Текст книги "Эллины и иудеи"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

41

"Многие руководители Запада считают, что "Память" должна быть запрещена. Если бы эта организация действовала у нас, мы бы так и поступили. Но когда я высказал такую идею советским официальным лицам, они встретили ее довольно прохладно... Видный чиновник Министерства иностранных дел Советского Союза, занимающийся проблемами прав человека, сказал мне: "Мы наблюдаем за их деятельностью. Мы предупредили "Память" о недопустимости возбуждения расовой ненависти. Однако нельзя забывать, что они делают и много хорошего: организуют поэтические чтения, обеспокоены состоянием окружающей среды. Они поддерживают русскую культуру".

Было по меньшей мере странным слышать, как хорошо отзывается высокопоставленный официальный деятель коммунистического правительства о группе людей, планирующих восстановить монархию в Россию. А меня еще надо убедить и в том, что "Память" достигла сколько-нибудь значительных успехов на ниве поэзии или в вопросах охраны окружающей среды".

Николас Бетеля¹, “Они меня пугают" ("Книжное обозрение” N9 45, 1989 год)

¹Николас Бетелл – член палаты лордов парламента Великобритании, заместитель председателя комиссии по правам человека Европейского парламента.

42

В "Советской культуре" от 22 апреля было помещено объявление о "созданном недавно издательстве "Прометей" МГПИ им В.И.Ленина", в котором среди первых книг предполагается выпустить роман Владимира Успенского "Тайный советник вождя".

43

В Москве удалось мне ощутить впервые горячку предвыборной компании, когда имя Ельцина мелькало всюду – и на самодельных, с ладонь, листках, на сиротского вида плакатиках: в больничной палате только и толковали о нем, крыли верх, Горбачева; у метро "Арбатская" в сырых вечерних сумерках стояло человек пять-шесть, чуть не налегая друг на друга, чтобы приблизиться и прочесть мелко набранную афишку с биографией Ельцина и его портретом. Радом со мной остановилась девушка с напряженным лицом, заострившимся от волнения носиком. Миг – и она, выхватив из сумочки карандаш, что-то черканула по афишке, отпрянула, скрылась в потоке спешащих в метро прохожих... Я ничего не понял. Но, подняв глаза, увидел торопливую, кривенькую шестиконечную звездочку на ельцинской щеке... В Алма-Ате, куда мы вернулись день или два спустя после выборов, шофер такси по дороге из аэропорта до нашего микрорайона рассказывал о накале всколыхнувшей город борьбы. Олжас Сулейменов проиграл сопернику-рабочему, несмотря на открытки к 8 марта, разосланные избирательницам... Первый секретарь горкома партии уступил инженеру, одному из руководителей домостроительного комбината. Волна неслыханной для Казахстана демократии взмыла вверх... В апреле собралась учредительная конференция республиканского общества "Мемориал".

Я сделал, что мог: на конференцию пришли члены нашего клуба "Публицист", пришли наши знакомые – дети репрессированных, пришли просто сочувствующие движению, возглавляемому академиком Сахаровым. Многим не верилось, что впереди – не традиционно-казенное "мероприятие", а живое дело, не для "начальства", а для души. Я уговаривал, стыдил: "Если все порядочные люди станут отсиживаться где-то в сторонке... Помните 64-й?.. Если он повторится, кто на сей раз окажется виноват?.." Я участвовал в комитете учредителей, и "пепел Клааса стучал в мое сердце".

