Текст книги "Воздушный казак Вердена"

Автор книги: Юрий Гальперин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Мучительно вспоминаю формулу перемещения подъемной силы (а она-то и давит снизу, держит в воздухе) по крылу в зависимости от его положения – угла атаки. Формула эта в учебнике Пышнова…

– Владимир Сергеевич, – заканчиваю свой рассказ, – спасибо вам.

– Если так постигать необходимость знания теории, самолетов не напасешься, – качает головой Владимир Сергеевич, услышав эту историю.

– А ведь Славороссов, ваш товарищ, когда начинал, не знал теории, как и все в то время.

– Из-за этого и гибли больше всего. Наиболее талантливым интуиция помогала, но и они порой разбивались. Скорость теряли, срывались в штопор, не зная, что такой существует, да мало ли…

– Что вы скажете о вашем знаменитом соученике?

– Он как раз и был из плеяды талантливых летчиков, а вот систематических знаний не имел. И стал я у него вроде постоянного консультанта. Даже награду от Харитона Никаноровича получил, по тому времени необыкновенно ценную…

Владимир Сергеевич подошел к одному из книжных шкафов и достал три толстеньких, изрядно залистанных тома.

– Это подлинно инженерная энциклопедия – «Справочная книга для инженеров» Хютте. Он купил ее для себя, видите, надпись на обложке: «X. Славороссов»?

– Я вижу и вторую: «Пышнову от Славороссова. 9.4.23 г.».

– Большая ценность была, а вот не пожалел… Я даже отказывался брать, так он обиделся было… Да… А мне с ним заниматься – двойной интерес. Во-первых, часами мог слушать его рассказы о полетах, о войне, о людях, он ведь был очень наблюдателен. Во-вторых, узнавал от него такие авиационные тонкости, что сам бы и не догадался. Я ведь начинал с конструирования, а потом вижу, что многое не объяснено – отчего так, а не иначе, стал докапываться до истины. Вот и он кое-что мне подсказал. Он ведь столько испытал, перепробовал: и фотографированием с самолета занимался, даже хранил целую серию фотографий, сделанных с воздуха по просьбе Блерио, самолеты испытывал разных систем, а уж в переделки попадал…

Как-то в Италии совершил вынужденную посадку и сломал шасси. Посылает хозяину своему, Капрони, такую телеграмму: «При посадке сломал себе ноги, починил их в кузнице. Вылетаю». Остроумный был человек, веселый.

Вот могу показать редкий снимок, тоже его подарок…

Рассматриваем фотографию: Славороссов у самолета. Подпись: «Авиатор Славороссов – герой перелета Милан – Рим, рекордсмен мира скорости полета с пассажиром на моноплане «капрони». Наискосок надпись: «X. Славороссов коллеге Пышнову».

– Владимир Сергеевич, в академии был летный отряд. Славороссов уже не летал, когда учился?

– Нет, врачи не разрешали. Да и занят был много, к концу учебы по совместительству работал в Добролете – нынешний Аэрофлот так назывался. У него, как и у всех наших «стариков» – боевых летчиков, были в частях, на авиазаводах большие связи. И для оборудования академии они все могли достать из-под земли. А мне, например, он устроил полет на новом самолете «Юнкерс-ХШ».

Уже после встречи с Владимиром Николаевичем я нашел еще одно свидетельство общественного темперамента Славороссова. В журнале «Вестник Воздушного Флота» он публикует письмо с призывом возродить планерный спорт: «…При редакции нашего журнала уже организован «Кружок планеристов». Он должен стать тем центром, тем корнем, от которого побегут отростки по всей стране… Я считаю необходимым устройство летом 1922 года Всероссийских планерных соревнований. Такой планерный митинг будет прекрасной пропагандой безмоторного летания и летания вообще… Со своей стороны, для учреждения приза я и мои коллеги Урицкий и Раскин прилагаем наш лекционный заработок в размере 1 500 000 рублей.

Приз этот я считал бы уместным и необходимым назвать именем гениального родоначальника русской авиации Н. Е. Жуковского.

Конечно, сумма эта незначительна, но мы считаем, что все… любящие русскую авиацию, а также те, кому дорога память нашего Великого Учителя, присоединятся к ней… Москва, 26 декабря 1921 года».

