Текст книги "Дембельский альбом"

Автор книги: Юрий Мажарцев

Юрий Мажарцев. Дембельский альбом.

Вступление

 Когда матрос уходит домой после срочной службы, или, говоря на военном жаргоне, уходит на дембель, он делает альбом с фотографиями, который принято называть дембельским. Изготовление такого альбома – дело чести. Без него нельзя показаться дома перед любимой девушкой. Фотографии эти отражают этапы службы моряка в трудных штормовых и боевых условиях. Иногда матрос, прослуживший все три года службы на берегу и провозивший на подводе молоко в войсковую часть, подводник, так сказать, ухитрялся фотографироваться в таких неожиданных местах, что при просмотре его альбома создавалось впечатление, будто он бороздил моря и океаны на боевом крейсере. Представляете, какое впечатление это производило на девушек в его родной деревне…

 Нередко дембельский альбом – это целое произведение переплетного и оформительского искусства. При его создании изобретательный моряк использовал много элементов родного корабля. Чаще всего – это бронзовые пластины, на которых выбиты важные данные об аппаратуре, установленной на наружных палубах. Особенным успехом пользовался светонакопитель со шкал навигационных приборов, без которого в темноте ходовой рубки не разглядеть необходимые показания.

 Часто эти альбомы были головной болью особистов, потому что в своей простоте матросики фотографировали себя, любимых, на фоне секретных объектов, которые не только снимать, а даже упоминать в разговоре не рекомендовалось. В результате альбом, по мнению представителей комитета государственной безопасности, становился источником информации для агентов ЦРУ.

 Свои наброски я назвал дембельским альбомом. Даже затрудняюсь сказать, почему. Наверное, потому, что тоже использовал если уж не детали родного парохода, то детали судовой жизни – точно. Конечно, я давно уже снял погоны, но то воспитание кадрового офицера, которое я получил в стенах Военно-медицинской академии, а потом на флоте, будет со мною всегда. Чем дальше уходит офицерская юность, тем ярче мне видятся дни моего прошлого и представляются землей обетованной. Мне снова и снова хочется уйти в эту пору моей жизни и хоть на миг ощутить то беззаботное состояние души юного морского офицера, у которого впереди открытие мира, дальние страны и синие моря – весь земной шар на ладони.

 Последние десять лет я прожил, как и вся страна, в какой-то суете, погоне за деньгами, успехом и удачей. Прием больных, телевидение, руководство медицинским центром, и все это в каком-то непрерывном калейдоскопе. Чем становлюсь старше, тем все отчетливей понимаю, что все время проходишь мимо чего-то главного. И хотя время моей службы не было идеальным, в нем было то, что мы утратили сейчас – там поступки и чувства не мерялись на деньги. И, наверное, не потому, что денег было мало. Дружба и честь офицера не были для многих из моих товарищей пустым словом. Особенно остро я почувствовал это, когда меня предал партнер по бизнесу, соблазнившись копеечной выгодой, предал человек, которому я безраздельно доверял, потому что был воспитан в среде, где свои не предавали.

 Наверное, Бог наказал меня за то, что я на много лет потерял из виду моих морских товарищей и перестал поддерживать дружбу с офицерами, разделившими со мной …тяготы и лишения военной службы…. Когда они узнали о случившемся со мной несчастье, я по-настоящему ощутил, как святы узы дружбы, которая давно-давно связала юных морских лейтенантов. Они мне протянули руку помощи. Один товарищ мне нашел деньги, чтобы открыть новый медицинский центр, другие – помогли связями, участием в работе, нашли помещение, а главное, они щедро отдали мне тепло своих душ, дав понять, что я не один на свете, что пока жив хоть один из нас, в трудную минуту он протянет руку помощи другу. Не продаст и не предаст. И мне захотелось написать заметки, им посвященные.

 Морская байка уже давно превратилась на флоте в самостоятельный жанр. В те далекие годы, когда телевизор был один на весь пароход и работал только вблизи берегов, а видеомагнитофон еще был большой редкостью и элементом капиталистической сладкой жизни, любимым развлечением моряков была морская травля. Так назвал ее профессиональный моряк и писатель Виктор Викторович Конецкий – основоположник морской байки как литературного жанра. Между короткими заходами в дальние страны, между фантастическими впечатлениями от экзотики тропических берегов тянулись долгие будни повседневной корабельной жизни. Размеренный распорядок дня оставлял времени для досуга даже больше, чем хотелось.