Конференция происходила в большом зале Дома кино. Приехал из Москвы и сидел на сцене, в президиуме, один из, лидеров "Мемориала" – Юрий Афанасьев, могучей плечистой фигурой, навевающей сравнение с кедром ливанским... Рядом с ним, озабоченно-торжественный, сидел Жовтис. И тут же, с благожелательно-светлым выражением отчасти младенческого лица – Санжар Джандосов, сын известного революционера (конечно же, репрессированного...), чьим именем назван проспект в Алма-Ате. Там же, на сцене, в этот апрельский день можно было увидеть вдов, детей, внуков тех, кто давно сгнил в неведомых краях, в братских могилах, на значащихся ни на одной карте. И в зале стояла вначале растроганная, горькая, соединяющая всех тишина – не помню, чтобы мне доводилось когда-нибудь слышать такую... Мы оказались рядом – Аня, Володя Берденников, Галина Васильевна Черноголовина, Виктор Мироглов, Николай Ровенский, в перерыве я познакомился и обменялся телефонами с двумя молодыми людьми – Сергеем Злотниковым и Андреем Свиридовым, оба запомнились мне по обсуждению "Тайного советника”.

Проникновенно выступали самые разные люди, в том числе – Володя Берденников, он рассказывал, как недавно ездил в Караганду, видел и бывших зэков, и бывших стражников, и дикие, неухоженные кладбища, хранящие память о сталинщине, ее жертвах. И когда он заговорил о том, что живы, ходят по земле состарившиеся палачи, которые с благоговением относятся к временам своей молодости, когда были всесильны, вселяли страх – и ничуть не раскаиваются, напротив, смертельно ненавидят своих обличителей и жаждут реванша, – когда он говорил об этом, седой, в строгом черном костюме, и спокойно, с холодной яростью выкладывал ряд за рядом тяжелые, будто из камня вытесанные слова, – зал слушал его потрясенно. А мне вспомнилась наша – шестидесятых годов – Караганда, все претерпевшие люди, вчерашние – под номерами – зэки, которые строили город, рубали уголь в шахтах, не очень~то надеялись на благие перемены, но – выжили, не сгинули в могилах, а потому – не претендуя на многое – более всего ценили просто жизнь: хотя и слишком горячее, слишком слепящее летом, но – небо: хотя и засыпанные снегом, заметенные бураном – но улицы: хотя и вдали от родных мест, в чужой стороне – но жилье; хотя и скудное, в пределах дозволенного – но все-таки существование, а не сырая земля, не вечный мрак, не копошенье червей... Впереди, перед нами, сидела Катя Кузнецова – журналистка из Караганды, вдова нашего рано умершего приятеля, Коли Кузнецова. Она рассказала в письме, напечатанном в одном из последних номеров "Огонька", как в Долинке, центре бывшего КарЛАГа, создали свой "мемориал": выбрали руководство – все сплошь из лагерного в прошлом начальства, которое и сейчас – в другой, правда, ипостаси – выполняет некие начальственные функции... Этот "мемориал" бывших стражников опередил своим рождением "мемориал" бывших зэков... Ах, как хорошо это знакомо: Караганда остается Карагандой, КарЛАГ – КарЛАГом...

Но мало-помалу настроение, владевшее залом, стало сбиваться. Двое-трое выступавших с горячностью говорили, что казахский народ был намеренно полуистреблен голодом начала тридцатых годов, что в Алма-Ате необходимо поставить памятник жертвам этого голода... Все верно, все так: и голод, и Казахстан... Однако что-то неприятно задевало зал в этих речах. Собравшиеся начинали чувствовать себя чуть ли не виновниками тех трагических событий. И в раздраженных, почти истерических интонациях оратора, которого я заметил ещё на заседаниях инициативного комитета (впоследствии выяснилось, что до недавней поры он занимал немалый чин в органах), звучала злость, адресованная, казалось, многим из тех, кто находился в зале. Потом, когда зачитывали резолюцию, в которой выражалось сочувствие жертвам погрома в Сумгаите, неожиданный шум прокатился по рядам, раздались голоса: "Снять! Убрать!.." Когда начали обсуждать программу создаваемого в Казахстане отделения Всесоюзного общества "Мемориал", выяснилось вдруг, что у нас оно должно именоваться "Адилет" – "Справедливость" и заниматься преимущественно своими, республиканскими, т.е. казахскими делами...

