Текст книги "Воздушный казак Вердена"

Автор книги: Юрий Гальперин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Любопытна и такая деталь, отмеченная газетой:

«Гораздо больше людей, чем на ипподроме, собралось на железнодорожной насыпи линии Мариенбад – Карлсбад. Среди них были также и зажиточные люди, даже майорская форма виднелась среди зрителей у забора. Бедняков, которые не могут заплатить крону за входной билет, никто не осудит, но зажиточным людям позор стоять за забором…»

Мне это понравилось. Ведь именно так летчикам приходилось зарабатывать на жизнь. А расходы на содержание самолета, на его транспортировку из города в город! А риск, которому они подвергали свои жизни!..

Есть отчеты и об этих повторных выступлениях, где Славороссов «перещеголял свои воскресные достижения. Публика встретила отважного летчика восторженными криками «браво!». Вот это встреча! Ведь я пришел в архив из того самого отеля «Империал», над которым летчик впервые показался сразу всему городу. Прочитав газету, я отправляюсь на тот самый ипподром, где еще сохранились старинные трибуны, хожу по тому самому полю, с которого он взлетал, поднимаюсь на железнодорожную насыпь, заполненную в те дни «зайцами», включая некоего майора… И кажется, что вижу самого Славороссова, «блерио», бегущего по полю, восторженную толпу… Все здесь сохранилось, как было, а ведь в Ленинграде, в Варшаве и многих других городах, где летал Харитон Славороссов, уже нет старых аэродромов, ипподромов. Этот день, день встречи с героем, стал для меня настоящим праздником.

Не знаю уж почему, но за полетами Славороссова внимательно следила газета «Кронштадтский вестник», сообщая о его победах за рубежом:

«После больших состязаний в Вене, на которых он занял третье место из сорока трех авиаторов, им, по приглашению спортивного клуба, сделана поездка по австрийским курортам… Все газеты, начиная с венских, полны сочувственных отзывов о русском пилоте и выдвигают его в ряды лучших авиаторов мира».

Гастроли Славороссова продолжаются.

«Выдающийся русский летчик Славороссов на знаменитом аэроплане «Блерио-XI» совершит свободные полеты над морем и над горами!»

Эти броские афиши лишили покоя обитателей древнего приморского города Фиуме, еще ни разу не видевших полетов. И Славороссов был доволен, что приехал на берег Адриатики. Ему очень нравился утопающий в зелени город, амфитеатром спускавшийся к морю. Не только оно напоминало родную Одессу, но и шумная, темпераментная, многоязыкая толпа. Половину обитателей составляли итальянцы, недаром город был основан римлянами. Жили здесь хорваты, венгры и еще пестрая курортная публика. Площадка для полетов выбрана Славороссовым у самого моря на высоком скалистом берегу. В многотысячной толпе зрителей был и вице-губернатор Фиуме барон Лодовико Орос ди Бартини с приемным сыном Роберто, которого грудным младенцем подкинули в дом богача-аристократа. Юный Роберто не мог оторвать глаз от белого аэроплана, похожего на гигантскую птицу, гордо раскинувшую крылья. А рядом с нею сказочный рыцарь авиации в кожаном облачении, увенчанный сферическим шлемом. Заняв свое место в пилотской кабине, он взмахом руки приветствовал публику и подал знак механику, стоявшему у пропеллера…

Громко чихнув, зарычал мотор, вдоль фюзеляжа потекли космы сизого дыма, и до толпы донесся горьковатый запах бензина и горелого масла.

Пророкотав на разные голоса, согревшийся мотор набрал силу, натужно загудел и понес белую птицу прямо к обрыву… Кто-то испуганно вскрикнул, когда, сорвавшись с утеса, аэроплан резко провалился вниз, но тут же утвердился в плотном морском воздухе и начал парить над бирюзовой гладью… Не рискуя особо удаляться в море, Славороссов развернулся обратно и, как только пересек береговую черту, почувствовал, что аэроплан сразу подбросило вверх… «Разный воздух», – осенила пилота догадка, он впервые пересекал в полете границы моря и суши, не зная еще, что плотность воздуха над ними неодинакова.

