Текст книги "Stiffen corpses: Жизнь и работа коченеющих трупов (СИ)"
Автор книги: Юрий Литвин
Соавторы: Олег Демчук
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
На улице все также шел дождь, и было все также фригидно. В двери снова стучали, негромко, но настойчиво.
«Ну кого еще там…» – едва успел подумать я, как Эдсон закричал:
– Джозеф, гномы пришли!
«Ну вот, сейчас снова начнется!» – подумалось мне, эта ситуация уже стала откровенно меня напрягать. Пока мне это думалось, группа гномов чинно вошла в помещение и удобно в нем расположившись принялись кривляться, аля Чукки-Юзик, что было их коронным номером и ужасно нравилось всем, кроме разумеется Чукки и Юзика. Но пока на мне Маска Джокера, можно и потерпеть.
Они тянули писклявыми голосами и смешно размахивали маленькими конечностями. Тут же захотелось их всех раздавить, но я сдержался.
– Вот, Юзик, вот любовь, да? Дружба? Да?
– Нет!
– Ха-ха-ха!
– Я на паровоз не успею!
– По ху…
– Ха-ха-ха…
– Оставь покурить, Чукки! Мэни-мэни…
– Ой, смотрите, Хэнгмен!
Один из артистов натянул на голову капюшон с дырками для глаз и стал делать вид, что мастурбирует.
Сентиментальный Эдсон тут же сказал:
– Фу!
А мне представление начало нравиться. Тем более, что тут же гном, изображающий Эдсона с декоративным черепом вместо головы пропищал:
– Фу-фу! – и свалился в обморок.
Настоящий Эдсон моментально обиделся и пригрозил:
– Если не перестанете, Семеросъежку позову!
Сия угроза возымела действие. Гномы испуганно умолкли, но противный Джокер в моем лице нагло заявил:
– Пусть продолжают, Барин забавляться желает! – и стал изображать барина. А именно: выпучил живот, надул щеки, и увалился на соломенную подстилку чуть не раздавив зазевавшегося артиста.
Недовольный таким развитием событий Эдсон негромко пробурчал что-то насчет пьяной обезьяны и свихнувшегося барина, но я не расслышал, тем более, что Скабичевский скомандовал:
– Продолжайте! – и представление продолжилось. Теперь гномы изображали Хэнгменов, и это всем пришлось по душе. Один из них в крохотной адидасовской курточке стал разбрасывать по полу маленькие билетики, а другой в балахоне стал ловить их и причитать:
– Денежки счет любят…
Другие с раскрашенными мордочками собрались в кучу и закричав:
– Смотрите, Хэнгмены чморятся! – накинулись на первых двух и стали смешно их лупить и пинать. Особенно старался маленький Эдсон.
Но большому отчего-то было нерадостно, и он снова ушел на улицу курить. Наверное, снова вспомнил про менингит.
В это время гномы сменили пластинку. Один из них покатил по полу пивную бутылку и стал пьяно орать:
– Пейте гости дорогие, за все уплочено!
А остальные заорав:
– Горько! – принялись целоваться с любвеобильным Катом Скабичевским, на ходу расстегивая маленькие ширинки. Скабичевский вырвался и тоже ушел курить вслед за Эдсоном, хотя и не курил.
В целом мне понравилось представление и я, поднявшись со своего ложа, отдал гномам едва начатую половинку черного хлеба и они, вкатившись всей оравой на солому принялись запихиваться хлебными крошками, болтать, а насытившись моментально уснули.
А вот мне не спалось. Я вспомнил, как когда-то мы с Чукки Коротали Время и предложил сыграть в стихотворную игру. Эдсону и Кату, которые как раз вернулись с улицы.
Все равно ведь делать пока нечего. Прилетит Сторож, не прилетит. Да и погода совсем не для полетов. Объяснил правила. Простейшие, сложные и предлагать не стал. Говорю:
– Начинаю фразу, а вы в рифму заканчивайте. Чтоб смешно только было.