Разгорелся спор о названии, а затем – о целях... Одни говорили о Сталине, о жертвах 1937 года, послевоенных лет, о миллионах сосланных и погибших, о КарЛАГе, СтепЛАГе, Алжире... Другие – о жертвах голода в начале 30-х, о Сталине почти не упоминали, виновником всех бед называли Голощекина. И зачастую не в фигуральном, а в самом прямом смысле спор шел на разных языках... Все вокруг ощутили себя обиженными, ущемленными. Когда поставили было вопрос о названии на голосование, возникла неловкость: в зале, разделившемся надвое, казахов оказалось значительно меньше половины. Объявили перерыв. После перерыва зал пополнился за счет студентов расположенного поблизости пединститута. Общество нарекли: "Адилет"...

Когда мы с женой уходили с конференции, у меня в душе не было ничего, кроме чувства стыда и вины: ведь я призывал, требовал, чтобы люди шли сюда ради святого дела... Что же случилось?...

44

"Люди моего поколения в детстве засыпали и просыпались под несмолкаемые звуки гимна, несущегося из репродуктора: “О Сталине мудром, родном и любимом...״ Эти застрявшие в памяти слова сейчас кажутся кощунственными, и можно ли найти в наше время человека, способного употребить в адрес Сталина эпитеты: "мудрый", "добрый", "великий"? Но оказалось, что найти такого человека не составляет труда. Он заявил о себе в столице Казахской ССР. В романе, опубликованном на страницах русскоязычного журнала (в этом году должно последовать продолжение), московский литератор Владимир Успенский слагает Сталину дифирамбы в том самом высокопарном стиле 50-х годов... В бурных дискуссиях, которые ведет общественность Казахстана, звучат слова и о том, что публикация его – акция, направленная против перестройки. С этим трудно не согласиться".

Г. Корнилов, "Новый мир №3,1989 г.

О романе "Тайный советник":

"Апологетика преступного диктатора, упакованная в имитированную объективность"...

Н. Потапов, "Правда" за 31 марта 1989 г.

45

...И вот, имея в запасе столько несомненных (редчайший случай!) козырей, считая и предисловие к нашему сборнику, подписанное Адамовичем и Карякиным, я вновь отправился в издательство, к директору, чтобы победно финишировать на беговой дорожке публицистики...

– У нас – плюрализм... – сказал директор. – Плюрализм. Ему, видно, нравилось это слово. – Ведь роман Успенского имеет успех у многих читателей. Зачем навязывать свою точку зрения?..– Глаза его из-под набухших век смотрели на меня с укором. – Давайте не спорить. Снимем статью Берденникова и выпустим сборник. Давайте так. Скажите своим товарищам. И давайте выпустим...

Он барабанил рукой по столу, барабанил нетерпеливо. Получалось – это он просит, настаивает, чтобы сборник вышел, а я не хочу.

– Мы никому не запрещаем высказывать свое мнение, не соглашаться с нами. Но сами-то мы можем выразить собственную оценку?

– Партия учит нас плюрализму... – барабанил по столу директор.

– "Правда", "Казахстанская правда" – это разве не партийные органы?

– Это газеты. Нужна литературная критика.

– Вы читали рецензию в "Новом мире"? Какая еще литературная критика вам нужна?

– Плюрализм, плюрализм... №твердил директор. – Односторонняя, между прочим, критика получается.

– Хорошо, – предложил я, – тогда давайте напечатаем Берденникова, Толмачева и Корнилову, приведем высказывания из "Правды", "Известий" и озаглавим: "Вокруг "Тайного советника"... Плюралистично?

– Пожалуй, – вяло согласился директор, не ожидавший такого демарша. Подумал с минуту, опустив большую, тяжелую голову...

– Нет, все-таки давайте договоримся: вы снимаете статью, и мы печатаем сборник.

– Как бы там ни было, пускай решает клуб, – сказал я. – А статья о борьбе с космополитизмом?

– Ее тоже не надо, – сказал директор. – Мы напечатаем статью в другой раз. А пока не надо.

– Скажите, у вас в издательстве выходили когда-нибудь книги с рекомендациями таких людей, как Юрий Карякин, Алесь Адамович, чтобы издание поддерживали два народных депутата СССР?..