 Вокруг – бесконечный и безбрежный океан, постоянно одни и те же лица моряков. Через пару месяцев начинало казаться, что только это – единственная реальность жизни, а дом, семья – все было в давнем сне. Привычной становится даже постоянная качка. Ее просто перестаешь замечать и реагируешь лишь на резкие броски судна, да и то тем, что совершенно рефлекторно подхватываешь самый ценный предмет. У доктора – это, естественно, бутыль со спиртом .

 Вот в это-то время и наступает состояние души, когда в ней словно гаснет огонь, зажженный на родном берегу, и наступает Большая Морская Тоска. Моряку все кажется скучным и неинтересным, его движения становятся вялыми, а мысли заторможенными. Он начинает задумчиво стучать в дверь собственной каюты и ожидать разрешения войти – а это уже первые признаки шизофрении. От этого всего спасало одно средство, о котором говорил еще Бомарше – смех. Он снова будил душу и помогал ей не поддаться депрессии.

 Долгими океанскими вечерами в моей просторной, по корабельным меркам, каюте собирались офицеры попить чайку. Однажды даже на ее дверях появился плакатик с надписью: Чайхана «В гостях у Демократа». Его написал помощник командира Сережа Барсов. Плакатик намекал не только на офицерские посиделки, но и на безграмотность замполита с одного из наших судов, считавшего, что именно так звали отца медицины, древнегреческого врача Гиппократа. Иногда, чтоб не охватила нас вдали от дома Большая Морская Тоска, я наливал боевым товарищам по чуть-чуть. Спирт оказывал волшебное действие. И прямо на наших глазах рождались морские истории, оттачивались, превращались в искрящиеся отграненные алмазы, заставляя снова пережить события, которые уже прошли, и рассмеяться, расставаясь с прошлым .

 Вымысел в этих историях нередко вышивал затейливые узоры по полотну правды, и часто трудно было отделить их друг от друга. К сожалению, язык морского фольклора не всегда можно было назвать печатным, и он, верно, мог заставить покраснеть любого тогдашнего цензора.

 Уже нет на свете героев некоторых моих баек. Вояки живут меньше гражданских, даже если и не гибнут на войне. Земля им пухом. Они со мной и всегда живы в моей памяти. Эти сумбурные записки я посвящаю их памяти, и тем, кто сейчас живет и здравствует. Всем, кто со мной разделил Большую Морскую Тоску и дальнюю-дальнюю дорогу океанских рейсов. Я не создавал идеальных героев. Я написал их такими, какими они были и есть. Да они и не нуждаются в украшениях.

 А начиналось все так…

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ (короткая) На суше.

ГЛАВА 1. Основы флотской службы

– Поздравляю вас, лейтенант, вы идете на полюс, – такими словами встретил меня заместитель начальника отдела кадров Ленинградской военно-морской базы .

 Похоже, судьба снова сделала крутой поворот. Всю жизнь мечтал быть гражданским человеком, а после школы вдруг решил поступать в Военно-медицинскую академию, но, правда, с твердым намерением на сухопутный факультет и стать, тихо-мирно, врачом какого-нибудь пехотного полка. Но именно в этот, 1978 год, начальник морского факультета, молодой, подающий надежды генерал, выбил себе право произвести набор на свой факультет первым, право первой ночи, так сказать. И всем, кто отлично сдал экзамены, предложили выбор: или в моряки, или на все четыре стороны. Потом годы учебы постепенно сгладили грусть по зеленому мундиру, и для себя я решил: далеко постараюсь не ехать, ведь и на берегу много мест для флотского офицера. В мыслях всегда старался быть практичным человеком. Мне тогда казалось, что умею предвидеть и планировать будущее.

 Перед распределением были пущены в ход семейные связи. А что делать – такие были времена, и мне было твердо обещано, что служить буду в Ломоносове в Океанографической Атлантической экспедиции, аббревиатура ОАЭ, где как раз и служили офицеры, назначенные исключительно по семейным связям.

О семейных связях. Отступление.

 Покойный командир экспедиции, старый мудрый капитан первого ранга Бочковский, бывало, говаривал:

 -У нас, в Экспедиции, простые люди не служат. Поэтому стараюсь лишний раз не наказывать лейтенантов. Неизвестно, откуда потом могут позвонить.

