Текст книги "Воздушный казак Вердена"

Автор книги: Юрий Гальперин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Вскоре журнал публикует очерк «В небе Франции». Теперь дело за откликами. Теплилась надежда, что могут отозваться даже родственники героев. Ведь русские семьи были многодетны, а вдруг?.. И письма пошли: с благодарностями за нежданную новость, требованиями подробностей, предложениями увековечить память патриотов…

Ради увековечения и задумана эта книга, но ведь мало сообщить сам факт, о чем справедливо пишут корреспонденты, они хотят знать, кто эти люди, откуда, каков их путь в авиацию, как воевали тогда, остались ли живы?

А все, что известно, например, о Славороссове, заключено всего в нескольких строчках, опубликованных его современником, старым русским летчиком Виктором Георгиевичем Соколовым: «Харитон Николаевич Славороссов (а он Никанорович! – Ю.Г.)после первой мировой войны жил в Италии и был известен как выдающийся летчик-испытатель самолетов новых конструкций. Насколько я помню, погиб во время авиационных состязаний».

Воспоминания современников, конечно, очень важны, но… Человеческая память подобна колодцу: один заполнен до краев, вода в нем чиста и свежа постоянно, в другом черпают воду с донышка, мутноватую, ее отстаивать нужно…

Думаю об этом, потрясенный сенсационным письмом из Армавира. Ошибся Соколов! Не в Италию, а на родину вернулся из Франции Славороссов и жил долгие годы, а все остальное можно узнать в Москве у его сына – Алексея Харитоновича Славороссова!.. Жива и вдова летчика Татьяна Александровна, в Пятигорске она!..

С чем сравнить радость писателя, обнаружившего такой невероятный поворот в судьбе дорогого ему героя, всеми похороненного задолго до срока. Как Нагурский!.. А следом пошли письма от старых друзей Славороссова, его почитателей, вырезки из газет, фотографии…

Рассказы вдовы и сына Славороссова, документы, сохранившиеся в семье, новая осада архивов, когда понятнее, где и что нужно искать, позволили проникнуть в судьбу выдающегося русского летчика…

Во славу России

Не первым и не последним покидал Никанор Семененко в голодный 1892 год деревню Домошлино на Черниговщине. Уходил искать счастье в большой город Одессу, авось там повезет. Чего только не перепробовал неграмотный Никанор, пока не нашел свое счастье – утвердился дворником. Какое-никакое жилье… бесплатно, на прокорм четверых ребят тоже хватить должно. И так уж в деревне еще четверых потеряли, не уберегли…

Харитон – старший, главный помощник у Акулины Логиновны по дому: младших, Митьку с Федькой да Любу, нянчить, в лавочку сбегать, печку почистить, воды натаскать.

Никанор Данилыч тоже сына на помощь зовет – во дворе прибраться, точильщика жильцу позвать, на почту сбегать… Всегда найдется для мальчонки дело.

Прошел год-другой городской жизни, и появились в доме первые книжки – отец читать выучился, хоть и по складам, а все интересно. И тут Харитон рядом. Любознательным рос парнишка, быстрым, ловким да крепким, хоть росту небольшого.

Очень Харитону шарманщики уличные полюбились: как услышит близко музыку, так и бежит, не удержишь. В церковь с родителями пойдет, хор запоет – замрет. А потом и сам напевать начал. Качает Любу и материну колыбельную выводит, голосок чистый, светлый…

– Ровно ангелок, – умиляется Акулина Логиновна.

И отцу нравится Харитоново пение. Смотрел, смотрел Никанор Данилыч на ребятишек в церковном хоре и осмелился регенту показать своего, а тот прямо в восторг пришел:

– Да ведь он самородок у вас!

И стал Харитон в церковном хоре петь, в самом Одесском соборе.

Когда приезжала деревенская родня, отцовы братья и сестра, или бывали редкие гости, Харитона звали к столу, чтоб спел. А его и просить не надо, только скажи. Любую мелодию с первого раза запоминал, много знал песен.

– Он у нас самородок, – с гордостью повторял отец, очень нравилось ему это слово. Неизвестно, чем бы кончилась певческая карьера Харитона, да не уберег, сорвал голос, когда ломаться начал. Так и остался на всю жизнь с хрипотцой, но сохранил идеальный слух и любовь к музыке.