– Нет, – сказал директор. – Такого у нас не случалось. Но не будем спорить. Вы снимаете – мы издаем.

46

"Стране и всей международной общественности стало известно, что 9 апреля текущего года в четыре часа утра под предлогом разгона несанкционированного митинга и мирной демонстрации в Тбилиси было совершено беспрецедентное по своей жестокости массовое избиение невинных людей, повлекшее за собой человеческие жертвы. Эта военная операция, которой руководил командующий войсками Закавказского военного округа генерал-полковник Родионов, задумывалась, очевидно, не как операция по разгону мирного митинга, а как заранее запланированная карательная операция по уничтожению людей. Солдаты блокировали проходы, окружали граждан и наносили им удары дубинками и саперными лопатками. По официальным сведениям на месте трагедии погибло 16 человек, 14 из которых – женщины. Старшей из них – семьдесят, младшей – пятнадцать лет..."

Из выступления Гамкрелидзе Т.В., директора института востоковедения АН Грузинской ССР на 1-м съезде народных депутатов СССР

47

Год назад я ушел из журнала. Иным из моих друзей повод казался сомнительным, опасения – преувеличенными... Между тем коричневый туман уже тогда змеился, полз над землей, ядовитый чад растекался в воздухе...

Теперь танки прогрохотали по проспекту Руставели в Тбилиси. Писателя Успенского сменил генерал Родионов. Разговоры о плюрализме уступили место саперным лопаткам.

48

До отъезда наших ребят оставалось четыре месяца. Всего-навсего четыре... Они были заняты серьезным делом – готовили документы, учили английский, добывали полезную информацию: поскольку разрешалось обменять на рубли только тридцать долларов на человека, следовало захватить конверты с бумагой для писем (конверты без марок), пару блоков сигарет (лучше болгарских – "БТ"), консервы, немного постельного белья... Они готовились, как готовился бы Робинзон Крузо, если бы знал заранее, что потерпит кораблекрушение и высадится на необитаемый остров. Уже потом я увидел себя их глазами...

Увидел себя, то есть старого человека, увлеченно играющего в детские игрушки. В те самые игрушки, в которые я начал играть двадцать пять лет назад, когда написал свой первый роман "Кто, если не ты?.." Они занимались делом, серьезной работой, в то время как я по утрам, вскочив с постели, впивался в свежие газеты и клокотал в телефонных разговорах, защищая от нападок перестройку и Горбачева, и торопился закончить свою новую книгу, веря, что ее выход на многое сможет повлиять, и снова и снова доказывал директору издательства, что его человеческий и гражданский долг – выпустить наш сборник.. И вместе со мной этим занимались такие же, как и я, немолодые люди, упорно не желавшие исходить из собственного разумения и опыта... Они, наши ребята, были свидетелями этой игры всю свою жизнь – и давно поняли, что это игра, и не хотели в ней участвовать. "Вам нравится, -могли бы сказать они нам, как заслуживающим снисхождения старым шалунам, – что ж, играйте и дальше, пока не надоест..."

Уже не по Праге – по Тбилиси шли танки... А мы продолжали играть – единственное, что мы умели делать...

49

В том же апреле наш клуб собрался в последний раз.

ПРОТОКОЛ

заседания клуба "Публицист" от 19 апреля 1989 г.

Ю.ГЕРТ: В качестве председателя клуба информирую, как обстоит дело с изданием сборника. Он был передан издательству 5 месяцев назад. Его прочитали, одобрили, пожелания директора были учтены. Однако теперь нам предложено два материала из сборника снять. Клубу предстоит выбрать один из четырех вариантов:

1. Согласиться с директором и снять обе статьи.

2. Поскольку на издательство давят некие силы, ориентирующиеся на принципы Нины Андреевой, укрепить позиции издательства, для чего послать сборник в Москву, в Госкомиздат для всесторонней оценки.

3. Убрать статью А.Жовтиса из первого сборника, положившись на заверения директора, что она войдет во второй. К статье Берденникова присовокупить материалы из периодической прессы.

