Текст книги "Дембельский альбом"

Автор книги: Юрий Мажарцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ (долгая). Океан.

Предисловие к части второй

 Океан – сцена, на которой будут появляться герои моих историй. В старых книгах можно часто встретить написание слова Океан с большой буквы. В этом чувствуется уважение и поклонение моряка мощи и силе вод морских и тому философскому началу, которое заложено в безбрежности этих вод. Мэтр морской прозы Виктор Викторович Конецкий, книги которого были в каюте каждого моряка, от командира до матроса, как-то, наверное, в минуту раздражения, сказал, что непонятно, что Айвазовский находил в унылости и однообразности морского пейзажа.

 Океан прекрасен. Прекрасен в покое, прекрасен в гневе. Как можно назвать унылым пейзаж из двух сияющих цветов – голубого и ярко синего. Синь воды такая, что мне всегда казалось – если я опущу руку в воду, то на ней останутся сияющие капли синей краски. Один раз в сутки Океан в тропических широтах устраивал для моряков представление из буйства красок. И у него не было недостатка в благодарных зрителях. Это закат. Я даже не буду пытаться описать красоту и грандиозность этого зрелища. Могу сказать одно – оно потрясало. На него любовались молча, затаив дыхание, чтобы не пропустить малейших изменений красок и полутонов.

 У Гомера есть описание морского пейзажа:

…Остров есть Крит, посреди виноцветного моря, прекрасный…

 Не подумайте, что я большой любитель Илиады и Одиссеи, но в море с удовольствием читаешь произведения, которые на берегу, в суете повседневности, могут показаться скучными. И это еще один дар Океана.

 Когда я впервые увидел остров Крит на закате, я испытал удивление, поняв, что строки Гомера не отвлеченная гипербола, а констатация навигационного факта – действительно, багрянец заката красит синие волны в цвет бордового густого вина.

 Даже сейчас, перешагнув порог сорокалетия и огрубив душу борьбой за выживание в том жестком мире, в котором сейчас живу, я по сей день благоговейно вспоминаю Океан и иногда, хотя все реже и реже, вижу во сне сверкающую синь воды и слышу шорох волн под бортом корабля. И мне никогда не забыть то восторженное состояние души юного лейтенанта, который впервые пошел в Океан за неведомыми чудесами.

ГЛАВА I. Мой первый морской поход

 Мой первый морской поход был в Грецию, где нашему пароходу и нам вместе с ним предстояло прожить полгода и, говоря казенным языком, обеспечить ремонт судна. До греческих верфей идти нам было три недели и это были первые в моей жизни недели морского рейса. Поэтому, чтобы я осознал значение и важность происходящих событий, меня разыграли господа офицеры.

 К вечеру «Полюс» прошел Балтийские проливы и вышел в Северное море. Когда совсем стемнело, мне в каюту позвонил штурман Сева и нейтральным голосом сообщил, что если я хочу увидеть Гринвичский меридиан, идущий в виде светящейся полосы по океану, то мне надо выйти на палубу, чтобы не пропустить это необычное зрелище. Видно, я имел самый восторженный настрой в связи с первым выходом в океан, потому что, не взирая на свое академическое образование, я купился на эту шутку. Вот уж офицеры повеселились, когда я бегал с борта на борт и высматривал Гринвичский меридиан, а они этот бесплатный цирк наблюдали с моста. В ответ я, со злости, разыграл их тем, что рассказал грустную историю, как на качке разбилась бутыль со спиртом, и что пить им больше нечего. Сжалился я над ними только через две недели.

О розыгрышах. Большое отступление

 Розыгрыши на флоте известны с давних времен. Скука длительных рейсов неизбежно приводила к желанию у членов экипажа прогнать Большую Морскую Тоску. Один из главных способов изгнания тоски и стал розыгрыш кого-нибудь из товарищей по службе. Как правило, разыгрывают новичков или гостей парохода, которые плохо ориентируются в тонкостях корабельных традиций. Самые хрестоматийные примеры розыгрыша молодых матросов или курсантов-практикантов широко известны из книг и кинофильмов. Чаще всего – это приказания заточить лапы у якорей или просьба радиста поразгонять помехи шваброй возле радиорубки .