Хотелось узнать – состоялись ли эти соревнования, кто первым получил приз Жуковского? В авиационной литературе ничего не нашел. Звоню одному из старейших планеристов, летчику-испытателю и автору книг о том времени писателю Игорю Шелесту. И он впервые слышит об инициативе Славороссова:

– Вот это интересно!.. Вот ведь беда, нет подлинной истории отечественной авиации, куда это годится?! Хорошо, ты что-то нашел, я нашел, другие, а кто же все вместе соберет, архивы неведомые никому поднимет, документы?.. Историков целые институты…

– Верно, верно, тут наша общая боль, но скажи, соревнования планеристов состоялись?

– В двадцать втором году – нет, в начале следующего. Арцеулов был глазным закоперщиком. В Коктебеле летали.

– А приз Жуковского?

– И приза такого не было, никто о нем и не слышал. Другие – были. Обидно, про Славороссова никто и не вспомнил…

Тем и закончился наш разговор. Вернемся к беседе с генералом Пышновым. Я тогда спросил:

– Вы, начиная с института, все время в армии?

– Да, нас же всех зачислили, да не просто, а сам начальник Главвоздухофлота Акашев принимал, беседовал, когда в академию переходили.

– Акашев?

– Да, чему вы удивляетесь?

– А вы, Владимир Сергеевич, его биографию знаете?

– В общих чертах: участник Октябрьской революции, боевой, заслуженный летчик, весьма образованный человек… Что еще?

– Так он же учился и воевал во Франции вместе со Славороссовым, потом они у заводчика Лебедева служили в Петрограде.

– А-а, то-то он его тогда особо приветствовал, говорил о чем-то, я подумал, что просто как с известным авиатором, знаменитостью. Вот ведь Славороссов ничего мне не сказал, что с самим главкомом приятели, поскромничал…

Потом мы смотрели старые фотографии. Все слушатели академии носили по три кубика в петлице, кто раньше не был военным. Шинели «с разговорами» – поперечными планками, к выпуску летчикам защитные кители надели, ботинки с лакированными крагами…

– А вы не помните, какой дипломный проект был у Славороссова?

– Видите ли, мы все где-то уже сотрудничали и диплом чаще всего был приближен к этим занятиям. Славороссов разрабатывал тему воздушных линий Добролета.

– Вы и потом встречались со Славороссовым, бывали у него?

– Конечно, очень хороший был дом, гостеприимный. Люди приходили интересные…

Квартира в Козловском переулке была в те годы знакома многим: журналистам из «Гудка», где иногда сотрудничал Харитон Никанорович, корреспонденту «Юманите» и его друзьям-коминтерновцам, которые охотно посещали дом, где жизнерадостные хозяин и хозяйка свободно говорят по-французски, знают немецкий.

«Никогда мы не жили так интересно и весело, как в те годы, – вспоминает Татьяна Александровна Славороссова спустя более полувека в письмах из Пятигорска. – У Харитона Никаноровича был приятель Этьен Лакост, коммунист, эмигрировавший из Франции. Мы дважды в месяц собирали у нас друзей-политэмигрантов на вечера, назвав их «Вуа лякте» – «Млечный Путь». Читали стихи и прозу, пели «Марсельезу» под аккомпанемент Харитона. Итальянская супружеская пара играла на губной гармонике, потом все вместе хором пели «Стеньку Разина». Слова песни перевел на французский все тот же Этьен. Иногда бывала Анна Александровна Луначарская.

Часто приходил к нам поэт Василий Каменский, необычайно остроумный, веселый человек. Тогда они с мужем создавали нечто вроде прототипа современного джаза. На бамбуковую палку прикрепляли сигарную коробку, натягивали струну и играли, как на скрипке смычком, а итальянец на губной гармошке, еще звучало и пианино…

Каменский познакомил нас с Маяковским. Мы с Харитоном Никаноровичем часто бывали на диспутах в Политехническом. Жили мы тоже неподалеку от Владимира Владимировича, иногда встречались на Чистых прудах, потом на даче в Пушкине, где отдыхали. Несколько раз Харитон Никанорович был дома у Маяковского. К сожалению, исчезла книга поэта, которую подарил он Славороссову с трогательной надписью, как исчезли и множество других интереснейших фотографий, документов… У Харитона Никаноровича было очень много талантов: он все сам делал и мастерил в доме, увлекся радио и собрал изумительный для того времени приемник, на который все смотрели с удивлением…»

– Да, отец очень любил мастерить, – подтверждает Алексей Харитонович Славороссов, редактор одного из столичных технических журналов. – Вот уж точно золотые руки. Все умел. И на кухне любил возиться, даже куличи сам пек. А вот на меня сердился, что к рукоделию всякому равнодушен.