В народной школе, куда отдал Харитона отец, мальчишка тоже был замечен: учился легко, окончил ее без хлопот. О гимназии дворницкому сыну, понятно, мечтать было нечего, а вот в ремесленное училище отец его определил сразу, надеясь вывести в люди. Как всякий одесский мальчишка, Харитон был влюблен в море.

– Я тебе не помеха, Харитоша, – говорил отец, когда сын вышел из ремесленного со званием подмастерья, – иди, коль тянет, в моряцкое, перебьемся пока и без твоей подмоги.

В мореходное училище попасть Харитону не удалось, а в школу корабельных машинистов-механиков приняли. В неполных шестнадцать лет Харитон Семененко начал плавать на судах Российского общества пароходов и торговли.

«Жизнь моя была исключительно трудной, – напишет он спустя много лет в автобиографии. – Возразив на грубое замечание 2-го механика, я был выброшен за борт, то есть уволен». И на другие пароходы не брали строптивого машиниста, начались безотрадные поиски работы… Отчаявшись найти службу на море, Харитон поступает в велосипедную мастерскую Богомазова…

* * *

Те же самые годы, Санкт-Петербург. Беззаботно живется в российской столице сверстнику Харитона, сыну начальника таможенного бюро Генриху Сегно. Родители водят мальчика на концерты в польское музыкальное общество «Лютня», дарят хорошие книги. Охочий до чтения гимназист и сам ходит в прекрасную польскую библиотеку Грендышинского. В Петербурге много поляков. В их домах говорили по-польски, даже держали польскую прислугу, делали покупки в польских магазинах, гордились столовой «Бабушки Рущинской», где малообеспеченные студенты получали кредит до окончания учебы. Расплачивались, получив должность. Слов нет, доброе дело…

Когда дворницкий сын Харитон окончил ремесленную школу, гимназисту Генриху подарили велосипед. Он стоил тогда чудовищно дорого – больше двухсот рублей! Местом катания велосипедистов было Марсово поле – площадь гвардейских парадов.

В 1904 году в Одессе Харитон Семененко поступает в велосипедную мастерскую, Генрих Сегно в Петербурге – в Технологический институт.

Конечно, юноши не знают о существовании друг друга, не подозревают, что встретятся.

* * *

Работы в мастерской много, но разве можно чинить людям велосипеды и не иметь своего? Харитон задерживается по вечерам – подолгу роется в металлическом хламе, прикидывая, что из деталей можно восстановить.

– Бери, нешто мне жалко, – отвечает на просьбы Харитона хозяин, – только труда тут… Что еще выйдет?

– Выйдет, – смеется Харитон. – Глаза боятся, руки делают.

Богомазову нравился работник – голова хорошая, руки ловкие, характер покладистый, не напивается, как другие, знатный выходит мастеровой.

Долго трудился Харитон, но велосипед собрал и, к изумлению младших, прикатил однажды на нем домой. Теперь все свободные вечера гоняет где побезлюдней. Появилась мечта – выйти на велотрек!

Велогонщики – кумир одесситов Сергей Уточкин, Михаил Ефимов – звезды первой величины, каждый мальчишка знает их в лицо. В дни состязаний на циклодроме битком набито публики, часто приезжают иностранные гонщики, тогда страсти разгораются еще сильнее – чья возьмет.

Знал Харитон, что Михаил Ефимов тоже начал выступать на самодельном велосипеде, надо и ему попытаться.

И вот рискнул Харитон. На велотреке устраивались гандикапы, где вместе с гонщиками участвовали и новички. Им даже давали фору – чуть раньше старт. И публика любила такие зрелища, потешалась над неудачниками, наслаждалась мастерством своих любимцев, легко настигавших самонадеянных дебютантов. Но случались и неожиданности.

В первый раз Харитон успеха не добился, но силу в себе почувствовал, кое-что и в технике гонки разглядел. Однажды коренастый и лобастый юноша до последней минуты держался в группке лидеров, еще б немножко, и был бы он первым. И на сей раз его заметили, заинтересовались. Еще бы, едва Уточкина не обошел!