Согласитесь, какая, ни какая, а для ума гимнастика.
Эдсон поглядел на меня недоверчиво:
– Нас, что ли двое на одного?
– Ну.
– Мало нас, надо еще кого-то…
– Я пас, – отозвалась Сушеная Голова, – Хррр… – это типа, спит.
– Может Мельника позвать? – предложил Джокер, хитро прищуриваясь, и роняя себе в руку металлический кружок из глаза.
– Нет, вдвоем! – рубанул, сгустившийся в ангаре аммиак, костлявой рукой титр.
– Чудесно! – воскликнул я, – поехали! Раз пошел со мной в наряд…
– Ассирийский яйцеклад, – тут же отозвался Скабичевский. Джокер озадачился.
– А кто это?
– Тю, – раздулся от гордости, тем, что поставил в тупик самого Твин Ли Кат, – это зверь такой. Из этого… Заовражья. Вот.
Он схватил карандаш и быстренько изобразил на стене половинку куриного яйца на тоненьких ножках и с парой круглых выразительных глазок поверх скорлупы.
– И делают они что? – я действительно был слегка озадачен. Конечно, в Заоовражье, что угодно может водиться, но как-то оно все-таки…
– Размножаются, – авторитетно сообщил Кат и предложил, – Продолжим? Теперь мы начинаем!
– Валяй, – Джокер одел и снял шапочку с бубенцами. Они тихонько звякнули.
– Подписал четвертый лист…
– Звезданутый Джудас Прист. Это просто, – зевнув отозвался я, – Ловите. Самый страшный из людей…
– Это пидор Площадей! – угрюмо отозвался Эдсон.
– Чего это он пидор? – поинтересовался я, – ты что проверял?
Титр насупился:
– Просто в рифму пришлось…
– Смотри мне. Расскажу Греку, он тебе сам знаешь…
Грек Площадей был известен тем, что уже неоднократно переплывал Стикс, причем туда и обратно, и при этом неоднократно совал туда руку. И ничего. Представляете? За это его и уважали. Его даже Прототавра не трогала.
– Так, парни, попытка не засчитана. Продолжим. Ну-ка, вот вам. Всех вас купит и продаст…
– Капитан Ужеидаст, – все также угрюмо отозвался Эдсон.
– А это еще кто?
– Да есть один, на Таможне…
Бубенчики зазвенели оптимистично.
– Годится. Если на Таможне, то годится. Загадывайте!
Команда посовещалась и Кат выдал:
– По-французски говорит…
– Пакистанский Самоквит, или Зазеркальский, или Кентенбрийский, да какой угодно. Посложней давайте. Думайте, думайте! Веселей. Вот я вам загадаю сейчас смешное… Эдсон лично для тебя.
– Только не про менингит!
– Ладно. Вновь на мельницу пошел…
– Мельник, задранный козел, – даваясь хохотом, моментально выдал Скабичевский.
Череп титра оскалился несмелой улыбкой.
– Ага!
– Вот же, молодцы, можете, когда хотите! Загадывайте… – я подбросил вверх свою шапочку.
– Колокольчики звенят, – выдал Кат.
– Едет Хэнгмен – Хесбулат!
– Где? – мгновенно очнулась Сушеная Голова. Она по понятным причинам не любила нашего милого малыша.
Тут уже заржали все вместе. Голова обиделась.
– Очень весело! Поэты недоделанные. Да я вам сейчас тысячу таких стишков насочиняю.
И как понесла, как понесла, прям генератор рифм:
– Разогнал 10-й полк – подполковник Дуботовк – Рраз! Вновь на кладбище чудил – волосатый некрофил. Цвайн!! Вновь сломал шестой барьер – бородатый тамплиер – Квадро!!!
– Три, – подсказал я.
– Что? – дернулась Сушеная Поэтесса.
– Считать научись, сколько раз просил. Подожди. Как там про Тамплиера? Шестой Барьер? Вроде ничего, а Эдсон?
– Тема, – произнес довольный титр.
