Текст книги "69 этюдов о русских писателях"

Автор книги: Юрий Безелянский

V

Если от Серебряного века переходить к советской литературе, то тут целое поле загубленных талантов. И с кого прикажите начинать? Уничтоженные Исаак Бабель, Борис Пильняк, Артем Веселый, Сергей Третьяков, Павел Васильев, Борис Корнилов, поэты-обэриуты Хармс, Введенский и Олейников, критик и писатель Александр Воронский и многие другие.

И что удивительно, что многие убиенные не были ни фрондерами, ни оппозиционерами, а искренно любили революцию и советскую власть, как, к примеру, Пильняк. Он не доверял интеллигенции, а верил в народ, вылезший из изб, деревень, лесов от полей диких и аржаных, черная кость, мужик. «Чай – вон, кофий – вон! Брага. Попы избранные. Верь во что хошь, хоть в чурбан». Неосторожно Пильняк написал «Повесть непогашенной Луны» о подозрительной гибели командарма Фрунзе и тут же попал под огонь критики. 28 октября 1937 года, когда Пильняк отмечал день рождения сына, за ним приехал человек весь в белом, несмотря на осень и вечерний час. Он был сама любезность. «Николай Иванович, – сказал он, – срочно просит вас к себе. У него к вам какой-то вопрос. Через час вы уже будете дома».

Николай Иванович – это кровавый нарком Ежов. Ни через час, ни через день, ни через год Борис Пильняк не вернулся. Он был арестован и расстрелян. Его жена Кира Андроникашвили, актриса, была отправлена в женский лагерь под Акмолииском.

Анна Ахматова посвятила Пильняку стихотворение, в котором были такие строки:

 
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага...
 

Яркий, самобытный поэт Павел Васильев. 7 февраля 1937 года пошел в парикмахерскую побриться и не вернулся. Через 20 лет, хлопоча о посмертной реабилитации мужа, жена Васильева узнала, что его расстреляли 16 июля 37-го.

 
Я уж давно и навсегда бродяга,
Но верю крепко: повернется жизнь,
И средь тайги сибирские Чикаго
До облаков поднимут этажи...
 

Всего лишь 31 год прожил другой поэт, Борис Корнилов – его поставили к стенке (или стреляли в затылок?) 21 ноября 1938 года. А он-то старался, воспевая «планету рабочих и крестьян»:

 
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?..
 

Помните, была такая замечательная песня на музыку Шостаковича?..

Жестоко поступили с женой Бориса Корнилова Ольгой Берггольц – травля, тюрьма. Чтобы описывать все эти ужасы, нужна не короткая статья, а тома. Кое-что издано, а многое ждет своей очереди. Их издадут, если, конечно, не придет в Россию новый Сталин.

Целая тема: Булгаков и Сталин. Михаила Афанасьевича не репрессировали, но его последовательно уничтожали, отнимая у него право на слово и печать.

28 марта 1930 года Булгаков пишет письмо Правительству СССР: «...Всякий сатирик в СССР посягает на советский строй. Мыслим ли я в СССР?.. я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу...»

Но какое могло быть великодушие у жестокой власти?! 30 мая 1931 года Михаил Булгаков пишет письмо уже лично Сталину: «...на широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, но все равно не похож на пуделя. Со мной и поступали как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал... перед тем, как писать вам, я взвесил все. Мне нужно видеть свет и, увидев его, вернуться. Ключ в этом...»

Михаил Булгаков света не увидел. Сталин играл с ним, как играет кошка с мышкой: слегка придушит, потом отпустит и снова придушит. «Мы вам немного поможем», – сказал вождь, и Булгакова взяли либреттистом в Большой театр (у него было такое отчаянье, что он был готов инсценировать словарь Брокгауза и Эфрона)... В такой же обстановке гонений и травли жили и творили Андрей Платонов и Михаил Зощенко. Платонов ходил и в «подкулачниках» и «буржуазных наймитах». «Едкая царская водка платоновского стиля», по выражению Юрия Нагибина, была противна до тошноты советскому режиму, а сам Платонов был в положении своего героя, «усомнившегося Макара»:

« – Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен? – спросил Макар и затих от ужаса».