Начинается новая пора в жизни Харитона: он становится гонщиком, первые скромные победы, вот уже и прессой отмечен.

Завсегдатаи и репортеры спрашивают Уточкина о Семененко, как оценивает его чемпион России?

– На асфальтовом треке я его обойду, а вот на земляном…

Их часто стали встречать вместе, и не только на треке. Уточкин берет Харитона в море, у него своя яхта. И на гастроли, случалось, выезжали вдвоем.

…Никанор Данилович и Акулина Логиновна разглядывают большой красивый лист с картинками: перед трибунами, низко склонившись к рулям велосипедов, мчатся гонщики… Выше, в круге, образованном лавровым венком, большой портрет юноши в кепке, козырьком назад. Это их сын… Мать краем передника смахивает слезу и, словно не веря, смотрит на Харитона, потом опять на афишу. Отец в который уж раз, шевеля губами, перечитывает огромные буквы: «Харитон Славороссов – чемпион Одессы».

– Красиво? – спрашивает Харитон.

Отец молчит, потом поднимает глаза от афиши:

– Как же это, от себя отказался?.. Не пойму…

– Грех, Харитоша, – снова подносит передник к глазам Акулина Логиновна. – Отцы, деды…

– Да не сердитесь вы, заведено так… Вот артисты, борцы… Я же вам объяснил… Во славу России… Славороссов… Не какой-то там бульди, польди… Можно Семененко-Славороссов…

– Так маленько получше, – стал сдаваться отец.

Начались поездки по городам России. Теперь уже к именам Уточкина, Ефимова обязательно прибавляют Славороссова.

«К нам в город, – вспоминает свою юность писатель И. Василенко, – прибыл голландец Клейн и на своем велосипеде с узкими желтыми шинами принялся шутя обгонять и чемпиона города Заднепровского, и гастролировавшего здесь чемпиона Одессы Славороссова. Рассказывали, что к велосипеду голландца была приделана небольшая металлическая коробка, но, безусловно, это не был мотор, голландец так же нажимал на педали, как и все другие гонщики. Что за коробка? Почему на последнем круге, когда оркестр исполняет галоп и все зрители вскакивают с мест и неистово орут: «Заднепровский, жми, жми!» – велосипед, точно нечистая сила, подхватывает голландца, а Заднепровский, равно как и одессит, сразу оказывается на четверть круга позади иностранца?..

С большим трудом удалось нам с механиком Павлом Тихоновичем перекупить два билетика и протиснуться на велодром…

К старту подкатили наш белобрысый чемпион Заднепровский, массивный веснушчатый одессит Славороссов и худой, длинный как жердь, голландец…

Три с половиной круга гонщики шли рядом, но тут зазвонили в колокол, духовой оркестр с печального вальса перешел на стремительный галоп. Чемпионы и голландец напряглись, пригнулись к рулю, и велосипед с таинственной коробочкой точно вихрем отнесло от двух других машин… Заднепровский и Славороссов потребовали, чтобы голландец тут же, у финиша, раскрыл свою коробку. Но победитель обругал их на всех европейских языках и укатил с велодрома, а потом и из города. Так никто и не узнал, какой черт помогал иностранцу…»

Сын Славороссова, Алексей Харитонович, такой же коренастый, широкоплечий, с крупными чертами лица, помнит и другие случаи из рассказов отца:

– На велогонках в Тифлисе Славороссов обошел местного чемпиона. Темпераментные зрители бегут на поле к победителю, а товарищи предупреждают: «Берегись, Харитон, не ровен час, начнут качать, какой-нибудь болельщик кинжал подставить может».

Отец был очень сильным физически. Его окружили и в самом деле качать хотят, а он чуть не в драку с публикой, не дается, и все…

И в городе Грозном Славороссов победил всех конкурентов. «Лучший рекордсмен на Северном Кавказе», – писали о нем.

Знаменитого гонщика приглашают выступать в цирке. Появляется аттракцион «Корзина» – велогонки по вертикальной стене…

* * *

Страсти века захватили и столичного студента Генриха Сегно. Забросив занятия, он носится по магазинам, закупает тонкую жесть, бамбук, медные трубки, стальную проволоку, полотно, инструменты…

Все это он вместе с двумя приятелями отвозит к ним на дачу в Дибуны. Там, в сарае, в великой тайне молодые люди строят планер.