– Молодец! – я потрепал Голову за ухо, – Можешь ведь, когда хочешь. Теперь тихо, Песню буду думать. Или Композицию…
И стал думать про Тамплиеров и Шестой Барьер. Мне в целом понравилось. А ребята еще долго резвились.
«Засмеялся как подлец, Джозеф Твин Ли – молодец».
Глава 7 ИЗВРАЩЕНИЕ В ЖЕЛТУЮ ДЕРЕВНЮ…Я лежал на спине в Доме, бессмысленно глядя в потолок и размышлял о жизни. К тому же меня мучил Облом, бестелесное неприятное создание, полностью подчиняющее психику и частично двигательные функции. Сил с ним бороться лежа у меня не было, а вставать было лень. Мысли были примерно такие:
Все это бред…
Бред…
Бред…
Бред…
Бред…
И в другую сторону – бред…
Бред…
Бред…
Бред…
Бред…
При всем притом, пальцы мои меланхолично перебирали струны гитары, а их между тем оставалось всего две. И, тем не менее, я ухитрялся получать истинное наслаждение от собственных незатейливых импровизаций.
Мысли текли вяло и медленно. Ни с того, ни с сего вспомнился Хэнгмен. Как он однажды подошел к нам с предложением, от которого, по его мнению, никак нельзя было отказаться, и говорит, маслянисто щуря свои узенькие глазки в прорезях капюшона:
– А давайте песню напишем про то, как я люблю грибочки.
«Говно, вопрос», – улыбаюсь про себя и интересуюсь на всякий случай:
– Это и так все знают, зачем же еще и песню сочинять?
Чукки еще проще выразился, выхватил у Витала топор, перевернул, потом тут же его вернул и сказал:
– Ну на, пиши.
Сразу вспомнились незабвенные строки:
«Хэнгмен письмо написал топором на чьей-то горбатой и потной спине…»
А Хэнгмен, теребя болтающуюся на ухе, плутониевую серьгу, которую ему не без задней мысли, надо полагать, подарил Белый Дьявол, отобрав у какого-то недоноска с радиоактивно светящимися глазами, продолжает наступать:
– Ну, давайте, чего вам жалко, что ли?
Это значит, он нам идею предложил, а писать мы будем. Молодчик. Веселый притом. У него после появления серьги даже дырка новая на капюшоне появилась, как раз, чтобы ухо наружу торчало. Двусмысленно, я так полагаю.
Был только один способ избавиться от этого приставаки, и Чукки тоже его знал. Он спросил:
– А ты нам, что дашь?
Хэнгмен сразу расстроился. Потом решил разговор в шутку перевести, говорит:
– А я вас топором зарубаю, – и смеется.
Это вместо спасибо. После видит, что мы не смеемся и спрашивает:
– А что вы хочете?
Именно так: «Хочете».
«Уже прогресс!» – переглянулись мы с Дауном, а Витал молчит и глазками постреливает. Не люблю, когда в меня стреляют. Нет, не подумайте, страшного ничего, если не в голову. Зарастет. Регенерация, так сказать, но все равно неприятно. Постреливала тут одна глазками на Витала, поклонница. Из Знатных. Не просто так. Да не тут-то было, понял, мудрый Хэнгмен, что придуривается, сучка, и зарубку на ней поставил по-Хэнгменски, топором. Один раз, как говорится, зато на всю жизнь. Толи в корыстных побуждениях заподозрил, толи еще какая хреновина в голове его замаскированной прорезалась. Непонятно. Но с другой стороны настоящий Корпс и должен быть жесток и несправедлив. А иначе как?
Самое смешное желающих заполучить плутониевую серьгу только прибавилось. Так-то…
Дальше лежу, струны перебираю. Вот сколько же хороших вещей на память сразу приходит, с ума сойти.
Тут тебе и Семеросъежка. И семь гномов. И семнадцать гномов весны. И Женщина, которая стоит спиной. Потом еще про Шубу из Красного Медведявспомнилось. Или вот – Целлофановый Курьер. Просто бомба.