В адрес Михаила Зощенко Сталин бросил зловещие слова: «Не обществу надо перестраиваться по Зощенко, а ему надо перестраиваться, а не перестроится, пускай убирается к чертям». То есть никакой дипломатии – открытый текст. После известного постановления 1946 года Зощенко перестали печатать. За несколько месяцев до смерти, 11 февраля 1958 года, Зощенко писал Корнею Чуковскому:

«С грустью подумал, что какая, в сущности, у меня была дрянная жизнь, ежели даже предстоящая малая пенсия кажется мне радостным событием».

Пенсия! Не все до нее дожили. К уже перечисленным добавим молодого поэта Сергея Поделкова. Его взяли 7 октября 1935 года, за то, что он якобы играл в шахматы во время выступления Сталина. И дали срок, как выразился следователь, «туда, где штопают белым медведям чулки». Поэта Ивана Приблудного расстреляли 13 августа 1937 года. А он-то радостно писал:

 
И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.
 

Приблудный прожил всего 32 года. Артем Веселый (Николай Кочкуров) немного больше – 38. Большевик, матрос, писатель. Писал то, что видел в жизни. В «полурассказе» «Босая правда» писал от имени тех, кто дрался за Советскую власть в революцию и в годы гражданской войны:

«Голоса наши когда-то гремели на кровавых полях, а нонче они робко звучат в стенах канцелярий. Много погибло наших дорогих товарищей, но о них и помину нет местной властью. Нас, защитников и завоевателей, восхваляют и призывают только по большим праздникам да и когда в нос колет – во время проведения какой-нибудь кампании, а потом опять отсовывают в темный угол. Закомиссарились прохвосты, опьянели властью. Ежели таковые и впредь останутся у руля, то наша республика еще сто лет будет лечить раны и не залечит».

Это было написано в 1928 году, и эта правда колола глаза. Артема Веселого критиковали, а он продолжал гнуть свою линию и написал роман «Россия, кровью умытая» – «В России революция, вся Россия на ножах... Расеюшка огнем взялась да кровью подплыла...»

Не унимается, гад! – подумали, наверное, чекисты, и 28 октября 1937 года писателя арестовали. 8 апреля 1938-го расстреляли. Ну, а реабилитировали в 1956 году.

Так же рано погиб Иван Катаев – 35 лет, Михаил Кольцов – 41, Сергей Третьяков – 47, Иван Касаткин – 58 лет.

А как не вспомнить замечательного грузинского поэта Тициана Табидзе, закончившего филфак МГУ.

 
Кто я? Денди в восточном халате.
Я в Багдаде в расстегнутом платье
Перечитываю Малларме.
Будь что будет, но, жизнь молодая,
Я объезжу тебя и взнуздаю
И не дам потеряться во тьме.
 

Тициан был экспансивным, вспыльчивым и восторженным до слез.

 
Не я пишу стихи. Они как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.
Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места сдышит,
И заживо схоронят. Вот что стих, —
 

эти строки Табидзе, переведенные Борисом Пастернаком, поэт написал в 1927 году, а спустя десять лет его звезда закатилась за Мцхету. Вот стихотворение Юнны Мориц «Памяти Тициана Табидзе»:

 
На Мцхету падает звезда,
Крошатся огненные волосы,
Кричу нечеловечьим голосом —
На Мцхету падает звезда...
Кто разрешил ее казнить,
Кто это право дал кретину —
Совать звезду под гильотину?
Кто разрешил ее казнить,
И смерть на август назначал,
И округлял печатью подпись?
Казнить звезду – какая подлость!
Кто смерть на август назначал?

Война – тебе! Чума – тебе,

Земля, где вывели на площадь
Звезду, чтоб зарубить, как лошадь.
Война – тебе! Чума – тебе!
На Мцхету падает звезда.
Уже не больно ей разбиться.
Но плачет Тициан Табидзе...
На Мцхету падает звезда...
 

Тициан Табидзе погиб в 42 года. Реабилитирован посмертно. И еще строки поэта, как реквием:

 
Кто вспомнит, что любили мы с тобою,
Узнает кто, чем жили ты и я?
Завеса смерти нас укроет тьмою.
«Прости» нам скажет ночь небытия.
 