Местность в Дибунах холмистая, песчаные дюны – вот откуда будут они парить на крыльях. И планер был построен. Взобравшись на самую высокую дюну, Генрих становится против ветра и, подхваченный его порывом, отделяется от земли. Полет, а скорее падение, продолжался несколько секунд, но все же порой удавалось покрыть расстояние метров в тридцать.

Незатейливая конструкция не имеет рулей, сохранить нормальное положение можно, только балансируя телом, что редко удавалось, но разве могло это остановить юношу, уже почувствовавшего неповторимое ощущение свободного полета.

Осенью 1909 года Генрих Сегно вступает во Всероссийский аэроклуб. Самолетов в клубе еще нет, как нет в России пока своих летчиков, но можно поехать во Францию.

Как раз аэроклуб командирует туда за самолетом инженера Лебедева, тоже планериста, знакомого Генриха.

– Я готов ехать с вами в качестве механика, возьмете? – спрашивает он Лебедева. – Поеду за свой счет.

– Согласен! – отвечает Лебедев. Молодые инженеры отправляются в Мурмелон.

А там уже Михаил Ефимов, гордость школы, летает на равных с самим Фарманом. Учатся русские офицеры, молодой юрист Александр Васильев, Иван Заикин… Полно земляков.

Кроме Фармана, здесь открыли школы Блерио, братья Вуазен, фирма «Антуанетт». Места хватает всем – гладкое, поросшее нежной травой поле тянется на несколько километров. Тут же строят аэропланы, каждая школа при «заводе». У Анри Фармана два ангара. В них несколько станков для обработки дерева, столярные верстаки, стрекочут швейные машинки, рабочие обтягивают полотнищами деревянные скелеты крыльев, другие несколько раз покрывают их лаком для более плотного натяжения полотна. На слесарном верстаке режут толстую рояльную проволоку для расчалок, готовят колеса для шасси…

Сюда приходят потенциальные заказчики, просто любопытные, будущие курсанты.

Принцип в школах единый: купи у фирмы самолет, и тебя научат летать. Многие спортсмены в кабале у меценатов. Надеются, став летчиками, заработать и откупиться.

Немало здесь богачей – искателей приключений.

Прямо на аэродроме живет в роскошном домике на колесах английский лорд Соммерсет, купила самолет пожилая светская дама, нанявшая для обучения своего «воздушного шофера». Ищут богатого покровителя какие-то отчаянные девицы…

Не упускают модной темы журналисты – авиационная хроника конкурирует со светской. Фоторепортер английской «Дейли миррор» с огромной камерой на груди рад поговорить по-английски с Генрихом Сегно. Он хочет снять высокого элегантного русского и с обезоруживающей откровенностью объясняет:

– Тут многие падают, вдруг и ваша фотография пригодится.

– Это и есть знаменитый английский юмор? – спрашивает Сегно. – Извините, но я постараюсь обойтись без катастроф, такого дохода от меня не ждите. Могу предложить бокал вина, пойдемте?.. Самолет для аэроклуба был заказан, но обучать даже Лебедева никто не спешил. Сегно и вовсе представлен как механик, не знает, удастся ли ему полетать. Пока же он, помогая другим, изучал самолет, мотор.

Один из новых знакомых Генриха, тридцатилетний Леон Шерэ, купил «фарман», прошел первоначальное обучение, но никак не может решиться на самостоятельный полет. Как-то вечером в кафе, где собирались все приезжие, Генрих решился на рискованный шаг:

– Послушай, Леон! Чего ты ждешь! Приехал еще до меня, торчишь тут, а ведь мосье Адольф давно говорит, что ты готов к полетам. Ты же собираешься деньги зарабатывать на самолете, время-то идет напрасно. Хочешь – полечу с тобой пассажиром?..

Все, кто был рядом, обомлели. Растерялся и Шерэ:

– Со мной?.. Ты серьезно, Генрих?.. А если…

– Никаких если. Первый полет по прямой. Взлетим и сядем. Тебе бояться нечего.