Поездка еще одна вспомнилась. К Чукки, на Ферму. Хорошо. Винца испили всласть. Я и не заметил, как стал насвистывать незабвенный хит «Это моя нога». И совершенно впал в благодушное настроение.
Чукки только дверь открыл, сразу из базуки своей:
– Бум! – вместо здрасьте.
Потом серпом в косяк, следом спица с перьями и диковинный нож полуметровая самоделка. Реакцию проверял. А сам стоит посреди комнаты, нунчаками крутит и орет:
– Не хочу сухариков!
Не хочешь и ладно, не дадим. Пошли на болота. Рассматривать. Для поднятия творческого настроения. Смотрели, смотрели, смотрели, смотрели, пока Чукки свои нунчаки не поломал. И сказал, что хочет тут 212-й пруд устроить. Мало ему видите ли 211-ти. Решили начать, не откладывая в долгий Потенциальный Ящик, и устроили пруд под песню про Weekly-Brickly, абсолютно бессмысленную, надо сказать песню, но при этом замечательно помогающую в любой работе, будь-то обыкновенный закат Солнца вручную, или устройство 212-го пруда.
По возвращении Чукки сразу уехал на Сексодром и сказал, что кун-фу сегодня заниматься не будет. Типа, нога болит. А на Сексодроме скакать не болит, но я сделал вид, что поверил и тоже куда-то уехал. Кажется на Пресловутые Кулички. Да, точно туда, а там схватил гитару и принялся творить, что попало на пьяную нездоровую голову. Типа Тварец, это который не от слова «Творить», а кторый от слова Тварь. Второго Типа.
А иначе если посмотреть на ситуацию… Какой же праздник без пистолета? Известно какой – мрачноватый.
Не спуститься ангел, в сиянье с небес,
И душу в рай не возьмет,
Появится только развязный бес,
Плюнет в тебя и уйдет.
Ух, ты, чего вспомнилось, это же из Второго Альбома! Как я его называю. Вот это память! А на самом деле он называется «Палач направляется в Ад». А куда еще Палачу направляться? Тут у нас все логично.
Я еще немного помузицировал и отложил гитару. Что-то не состыковывалось. Не укладывалось что-то куда-то. Никак. Я и так пробовал и этак, ничего не помогало. Меланхолия. Значит я теперь меланхолик. А знаете, кто такие меланхолики? Это извращенцы такие, которые и сами не живут, и другим не дают. Так-то… А потому это у меня не меланхолическое музицирование получается, а натуральное извращение. Извращение в Желтой Деревне, нет, в Желтую Деревню. Так точнее будет, и оригинальней. Надо запомнить. Или не надо.
Надо, как говаривает Краух, принимать экстренные меры. И причем быстро.
– Подъем! – заорал я.
Дремавший у окна Пивец нелепо вздрогнул и моментально свалился на пол, немедленно напустив лужу, а Сушеная Голова вытаращила глаза и завопила не тише моего:
– Яволь! Майн херц!
Я подошел к Пивцу и, придавив поганца к полу ногой, поинтересовался:
– У вас как у следователя, наверное, любимая книга «Преступление и наказание»?
– Ну да, – просипел тот синея.
– А любимый момент, когда Порфирий Раскольникова изобличил?
– Нет, когда Раскольников старуху топором стукнул.
– Молодец, – похвалил я, убирая ногу, – поубираешь тут все…
Со двора донеслось бодрое:
– This is I! – и я пошел встречать Чукки Дауна, так как это действительно был «I», в смысле – он…
…Вечером, когда наш, наконец-то вернувшийся на свое рабочее место, старина Солнце совершал свой туалет, выразившийся небольшим серым радиоактивным дождиком, нас с Чукки, мирно прогуливавшихся по маршруту «до Колонки и обратно» обстреляли какие-то идиоты.