 И это были не пустые слова. В нашей славной экспедиции все до одного офицеры были, что называется, блатные. Инвалиды, так сказать, – это когда сам здесь, а рука в Москве. Связи имелись самые разнообразные. Подавляющее большинство являлись потомственными гидрографами, как Сергей Зима, дед и отец которого не только служили в русской и советской гидрографической службе, но и внесли большой вклад в науку об океане. Другие имели родственные связи с руководителями Вооруженных сил, как, скажем, один наш лейтенант, который иногда, забывшись, называл Министра обороны дядькой. Или другой, фамилия которого совпадала с фамилией известного адмирала, именем которого было даже названо океанографическое судно. Да что далеко ходить за примером – в Севастопольской экспедиции служил легендарный Петя Горшков, внук командующего ВМФ. Некоторые же, кому не повезло с родственниками, приобретали эти связи перед распределением за счет женитьбы на дочерях и родственницах важных начальников. Но последняя разновидность связей была чревата тем, что при разводе она, подобно разорвавшемуся тросу при швартовке, могла и покалечить.

 Я помню, как один офицер, который распределился в нашу контору благодаря родственникам жены, через пару лет после начала службы решил развестись, потому что встретил и полюбил другую женщину. Житейская, в общем-то, история. Ушел, как и положено офицеру, взяв лишь чемодан с формой. Никаких разделов квартиры и нажитого совместно имущества. По поводу подобных разводов, а так разводились, к их чести, большинство офицеров, начальник морской инженерной службы (МИС), в ведении которой находилось строительство жилья и распределение квартир, очень переживал. На всех собраниях он со сцены топал ногами, кричал, брызгая слюной, и договаривался до того, что надо запретить разводиться офицерам, если они не представили справку, что за ними сохранилась жилплощадь.

 – Мы строим и даем квартиры, а у нас после каждого развода растет очередь офицеров на жилье. Надо запретить, чтобы они бабам всю квартиру оставляли! Пусть занимают положенную площадь. Чтоб ни шагу назад! – такими словами, прямо-таки панфиловскими, завершал он свою речь. Но призывы его, как правило, оставались без внимания. И продолжали офицеры оставлять свои квартиры.

 Но вернемся к нашей истории. Жена со связями, сильно обидевшись на мужа, решила, подобно гоголевскому Тарасу Бульбе, убить то, что породила за счет родственников. Но не пошла она в политотдел с криком: Сохраните семью!, как это делали большинство офицерских половин в таких ситуациях.

 Политорганы обожали в те времена сохранять семьи. Они в годы безраздельной власти КПСС обладали большой силой. Любая дура-жена могла поломать карьеру мужу– офицеру, поскольку какой-нибудь строгий выговор надолго, а то и навсегда, закрывал доступ последнему к поступлению в академию или к продвижению по служебной лестнице. Рушились карьера, не росли зарплата и благосостояние семьи. Офицер, по русской традиции, начинал пить горькую. Зато мужик был при ней, пусть даже злой и пьяный, чтоб жену не видеть. Как говорил мой начальник курса: Хоть м…дак, да свой! Поэтому большинство офицеров, способных без страха лечь на амбразуру вражеского ДОТа или уйти в бушующее море, смертельно боялись жалобы жены в политотдел. Был даже анекдот:

 – На вас поступила в политотдел жалоба от жены, что вы не вступаете с ней в супружеские отношения!

 – Да поймите же, товарищи, после аварии на подлодке я стал импотентом!

 – Это не оправдание. Вы, прежде всего, коммунист!

 А еще чаще вспоминалась фраза одной старпомовской жены с Северного флота, которая была сказана мужу, попытавшемуся уйти налево: Ты уйдешь от меня голый и без партбилета!

 Жена же нашего сослуживца, оказавшегося, как и все мужики, подлецом, в политотдел не пошла. Нет, она поступила иначе. Она написала жалобу своей дальней родственнице – Валентине Терешковой – первой женщине-космонавту и председателю комитета советских женщин. Та, в свою очередь, направила на официальном бланке письмо начальнику экспедиции с приказанием сурово наказать офицера-изменщика и разрушителя семьи. Я слышал, что потом, анализируя содержание письма космонавта, командование экспедиции пришло к выводу, что, судя по духу, в котором оно было написано, самой председателю комитета советских женщин тоже пришлось встретиться в личной жизни с мужиком-негодяем. Момент же получения послания от главной женщины страны начальником экспедиции мне в красках описал капитан-лейтенант Леха Токарев, который в тот момент находился в приемной. Попробую дословно привести его рассказ, смягчив лишь самые яркие обороты специфической офицерской лексики:

 – Ну че, сидим в приемной у Бочковского, травим за жизнь. Я пришел рапорт на квартиру пропихнуть. Дверь не закрыта в кабинет, потому что секретарша шефу почту понесла. Вдруг слышим вопль: Это она мне, боевому командиру, приказывает!!! Да она что, б… такая, ох…ела!!!. Думает, дала всему политбюро, чтоб космонавткой стать, так уже и мной командовать может!. Мной ни одна баба никогда не командовала! – Из кабинета вылетела секретарша, вся красная, дверь за собой закрыла, плюхнулась на свое место и затихарилась. Мы тоже пригнулись, молчим, осторожно переглядываемся. – Сам знаешь, когда начальство шумит, лучше переборки задраить. Только думаем: Чтобы Боча так орать начал, надо было небу упасть. Сам знаешь, он же всегда спокойно говорит, даже если наказывает, а тут такое! – Вдруг дверь из кабинета распахивается, появляется шеф, морда красная, злая, и бросает секретарше бумажку: Напишите ей, что офицера примерно наказали. Что я лично его расстрелял на заднем дворе! Пусть она это себе засунет... Но куда засунет, не сказал. Просто повернулся и ушел в кабинет. Но мы-то, конечно, догадались, куда! – удовлетворенно закончил Леха.

 Говорят, потом наш мудрый начальник остыл и просто отписал на официальном бланке, что поведение такого-то разобрано на офицерском собрании и всеми осуждено, как недостойное. Все стороны остались довольны. А виновнику скандала задержали на год звание.

Кронштадт и Рамбов

 Когда я услышал от заместителя начальника отдела кадров, что буду служить на полюсе, я похолодел, но, сохраняя остатки мужества, как и подобает боевому офицеру, внезапно осипшим голосом спросил:

 – Полюс Северный или …?

 Кадровик, ожидавший, что я, согласно флотской традиции, отвечу молодцевато: Прошу разрешения убыть к новому месту службы, несколько растерялся, и, придя в себя, буркнул под нос, что «Полюс» – это название парохода [1]1
   Пароходом моряки называют все плавающие механические средства, независимо от размера и силовой установки на них; этот жаргон уже так въелся в мою речь, что я и дальше все суда и корабли буду называть пароходом.


[Закрыть], на котором я буду служить.

 Позже, когда кадровик убедился, что у меня восстановились дыхание и пульс, он буднично объяснил мне, что судно стоит в Кронштадте, но прибыть мне сначала следует в Ломоносов, где находится штаб Океанографической Атлантической экспедиции. Я мужественно убыл к месту прохождения дальнейшей службы.

 Итак, моим первым постоянным местом службы стали одновременно город Кронштадт и город Ломоносов, или, как чаще его называли местные жители, Рамбов.

Кронштадт

 Трудно было найти в тогдашнем Советском Союзе человека, который не слышал бы имени славного детища Великого Петра. Позволю себе чуть-чуть загрузить читателя историческими фактами. Этот город неприступных бастионов и казематов достоин памяти даже в наше время, когда школьники путают Толстого с Пушкиным. Здесь шло становление русского военно-морской флота, отсюда уходили и уходят мореплаватели в далекое плавание вот уже триста лет.

 Итак, немного истории. Остров Котлин привлек внимание царя Петра еще во время его первого плавания по Финскому заливу. Остров был лесист, а залив непроходим со стороны Финляндии для больших судов из-за мелей и камней. Тогда и появилась у Петра I мысль построить на острове сильную крепость, чтобы надежно защитить строящийся в дельте Невы город. Но сначала на отмели с южной стороны построили крепость, названную при освящении Кроншлот. Это было в мае 1704 года. Руководство постройкой крепости было поручено князю Меншикову.

 Из записок полковника Александра Гордона: Сделали из бревен огромные ящики 10 фут в вышку, 30 фут в длину и 15 вершков толщиною и опустили в воду. Ящики забили камнями. На этом фундаменте возвели трехэтажную башню и другие укрепления, которые могли вмести до 3000 человек гарнизона и до 70 орудий.

 Бревенчатые ящики стали не только основанием Кроншлотских башен. Ими же перегородили и фарватер, оставив лишь проходы, которые были впоследствии пристреляны из пушек Кронштадских фортов. Когда, уже в наши дни, началось строительство дамбы, то была обнажена часть дна финского залива возле острова Котлин.

 И мы все с интересом ходили смотреть на ряжи – дубовые клети, которые были погружены в воду русскими фортификаторами. Я помню, что всех поражало то, как ровно, словно по линейке были поставлены эти громоздкие сооружения из бревен.

 На месте же будущего Кронштадта были возведены лишь земляные укрепления. Но уже в первый год они успешно отбили атаки шведов.