– Я не боюсь, просто…

– Просто надо решиться. Я же не самоубийца, знаю, что ты готов. Пошли хорошо выспимся и утром летим. Решили?

– Согласен, черт возьми! – вскочил Шерэ. – Спасибо тебе!

– Браво! Браво! Молодец Генрих! – Их проводили аплодисментами.

Утром около «фармана» Шерэ собрались все свидетели вчерашнего уговора. Наиболее благоразумные попытались образумить Сегно:

– Он решился, и хорошо, но пусть один летит. Безумство так рисковать!

– Кто не рискует, тот не выигрывает. Не волнуйтесь.

Сегно промолчал, что был у него и свой расчет. Усевшись позади Шерэ, он хлопнул его по плечу:

– Вперед, Леон!..

…Аэроплан медленно разбегается по полю, отрывается… летит над землей по прямой и метров через триста благополучно спускается.

– Ну, Леон! – тормошит его за плечи Сегно. – Что я тебе говорил! Взволнованный Шерэ не может скрыть своего счастья.

– Генрих, дорогой ты мой, спасибо!.. Я не боялся – решиться не мог, а ты… Аппарат давно остановился, Генрих соскочил на землю:

– Видишь теперь, что ты умеешь летать! Видишь! Полети вокруг аэродрома, только один… Ну сразу, давай мотор…

Осмелевший Шерэ подчиняется, даже не попытавшись спорить. Снова разбегается «фарман», полет по кругу, посадка.

Никогда не летавший Сегно чувствует себя победителем и, как инструктор мосье Адольф, хвалит Шерэ.

– Молодец Леон! Давай еще…

Поверив в свои силы, Шерэ стал летать один, тренироваться. Генрих вскоре опять попросился в полет, но в благодарность за помощь потребовал ручку управления. Так неожиданно Шерэ стал обучать Сегно… Одного он не мог позволить – уступить Генриху пилотское место. Все сбережения были истрачены на самолет, в нем заключалась надежда Леона на будущее…

– Не обижайся, Генрих, сам понимаешь…

Освоившись с аэропланом, Сегно взлетал на нем, садился, вот только разворачиваться сам ни разу не пробовал – педали рулей у летчика. Понимая, что большего пока достичь невозможно, Сегно уезжает в Россию, Лебедев остается.

В Петербург Сегно вернулся без диплома, но, как все считали, летчиком. И вскоре он получил предложение полетать на аэроплане «блерио», купленном у одного из гастролеров-французов.

– Согласен, но при одном условии: за поломки не отвечаю.

Сегно вспомнил все, что видел в Мурмелоне при полетах «блерио»… Самолет вяло начинает разбег, и в этот момент его удерживают, чтоб не развернулся, резкими движениями руля поворота. Так… А как разворачиваться в полете? Ведь сам он этого не пробовал. «Справлюсь!» – все же решает Генрих. Приехав в Гатчину, где находился самолет, Сегно пробует мотор, несколько раз рулит по полю, привыкает к новому аэроплану.

Взлет удается сразу. «Блерио» в воздухе прекрасно слушается. Сегно пробует управлять педалями… Осторожно… Нос аэроплана рыскнул по горизонту… Понятно… Пора садиться… Полет по прямой, как когда-то с Шерэ, прошел успешно.

– И тут во мне пробудился лев, – говорил потом Сегно. – Я снова сел в самолет, смело сделал облет аэродрома, хотя на поворотах меня одолевало желание выпрямить аэроплан. Хорошо вышла посадка, и я поверил, что дальше все будет развиваться прекрасно, – я стал летчиком.

Когда Всероссийский аэроклуб получил из Франции «фарман», Сегно обратился за разрешением сдать на нем экзамен на получение пилотского диплома. Только столичный аэроклуб был членом Международной аэронавтической федерации и имел право выдавать «Brevet de Pilote Aviateur» (иначе, «Бреве»), но еще ни разу этим правом не имел возможности воспользоваться.