4. Сборник из издательства взять, клубу самораспуститься, признав его дальнейшее существование бесплодным.

А.ЖОВТИС: Почему директор изменил отношение к сборнику? Почему мою статью нельзя печатать сейчас, ни можно через полгода?

Р.ТАМАРИНА: Жовтис прав. Мы оказываемся в роли просителя, хотя никому не навязывались, идея клуба принадлежит в равной мере как нам, так и издательству.

Т.КВЯТКОВСКАЯ: Что думают о происходящем работники издательства? В частности, о том, почему директор изменил свое мнение?

ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР: В конце 1964 года, когда я работал в школе учителем истории, один ученик меня спросил: "Когда Брежнев был искренним – теперь, когда поносит Хрущева, или полгода назад, когда восхвалял его?" Я ответил, что советую с этим вопросом обратиться непосредственно к Леониду Ильичу...

П.КОСЕНКО: Если статья Жовтиса будет отклонена, я выйду из сборника.

A.ЖОВТИС: История издания сборника вызывает ряд недоуменных вопросов. Первое недоумение: авторы сборника – много лет печатающиеся профессионалы. Сборник был сдан в издательство пять месяцев назад. Между тем для подготовки к печати такого сборника редактору достаточно недели... Недоумение второе. На учредительном заседании задачи клуба сформулированы четко: борьба с рецидивами сталинизма, борьба за подлинный интернационализм. И вот две статьи, впрямую посвященные этой проблематике, подвергаются "вето".

Л.ВАЙСБЕРГ: Когда стало известно, что директор возражает против включения в сборник статьи Жовтиса, моя реакция была совершенно определенной: никаких компромиссов. Но затем, по некотором размышлении, я внес в свою позицию коррективы. Реакционные силы пытаются перейти в наступление по Всем направлениям. Отказ от печатания сборника из-за принципиального неприятия компромиссов – поступок благородный, но это и отказ от сопротивления. Оправдано ли – так легко уступать дорогу правым?

B.БЕРДЕННИКОВ: Я решительно против компромиссов. Недавно я побывал в Караганде. Несколько бывших узников КарЛАГа показали мне место, где расстреливали заключенных, рассказали, как это происходило. Если бы в те времена честные люди не шли без конца на компромиссы, не было бы таких страшных жертв. Статья Жовтиса должна быть напечатана. Если нет другого выхода, надо послать сборник Ненашеву.

Р. ТАМАРИНА: Обращение в Госкомиздат – вариант более достойный, чем компромисс. Если и там не сумеют помочь, мы убедимся, что возможное вчера становится невозможным сегодня.

Г.БЕЛЬГЕР: Происходящее со сборником крайне удручает. Мое мнение – никаких компромиссов. Если издательство не может пойти нам навстречу, отправим рукопись в Москву. Но клуб мы обязаны сохранить безотносительно к тому, чем завершится история со сборником. Идея "клуба публицистов" великолепна. Когда я узнал, какие значительные люди, известные своей гражданской позицией, в него входят, я решил вступить в него без промедления.

Е.ДАЦУК: Я периодически в качестве корреспондента журнала "Парус" по Казахстану бываю в Белоруссии. Там писатели в авангарде перестройки, заставляют считаться с собой. Обидно, что у нас все иначе. О компромиссах, на мой взгляд, не может быть и речи.

Ю.ГЕРТ: Галина Васильевна Черноголовина просила сообщить, что в связи со срочным заданием "Правды" она выехала в район и не может здесь присутствовать. Но ее мнение: клуб должен настаивать на выходе сборника в предложенном варианте, в случае необходимости обратиться в Госкомиздат.

Единогласно принимается решение:

Возобновить переговоры с издательством по поводу сборника "От первого лица" в существующем варианте; статью Берденникова сопроводить материалами союзной и республиканской прессы. Если переговоры ни к чему не приведут, направить рукопись в Госкомиздат СССР с приложением этого протокола.