 Не менее известны случаи продувания макарон во время работ новичков на камбузе (кухне) для выдувания из них пыли, которая могла там скопиться за время хранения .

 Иногда молодого матроса посылают пригласить боцмана попить чайку на клотик, а для знающих людей известно, что клотик – это верхний фонарь на мачте судна. Описаны во флотском фольклоре случаи, когда розыгрыши кончались печально для корабельного имущества. Так, широко известна история, когда корабельные шутники от имени боцмана велели матросу отпилить ножовкой толстенную чугунную лапу якоря. Предприимчивый моряк раздобыл автоген у корешей из механической части и отрезал кусок якоря в мгновение ока, о чем радостно и доложил боцману за минуту до того, как тот рухнул в обморок .

Отто Скорцени – лучший моряк Балтики

 Конечно, разыгрывать офицеров сложнее, чем матросов. Во-первых, высшее образование, а во-вторых, его же не пошлешь якоря затачивать или макароны продувать. Устав не велит. Офицера надо разыгрывать тонко, интеллигентно, а главное, неожиданно, чтобы не успел вспомнить про образование и эрудицию.

 У нас служил доктор по фамилии Партенко, который обладал талантом имитировать голоса. Как-то «Полюс» вышел на неделю на ходовые испытания в Балтику с целой толпой политработников из штаба. Наверное, они хотели, по бедности, получить денежную морскую надбавку. Всегда у береговых считалось, что на пароходе служить выгоднее, чем на берегу, хотя при этом я не помню ни одного штабного, который бы рвался на постоянную службу в плавсоставе. Был даже анекдот:

 Министр обороны на совещании с офицерами плавсостава спрашивает:

 – Падает престиж корабельной службы, как его повысить. Может, корабельным зарплату прибавить?

 – Да вы что, – зашипел кадровик, – береговые все от зависти лопнут!

 Услыхав его слова, какой-то зачуханный и затраханный службой корабельный офицер стал тянуть руку, прося слова. Министр обороны барственно ему кивнул и разрешил говорить:

 – А можно я, я, я !

 – Что я, говорите яснее, – раздраженно бросает министр.

 – А можно я на место первого лопнувшего! – с отчаянной надеждой наконец проговаривает моряк.

 Разыграть береговых было святое дело. Вечером обычно показывали какое-нибудь кино в столовой команды. Этим доктор и воспользовался. Позвонив вахтенному офицеру, он голосом замполита, ответственного за культмассовую работу, сказал:

 – Объявите, что через пять минут в столовой команды начнется демонстрация фильма Отто Скорцени – лучший моряк Балтики.

 Вахтенный офицер, замотанный за день капризами всей этой начальственной оравы, так и объявил на весь пароход и, только повесив микрофон, задумался, почему это известный диверсант и генерал СС – лучший моряк нашей Советской Балтики. Аполитично получается. А на пароходе уже шум. Политработники кричат о политической диверсии. Офицеры веселятся, некоторые отпускают непатриотичные шутки, типа наконец, наши в городе. Доктора, конечно, вычислили и примерно наказали. Но сама идея внезапности и неожиданности, заложенная в основу этого розыгрыша, получила дальнейшее развитие .