– Правление клуба, – вспоминал Сегно, – начало колебаться, можно ли мне доверить такую дорогую машину. Наконец было принято решение, что я внесу в кассу залог в размере пятисот рублей, которые мне будут возвращены в случае удачного полета. Если разобью, вся сумма пойдет на ремонт. Кроме того, я должен покрыть расходы на бензин и масло. Перед экзаменом разрешено сделать три пробных полета. Все обошлось благополучно, хорошо прошел весьма несложный экзамен.

– Я был первым, кто сдал экзамен на авиатора в Российской империи, и поэтому мне полагался первый номер «Бреве». Авгуры аэроклуба опять засомневались, вероятно желая сохранить это почетное место для кого-нибудь из вышестоящих. Однако я уперся – либо первый номер, или никакого не надо. Возвращусь к Фарману и там получу свой «Бреве». После долгих споров мне уступили, и 31 августа 1910 года я получил желанную книжечку в синей сафьяновой обложке с фотографией и надписями на русском и французском языках.

С той поры прошло три четверти века, вдруг прочитавший мою книжку американский историк пишет: «Неверно утверждение, что Генрих Сегно получил диплом № 1. Таковой был выдан А. Н. Срединскому, который незадолго до своей смерти в Париже переслал его мне. Этот диплом неоднократно видели бывавшие у меня советские ученые». Нисколько не сомневаясь в том, что сообщил мне В. Томич о хранящемся у него дипломе, я все же решил проверить утверждение Генриха Сегно. Обращаюсь к воспоминаниям летчика и ученого Н. А. Рынина – питомца того же аэроклуба – «В воздушном океане».

Лето 1910 года. В аэроклубе всего один «фарман» и один инструктор – Лебедев. Обучение происходит в Гатчине. Два молодых человека – Рынин и Срединский – записываются в аэроклуб. Август месяц, появляется второй инструктор – Генрих Сегно, он и берет себе в ученики… Срединского! Как же ученик получает диплом прежде учителя?..

Рынин рассказывает, что Срединский вылетел первым, а затем «доучивал меня», так как оба инструктора уехали: Сегно в Варшаву, Лебедев на соревнования.

Вот как сложно исследовать давно минувшие события. Вряд ли кто-нибудь теперь объяснит тайну двух дипломов № 1 Всероссийского аэроклуба…

* * *

Велогонщик и цирковой трюкач Харитон Славороссов потерял покой – уже летают Ефимов, Уточкин, каждый день в газетах новые и новые имена русских авиаторов, а он все крутит педали. Отстал. Осенью 1910 года, когда стало известно, что состоится Всероссийский праздник воздухоплавания с участием самого Михаила Ефимова, Славороссов решает ехать в Петербург.

– С велосипедом все! – говорит он друзьям. – Летать хочу. Еду к Мише Ефимову, он поможет. Ефимов встретил Харитона хорошо.

– Загорелся, и тебя в летуны потянуло? Знаю, ты упорный и характер спортивный. Только вот что я тебе скажу: это господа могут летать, ничего не зная, что есть аппарат, что мотор. Да и то до поры до времени. Уже не один голову сложил, а покалечилось и того больше…

– Я не из робких… Не боюсь.

– Да не пугаю я, а предложить хочу – поработай у меня механиком, разберись, вникни во все, основа это, а там…

– Так я ж с удовольствием! – обрадовался Харитон. – Мне бы только к делу поближе.

– Вот и ладно, считай, договорились. Да и деньги пригодятся, что так проживаться, не разбогател ведь, а?..

– Откуда… – И Славороссов крепко пожал протянутую руку.

С утра и до поздней ночи Славороссов на аэродроме. Слесарь, пароходный машинист, он быстро постигал премудрости новой техники.

Начал с «блерио», на котором будет летать Ефимов. Красавец моноплан своими очертаниями больше других самолетов похож на птицу, раскинувшую крылья. И мотор красиво поставлен – впереди, вот только брызгается маслом прямо в лицо пилоту. Зато сидеть удобнее – есть кабина. Славороссов сравнивает «блерио» со стоящим рядом двукрылым «фарманом». Весь он опутан проволокой, между крыльями стальные ленты-расчалки. Впереди на крыле плетеное сиденье летчика, внизу, прямо в воздухе, висит подножка, там и педали рулей поворота. А руль высоты как навес над крыльцом, перед крыльями. Мотор позади пилота, пропеллер толкающий.