У кого хватило ума напасть на двух отдыхающих Корпсов так и осталось для нас загадкой. Впрочем, стреляли они скверно, и к тому же ужасно торопились. Потому пришлось нам отдых сворачивать, и уже наутро, погрузившись на Сфинкса, ехать сначала на Виллу, где поджидал нас оголодавший Дистройер, а потом уже вместе с ним к Южному Посту, откуда лежала прямая дорога на Розовую Страну, где как мне тогда казалось, и находились корни этого неприятного инцидента…
B SIDE:
Часть 3: ПРИКЛЮЧЕНИЯ В РОЗОВОЙ СТРАНЕ
Приключение первое. ДИФРАКЦИЯВ баре «У НекроФила» Человек в черной одежде, отражаясь в бесчисленных зеркалах и заметно пошатываясь, зашел за барную стойку и, опустившись на стул, тихонько позвал:
– Фил! Фил!
В проеме дверей подсобки появилась приземистая фигура немолодого негра в смешной кругленькой шапочке и прохрипела:
– А это ты, Юзеф? Давно не видел тебя.
– Пойдем, – простонал я, а это судя по отражениям, был действительно я, – помоги мне…
Фил понимающе оглядел мое пьяное раскрашенное смазанными концертными красками лицо и, тяжело вздохнув, приподнял меня на ноги и потащил в сторону сортира:
– Ну, ну, все нормально. Пойдем, конечно, поссым…
В розовом свете ламп кирзовые сапоги бармена были похожи на красные сафьяновые мокасины. С моей головой происходили удивительные вещи.
– Ты не Фил! – погрозив им пальцем, сказал я.
– Творим – не творим, – мимо проскакал карлик на деревянной лошадке. Из лошадки сыпались вонючие лепешки и, шипя мгновенно впитывались в пол.
– Ты, Красная Шапочка! – прокричал черный человек из зеркала и захохотал, его суровое лицо казалось абсолютно белым, а красная звезда на левом глазу напоминала о бренности всего сущего.
– Там, там! – бормотал негр, и вдали отчетливо забили тамтамы.
– Дай ему подержаться, а то не поверит, – посоветовал промелькнувший в очередном зеркале Чукки и загадочно улыбнулся нарисованным ртом. Сказал и отскочил в сторону. Сторона тоже сорвалась с места, взбрыкнула задними ногами и исчезла в стене напротив.
Снова проскакал карлик, теперь он сидел на лошади задом наперед. Следом куда-то пробежал Чукки Даун с подушкой и одеялом, потом еще кто-то незнакомый и очень неприятный с замотанной в мешковину базукой. Я вдруг почувствовал, что уже не являюсь собой, а превратился в кого-то очень большого и очень страшного, что у меня теперь густая черная борода, завитая в косицы, а в руках два мощных шестнадцатизарядных пистолета фантастического калибра. В конце коридора что-то зарычало и я, вернее этот новый бородатый Я, который отражался в каждом новом зеркале, узнал дикого Бебермана, облизывающего чью-то берцовую кость с остатками мяса на ней. Острейшие зубы радостно щерились в приветливой собачьей ухмылке, а тонкий ручеек слюны свисал с верхней раздвоенной губы животного.
Ненастоящий Я спрятал за пояс пистолеты и ухватив высокий элегантный стул из Каменного дерева, выломал длинную инкрустированную ножку, обгрыз ее с одной стороны и стал угрожать Беберману, нисколько не заботясь о последствиях. Я настоящий, тот, что по-прежнему находился с другой стороны зеркала, попытался спасти несчастное животное и крикнул:
– Беги! – после чего ударил бородача прямо в пах. Зеркало брызнуло миллионом рубиновых осколков. Боберман в последний момент успел увернуться и благодарно тявкнув, провалился в тень, оставив свой ужин. Бородач увернуться не успел и теперь частями исчезал в черной дыре стены, глядя на меня своими жгучими глазами, в которых застыл немой вопрос: «За что?»
По инерции, я проскользил еще пару метров по слишком гладкому полу, и уже открывая дверь туалета, удовлетворенно подумал: «Успел».