Желание выпить – тоже повод для розыгрыша

 Однажды я наблюдал розыгрыш, цель которого была откровенно меркантильной – товарищей офицеров вело желание выпить. Служил на нашем пароходе «Аджария» офицер по имени Паша. И взял он в один дальний рейс бутылку хорошего коньяка, чтобы выпить его на свой день рождения, который должен был состояться в самом конце плавания. Но терпеть до конца рейса его боевым друзьям-офицерам не хотелось, да и не моглось. Паше за коньяк чего только не обещали – сулили спирт и клялись, что в день его рождения сами ему накроют стол. Но Павел был неумолим. И тогда решили путем розыгрыша у него коньяк выманить. Сделали это так: при нем на мосту стали спорить о том, кто играл главную женскую роль в фильме «Экипаж» – Яковлева или Андрейченко? И спорили так яростно, что втянули в спор и Пашу. Он стал также яростно доказывать штурману Сереже Барсову, что он точно помнит, что там играла Александра Яковлева. Барсов, якобы войдя в раж, предложил пари – пол-литра его технического спирта против Пашиного коньяка. Уверенный в своей правоте, Павел согласился. Барсов тут же предложил:

 – Пошли к радисту и уговорим его послать радио на «Ленфильм».

 Пошли к начальнику службы связи, который тоже, конечно, участвовал во всем этом мероприятии, и попросили его послать радиограмму от моряков теплохода «Аджария» с просьбой ответить, кто снимался в главной женской роли в фильме «Экипаж». Главный радист парохода для начала поломался, но потом заказ принял. Паша готовился торжествовать победу.

 На следующий день на мост радист принес радио на официальном корабельном бланке: По просьбе моряков т/х «Аджария» сообщаем, что в главной женской роли в фильме «Экипаж» снялась актриса Наталья Андрейченко. Счастливого плавания. Администрация студии «Ленфильм». Паша был раздавлен. Но делать было нечего. Коньяк пришлось извлечь и выпить с группой товарищей, сокрушаясь о том, как подводит память. К чести боевых друзей следует сказать, что стол на день рождение ему накрыть помогли, и выпивка на нем была в достаточном количестве. По возвращению Паша по телевизору просмотрел фильм Экипаж. И каково было его удивление, когда он увидел, что главную женскую роль играет все-таки Александра Яковлева. Но он был мужественный офицер и честно признал, что розыгрыш был гениально организован. Поэтому морду штурману он бить не стал.

Я – подводная лодка!

 Еще одна веселая история, точнее история, повеселившая группу подвыпивших офицеров, случилась уже в Бискайском заливе. Наш начальник службы связи, Лева, царствие ему небесное, человек хронически опальный и в возрасте тридцати с лишним лет имевший звание лишь старший лейтенант, имел в жизни две проблемы: абсолютное неуважение к начальству и абсолютное уважение к алкоголю. Сочетание этих взаимоисключающих уважений и было главной причиной всех задержанных воинских званий, которые ему была должна Родина, хотя свое радистское дело он знал блестяще. Об этом любимом деле и пойдет речь. Сразу хочу дать понять читателю, что Лев трепетно относился к добросовестному исполнению служебных обязанностей. Периодически, сильно выпив, он призывал в свою каюту подчиненных – вольнонаемных гражданских радистов и, глядя на них ясным голубым взглядом, требовал, чтобы все они тут же, в океане, написали заявления на увольнение об уходе по собственному желанию. При этом он требовал стоять смирно и равняться. Гражданские радисты молча писали заявление и, получив команду разойдись, уходили из каюты начальника. Утром, протрезвев и поняв, что погорячился, Лев призывал их обратно, и со словами: Я знаю, что вы рас…дяи! Но я вам верю! Но, в последний раз! рвал заявления и отпускал с миром. Так, в течение рейса, он делал почти через день-два. Гражданских, говорят, это очень веселило.