Убивали грузинских поэтов. Русских. Еврейских... И не только в 37-м. 12 августа 1952 года на Западе отмечают как «ночь убитых поэтов». После процесса по обвинению в космополитизме в подвалах Лубянки были расстреляны Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Ицик Фефер, Лев Квитко. 1 февраля 1949 года Перец Маркиш получил орден Ленина, а спустя 3 года другую «награду»: пулю в затылок... Все убитые поэты никогда не критиковали власть, напротив, ее любили и пели «осанну» в ее честь. На первом съезде советских писателей в августе (все тот же август!) 1934 года Ицик Фефер говорил с трибуны: «Бодрость и оптимизм – вот характерные черты еврейской советской поэзии... Изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре дооктябрьской еврейской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни и больше не вернутся... Советский Союз навсегда похоронил проклятый «еврейский вопрос»...»

Еще один еврейский поэт Давид Гофштейн восторженно встретил Октябрьскую революцию. В своем творчестве разрабатывал традиции Пушкина и Тютчева. Но и это его не защитило и не спасло. Гофштейн был расстрелян чуть раньше Фефера и других, 12 июля 1952 года.

Однако многие поэты и прозаики выжили, пройдя весь ад тюрем и лагерей... Например, Николай Заболоцкий. Его арестовали 19 марта 1938 года и выслали на Дальний Восток, где он работал землекопом. В стихотворении «Воспоминания» (1952) Заболоцкий писал:

 
Наступили месяцы дремоты...
То ли жизнь, действительно, прошла,
То ль она, закончив все работы,
Поздней гостьей села у стола.

Хочет пить – не нравятся ей вина,
Хочет есть – кусок не лезет в рот.
Слушает, как шепчется рябина,
Как щегол за окнами поет.

Он поет о той стране далекой,
Где едва заметен сквозь пургу
Бугорок могилы одинокой
В белом кристаллическом снегу.

Там в ответ не шепчется береза,
Корневищем вправленная в лед.
Там над нею в обруче мороза
Месяц окровавленный плывет.
 

Никаких обид, стенаний и проклятий. Но все равно от этого «окровавленного месяца» несет ужасом.

Олег Волков. Замечательный писатель. Одна из его книг называется «Погружение во тьму».

В феврале 1928 года Волков был арестован на улице и привезен на Лубянку. Ему неприкрыто-цинично предложили выбор: секретное сотрудничество или тюрьма. Стать осведомителем он наотрез отказался. Тогда ему было предъявлено обвинение в контрреволюционной агитации, обещано «сгноить» в лагере. Началась почти 28-летняя гулаговская эпопея «социально опасного элемента» – «соэ», виновного лишь в дворянском происхождении, а также в неверии в возможность процветания России при диктатуре большевиков. Разумеется, в лагере Волкову было лихо, но он старался не утратить человеческого достоинства. Шагая в колонне зеков, конвоируемых на заснеженную лесную делянку, он шептал, вспоминая, строки Овидия и Горация. Его освободили в 1955-м и полностью реабилитировали «за отсутствием состава преступления».

Трижды подвергался арестам Варлам Шаламов. Первый раз его арестовали 19 февраля 1929 года и заключили в Бутырскую тюрьму за распространение «Письма к съезду» Ленина. Три года отсидел в неволе. В январе 1937-го повторный арест и ссылка на Колыму. А в 1943-м еще добавили 10 лет за антисоветскую агитацию, да еще какую – назвал эмигранта Бунина русским классиком. Сегодня это кажется абсурдом, но этот абсурд был реальностью для многих людей в советские времена. В Москву Шаламов возвратился лишь в 1956 году после реабилитации. Его «Колымские рассказы», которые он писал с 1954 по 1973 годы, потрясают. Один из рассказов – «Надгробное слово» – начинается так: «Все умерли...» И – «месяц окровавленный плывет».

Любопытна судьба литератора князя Дмитрия Святополка-Мирского, потомка Рюриковичей. Он вырвался из объятий гражданской войны и в 1922 году осел в Лондоне. Написал исследование по истории русской литературы 1881 – 1925 годов, которое, кстати, Владимир Набоков считал одним из лучших по истории отечественной литературы. В 1932 году князь вернулся в СССР и начал играть активную роль при большевиках. Ни один из пышных приемов, которые Сталин устраивал в Кремле для «прогрессивных деятелей зарубежной культуры», не обходился без князя Святополка-Мирского. Но после того, как он неосторожно покритиковал роман Фадеева «Последний из Удэге», на него набросились так называемые пролетарские писатели и заклевали князя. А когда умер его защитник Максим Горький, то князю и совсем стало худо. Он попадает в лагерь и в 1939 году умирает в Магадане, в столице Колымского края. Романа с советской властью у князя не получилось. Как не получилось и у Владимира Маяковского.