В ту пору младенчества авиации многое, если не все, постигалось такими, как он, только опытом. Чтобы проверить себя, Славороссов вновь улетает в море и, довольный своим «открытием», продолжает парить в весеннем небе, то уплывая к горизонту – в горы, то появляясь над восторженной толпой. После посадки зрители устроили покорителю воздуха настоящую овацию, его забросали цветами. Вице-губернатор Бартини пожал Славороссову руку, поблагодарил за необычайное удовольствие и представил летчику своего сына:

– Роберто ваш самый горячий поклонник. Он вообще увлекается всякой техникой, а теперь просто бредит аэропланами.

– Тогда прошу, – улыбнулся подростку Славороссов и показал рукой на пилотскую кабину. – Прего, синьор Роберто…

Кто мог предполагать, что именно эта встреча с русским летчиком определит выбор Роберто, его судьбу. Пройдут годы, отгремит война, которая поставит Славороссова и юного австрийского офицера в противостоящие армии. Роберто Бартини вернется домой из русского плена, но вернется совсем другим человеком: его открытое, чистое сердце навсегда опалит огонь Октябрьской революции. В 1921 году студент-политехник Бартини вступит в ряды Итальянской компартии. А потом, но… не будем торопить события.

* * *

В каждом городе две-три недели, ни одного срыва, ни одной неудачи, и слава о русском авиаторе опережает его в этом первом и весьма удачном зарубежном турне.

Поздней осенью 1912 года, в конце столь блистательной и выгодной поездки, уставший Славороссов собирается ехать домой. Долгов у него нет, самолет оплачен, на жизнь пока хватит, а там уже вновь зовут на гастроли, можно заранее заключить контракты.

Славороссов сидел, погрузившись в глубокое мягкое кресло, вытянув руки вдоль валиков. С удовлетворением оглядев свой уютный гостиничный номер, взял лежавшую на коленях развернутую газету и опять попытался хоть что-то понять в заметке о его полетах. Немецкого он не знал, но какие-то слова были знакомы… «Надо бы позаниматься…» Он покосился на маленький секретер, где лежал подаренный ему в Праге одним русским почитателем самоучитель французского языка. Человек уже в летах, добродушный, как все толстяки, он помнил Славороссова еще по Одессе, где постоянно ходил на велотрек. В Праге он очень помог летчику, предложив свои услуги переводчика. Несколько раз поводил по городу, приносил русские газеты, делал скромные подарки, а на прощание подарил самоучитель:

– Не обижайтесь, Харитон Никанорович, но такому человеку, как вы, нельзя без языка. Французский вас везде выручит. Это очень простой, доступный учебник…

«Надо написать Олегу Константиновичу, – подумал Славороссов. – Душевный человек». Он встал, подошел к бюро, открыл маленьким ключиком небольшой черный портфельчик с тисненными золотом инициалами «X. С», поднесенный ему в Вене, достал лист почтовой бумаги, в левом углу которого было отпечатано: «Харитон Никанорович Славороссов-Семененко, пилот-инструктор т-ва «Авиата». Варшава».

Написав пражскому знакомому, Харитон Никанорович вспомнил, что не ответил Каменскому, которого очень обрадовали успехи учителя в Австрии. Славороссова интересовало, как подвигается у писателя работа над книгой о летчиках, не было таких еще в России книг. Коротко сообщив о своих последних гастролях, он продолжал: «…Напечатали ли Вы свою книгу «Жизнь авиаторская», если да, то ради бога пришлите мне, а если нет, то сообщите, в каком положении это дело».

Кажется, впервые за недолгую жизнь этот двадцатишестилетний человек чувствовал себя так хорошо и уверенно: отныне он признанный летчик, ни от кого не зависит, все, что будет дальше, ясно – служение авиации. Где и как, время покажет, в «Авиату» ему возвращаться нечего. Следовало решить, что делать с самолетом: отправить в Россию или продать, а себе приобрести новый. Расходы окупятся – демонстрационные полеты, катание пассажиров тоже доходная статья – желающие платили сто рублей. «Ну, можно брать и поменьше, – подумал Славороссов. – Хватало бы на жизнь». Неожиданно все его планы переменило письмо из Милана. Глава фирмы «Капрони», на которого Славороссов произвел в Вене самое прекрасное впечатление, о чем тот и писал, предлагал русскому летчику испытывать самолеты фирмы, выступать на соревнованиях, в которых Славороссов пожелает принять участие.