 Однажды Лева в очередной раз собрал в своей каюте офицеров, естественно с целью выпить спирт в нарушение Устава. После очередной дозы коктейля, очень популярного во времена моей юности на флоте под названием шило-кола (спирт с пепси-колой, пятьдесят на пятьдесят), Лева сказал, что козла командира и не меньшего козла начальника штаба нашего дивизиона он хочет малость взбодрить. В это время оба упомянутых козла сидели в лоцманских креслах на мосту и в приятном расслаблении, приняв по рюмке коньяка, говорили за жизнь. Это мы узнали со слов штурмана, который только что сменился с вахты и жаждал своей порции выпивки. Тут-то Лева и показал, что прекрасно владеет техникой радиосвязи. Открыв окно каюты (каюты офицеров были на той палубе, где окна, а не иллюминаторы) он, используя рацию вельбота (спасательной шлюпки) на 16-м канале (канале терпящих бедствие) связался с мостом и встревоженным голосом сообщил :

 – Судно, идущее прямо на меня. Я, советская подводная лодка К-19 , потерявшая управление, я, советская подводная лодка, потерявшая управление. Судно, идущее прямо на меня, вам грозит столкновение.

 Со слов вахтенного матроса в этот миг начальство сорвалось с мест и кинулось к радиостанции, пытаясь связаться с подводной лодкой, терпящей бедствие.

 – Подводная лодка К-19, подводная лодка К-19, немедленно обозначьте себя огнями – понеслись из рации встревоженные голоса отцов-командиров.

 Дальше беседа продолжалась в том же духе. Периодически, когда он отвечал мостику,

 Лева просил нас заткнуться, чтобы не шокировать начальство развеселыми комментариями офицеров с тонущей лодки, которые могли до них доноситься из динамика радиостанции в ходовой рубке.

 В последующий за этим час протрезвевшие начальники безуспешно пытались добиться ответа от лодки К-19, но все было тщетно. В это время мы наслаждались их криками, несущимися из вельботной рации, где они упрашивали нас, то есть лодку, терпящую бедствие, ответить им взаимностью, и пили спирт. А наши нелюбимые начальники до утра вглядывались в даль в тщетной надежде увидеть лодку К-19, которая совсем не могла управляться и больше так и не приняли ни рюмки.

Спасите мужчину!

 Сделать пакостный розыгрыш сослуживцу, чтобы заставить его избавиться от некоторых вредных для экипажа привычек – святое дело. Не так давно, во время застольной встречи боевых друзей, наш сослуживец Саша Селезнев рассказал историю из своей молодости, когда он после окончания Высшего военно-морского училища подводного плавания служил на атомной подводной лодке. В одну из автономок, как на жаргоне подводников называют длительное автономное плавание, на их лодку был прикомандирован начальником секретной части мичман из Москвы с многозначительной фамилией Бугай. На самом деле он был прапорщик, который хотел пораньше уйти на пенсию, да еще и заработать денег. Вот его по блату к Саше на субмарину и сунули. Мичман оказался очень активным и за первые недели плавания надоел всем тем, что непрерывно отслеживал соблюдение секретности в самых неподходящих случаях. Приставал к матросам, надоедал офицерам, наушничал командиру обо всех, кто неправильно обращался с секретными документами или вел секретные разговоры в неположенном месте. Куда могли просочиться военные тайны с лодки, плывущей уже почти месяц под водой, мичман Бугай не задумывался. Не положено, и все тут. И так он всем надоел, что решили его слегка проучить.

 Бывший прапорщик, а теперь мичман Бугай очень переживал о том, как скажется плавание на атомной подводной лодке на его мужских способностях, и не ослабнут ли они от воздействия излучения ядерного реактора. Моряки старательно поддерживали в нем эти опасения, убеждая его, что если он не будет быстрым шагом пробегать седьмой отсек, где на этом проекте лодки был установлен атомный агрегат, то все, хана. Женщины уже точно перестанут быть его первой необходимостью.