– Какой же ты парень, если ничего сделать своими руками не можешь, ну-ка давай помогай… Больше всего тратил денег на инструмент и радиодетали. До поздней ночи, бывало, сидит с наушниками, с какими только коротковолновиками не устанавливал связи… Увлекающийся, очень интересный человек был отец. Хоть и поругивал меня, но дружили, единственный сын…

В Академии имени Жуковского хранится копия диплома № 17 военного инженера-механика воздушного флота Славороссова.

После перечня изучавшихся дисциплин указано, что пройдены специальные курсы «экономики аэротранспорта, испытания самолетов, электро-и радиооборудования самолета и аэродромов». В процессе учебы им были разработаны проекты «самолета, авиационного двигателя, авиационного завода».

Весьма основательная подготовка!

Харитон Никанорович Славороссов из академии был направлен в Добролет, где продолжал заниматься изысканиями новых линий для гражданских самолетов. По пальцам тогда можно было пересчитать в стране все аэропорты и воздушные трассы. Многие люди, да что люди, города, районы, целые края еще никогда не видели аэроплана.

А Славороссов одержим проектом грандиозного группового перелета из Москвы до Пекина! Должны полететь самолеты главным образом советские и на отечественных моторах. Через Урал, Сибирь, горы Забайкалья, Монголию, зловещую пустыню Гоби, через хребты Укалгана – 6500 километров!

Мировая история авиации еще не знала такого колоссального группового перелета. Нет по всей трассе аэродромов, запасных площадок, линий связи. Нет? Подготовим!

Самолеты разных марок, с разными скоростями, каждому свой запас деталей, инструментов, не в одном, а в десятках мест.

– Это нереально! – возмущаются скептики. – Маниловщина!

– Сделаем! – коротко отвечает Славороссов. – Дайте срок.

И подготовили. В трудах неимоверных, в бедной, встающей на ноги из разрухи стране. Год 1925-й. С газетных полос не сходят имена героев-летчиков М. Громова, А. Волковойнова, А. Екатова, И. Полякова, П. Найденова, А. Томашевского. Долетели, прошли через все испытания!

Никто не знает имен инженеров, техников, механиков, без которых был бы невозможен этот успех. Полетел бы и Славороссов, если бы мог. Впрочем, летчик Томашевский – это тот самый матрос, которого нелегально выучил летать Славороссов в императорском аэроклубе. И сам он, человек, вложивший в подготовку и проведение перелета весь свой опыт пилота, механика, инженера, вдвойне в полете!

А через год участник этой эпопеи летчик Волковойнов выпустит книжку, где скажет: «Проект перелета был разработан одним из старейших русских летчиков, инженером X. Н. Славороссовым». Узнаем мы из этой же книжки, что Харитон Никанорович был к тому же «начальником земного обслуживания самого трудного – четвертого участка от Кяхты до Пекина».

Посмотрев на географическую карту, найдите этот отрезок пути, вспомните, каким транспортом и какой техникой располагали тогда, и вы поймете, чего все это стоило.

Годы заслонили собой многие события, уходят из жизни их участники и свидетели, не все документы попали в архивы, да и сами архивы испытали невосполнимые потери в минувшей войне. Вот почему так дорог и ценен каждый документ, попадающий в руки биографа Славороссова. Телефонный звонок.

– С вами говорит старый летчик-наблюдатель Смирнягин. Услышал о ваших поисках и хочу показать редкую фотографию Славороссова, если вам это интересно. Я служил с ним в Добролете.

– Конечно, конечно, большое спасибо…

И вот мы вдвоем с Евгением Павловичем рассматриваем необычный снимок: у развороченного, разбитого мотора старого самолета со сказочным названием «Конек-горбунок», первой советской учебной машины, стоят двое. Один, я узнал его сразу, Славороссов, а другой?