Предложение было лестным, а самое главное – открывало перед летчиком заманчивые перспективы.

Согласие было дано немедленно. Продав свой аэроплан, Харитон Никанорович выехал в Италию.

* * *

Италия очаровала Славороссова. Ему нравилась яркая, непривычная природа, теплый, солнечный климат, обилие фруктов. В письмах домой он описывал пальмы на улицах городов, апельсиновые и лимонные деревья вдоль дорог, «подходи и рви», смешные и очень вкусные макароны – спагетти, которые он научился есть, наматывая длиннющие макаронины на вилку. Ему самому все это было в диковину, а уж тем более такие подробности должны потрясти домашних.

Вооружившись очками, Никанор Данилович в который уж раз читает жене письма Харитона, не уставая удивляться все в одних и тех же местах:

– Скажи, пожалуйста, апельсины на улицах!

– И сорвать можно? – изумляется Акулина Логиновна.

В их доме никогда не бывало апельсинов, только видели их в магазинах колониальных товаров. Даже не верилось, что такой «барский» фрукт открыто растет при дороге.

Гордятся родители сыном, радуются за него, приятно, что не забывает, помогает хорошо, вот только домой не едет долго.

– Почет ему там, – поясняет отец, – должность хорошая, живет что твой барин… Вон дом какой. – И они склоняются над фотографией: Харитон стоит в садике перед хорошенькой виллой в селении Вицола-Тичат, что в сорока километрах от Милана. Там располагался завод «Капрони».

И люди в Италии нравились Славороссову своей открытостью, живостью характера, песнями, музыкой. Дома у него мандолина, и по вечерам он увлеченно разучивает понравившиеся мелодии. Все хорошо, только один человек не может смириться с его появлением, пилот фирмы Бурготти, так неудачно выступавший в Вене. Да и на родине он больших успехов не добился, а Славороссов быстро почувствовал возможности самолета «капрони» и после серьезных тренировок побил все авиационные рекорды Италии. Все!..

Новые соревнования: кто быстрее покроет расстояние в 200 и 300 километров с пассажиром. Наивысшую скорость на обеих дистанциях показывает Славороссов. Это уже мировой рекорд! Десятки летчиков соревнуются на дальней трассе по маршруту Милан – Турин. И тут первое место за русским пилотом «капрони». Ему понадобилось всего пять часов, чтобы долететь до Турина. В итальянских газетах портреты Славороссова, его называют «смелым поэтом скорости». Отчеты о его полетах в газетах Франции, Германии. Ничего не пишут о своем летчике только в России. А ведь он стал первым русским авиатором, установившим официальные мировые рекорды. И сложный перелет Милан – Генуя – Рим тоже приносит победу Славороссову. Благодаря его выдающимся успехам пошли в гору дела фирмы, самолеты Капрони становятся популярными. Весной 1913 года, вскоре после триумфального перелета, Славороссов вместе с руководителями фирмы обсуждает детали участия в международном военном конкурсе, который проводит итальянское правительство в Турине. Италия спешит занять свое место среди передовых авиационных держав Европы. Ее надежда – самолеты «капрони», а Славороссов – надежда фирмы и страны.

– Что вы думаете, синьор, о конкурентах?

Перед Славороссовым список предполагаемых участников конкурса и марок самолетов, на которых они должны летать.

Продолжая изучать французский язык – все-таки Франция запевала авиации, – Харитон Никанорович понемногу осваивает и итальянский. Смешно путая два языка, он все же достаточно понятно отвечает:

– Конкуренты большие. «Капрони» – хороший аппарат.