 И вот в один прекрасный день мичман Бугай, внутренне содрогаясь от неприятных опасений, пошел в седьмой отсек, чтобы быстро глянуть – нет ли там каких нарушений секретности и утечки государственной тайны. Как только он пролез в люк между шестым и седьмым отсеком, матрос-вахтенный этого отсека тихонечко закрыл люк на кремальеру, проще говоря – запер со своей стороны и сразу же позвонил вахтенному восьмого отсека, чтобы тот сделал то же самое. Когда мичман-секретчик наскоро убедившись в том, что в седьмом отсеке нет утечки информации, попытался выйти обратно в шестой, он с ужасом понял, что люк не открыть. В страшном волнении он метнулся к люку, ведущему в восьмой отсек, но и там его ждала неудача. Мичман заметался по проходу через отсек под взглядом стоящей в нем телекамеры. В это время в Центральном посту группа офицеров с восторгом следила по монитору за метаниями бдительного мичмана. Наконец, когда стало ясно, что клиент дошел до кондиции, старший механик – главный организатор этого циркового представления – включив корабельную трансляцию только на седьмой отсек, громко объявил:

 – Аварийная тревога! Угроза разгерметизации реактора! Всем надеть форму ноль!

 Форма ноль была полной бессмыслицей и самостоятельным, для данного случая, изобретением стармеха. Но мичман, не знавший тонкостей флотской жизни, принял все за чистую монету, и еще быстрее забегал по реакторному отсеку, пытаясь прикрыть ладонями наиболее уязвимые перед проникающей радиацией части тела. Невозможно передать восторг, который охватил в эти минуты Центральный пост. Офицеры, изнемогая от смеха, висли на креслах, на приборах, на перископе и просто друг на друге. Боцман, забыв, что должен управлять рулями глубины, в изнеможении сползал по переборке, предоставив лодке свободно парить в океанских глубинах.

 Наконец, Бугай, видимо на миг разорвав туман безумия, охвативший его слабый мичманский мозг, сообразил, что надо позвонить в Центральный пост по телефону, висящему на переборке. Трубку взял механик, а остальные участники шутки забились по углам, и, зажав рот руками, только тряслись от беззвучного смеха. Между механиком и насмерть перепуганным за свою потенцию мичманом произошел следующий диалог:

 – Центральный, центральный, это мичман Бугай! Я в седьмом отсеке, не могу выбраться! Люки заклинило! Помогите!!!

 – Что вы там делаете в седьмом отсеке, кто вам разрешил там находиться!

 – Да я… да я…

 – Что я? Что я? Немедленно убирайтесь оттуда!

 – Да не могу я! – в отчаянии завопил Бугай. – Люки не открыть!

 – Да-а-а-, многозначительно потянул механик, – похоже, давление в отсеке выросло. Наверняка реактор разгерметизировался. Значит так, слушайте сюда: видите вон там плиту броневой защиты?

 – Вижу, – всхлипывая, ответил мичман, хватаясь за стальную плиту весом килограммов около тридцати.

 – А теперь, – суровым волевым голосом продолжил механик, – ложись на спину, клади плиту на я…ца и ползи на спине к шестому отсеку, а мы попробуем открыть люк с другой стороны.

 Перо отказывается описать то, что творилось в центральном отсеке, когда присутствующие там моряки наблюдали на мониторах, как мичман полз на спине к люку через весь отсек, старательно прижимая к самому уязвимому месту плиту броневой защиты. Непонятно, как они там все не поумирали!

 Когда мичмана Бугая в состоянии полной прострации вытащили через люк в шестой отсек, у него смогли только с огромным трудом отобрать кусок железа, которым он пытался спасти свою мужскую честь и достоинство. Но на этом его мытарства не кончились. Когда у него отобрали плиту, ему передали требование стармеха срочно явиться в Центральный пост. Там его ждал разнос:

 – Где вас носило, когда я перед выходом в море выдавал форму ноль? – грозно спросил механик. – Небось, по бабам шастали на берегу, а? У нас там еще комплект формы остался? – спросил стармех кого-то из своих подчиненных.

 – Майки не осталось, трусы только, – совершенно серьезно ответил лейтенант из электромеханической части.

