием Александра I – подули новые свежие ветры. Радищеву было возвращено дворянство, и он был привлечен к работе в комиссии по составлению законов. Радищев оказался в своей родной стихии (ах, это сладкое слово «реформы»!). Он пишет Гражданское уложение, где первым пунктом ставит отмену крепостного права, а далее предлагает следующее: в уголовных делах отменить пристрастные допросы (на своей шкуре испытал, что такое пытки), ввести публичное судопроизводство и суд присяжных – иначе, считал Радищев, не может быть истинного правосудия. Еще – ввести свободу книгопечатания, свободу торговли. Свободу совести... «Но что ж претит моей свободе?/ Желаньям зрю везде предел», – писал Радищев в оде «Вольность». Короче, Радищев вознамерился построить (не один, конечно, а с единомышленниками) «храм Закона».

Закончив Гражданское уложение, Радищев принимается за Уголовное и здесь предлагает радикальные изменения. Он верит в реформы. Верит, что жизнь простого народа можно улучшить. Наивные надежды реформатора-просветителя. Непосредственный начальник Радищева граф Завадовский видит, что его подчиненный излишне прыток и полон реформаторского зуда. Возникает угроза «новой» Сибири. Радищев впадает в глубочайшую депрессию. Гнет и насилие ему ненависты. В оде «Вольность» он говорит:

 
И се чудовище ужасно,
Как гидра, сто имея глав,
Умильно и в слезах всечастно,
Но полны челюсти отрав,
Земные власти попирает,
Главою неба досягает,
«Его отчизна там», – гласит.
Призраки, тьму повсюду сеет,
Обманывать и льстить умеет
И слепо верить всем велит.
 

Есть «чудище», но нет свободы, нет вольности, а значит, нет и самой жизни. И Радищев самовольно решил уйти из нее.

В цитируемой уже оде «Вольность» Радищев выдвинул закон восходяще-циклического развития общества, согласно которому в обществе происходит постоянная борьба между началами равенства и неравенства, порождая их попеременное торжество.

 
Дойдешь до меты совершенство,
В стезях препоны прескочив,
В сожитии найдешь блаженство,
Нещастных жребий облегчив;
И паче солнца заблистаешь,
О вольность, вольность, да скончаешь
Со вечностью ты свой полет:
Но корень благ твой истощится,
Свобода в наглость превратится,
И власти под ярмом падет.
 

Сделаем ремарочку: русские классики были удивительными пророками, вот и Радищев сквозь толщу времен увидел, как «свобода в наглость» превратилась. Пал коммунистический тоталитарный режим, и на смену ему пришла короткая пора свободы, почти тут же превратившейся в наглость.