50

Порой мне казалось – одна и та же рука дирижирует, направляет, командует всюду... В Москве, в Тбилиси, в Алма-Ате... Она, как у фокусника-иллюзиониста, в перчатке из черного бархата – и не различима на фоне задрапированной черным бархатом стены. Мы не замечаем ее. Сидя в зале, наблюдаем, как по сцене перемещаются люди, вещи, предметы, и стараемся понять, почему и куда они движутся, негодуем или аплодируем, кричим "браво" или "долой!.." И нужно самому в какой-то момент очутиться на сцене, чтобы вдруг натолкнуться на эту невидимую руку, почувствовать, как она ложится тебе на плечо, и давит, и хватает за горло, и сбивает с ног, и волочит по земле, а если ей заблагорассудится – и возвращает на прежнее место... Рука эта – Власть. Она всегда предпочитает действовать в черных перчатках. И лишь изредка снимает их...

Так случилось, когда месяца полтора назад мне позвонили из ЦК КП Казахстана и пригласили на совещание, срочно, в тот же день созываемое секретарем по идеологии. "Пропуск вам будет заказан заранее", – сообщил вежливый, но настойчивый голос. После истории с публикацией "Вольного проезда" я поклялся никогда не переступать порог этого заведения... Но тут, сказали мне, речь идет о "Мемориале"... С тоской в душе я отправился к назначенному времени на Новую площадь. В бюро пропусков собралось несколько мемориальцев. Бесшумный лифт с зеркалами вознесу на шестой этаж, и мы вступили – не то в просторный кабинет Главного идеолога республики, не то в скромных размеров зал для узких заседаний...

Он сидел во главе длинного, из нескольких столов сочлененного стола, похожего на взлетную полосу, для ИЛ-62. Его лицо, сжатое с боков, походило на кинжал с хорошо наточенным лезвием. И тонкие, растянутые в улыбке губы наводили на мысль о кривых клинках, а сведенные в щелки глаза – на мысли об арбалетах с готовыми вот-вот вылететь стрелами. Рядом, через угол, в соответствии с положенной субординацией, я увидел Альберта Александровича Устинова, моего давнего дружка-приятеля... Небольшого роста, плечистенький, светлая шевелюра, еще густая, в мелких колечках, как у молодого барашка, лицо с курносым, простодушно задранным носиком... Но был он чем-то не в меру возбужден, горячечная краснота бросалась в глаза.

Мы сели, человек двадцать пять – тридцать. Перед нами, подходя поочередно к стоявшей в углу трибуне, выступили высокорангировакные представители МВД, КГБ, Верховного суда. Мы услышали, что "процесс реабилитации жертв незаконных репрессий" продвигается успешно, в соответствии с назначенными сроками", и что сделано в этом плане очень много... Затем выступил Главный идеолог. Он подтвердил, что государственные и партийные органы "отлично справились с задачами, выдвинутыми перестройкой", и задался резонным вопросом: к чему же тогда нам в республике "Мемориал"?.. Он нам не нужен. Он и в Москве не нужен, поскольку там разного рода политические спекулянты и демагоги пытаются нажить себе капитал в глазах доверчивых людей...

"Политические спекулянты"?.. "Демагоги"?.. Это академик Сахаров, только вернувшийся из ссылки?.. Юрий Карякин?.. Алесь Адамович?.. Юрий Афанасьев?.. Чего еще можно было ждать после этого?..

– Нам стало известно, – продолжал Главный идеолог, что в Москве собираются провести учредительную конференцию "Мемориала" и кое-кто из наших товарищей, поддавшись на эту провокацию, хочет ехать туда и в ней участвовать... Мы не рекомендуем этого делать...

– Да что же в этом плохого?.. – спросил кто-то, порядком ошарашенный словами Главного. – "Мемориал" – добровольное общество, созданное перестройкой...

– А вы знаете,– подскочил Устинов – что "Мемориал" официально не зарегистрирован? А значит – существует незаконно, противозаконно?.. – Лицо его так и пылало, глаза горели злорадным торжеством...