Не может же Славороссов сказать, что в кабине «капрони» будет он – сегодня один из лучших пилотов мира.

…Апрель. Над Турином и аэродромом Мирафиори чистое, необычной голубизны небо. Соревнования еще не начались, идут последние приготовления. Тарахтят моторы, снуют механики, фоторепортеры снимают картинно позирующих пилотов. На трибунах много генералов, офицеров – представителей военного ведомства.

От ангара «капрони» взлетает аэроплан. Необычно круто и не по прямой, а с одновременным разворотом летчик набирает высоту…

Такой взлет на «капрони» мог сделать только Славороссов, и на трибунах уже повторяют его имя.

– Смотрите! Смотрите! Невероятно!..

Перевернувшись в воздухе, Славороссов продолжает полет, накреняет свой «капрони» на крыло и описывает два замкнутых круга – два виража… Плавная спираль, и самолет бежит по полю. Это задуманная Харитоном Никаноровичем психологическая «заявка» на победу. Это ведь только облет, проба аппарата.

Славороссов выступает на новой модели и из первых девяти испытаний выигрывает семь!.. Испытания продолжаются… Но о победах Славороссова русская пресса ничего не сообщает, и вдруг телеграмма в утреннем выпуске петербургской газеты «Биржевые ведомости» от 7 апреля: «Сообщение из Турина. 6 апреля в 6 часов вечера на военном аэродроме Мирафиори во время полета русского авиатора Славороссова с пассажиром Галло внезапно произошел взрыв мотора. Пассажир сгорел, умирающий авиатор в госпитале».

Вот какой трагический повод, обернувшийся газетной сенсацией, позволил России вспомнить о своем героическом сыне.

На следующий день газета «Новое время» под заголовком «Надежды на выздоровление Славороссова» публикует новую телеграмму агентства Стефани: «Славороссов провел ночь спокойно. Утром в состоянии его здоровья было констатировано некоторое улучшение. Пульс довольно правильный, нелихорадочный. Полагают, что авиатор поправится через шесть недель».

Более подробные известия были не так оптимистичны: «Какой-то злой рок преследует всех лучших русских летчиков… При спуске известного русского авиатора X. Славороссова произошел взрыв бака с бензином. Роберт Галло, летевший в качестве пассажира, получил при падении настолько тяжелые повреждения, что не мог выбраться из горящих обломков аэроплана, и, когда подоспела помощь, представлял собой обуглившийся труп… Славороссов был отброшен к хвосту аппарата. В бессознательном состоянии, почти умирающий, он был перенесен в военный госпиталь. Из последних известий выяснилось, что Славороссов при падении получил перелом левой ноги и пяти ребер, правая нога вся обгорела, кожа с лица сорвана и констатироровано общее тяжелое сотрясение мозга и всего организма. 36 часов летчик находился в бессознательном состоянии. Пользующие Славороссова врачи все же не теряют надежды вернуть его к жизни». Теперь уже не на шутку беспокоится о Славороссове общественность, посыпались письма в газеты с требованием сообщить о состоянии летчика, предложения о помощи. Какие-то незнакомые люди приходят к родителям авиатора, выражают сочувствие, оказывают знаки внимания, успокаивают. А у родителей еще горе – утонул в пьяном виде сын Дмитрий… Хоть и непутевый был человек, а ведь родной…

Не шесть недель, а шесть месяцев пролежал Славороссов в госпитале. Вновь и вновь он мысленно перебирает события того трагического полета…

Виною всему был лопнувший бензобак. Это установила комиссия. На планировании вытекающий бензин попал на раскаленный мотор, он вспыхнул, и огнем сразу охватило деревянный аэроплан… Роберт Галло сидел впереди – в кабине летчика-наблюдателя. Славороссов до жути отчетливо слышит вопль заживо горящего человека, помнит, как тут же его самого ожгло бушующее пламя, резкую, всепроникающую боль… Он еще пытался, закрыв рукой глаза, выровнять у земли разрушающийся самолет… Удар… Потеря сознания… Снова минутное просветление. Он опять помнит горящие обломки, пытается отползти, но придавлена, не пускает правая нога. Он не знает, что она обгорела, уже не чувствует ее… Последним усилием воли он рвет ногу из тисков… Пронизывающая боль… Ползет в сторону… «Где Роберт?.. Надо его…» – последняя мысль, которую он помнит. Роберт… Молодой, задорный, самый верный почитатель Славороссова, считавший за счастье летать с ним… И вот друг становится его первой жертвой… Он убил человека!..