Славороссов вспомнил смешной случай. Запустили на «фармане» мотор, а самолет покатился хвостом вперед…

Летчик взъярился, орет на моториста:

– Ты что ж, проклятый, опять тянущий пропеллер поставил!.. Тогда Харитон и узнал, что разные бывают пропеллеры.

До начала состязаний Ефимов облетывал «фарман» капитана Мациевича. Перед нижним крылом стояли солдаты, упершись плечами в округлое ребро. Ефимов устроился на сиденьице, моторист взялся за лопасть пропеллера и крикнул:

– Бензин!

– Есть бензин! – Ефимов открыл кран бензобака. Вращая пропеллер, моторист засасывает горючее в мотор.

– Контакт!

– Есть контакт! – отвечает летчик. Резко рванув за лопасть пропеллера, моторист отскакивает в сторону.

Фыркнул, взревел мотор… Ефимов прислушался к его работе и махнул левой рукой. Солдаты, удерживавшие аэроплан, отскочили, «фарман» начал разбег…

Вся процедура эта, слова команд волновали Славороссова, как звук трубы боевого коня. Ефимов уже в воздухе. Харитон неотрывно следит за самолетом: «Когда же я?..»

Некоторые летчики, особенно из офицеров, не очень-то фамильярничают с механиками, мотористами, но со Славороссовым знакомятся охотно, помня его недавнюю славу велогонщика. Вскоре он знает всех участников праздника.

Приехал и Сергей Уточкин. Ему особенно обрадовался Харитон, дружили, можно сказать, когда-то. Все же при первой встрече, как и Ефимов, по отечеству – Сергей Исаевич…

– Да оставь, Харитоша, не большой барин Сережка Уточкин. Ты-то как?..

Вспомнили Одессу, трек, как перевернулись на яхте и целый день просидели словно на необитаемом острове, пока их не обнаружил случайный катер.

– Не летал еще? – спросил Уточкин.

– Пока нет, обещал Ефимов. Да сейчас не до меня. Скажи: а страшно было первый раз?.. Ты ведь полетел один.

– Страшно, – смеется Уточкин. – Я как от земли оторвался, левой рукой в сиденье вцепился – не отодрать… Ручку тоже жму… Боюсь, потяну ее и упаду, скорость потеряю… Потом, наверное, рука устала, ослабла, и полез «фарман» высоту набирать… Опять прижал… Потом мотор надо, обороты сбавить, а я все левую руку оторвать боюсь. Пошевелиться страшно…

– Да я ведь серьезно спрашиваю, – обижается Харитон.

– Почти так и было. Погоди, сам узнаешь.

Работы в дни праздника очень много. Ефимов летал часто, после полетов все проверялось, регулировалось, смазывалось с величайшей тщательностью. Михаил Никифорович сам следил за этим, любое нарушение в работе мотора на слух определял, и это была отличная школа. Но с Ефимовым пришлось расстаться – ему предстояло занять пост главного инструктора военной школы в Севастополе. После окончания праздников он сказал Славороссову, что порекомендовал его механиком Генриху Сегно.

– Хороший летчик. Поработаешь с ним, у него и выучишься. Так они встретились…

– Вы согласны поехать со мной в Варшаву? – спросил Сегно. – Там общество «Авиата» школу открывает.

– Я куда хотите поеду, если буду летать.

– Знаю, знаю о вашей мечте, обещаю.

Разговаривая, они вышли с аэродрома: высокий франтоватый Сегно и уступавший ему в росте, коренастый Славороссов.

– Генрих Станиславович, а что это за фирма «Авиата»?

– О, это новая фирма. Очень интересный человек князь Станислав Любомирский построил авиационный завод, при нем и школа будет. Подробностей пока не знаю… А вы что, передумали?

– Нет, просто полюбопытствовал.

Услышав цокот копыт, Сегно обернулся и, небрежно взмахнув перчаткой, подозвал извозчика.

– Вы в город? – спросил Сегно Славороссова.

– Да, хочу побродить, совсем не знаю Петербурга. Нева очень нравится.