Рядом со мной сидела маленькая, хрупкая, изящно сложенная немолодая казашка, математик-программист одного из академических институтов. Познакомились мы на обсуждении "Тайного советника". Вероятно, подобные речи ей доводилось слышать не слишком часто, она то вздрагивала всем телом, то сжимала от негодования кулачки... "Вы будете выступать?.." – спросила она. "Нет, и вам не советую". – Она разочарованно посмотрела на меня и сердито отвернулась.

О чем было говорить с этими людьми?.. Напротив меня, через стол, сидел Володя Татенко, кинематографист, он что-то записывал в толстую тетрадь, лицо у него было серьезное, ответственное. Мы с ним в одни годы жили в Караганде, его целеустремленность всегда сочеталась с осторожностью... Но среди приглашенных большинство составляли молодые казахстанские журналисты, инициативные, смелые, кое-кого я знал... "Недавно газетчики обнаружили поблизости от Алма-Аты большое захоронение, видимо – тридцатых годов, – сказал один из них. – Мы хотели начать расследование, но нам запретили..." – "Этим займутся компетентные органы," – был ответ. —"Можно ли получить на руки дела реабилитированных?..– спросил другой. – Может ли сын узнать, за что расстреляли его отца?" -"В каждом отдельном случае будем решать особо..."

Поднялась Абдрахманова, поэтесса. Я помнил, как однажды, выступая в Союзе писателей, она минут сорок электризовала своей страстной речью переполненный зал, и я, захваченный звучанием голоса, жестами, выражением лица, не понимая ни слова, слушал ее, как слушают музыку, которой не нужен перевод... Так было и на этот раз. Там, – она указала на стену, – там, за этими стенами – новое время, новая жизнь, перестройка... И кто бы мы ни были, – жест в сторону Главного идеолога, Устинова, всех сидящих за столом, – какие бы должности, звания, чины не имел каждый из нас, все мы – только дети народа, наше святое дело – выполнить свой долг перед ним... Понять, почему судьба наших предков была трагичной, и не допустить, чтобы те же трагедии повторились в судьбах наших детей... Примерно об этом говорила она, и напор этой Женщины, Дочери, Матери был так неотразим, что и Главный идеолог, и Устинов и высокорангированные гости, участники срочно затеянного спектакля, поеживались и как-то блекло улыбались, притихнув и вначале пытаясь, а потом уже и не пытаясь ее остановить...

После нее выступила Байкенова, моя соседка. Так я и знал: она заговорила о демократии, об угрозе возрождения сталинизма, о Сахарове... Слова ее были похожи на красную тряпку, а она сама – на ребенка, девочку, которая выбежала на арену и машет этой тряпкой перед самой мордой быка с налитыми кровью глазами...

– Демократия?.. – Он уже не кричал, а визжал, надсаживался, мой пунцовый от ярости дружок Устинов. – Да кому не понятно, что, играя такими словечками... хотят расколоть... разрушить... А раздувая страсти вокруг противоречивой, неоднозначной фигуры Сталина... кое-кто стремится... Но партия не допустит... – Он только что кулаком по столу не грохал: нельзя, перестройка все-таки...

– Вы что же, запрещаете в Москву ехать? – спросил Айрих, поднимаясь и с шумом отодвигая стул. Он был сед, но еще крепок, и выступал на заседаниях нашего инициативного комитета всегда разумно и дельно.

– Мы не запрещаем, мы не рекомендуем!.. Да, да! Не рекомендуем!.. – Устинов твердил это слово, как заклятие.

– А кто из членов партии поддастся на провокацию и поедет, тот простится с партийным билетом!..

– Вы!.. Вы это кому – вы это мне говорите?.. – В наступившей тишине, показалось мне, я расслышал, как у Айриха булькнуло в горле. – Вы еще под столом бегали, когда я получил свой партийный билет! Это было еще до того, когда с Волги нас выселяли!.. Я его всю трудармию с собой носил! Да! И я ждал, может быть, всю жизнь эту перестройку! Я говорил и буду говорить о Сталине, об этом злодее, этом вампире! И вы меня не испугаете... Я поеду!..