Владимир Маяковский был не первый самоубийца среди литераторов. В 1913 году в Париже покончил с собой молодой поэт Серебряного века Виктор Гофман. В том же Париже свел счеты с жизнью в 1935 году Борис Поплавский. «Как холодно, молчит душа пустая...» В 1926 году в Москве покончил с собой Андрей Соболь (никак не мог примирить двух «правд» и двух революций). В преддверии ареста в июле 1937 года поставил точку грузинский поэт Паоло Яшвили, блестящий светский человек, образованный, занимательный собеседник, европеец, красавец, – таким его воспринимал Борис Пастернак. В отчаянии Яшвили взял карабин и дробью из двух стволов разнес себе череп... Из окна в тюремном дворе выбросился и разбился Борис Савинков (хотя есть другая версия: выбросили чекисты).

Самое знаковое самоубийство совершил 54-летний Александр Фадеев, литературный генерал, любимец вождя. Он ушел из жизни 13 мая 1956 года, написав предсмертное письмо в ЦК КПСС. «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено... Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа...» В письме Фадеев делает горькое признание: талантливых мастеров, чьими произведениями гордится страна, низвели до положения мальчишек. Уничтожали, идеологически пугали... «Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных». Поэтому «нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить...»

Фадеев закончил письмо, достал наган и...

Корней Чуковский записывал в дневнике по следам гибели Фадеева: «Мне очень жаль милого А.А. – в нем – под всеми наслоениями – чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он – по существу добрый, человечный, любящий литературу «до слез умиления», должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем – и пытался совместить человечность с гепеушничеством. Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная СОВЕСТЬ в последние годы. Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб – что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением...»

А что изменилось после смерти Сталина и Фадеева? Стало ли писателям легче, освободились ли они от идеологического прессинга?.. В феврале 1972 года покончил с жизнью самобытный русский поэт Алексей Прасолов. Ему шел 42-й год.

Еще одна преждевременная потеря – Геннадий Шпаликов. Автор знаменитых киносценариев «Мне двадцать лет» и «Я шагаю по Москве». Ему было 37 лет.

 
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут...
 

Поэтесса-фронтовичка Юлия Друнина свела счеты с жизнью, не выдержав испытания перестроечных лет. А 27-летний талантливый поэт из Екатеринбурга Борис Рыжий ушел совсем недавно, в начале XXI века.

 
Мы были последними пионерами,
Мы не был комсомольцами.
Исполнилось четырнадцать —
Галстуки сняли.
И стали никем: звездами и снежинками,
Искорками, летящими от папиросок,
Легкими поцелуями на морозе,
Но уже не песнями, что звучали
Из репродукторов, особенно первого мая.
 

У нового поколения свои проблемы, заморочки, тараканы, беды. У них свой «Поезд в огне», как некогда пел Борис Гребенщиков о том, как «Полковник Васин приехал на фронт»:

 
Это поезд в огне,
И нам не на что больше жить,
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать...
 

VI

Но вернемся в старые, советские времена. В них было много темного и зловещего. В 1936 году странным образом исчез замечательный, оригинальный прозаик Леонид Добычин. Слово «цензура» он всегда писал с саркастической почтительностью с заглавной буквы. А 38-летнего поэта Дмитрия Кедрина таинственным образом убили, и отнюдь не хулиганы: на него давно косились власти. Он, обличая жестокость средневековья, имел в виду милое ему современье. Несчастья сыпались на Маргариту Алигер одно за другим: застрелился муж, дочь Маша в 1991 году покончила с собой. В начале осени 1992 года Маргарита Иосифовна упала в глубокую яму, недалеко от дачи. Спасти ее не удалось.

Смерть и жизнь ходили рядом, не подчиняясь никакой логике. Кому выпадала черная метка, а кто-то выпадал из поля зрения властей и пользовался свободой. Если продолжать список, прошедших лагеря и тюрьмы, то это – Ярослав Смеляков, Анатолий Жигулин, Юз Алешковский, Николай Эрдман. Последнего сгубила сатира. Актер Василий Качалов на каком-то правительственном приеме решил посмешить партийных сановников и прочитал строки:

 
Явилось ГПУ к Эзопу —
И хвать его за жопу.
Смысл этой басни ясен:
Довольно басен!..
 