– Превосходно, вот я вас и подвезу. Садитесь… К «Кюба», – распорядился Сегно, назвав французский ресторан на Морской, который облюбовали авиаторы. Многие приходили туда в полдень, когда в «адмиральский час» гремел выстрел пушки на валу Петропавловской крепости. Перекусывали, обменивались новостями. Там же собирались и под вечер.

Высадив Славороссова на углу Невского и Морской, Сегно свернул к ресторану. Он увидел, как к подъезду «Кюба» подкатил роскошный экипаж, запряженный парой лошадей. Из него вышел стройный, подтянутый, безупречно одетый господин. Сегно узнал его. Это был непременный посетитель всех авиационных праздников и воскресных демонстрационных полетов англичанин Сидней Рейли. Они были знакомы. Рейли превосходно говорил по-русски, считался весьма богатым отпрыском знатной фамилии. Выезд был его собственным. Никто не подозревал в нем английского разведчика, впоследствии одного из организаторов антисоветского подполья.

Как и Рейли, Сегно подошел к большому столу, в центре которого сидел осанистый генерал с ухоженными, тронутыми сединой бакенбардами, – начальник Гатчинской воздухоплавательной школы, аэронавт и конструктор Александр Матвеевич Кованько. Ответив на поклон вошедших и пригласив их жестом сесть, генерал продолжал прерванный их приходом разговор:

– Согласитесь, господа, нам, русским, нужно скорее научиться строить аэропланы из своих, отечественных материалов, своей конструкции… Разве не так? Выписывать аппараты из-за границы я считаю таким же нецелесообразным делом, как заказ там ружей и пушек… Разве я не прав?..

– Правильно! Давно пора! – поддержали его авиаторы, сидевшие за столом.

– Вот, господин Сегно, – генерал повернулся к нему, – вы же летали на русском «фармане», как он сделан?

– Превосходно, ваше превосходительство. Лучше, легче французского. Мне говорили на заводе, что подобрали отличную древесину, сушат ее своим способом, хоть скрипки делай.

– Вот видите! – просиял генерал. – Можем строить, а почему не свои? Сикорского, например… Очень интересный аппарат, большой талант у Сикорского. Или Яков Модестович Гаккель, его самолет… Присутствовавшие знали, что и сам Кованько автор оригинальной конструкции аэроплана, разделяли его патриотические убеждения, ценили усилия по развитию отечественной авиации. Кованько был инициатором приглашения Михаила Ефимова возглавить обучение русских офицеров, а это было не так просто – поставить «мужика» наставником у господ.

На войне, которая разразится спустя несколько лет, появятся летчики из солдат, но даже они не будут признаны равными. Ведь как бывало?

Вот старейший русский военный летчик Александр Константинович Петренко, уже прославленный отвагой, награжденный Георгиевским крестом, возвращается после тяжелейшего боевого полета. С ним летчик-наблюдатель подпоручик Лелюхин. Сильнейший ветер, самолет швыряет как щепку, страшная болтанка, а тут еще перестает поступать в мотор бензин, что-то с помпой, надо качать ручным насосом. Петренко то насосом работает, то ручку держит двумя руками, чтобы справиться с аэропланом. «В душе я страшно злился на Лелюхина. Видит, что я выбиваюсь из сил, а взять ручку насоса и покачать не хочет.

– Качайте! – не выдержав, крикнул я.

Должно быть, лицо у меня выражало такую тревогу, что Лелюхин взялся за насос, но качает с прохладцей… Мотор еле работает.

Самолет идет на посадку, впереди ангар. Земля приближается до того быстро, что, если мотор не даст немедленно полные обороты, катастрофа неизбежна…

Я обернулся, с силой оттолкнул руку Лелюхина и сам схватился за насос. Мотор заработал сильнее. Самолет перескочил ангар…

– Разве можно так качать, как вы, – говорю я Лелюхину после посадки. – Еще минута, и вмазались бы в ангар.

Лелюхин сидит бледный, молчит, только кусает губы. Молча вылез из самолета и ушел. Подбежал механик. Мы осмотрели самолет, насчитали в нем двадцать девять пробоин…» Тут же вызывает Петренко командир отряда капитан Культин. Он летчик, понимает, что могло произойти.