 С победой России в войне со шведами началось активное строительство Кронштадтской крепости, гавани, фортов на окрестных островах. Но строились не только крепости, но и жилые дома, казармы для моряков, храмы. Был заложен Петровский парк. При строительстве, заботясь о будущем облике города, царь требовал сохранять деревья от бессмысленной вырубки:

 Все улицы ныне прорубить и велеть строитца. Оставливая деревия на дворах такие, какие на канал растут. Оставливать у стен всякого строения и у забора и на огородах несколько. В указе также сделано предписание о месторасположении зданий: Где назначены каналы, тут отводить офицерам, торговым людям, вольным домам, знатным мастеровым, а где Литеры А – отводить матросам, а где В – отводить солдатам.

 Город Кронштадт, как и Севастополь – гордость русских моряков. Он никогда не был для меня местом уюта и покоя, местом, к которому бы я стремился прийти из дальних странствий. Он всегда казался мне слишком суровым. Но сколько себя помню офицером, отдавал дань уважения городу-воину, городу-крепости, городу, на гранит мостовых которого ни разу не ступала нога завоевателя, ни разу над его мрачными бастионами не поднимался вражеский флаг.

 Конечно, историческим, идеологическим и архитектурным центром Кронштадта всегда была Якорная площадь. Когда-то, в очень давние времена, она служила свалкой якорей с отслуживших свое кораблей. Ее второе рождение вызвала к жизни Русско– японская война. На матросские пятаки и офицерские рубли, собранные по всей России, на площади поставили памятник морякам, что погибли от разрывов японских снарядов на Варяге, ушли на дно на Стерегущем под развевающимся Андреевским флагом, взорвали себя вместе с Корейцем. Их подвиг увековечил памятник адмиралу Степану Осиповичу Макарову, воздвигнутый перед Морским собором, который одновременно был построен в центре Кронштадта, на самой высокой точке острова Котлин. Первым главой комитета по строительству Храма был главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Макаров.

 Громада собора, по замыслу архитектора повторяющая в своих обводах Собор Святой Софии в Константинополе, не давит на пространство площади и не ограничивает ее. Собор торжественно вплывает, как могучий крейсер, на простор Якорной площади, вымощенной железной кружевной плиткой, отлитой из старых боевых якорей. И никогда тень от собора не падает на памятник русскому адмиралу, могилой которого стал броненосец Петропавловск.

 Правый угол площади вздымается бронзовой волной, которая обрушивается на подножие скалы. Волна стилизованно изображает японского дракона. На ней стоит Степан Осипович Макаров. В застегнутом наглухо адмиральском пальто, в надвинутой на лоб морской фуражке, словно на мостике броненосца среди разрывов японских снарядов. Этот памятник выполнен с необычайной экспрессией. Кажется, слышишь вой ветра, который треплет полы пальто адмирала. И грезится, что адмирал сделает шаг и пройдет быстрой и решительной походкой по качающейся палубе.

 Постаментом памятнику стала огромная полуобработанная гранитная глыба. Есть легенда, что она поднята со дна рейда Штандарт на Балтике. На подножии памятника бронзовые буквы: Помни войну! И еще строки эпитафии:

 
 Твой гроб – броненосец,
 Могила твоя – холодная глубь океана,
 И верных матросов родная семья -
 Твоя вековая охрана.
 Делившие лавры, отныне с тобой
 Они разделяют и вечный покой.
 

 Каждый раз, когда я читал их, у меня сжималось горло, и рука тянулась к козырьку офицерской фуражки. Я отдавал положенные воинские почести спокойному бесстрашию и мужеству русских моряков. Каждый раз спрашивал себя, а смог бы я также достойно принять судьбу? И не находил ответа. Это ужасно, что мое поколение выросло в грубом атеизме. К Вере и Богу мы идем сквозь тернии сомнений своей души, и тяжек этот путь.

 Странно, но в этой новой своей жизни я чаще вспоминаю другие слова Великого Адмирала: Судно должно тонуть на ровном киле! Для человека, далекого от флота, это прозвучит полной абракадаброй, но для моряка в них огромный философский, и, если хотите, мистический смысл. Эта фраза означает, что до самого последнего мгновения моряки должны бороться за живучесть своего корабля. И только когда уже некому биться с морем, врагом и огнем – судно тонет. Эти слова стали для меня спасательным кругом. Когда хотелось опустить руки, когда казалось, что уже нет сил бороться с превратностями судьбы, во мне вдруг звучали слова: Судно должно тонуть на ровном киле!. Казалось, что суровый адмирал сквозь время и океан смотрел на павшего духом морского офицера и по праву старшего приказывал ему не сдаваться. Приходила холодная ярость, которая заставляла не сдаваться и бороться до самой последней возможности.