В который раз все одни и те же горькие размышления: «…Но вина не моя… Сам чудом жив… Все равно я его убил… Проклятый бак!.. А в чем я виноват?.. Как погасить огонь в воздухе?..» Об этом он говорит с братьями Капрони, навещающими его, просит помочь семье Галло.

– Не волнуйтесь, синьор Славо, – так его зовут для простоты, – все, что нужно, что можно, мы сделали. Вы ни в чем не виноваты, кто мог знать, что лопнут швы?

– Баки надо проверять под давлением, под большим давлением.

– Совершенно верно… Так жестоко нас учит жизнь… Что вам еще принести, Славо, чего бы вы хотели?

– Спасибо, все есть. Пошлите из моих денег в Одессу родителям… Вот записка моей рукой… Нацарапал, а то не поверят, что жив…

Весь перебинтованный, почти недвижимый, он говорит о чем угодно, но не о своем будущем. Об этом он только думает, думает со страхом: авиация не только его призвание, но и средство к существованию, сможет ли он летать? Ребра срастутся, кожа нарастет новая, а вот ноги, особенно правая, с ними что? К нему внимательны все: врачи, сестры, даже родные незнакомых офицеров, лежащих в госпитале, приносят и ему цветы. Цветов много, их присылают ежедневно самые разные люди. Это приятно. Он любит цветы. Они напоминают ему Одессу, велотрек, незабываемый день, когда он, «сев на колесо» самого Уточкина, мчался за ним буквально в двух-трех метрах и едва не обошел знаменитого чемпиона. В тот день он получил свой первый букет цветов, он, никому не ведомый любитель, обычный одесский мастеровой. Потом вспомнилось детство и неприхотливые желтые цветы лютики. Мальчонкой его удивил не сам цветок, они росли повсюду, а случайное открытие – у одного цветка разные листья: одни узенькие, продолговатые, тут же большие, круглые, как открытая ладошка, с зазубриной по краям. Вот бы вместо всех этих ярких, красных цветов нарвать самому лютиков… С букетом роз входит в палату русоволосая улыбающаяся дама.

– Маргарита Афанасьевна, дорогая!.. – радостно вскрикивает летчик, пытаясь приподняться на постели.

– Лежите, лежите, Харитон Никанорович! – И ласковым прикосновением она заставляет его опустить голову на подушку. – Вам пока нельзя так прыгать, потерпите.

Как он рад ее приходу! Маргарита Афанасьевна русская, жена его доброго знакомого голландского химика Хольсена, имеющего в Турине небольшую лабораторию. Вот отведет он душу с землячкой, поговорит по-русски.

Из плетеной круглой корзины Маргарита Афанасьевна достает разноцветные судки.

– Хочу побаловать вас русским обедом, соскучились, поди…

– Ну зачем вы это, – совсем неискренне произносит больной, а сам весь лучится от радости соприкосновения с дорогой родиной.

Часто приходят летчик Бурготти, открыто признавший превосходство Славороссова, и второй пилот фирмы – Доминичи.

С ними разговор о новостях в авиации, а их всегда много. Особенно порадовал Харитона Никаноровича Доминичи, когда принес газету, где была помещена фотография самого большого в мире четырехмоторного самолета «Русский витязь» инженера Сикорского. Корреспондент газеты сообщал из Петербурга, что испытания самолета проводил лично конструктор, который впервые взлетел на нем 27 апреля, а 10 мая поднялся над русской столицей на высоту в 600 метров со своим постоянным механиком Панасюком и еще четырьмя летчиками на борту.

– Ай да Сикорский! Вот это здорово! Пять пассажиров! Какие же у него моторы, Доминичи, написано?