– Конечно, конечно, – заиграла, зазмеилась на устах Главного идеолога тонкая кинжальная улыбка, – мы не запрещаем, товарищ Айрих... Только сначала вы обратитесь в свою парторганизацию, посоветуйтесь там, и если вас поддержат...

– Я все равно поеду!.. – повторил Айрих еще упрямей...

Не знаю в точности, что происходило дальше. Кажется, кого-то удалось отговорить, кто-то хотя и со скандалом, но вылетел в Москву, Айриха чуть ли не сняли с самолета... Но это были уже детали. Возвращаясь с того совещания домой, я думал: вот она – Власть без перчатки... Власть, для которой Сахаров был и остается врагом, потому что задуманный им "Мемориал" обнажает самые страшные, самые бесчеловечные ее преступления... Зато для нее Успенский – свой человек, так же, как Толмачев, и "Тайный советник", возможно, появился с их тайного благословения, отсюда и отчаянная "смелость" Толмачева, его неуязвимость, кто бы и что бы ни написал, ни говорил... Он служит Власти, она его не выдаст.

Все это сообразил директор издательства – и зарежет наш сборник, не задумываясь... Одно утешало: наши мемориальцы – молодцы, они держались дружно...

Совещание у Главного идеолога мне вспоминалось не раз и не два потом... Когда – не мытьем, так катаньем – наш "Мемориал" был превращен в "Адилет", отсечен от Москвы, от Сахарова, которого – благословением свыше – заменил послушный большому и малому начальству аппаратчик... А самое главное – дружное поначалу ядро распалось, не сумев преодолеть умелыми руками растревоженных, взбаламученных национальных амбиций.. Ставка на них оказалась безошибочной.

"Разделяй – и властвуй!"

Впрочем, только ли у нас?..

51

Прошло два месяца после событий в Тбилиси, и в газетах можно было прочесть:

"Полуденная ферганская жара, от которой некуда скрыться. Несколько одноэтажных солдатских казарм, забитых до отказа. Раскаленный солнцем брезент палаток. Ни на минуту не смолкающий многоголосый гул огромного количества людей. Мужчины – насупленные или гневно возбужденные. Безразличные старики, не покидающие островков спасительной тени. Хлопотливые громкоголосые женщины. Болезненные дети...

Эвакуация турецких семей из Ферганы, из окрестных районов была начата утром 4 июня – на второй день после кровавых событий. Их вывезли в расположение учебного центра одной из воинских частей. Сейчас во временном лагере сосредоточено приблизительно 14,5 тысячи человек... Некоторых их тех двадцати детишек, что появились здесь на свет за эту неделю, матери рожали на голой земле. Тысячи детей попали сюда в том, в чем смогли вырваться из рук экстремистов.

Областной комитет красного полумесяца Ферганы обратился ко всему населению с воззванием: "Соотечественники, опомнитесь! У нас одна земля, одно небо. Остановите хулиганов, бросающих тень на весь узбекский народ, окажите милосердие пострадавшим!"

"Известия" за 12 июня 1989 г.

"Багровое пламя пожаров слизывает с лица земли кварталы домов. По улицам растекается возбужденная толпа, есть и вооруженные холодным и огнестрельным оружием. Национальная рознь дошла до Коканда и захватила город.

В этот час, когда мы диктуем репортаж, в различных районах города и рядом с нами не утихает стрельба. На предупредительные выстрелы подразделений внутренних войск толпы хулиганствующих элементов отвечают градом камней. В солдат кидают ножи, остро заточенные куски арматуры. Отражены неоднократные попытки захватить здания городского отдела внутренних дел, горкома партии. В то же время захвачены и разграблены большинство городских милицейских учреждений.

О вспышке национализма говорить сегодня уже не приходится. Более 2 тысяч лиц другой национальности (почти все проживающие в Коканде) день назад под усиленной охраной вывезены за пределы города. Однако хулиганствующие элементы продолжают поджоги, не прекращается мародерство.