 – Принести, – коротко бросил дед.

 Через минуту принесли обычные подводницкие одноразовые трусы, к которым в самых стратегических местах были пришиты кусочки свинцовых пластин от аккумулятора. И не лень же было кому-то сидеть и их пришивать!

 – Вы их сейчас при мне наденете и будете носить до конца похода! – грозно приказал старший механик.

 Совершенно деморализованный мичман, как сомнамбула, зашел за перископ и исполнил приказание начальства. Когда он появился в середине Центрального поста в трусах до колен, которые приходилось держать руками, иначе они сразу спадали под тяжестью свинцовых пластин, то здесь народ уже не выдержал. Офицеры стали сползать от смеха по переборкам. Многие из них уже не могли смеяться и издавали только какие-то хрюкающие звуки. Мичман Бугай, затравленно озираясь по сторонам, быстро натянул штаны и ретировался, а вслед ему неслись взрывы смеха, сдавленные хрюканья и всхлипывания офицеров. Говорят, что оставшийся месяц он так и носил форму ноль, приспособив к ней подтяжки. А весь экипаж вздохнул спокойно, поскольку мичман– секретчик утратил всякий интерес к сохранению военных тайн и боялся лишний раз выйти из каюты, чтобы не подвергнуть свои самые уязвимые органы опасности радиоактивного облучения.

Когда шутки кончаются плохо

 Не всегда розыгрыши заканчивались безобидно для тех, кто стал их главным героем. Часто организаторы шутки судят по себе о тех, кого хотят разыграть, не понимая, что подчас у людей восприятие чужого юмора может быть даже очень болезненным.

 На нашем судне служил один мичман. Он очень любил писать статьи в кронштадтский Советский моряк о том, как моряки бороздят просторы …и в дождь, и в слякоть.. (это его оригинальный текст). Особенный восторг вызывала у нас фраза в одном из его опусов про то, как свинцовая усталость сковала тело замполита, поскольку всем было известно, что замполиты – официальные штатные бездельники на пароходе, и устать им негде. Наш мичман в юности не получил образования, которого хотел, и считал себя непризнанным гением, с которым жизнь обошлась несправедливо и сурово, в связи с чем комплексов имел очень много, а море терпеть не мог и даже боялся.

 Однажды в рейсе Леша – так звали мичмана, заболел обыкновенным ОРЗ. Я выдал ему необходимые рекомендации и велел лежать три дня в каюте, чтобы он по пароходу не шастал и народ не заражал. Раз в день я его навещал с очень серьезным выражением лица, изображая обход больных профессором. Когда я навестил его в третий раз, я слегка испугался. Передо мной был человек в истерическом состоянии. Он хватал меня за руки, у него текли по щекам слезы, он просил меня сказать всю правду о той смертельной болезни, которой он на самом деле неизлечимо болен.

 – Доктор! Только не скрывайте от меня правду – стенал Леша.

 После моих словесных успокоений, подкрепленных лекарственными средствами, он, наконец, смог внятно объяснить, что же произошло. Виной всему оказался розыгрыш. Оказывается, к нему в гости зашел старший механик, по-корабельному дед, чтобы проведать больного. Увидев того в грустном состоянии, дед решил его развлечь, и, вынув из кармана складной метр, стал с самым серьезным видом обмерять лежащего на койке Лешу сначала вдоль, а потом и поперек. На все тревожные вопросы испуганного мичмана дед отвечал, что волноваться не надо, что все сделают в лучшем виде, что запас цинка у него большой. Затем притворно вздохнул, сделал скорбное лицо, подлец, и грустно поведал, что видел доктора и тот рассказал ему всю правду. После чего попрощался и ушел. За последующие полчаса до моего визита Леша окончательно убедил себя в том, что его положение безнадежно, а доктор, очевидно из гуманных соображений, скрывает это. Так до конца рейса мне и не удалось убедить его в обратном. Нервы его сильно пошатнулись, и, по возвращению с моря, он был списан на берег.