– Четыре «аргуса», по 100 сил каждый. Тут говорится, что синьор Сикорский строит еще один такой самолет, он называется… Илиа Муро… меш?

– Как, как?

– Илиа… Муро-меч, может быть?

– Илиа… Муро-меч, – повторяет Харитон Никанорович, – да это же Илья Муромец! Конечно, такая махина! – Эти фразы он произносит по-русски. Теперь уже не понимает Доминичи.

– Илья Муромец… Как сказать «богатырь»? Руссо гиганто!

– А, гиганте! – обрадовался Доминичи.

– Вот, вот, гиганте.

Теперь Славороссов хочет еще объяснить, что это древний былинный герой:

– Муромец… – И вдруг само пришло слово «исторический». – Руссо Муромец сторико… Руссо Спартак!..

Летчики смеются, Доминичи доволен, что сумел так обрадовать больного, вывести его из мрачных переживаний.

– А вы, Славо, знаете синьора Сикорского?

– Нет, лично незнаком, но знаю, знаю… Огромный талант. Он летчик и конструктор. У него много самолетов построено, только двухместные были аппараты… Но очень много груза поднимали, сильные… А это… И назвал как красиво. Доминичи, какие же у него плоскости, крылья, ну, размах… ширина? – И Славороссов попытался разбросить в стороны руки, но тут же поморщился от боли.

– Сейчас, сейчас. – И Доминичи уткнулся в газету. – Верхние – 28 метров, нижние – 22… Колоссально!

– Гиганте, – повторил Славороссов. – Прочитай мне описание, только медленно, хорошо? Тут помогают летчикам жесты, листок бумаги, на котором Доминичи пытается нарисовать новый русский самолет.

Славороссов разглядывает довольно верный рисунок и уже представляет аэроплан, который может взять запас горючего на 1000 километров пути да еще 12 пассажиров, боеприпасы, запас пищи… Чудо!

– Застекленная каюта высотой в два метра, – продолжает читать Доминичи. – Состоит из передней капитанской комнаты, кают-компании, спальной комнаты, кухни, кладовой и уборной…

– Целый дом! – радуется Славороссов.

– Воздушный дом, – подхватывает восторженно итальянец. – А вот дальше… «В капитанской комнате находится все управление двигателями, рулями. В кают-компании имеются диваны, кресла. Все помещение освещается электрическими лампочками, получающими огонь от динамо-машины, установленной на аэроплане.

Русскому строителю, бывшему скромному студенту Киевского политехнического института И. Сикорскому после долгих неустанных трудов удалось создать аэроплан-омнибус, являющийся чуть ли не первой на всем земном шаре попыткой осуществить истинный пассажирский аэроплан».

– Все? – с сожалением спрашивает больной, который в эти минуты забыл о своих невзгодах. – Вот бы полетать на таком…

…Прошло полгода. Еще не совсем окрепший Славороссов выходит из госпиталя. Потеряв часть стопы, он заметно прихрамывает на правую ногу. Нужно еще отдохнуть, оправиться и снова летать! Это он решил для себя твердо. Вот только где?

Фирма выплатила возмещение за несчастный случай; узнав, что Славороссов и не думает оставлять авиацию, как это случалось с потерпевшими тяжелые аварии пилотами, ему предлагают продление контракта.

Нет, не может летчик оставаться в Италии. Тут неотступно преследует тень Галло, воспоминания о случившемся, его жалеют, а это раздражает Славороссова. Надо переменить место. Не вернуться ли в Австрию, где так удачно началась его спортивная карьера? Там, конечно, помнят его, а следующей весной будут новые митинги. Аэроплан можно, наверное, получить у фирмы «Этрих», реклама ведь… А может быть, во Францию? Вот где летают, мертвые петли крутят, а я что – хуже?.. Пресса, как известно, любит сенсации. Если речь идет об авиаторах – нужны рекорды, необычные перелеты, сногсшибательные воздушные трюки, новый аэроплан или катастрофа, как было со Славороссовым, хотя после катастрофы о нем снова забыли.