И довольно свободы! Трое сатириков Николай Эрдман, Владимир Масс и Михаил Вольпин отправились в лагеря. Эрдмана арестовали в Гаграх, на съемках фильма «Веселые ребята», автором сценария которого он был. И, конечно, Эрдману припомнили его убийственные пьесы и «Мандат», и «Самоубийцу». Помните его фразочку: «В смерти прошу никого не винить, кроме нашей любимой советской власти»?..

Юз Алешковский, прозаик, поэт, бард. Но бардом, автором многих лагерных песен стал благодаря аресту и лагерю. Знаменитая песня о Сталине:

 
Товарищ Сталин, вы большой ученый —
В языкознанье знаете вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ – серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке вы.

В чужих грехах мы с ходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе,
Но верили вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы,
И это все, конечно, понимаю
Как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра,
Вы здесь из искры разводили пламя —
Спасибо вам, я греюсь у костра...
 

Но то сталинские времена, а вот хрущево-брежневские. Андрей Синявский и Юлий Даниэль позволили себе вольность печатать свои произведения на Западе. КГБ расшифровал их псевдонимы (Абрам Терц и Николай Аржак), последовали аресты и в феврале 1966 года состоялся знаменитый процесс против Синявского и Даниэля. Подсудимые не признали себя виновными, а Синявский к тому же заявил, что «у меня с советской властью стилистические разногласия». Не идеологические. А посему «Прогулки с Пушкиным», а не с Хрущевым и не с Андроповым. Синявский получил 7 лет лагерей строгого режима, а Даниэль – 5. Как горько пошутил Даниэль, в СССР провозглашен «день открытых убийств» (повесть «Говорит Москва»). Хотя Даниэль был неточен: этот день был провозглашен еще до его рождения – в октябре 1917-го.

Кого-то «замели», а многие – тысячи, десятки и сотни тысяч – ждали в страхе своей очереди. В повести Виталия Коротича «Наедине» рассказывается, как академик Бажан, один из крупнейших украинских переводчиков и поэтов, в конце 30-х около двух лет подряд спал в брюках. Он с детства был близорук и не хотел, на ощупь разыскивая очки, появиться перед своими палачами в нижнем белье, – открывать ведь надлежало немедленно, иначе вышибали дверь. В конце концов он своего дождался – на рассвете в дверь постучали. Бажан, готовый ко всему, отпер замки и увидел за дверью маленького испуганного корреспондента, просящего интервью и утверждающего, что его, Бажана только что наградили высшим в стране орденом Ленина. Кое-как вытолкав нежданного гостя, Бажан решил скрыться, потому что провокация была очевидной. Два дня он прожил в кустах на киевском пляже, а на третий нашел в песке газету и прочел, что его действительно наградили...

Через много лет, уже в послевоенном Киеве, Хрущев пригласил Миколу Бажана в гости на чай. Разливая заварку, он меланхолически прояснил историю: «Мы ведь, Бажан, хотели арестовать вас. Но однажды прямо на заседании Политбюро Сталин вдруг сказал: «Есть такой украинский поэт Бажан. Он прекрасно, говорят, перевел поэму грузинского классика Руставели. Давайте наградим его орденом Ленина». И наградили...»

Таких историй можно привести много. И печальных, и даже смешных. Поэт Юрий Влодов, тот, кто написал знаменитые строки: «Прошла зима, настала лето. Спасибо партии за это!» – пришел сам на Лубянку и сказал, что написал гимн ЧК, и тут же спел: «На площади железного Дзержинского работает полночное ЧК...» Ему ответили: «Учтите, мы и днем работаем».

Поэт и драматург Александр Володин («Пять вечеров», «Звонят, откройте дверь!» и другие пьесы) – вроде благополучный был человек: не сидел, не высылался, не привлекался. Но опять же, был ли он счастлив от своей свободы?

 
Страна моя давно больна.
Отдельно от нее болею...
 

И следующие строки:

 
Меня ошибочно любили
Златые женщины твои.
Меня случайно не убили.
Враги твои – враги мои.
 