– Миша Водопьянов.

– Водопьянов?.. Тот самый?

– Именно он, Михаил Васильевич, Герой Советского Союза, высадивший на Северный полюс папанинскую четверку. Но начинал он в авиации с моториста, работал у Славороссова.

– А что произошло, почему они у этого самолета?

– Однажды на нашем подмосковном аэродроме у летчика Бориса Андреевича Иванова в воздухе разрушился мотор, оторвался носок вала вместе с пропеллером. Иванов был опытнейший летчик, участник гражданской войны, он сумел посадить самолет. И вот Славороссов прибыл разбираться в аварии, захватив и старшего моториста Водопьянова.

– А снимал кто, откуда у вас фотография?

– Я тогда закончил Высшую школу фотограмметристов и служил в тренировочной эскадрилье Добролета, ее называли сокращенно «Трэнэс». Так вот, я находился случайно рядом, фотокамера была с собой, вот я и снял этот чудной самолет. И Славороссова хотелось сфотографировать на память, исторический был летчик. В Добролете к нему с уважением относились: доброжелательный, все всегда спокойно объяснит, подскажет инженерам и летчикам. Потом технические вопросы решал без волокиты, а тогда во всем нехватка была, так что дело часто осложнялось. Он и нашему Трэнэсу помогал.

– А с Водопьяновым вы давно не встречались?

– Целую вечность. Последний раз это было на Байкале, еще до войны, когда Михаил Васильевич совершил рекордный перелет на самолете Р-5 по маршруту Москва – Владивосток.

– Там, кажется, авария случилась серьезная?

– Еще какая! Зима была, туман прижал самолет почти к самому озеру, и Водопьянов врезался в торчащий торос… Летчика выбросило из кабины, он был тяжело ранен. Все же Водопьянов попытался спасти своего бортмеханика Серегина, тащил его к берегу, да оба упали и потеряли сознание. Нашли их только на рассвете… Серегин погиб, а Водопьянов непонятно как выжил, его по кусочкам собирали. И вот, скажи ты, снова летал, да как!.. Подарить бы ему эту фотографию, пусть вспомнит юность, Славороссова, чему-то он и Водопьянова научил, правда ведь?

– Так давайте съездим к Михаилу Васильевичу. Вы фотографию подарите, о Славороссове расспросим.

– Отличная идея, – обрадовался Смирнягин, – я-то сам не решился бы его беспокоить.

На следующий день прямо с утра мы вдвоем поехали в подмосковное село, где на берегу озера Бисерное жил на даче первооткрыватель советских северных трасс.

Михаил Васильевич обрадовался встрече со старым сослуживцем. Высокий, с копной седых волос, он горевал, что годы берут свое, трудно стало ходить, но живой интерес ко всему происходящему не покидал ветерана.

– Больно не хочется от жизни отставать. А за карточку спасибо… Удружили… Полина, – позвал он жену, – смотри, каким я был молодым…

Потом заговорили о Славороссове:

– Настоящий русский самородок… Хотя при мне он уже не летал, иногда потихоньку подлетывал, – подмигнул Водопьянов.

Наверное, он и сам грешил этим после запрета врачей. Летчики знают – сердце не сердце, а за штурвал подержаться тянет, летать нельзя разучиться, это остается на всю жизнь, выработанный рефлекс.

Когда я сказал ему об этом, Водопьянов согласно кивнул головой:

– Все мы грешим, если возможность есть. Как отказать? А теперь уже все… И Славороссов переживал, видно было. А человек он геройский, точно.

Михаил Васильевич потрогал рукой большой шрам на лбу – след байкальской катастрофы…

– Верно говорят, история авиации кровью летчиков написана. Тот же Славороссов… На чем летал… Да и мы начинали без связи, без радио, приборов с гулькин нос… Чутьем больше. Ну и расшибали лбы. Я, можно сказать, трижды рождался.

Водопьянов снова взял фотографию.

– Ну вот этот бедолага «Конек-горбунок». Его же сами собирали из деталей самолетов самых разных, что были под рукой.