Заметка в петербургском журнале «Аэро» о первых пяти русских, «летающих вниз головой», опять возбудила интерес к Славороссову, освоившему во Франции исполнение мертвой петли. Жив! Во Францию Славороссов приехал в самом начале 1914 года.

В детстве ему не очень хватало времени на чтение, зато лежа в госпитале, Харитон Никанорович, как только стал приличнее себя чувствовать, читал все дни напролет. Его добрый друг Маргарита Афанасьевна приносила русские книги. Он полагал, что знает жизнь, теперь жизни его учили классики. Шла гигантская внутренняя работа, переустройство души.

Между прочим, там же, в больнице, он впервые прочел «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо». Попав в Париж, Славороссов невольно искал следы героев Дюма у стен Лувра, за окнами великолепных дворцов и древних трактиров, просто на булыжных мостовых, по которым еще катили одноконные фиакры и конные омнибусы с пассажирами на крышах.

Сняв недорогой номер в пансионе Пернот на левом берегу Сены, где за 6 франков брали на полное содержание, Славороссов просто бродил по городу, хотелось немножко освоиться, прежде чем заняться делами. В Париже он никого не знал, следовало обдумать, с чего начать. Никаких рекомендательных писем у него не было, да он и не стремился их получить, верил, что достаточно известен в авиационных кругах. Единственный адрес, который ему дали, – кафе «Спорт», где обычно бывают летчики. Отыскав кафе, Славороссов остановился у входа, где молодой чернокожий крепко сбитый мужчина в спортивном кепи явно растерянно смотрел на раскрытый мотор своего автомобиля. Боковые крышки капота были подняты, на лакированном крыле лежала сумка с инструментами. Владелец машины достал из нее гаечный ключ и, словно не зная, что с ним делать, переводил взгляд с инструмента на мотор.

Славороссов невольно улыбнулся, решительно подошел к незадачливому автомобилисту и на плохом французском языке спросил, что случилось.

Обрадованный неожиданным участием мужчина тоже на плохом французском ответил – не заводится.

– Покрутите ручку, я посмотрю, – предложил Славороссов.

Автомобилист обрадованно поблагодарил и принялся легко проворачивать заводную рукоятку. Видно было, что силы ему не занимать.

Неисправность зажигания была обнаружена опытным механиком сразу, и, скинув пальто, Славороссов быстро его отладил.

Владелец автомобиля оказался знаменитым американским боксером – чемпионом мира Джонсоном. Представился и Славороссов. Молодые люди сразу почувствовали симпатию друг к другу. Джонсон потащил русского в кафе «опрокинуть стаканчик».

Общительный американец знал многих из посетителей, но, отвечая на приветствия, он не спешил к приглашавшим его знакомцам, а уверенно шел к одному из столов, где сидела компания оживленно разговаривавших мужчин.

– Привет, Жюль! – обратился боксер к худощавому человеку в замшевой спортивной куртке. – Вот познакомься, тоже летчик, русский. Его зовут… – И американец повернулся к спутнику. – Очень трудное имя…

– Харитон Славороссов, – представился тот.

– Славороссов? – неожиданно легко повторил столь трудную для француза фамилию обладатель замшевой куртки и тут же встал. – Вы пилот фирмы «Капрони»?

– Да…

– Господа! Это же знаменитый Славо!

Теперь вскочили все сидевшие за столом. Харитону пожимали руки, тут же освободили место. Смущенный столь радушным приемом, приятным, но совершенно неожиданным почетом, Славороссов уселся на предложенный стул.

– Давайте знакомиться, Жюль Ведрин.

Теперь настала очередь удивляться самому Харитону. Перед ним стоял знаменитый на весь мир летчик-рекордсмен Жюль Ведрин! Славороссов еще учился летать, когда Ведрин, совершив перелет из Парижа в По, выиграл приз в 20 тысяч франков. «Это было весной 1911 года, – тут же вспомнил Славороссов. – Потом еще перелет: Париж – Мадрид, больше тысячи километров. Моноплан «борель-моран». Девять… да, девять летчиков начали перелет, а долетел только Ведрин. Приз 100 тысяч франков!.. После европейский круговой перелет: Париж – Брюссель – Лондон – Париж…»

Все это вспомнилось моментально. Что-что, а главные события в авиации Славороссов знал до тонкости. Он все еще держит руку Жюля.