Отдельная тема – самиздат. Он возник тогда, когда в литературе был перекрыт кислород, и ни одно слово-птица не могло вылететь из талантливой клетки. И тогда авторы печатали свои произведения на пишущей машинке в несколько экземплярах-копиях и раздавали своим знакомым. Сам пишу – сам издаю. В конце 50 – начале 60-х в списках ходили запрещенные Ахматова, Мандельштам, Волошин, Гумилев, Цветаева. И авторы, которых игнорировали, не замечали государственные издательства, – Иосиф Бродский, Наум Коржавин и другие. Обо всем этом можно прочитать подробно и обстоятельно в увесистом томе «Самиздат века» (1997). Возникающие нелегальные издания закрывали, а людей за самиздат арестовывали, ссылали, помещали в психиатрические лечебницы (новация чекиста Андропова). Так, к примеру, поступили с диссидентствующей поэтессой Натальей Горбаневской – ей «вправляли мозги» в психушке в Казани. А в 1975 году ей удалось вырваться из СССР, и в Париже она стала издавать исторический журнал «Память». Короче, самиздат – это был глоток свободы, за который карали. Юлий Даниэль писал про лагерь в стихотворении «Часовой»:

 
Эй, на вышке! Мальчишка на вышке!
Как с тобою случилась беда?
Ты ж заглядывал в добрые книжки
Перед тем, как пригнали сюда...
 

То, что я пишу в этой главе, – это хождение след во след. Обобщение делал Ходасевич, этой темой болел и литературовед и прозаик Аркадий Белинков. Вот что он писал 20 июня 1968 года в «Письме в СП СССР»:

«Уничтожению великой русской литературы способствовало много обстоятельств. Исторических катаклизмов. Учреждений и лиц, и в их списке вместе с Центральным комитетом коммунистической партии Советского Союза и Комитетом государственной безопасности Совета министров СССР ответственная роль принадлежит Союзу писателей.

Возникновение литературной империи с огромным аппаратом законодателей, исполнителей, судей и палачей было неминуемо и произошло в то же время по тем же причинам, по каким были организованы массовые уничтожения 30-х годов. Союз писателей СССР был создан в 1934 году, с которого начинается летопись советского самоистребления: она начинается с убийства Кирова, давшего возможность убивать всех. Нужно было уничтожить все, что носило блеск дара, ибо дар нетерпим ко злу. Стране навязывали тягчайшее зло: царствование бездарностей. Союз писателей был придуман для того, чтобы управлять литературой (ставшей наконец «частью общепролетарского дела»), то есть получать от нее то, что нужно безжалостной и нетерпимой, невежественной, всепожирающей власти. Власти нужно было воспитывать удобных и преданных скотов, готовых развязать войны, убивать инакомыслящих и единомышленников, дуть в торжественную фанфару славы замечательного человека, которому удалось истребить самое большое количество людей на земле.

Я никогда не написал и строки, какая требовалась от благонамеренного советского писателя, и никогда не считал себя верноподданным государства лжецов, тиранов, уголовных преступников и душителей свободы.

Союз писателей является институтом полицейского государства таким же, как и все остальные его институты, не хуже и не лучше милиции и пожарной команды.

Я не разделяю взглядов советского полицейского государства, его милиции, пожарной команды и других институтов, в том числе и Союза писателей...»

Далее Белинков дает свой список гонимых и посаженных: Буковский, Гинзбург, Галансков, Инна Лиснянская, Есенин-Вольпин и др. плюс рассыпанные наборы книг Кардина и Копелева. Исключение из Союза писателей Костерина и т.д. и т.п. И приговор писателя: «Советская власть неисправима, неизлечима; она может быть только такой, какая она есть, – мстительной, нетерпимой, капризной, заносчивой и крикливой».

Ну, и как выживали в этих условиях? Недавно в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга «Повседневная жизнь советских писателей. 1930 – 1950-е годы». Мажорные официальные съезды и обычная полунищенская жизнь литераторов. Короче: тоска, водка, очередь, НКВД. Или как писал Илья Эренбург:

 
Были в жизни мало резеды,
Много крови, пепла и беды.
 

А судьба Аркадия Белинкова? За свою дипломную работу в Литинституте – роман «Черновик чувств» (1943) – был арестован и отправлен в лагерь (вначале хотели даже расстрелять). В лагере он доверился стукачу и еще получил 25 лет срока. Вышел на свободу в 1956 году. А дальше пошли сплошные литературные трудности – книга о Тынянове, написанная эзоповым языкам, проскочила, а вот книга об Олеше была законсервирована. Пришлось Белинкову эмигрировать. И уже в Мадриде после смерти писателя была издана его книга «Сдача и гибель советского интеллигента». Юрий Олеша – яркий тому пример.