Первую машину сложили в 1923 году. И знаете, получился хороший, устойчивый самолет, больше ста двадцати километров давал. Тридцать штук всего сделали. От бедности, конечно, но послужил «Конек» хорошо. Летчиков учили, потом для сельского хозяйства приспособили, поля опыляли… Вот ведь время какое было.

А случай этот помню, как у Иванова винт оторвало. Славороссов осмотрел, ставьте, говорит, новый мотор, усталость металла, вот и рвануло, «Фиаты» тогда были, тоже все сроки перерабатывали. Инженер Славороссов был каких мало, все понимал. Я у него большую школу прошел, с благодарностью вспоминаю. Он, знаете, и летчикам помогал, особенно молодым. Да все так деликатно скажет, ошибку разъяснит, посоветует… Настоящий летчик и с земли все увидит, все подметит, что не так… Очень хорошо, что вспомнили его, нельзя таких людей забывать… пионеров авиации русской. Возвращаясь из Купавны, мы говорили с Евгением Павловичем о Водопьянове, о судьбе Славороссова.

– А куда он из Москвы уехал? Меня тоже ведь перевели, так и не знаю.

– В Среднюю Азию, возглавлял там техническую службу Добролета. Потом послали главным инженером авиационного завода, вернулся в Москву и преподавал в Высшем техническом училище имени Баумана, в авиационном институте лекции читал…

Как-то в этом институте Славороссов беседовал с заведующим кафедрой – крупным специалистом в области самолетостроения. Неожиданно в кабинет вошел смуглый поджарый человек и еще с порога произнес:

– Простите, ворвался, не позвонил, но…

– Роберт Людвигович! – обрадовался и изумился, одновременно хозяин кабинета, выходя ему настречу. – Вот не ожидал!..

– Одна важная консультация… – И вошедший бросил взгляд в сторону Славороссова, ясно показавший, что он тут лишний.

Профессор несколько смутился необходимостью попросить Харитона Никаноровича оставить их вдвоем, но тот уже поднялся с кресла:

– Я потом зайду, у меня сегодня много дел в институте.

– Одну минутку, – удержал его профессор, исправляя неловкость. – Роберт Людвигович, я рад случаю представить вам одного из старейших и замечательнейших русских авиаторов, имя которого вам должно быть знакомо – Харитон Никанорович Славороссов.

– Славороссов? – стремительно повернулся к нему гость. – Славороссов?.. – И с неподдельной радостью стал трясти протянутую ему руку. – Славороссов…

Харитон Никанорович даже смешался от этого непонятного, бурного проявления чувств. Изумление было написано и на лице профессора.

– Это судьба моя! – еще более озадачил обоих темпераментный посетитель. – Вы помните Фиуме, белый «блерио», полет над морем?.. Самый первый день… Вы показывали самолет губернатору и разрешили сесть в кабину его сыну… А? Помните?..

– Неужели это вы?!

– Я, я! Дорогой товарищ Славороссов!.. Какая встреча… Мы должны обязательно разговаривать, много, долго… Дайте ваш телефон… Как жалко, срочное дело… Буду звонить…

Славороссов записал на бумажке номер своего телефона, простился с Робертом Людвиговичем и вышел из кабинета. Как ни был взволнован необычной встречей, так живо вернувшей его к воспоминаниям о далекой юности, Харитон Никанорович терялся в догадках: «Кто же он теперь? Выходит, с авиацией связан. Вот ведь и в институте его знают, как своего встречают… Неужели в нашем КБ работает?.. Так он что, советский?.. Как по-русски говорит… Как же его фамилия?..»

Вопросов было множество, оставалось ждать обещанной встречи. Не очень скоро, но она состоялась. Славороссов в своих предположениях оказался прав: итальянский коммунист авиаконструктор Роберт Бартини после захвата власти фашистами бежал, скрываясь от ареста, и по решению Итальянской компартии был направлен в Советский Союз. Покидая Италию, он, как сказал Славороссову, дал клятву – сделать все возможное, чтобы «красные самолеты летали быстрее и выше черных». Действительно, большинство заданий, которые выполнял Бартини, были необычны. Начав работу в специальных конструкторских бюро, он со временем стал главным конструктором. Им созданы такие машины, как рекордный самолет «Сталь-6» и пассажирский «Сталь-7», дальний арктический разведчик «ДАР», сверхзвуковой истребитель Р с треугольным крылом, реактивный перехватчик Р-114, сверхзвуковой самолет-амфибия «Летающее крыло» и многое другое.