 Над Лешей любили подшучивать. Да и как не любить, когда человек искренне верит любому бреду. Помню, однажды к нему подошел сосед по каюте Андрей Вышинский и с честным выражением глаз сообщил, что ему надо получить паек на три дня и встать на вахту на гидрологический буй, который будут ставить сегодня.

 – А че, Леха, все мичмана по очереди будут стоять, так всегда делается. И, кстати, получи у боцмана страховочный конец, чтобы с буя не смыло. Будешь мерять соленость воды и записывать в Журнал наблюдений, – оставаясь совершенно серьезным, поведал мичман Вышинский.

 Леха впал в панику. Очевидно, он представил, что он один на скользком, качающемся буе, один во всем океане. А кругом акулы. С зубами. Не знал ведь он, сердешный, что гидрологический буй просто выбрасывают за борт в воду и через некоторое время забирают, а аппаратура, установленная на буе, сама записывает соленость воды, ее температуру, скорость течений и еще множество разных сведений об океане, которые так интересуют гидрографов. Всего этого мичман-журналист не знал. Он кинулся к командиру. Рыдая, Леша сообщил ему, что сильно укачивается, а главное, боится акул. Мастер ничего не понял только в первый момент. Но во второй уже сообразил, что мичмана разыграли. Сделав соответствующее суровое лицо, он грозно спросил, в душе давясь от смеха:

 – А чем вы лучше других? Ничего, подежурите трое суток на буе, потом вас сменят.

 Горе Леши было настолько искренним, что командир сжалился и милостиво разрешил:

 – Ну ладно, можете сказать боцману, что я вас освободил от несения вахты на гидрологическом буе. Но за это вы простоите в Корке три дня помощником дежурного, дадите другим мичманам отдохнуть, тем, которые будут стоять за вас вахту на буе.

 Леша счастливый выскочил от мастера и через месяц радостно отстоял бессменно три дня в Ирландии, так и не поняв, что три мичмана получили возможность вдоволь, на халяву, погулять на берегу, пока он сидел на пароходе и искренне считал, что совершил выгодную сделку .

 Позже мичман Вышинский рассказал, что Леху наказали за дело. Оказывается, еще в Кронштадте, за несколько недель до отхода в рейс, офицерам и мичманам выплатили какие-то долги по надбавкам – так называемые морские – рублей двести или около того. Выплатили неожиданно, и жены, естественно, об этих деньгах не знали и на них не рассчитывали. В маленьком городке жены моряков с одного парохода были, в своей основной массе, знакомы между собой. Поэтому мичманы решили на общей сходке о деньгах женам не говорить, а потратить неожиданный доход на полезное дело – пропить как-нибудь вечерком в местном кабаке, который почему-то назывался в народе Три кокоса. Но не успели. Штрейкбрехером оказался Леха – он в припадке раскаяния рассказал своей половине о неожиданных деньгах и честно сдал их все в семейный бюджет. На следующий день Лехина жена, встретив на местном рынке жену мичмана Вышинского, упомянула о деньгах, полученных мужем. Та приняла к сведению полученную информацию, и вечером ее мужа дома ждал неприятный сюрприз – ему предложили добровольно сдать деньги в доход семьи. После допроса с пристрастием припертый к стенке неопровержимыми фактами мичман Вышинский сломался и передал в семейный бюджет все, что получил от Родины за непорочную службу. В течение двух дней и у остальных мичманов женами были изъяты заначки. Ведь Кронштадт город маленький – слухи распространяются быстро. Леха лишь чудом избежал темной от товарищей по оружию. Его поведение было подвергнуто резкой критике со стороны экипажа. На какое-то время с ним даже перестали общаться. И как только представлялась возможность, его обязательно, подчас довольно жестоко, разыгрывали.