– Очень рад, очень… Я знаю все ваши прекрасные перелеты, в прошлом году ваш рекорд скорости – 200 километров в час. Верно?

– Да, да, – смеется Ведрин, – а ваши рекордные перелеты…

И начался нескончаемый разговор. За столом были тоже летчики: Леганье – первым летавший в России, самый знаменитый мастер высшего пилотажа Пегу…

Славороссова расспрашивали о полетах, о катастрофе, пили за его чудесное выздоровление, за будущие удачи…

Харитон был на седьмом небе от счастья. Забылось все недоброе, рядом вновь обретенные друзья, они уже обсуждают, где и как устроить русского собрата.

Появились знакомства и среди земляков, живших в Париже. Актер и искусствовед Израилевич привел его в кафе «Ротонда» на Монпарнасе, где собиралась парижская многонациональная богема: писатели, художники, актеры.

Парижские журналисты любили описывать скандальные происшествия, случавшиеся в «Ротонде»: попойки, драки, самоубийства доведенных до отчаяния непризнанных гениев, что еще больше способствовало дурной славе кафе. На самом же деле это был не вертеп, а, как сказал Илья Эренбург, «генеральный штаб разноязычных чудаков… Публика была необычной даже для привыкших ко всему парижан. Поражала прежде всего пестрота типов, языков – не то павильон международной выставки, не то черновая репетиция предстоящих конгрессов мира…».

Уже наслышанный об этом кафе, Славороссов ожидал увидеть помещение, внушительное по размерам и обстановке. На самом же деле это было маленькое, непритязательное, скорее грязное заведение, каких в Париже сотни. Цинковая стойка, у которой толпились забежавшие выпить аперитив или кофе прохожие, за ней, темная, насквозь прокуренная комната с десятью-двенадцатью столиками. Вот здесь-то и открылась летчику описанная Эренбургом картина. К нему-то Израилевич подвел и представил летчика.

– Очень рад, слышал о вас, – хрипловатым, резким голосом сказал Эренбург, – летчиков знакомых у меня еще не было. Садитесь же…

Отодвинув в сторону исписанные листы бумаги, вероятно очередное стихотворение, Эренбург стал расспрашивать Славороссова о таинствах полета, его нашумевшей катастрофе в Италии, психологии людей нового воздушного племени.

– Что вы думаете о нас, земных, когда смотрите сверху на этот человеческий муравейник?

– Радуюсь свободе… Как птица…

– Прекрасно сказано! Вот здесь вокруг, – Эренбург обвел рукой комнату, где горланили стихи и тосты, набрасывали рисунки, играли в шахматы, шумно ссорились завсегдатаи, – много талантливых и обездоленных людей, жаждущих свободы полета… Да никак не оторваться им от грешной земли… Эренбург показал в темный угол, где сидел тщедушный, плохо одетый, с виду запуганный и голодный юноша из Белоруссии, одареннейший художник Сутин, и назвал молодого эмигранта из тех же краев Марка Шагала, испанца Пабло Пикассо…

– Их знают и ценят только в «Ротонде», разве что Пабло уже вырывается в большой мир… Заметили… Ему вспомнилось первое в жизни посещение картинной галереи. Это было в Турине. Его добрый гений Маргарита Афанасьевна Хольсен повела его после выздоровления в Палаццо-деля-Академия делле-Шиенце – известную туринскую Пинакотеку.

Человек без образования, одаренный от природы, он тянется ко всему новому. Воспоминание о Пинакотеке и вечер, проведенный в «Ротонде», вызвали желание побывать в Лувре. Затерявшись в иноплеменной толпе, он целый день бродит из зала в зал: картины, фарфор, оружие, часы в королевских покоях с календарем, рассчитанным на века… Все удивляет, будит воображение, рождает мысль о нетленности созданного талантом человека.