В последние годы жизни он написал автобиографическую повесть «Цепь», где имя Славороссова стоит в ряду первых, кто помог ему определить призвание и выбор пути.

Во время одной из встреч и воспоминаний об Италии неожиданно всплыло в разговоре имя Акашева, которого Бартини тоже знал.

Во время знаменитой Генуэзской конференции Акашева назначают экспертом по вопросам воздушного флота при советской делегации.

Ветеран Итальянской компартии, сенатор Умберто Террачини вспоминал о весне 1922 года: «Это было нелегкое время. К власти еще не пришел фашизм, но его приход обозначился явственно. Назревала схватка. Рим, Милан, Генуя тех времен были похожи на города, находящиеся в осаде. Рабочая гвардия охраняла фабрики и заводы.

…Наша партия была серьезно озабочена тем, как уберечь советскую делегацию от угроз, которые уже тогда раздавались в ее адрес и в прессе, и на фашистских митингах. Партия обратилась к наиболее верным своим кадрам из числа рабочих Милана, Турина и Генуи с призывом создать дружину для охраны делегации». Был в этой дружине и Роберт Бартини.

Разбившись на группы, дружинники непрерывно несли вахту у отеля «Палаццо империаль» в курортном городке Санта-Маргерита, где расположилась советская делегация, неотступно сопровождали ее во время поездок на переговоры, проходившие в генуэзском дворце Сан-Джорджо, заботливо охраняли советских товарищей во время прогулок, следуя за ними по пятам.

Во время одной из таких экскурсий, когда Акашев показывал группе товарищей достопримечательности Генуи: дом, где родился Христофор Колумб, стоявший рядом с древними генуэзскими воротами, старинные дворцы, знаменитый порт, Бартини просто присоединился к ним, дополняя рассказ «экскурсовода» интересными подробностями. Это было несложно – Акашев хорошо говорил по-итальянски. Так они познакомились, а годы спустя вновь встретились в Москве уже по делам авиационным.

Пройдут еще годы, и внучка летчика, тогда студентка Московского университета, начинающая поэтесса Евгения Славороссова посвятит памяти деда такие берущие за сердце строки:

 
Мой незнакомый дед,
Мой предок легендарный,
Завидую судьбе
Твоей неблагодарной.
Не отыскать морщин
На пожелтевшем фото.
О, лучший из мужчин, —
Икар – дитя полета.
 

Это было так: ты, упрямо хмурясь, подходил к своей машине – «этажерке». Хрупкая конструкция напоминала воздушного змея, склеенного детьми. Но чудо свершилось – она взлетела.

 
И ахала толпа,
Крестился люд, толкуя,
И капал пот со лба.
И рвался крик, ликуя.
Бесстрашный ангел мой,
В бензине и мазуте,
От пошлости земной
Ты поднялся до сути.
 

Великий гонщик. Сумасшедший велосипедист. Скорость, скорость… «Какой же русский не любит быстрой езды…» «Новый век набирает скорость. Все быстрее, быстрее…»

 
Молитву сотвори
За дерзостного брата.
Живой метеорит,
Душа огнем объята.
Падучая звезда,
О чем тебе молиться?
В день Страшного суда —
Сгореть или разбиться?
 

Космонавты начала века, не отделенные броней от стихии, а вбирающие ее в свои легкие, неотразимые авиаторы в кожаных шлемах. Цветы, и музыка, и улыбки женщин. И сообщения в газетах: «Сегодня утром произошла воздушная катастрофа…»

 
Ты в небесах пари,
Будь в вечности как дома,
Мой Сент-Экзюпери,
Мой предок незнакомый.
Жизнь – праздник без конца
И тяжкая работа…
Не разглядеть лица
На пожелтевшем фото.
 

Нет, не ошибся юный спортсмен, назвавшись Славороссовым. Такие, как он, и составили славу России. «…Нельзя таких людей забывать – пионеров авиации русской», – сказал Водопьянов… Да только ли русской?..