…Когда я снова обрел способность нормально соображать, то первым делом подумал: «Интересно, куда так спешил Чукки?» Быстро преодолев розовый коридор, и не отвлекаясь на провокации со стороны отражений, добрался до бара и внимательно осмотрел помещение. Ощущение присутствия чего-то или кого-то не покидало меня все время осмотра, и это с учетом того, что бар был абсолютно пуст. Но я знал толк в подобных вещах, и потому, глядя в дальний затемненный угол, как будто бы невзначай скосил взгляд на потолок, и застал врасплох то, что любой другой менее искушенный наблюдатель не смог бы заметить, ни при каких условиях.
Скорчившись в позиции лямбда, на потолке мирно спал Чукки Даун. Он плотоядно причмокивал во сне, изредка сплевывал и все время поддергивал норовящее свалиться с него одеяло.
«Ага!» – сказал я и резко обернулся, потому что за спиной моей раздался звук шагов. Это был Фил, он прошел мимо меня босиком под звуки далеких тамтамов, его глаза были закрыты, а толстые негритянские губы шевелились, отчетливо произнося в такт шагов:
«Дох, дох, дох».
Когда бармен поравнялся со мной я резко схватил его за плечо и крепко сжал, надавив указательным пальцем в том месте, где по моему мнению, пересекались энергетические потоки обоих миров. Фила тут же выгнуло дугой, он открыл глаза и чужим незнакомым мне женским хрипловатым голосом произнес:
– Юзеф, а вы испытывали когда-нибудь Дифракцию?
Я посмотрел на бармена в упор и ответил, то ли ему, то ли той сущности, что все еще сидела внутри:
– Фил, я испытал в этой жизни все, и врядли какая-то Дифракция будет долго испытывать мое терпение…
Хриплый голос расхохотался, на Фила было жалко смотреть. Судорожно дергая суставами, он вытащил из кармана штанов небольшой холщовый мешочек, в котором что-то шевелилось и перекатывалось. Он протянул его мне со словом: «Смотри!»
В мешочке была прорезана узкая щель, я заглянул в нее, но ничего не увидел.
– Ничего не видно, – сказал я.
Фил отчего-то обиделся и сказал своим обычным скучноватым голосом:
– Ну вот, больше не покажу.
– Ну и не надо, – я тоже обиделся, достали они со своими загадками.
Бармен надолго задумался, потом почесал свой могучий затылок и произнес:
– Ладно, хочешь еще посмотреть… – похоже, он приходил в себя.
– Достал…
– Ну, Юзеф, ну не сердись. На, гляди.
Вздохнув, я снова приложился одним глазом к щели, потом другим. Ничего, я развязал мешочек и вывернул его наизнанку, потом завязал и потряс, потом снова смотрел: ничего. Абсолютно.
– Ну? – нетерпеливо спросил Фил, – что-нибудь увидел?
Я отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Вот это и называется Дифракцией, – значительно произнес негр и пошел во двор седлать Коня…
Наблюдения. Чукки Даун.
Я все никак не мог понять, почему Юзик, стоя вниз головой, с постоянно меняющимся лицом крутил в руках какую-то грязную тряпочку, которую зачем-то дал ему Фил. Но гораздо больше беспокоило меня другое – дохлый худой петух пристально изучающий немигающим глазом мои не укрытые одеялом ноги… Я попытался втянуть их внутрь, но в этот момент петух клюнул, и все завертелось…
– Не трогай меня! – закричали с потолка хором, один голос принадлежал Чукки, а другой птичий был мне не знаком. Мы с Филом, так и неуспевшим покинуть помещение, одновременно задрали головы вверх. В это время мешочек выпал у меня из рук, и резко стал увеличиваться в размерах. Оттуда выскочил настоящий Вульф-Брэгер, он резво стал карабкаться по стене и очутившись на потолке моментально ухватил истошно орущего петуха хищною своею рукою и поволок вниз. Очутившись на полу, он снова втиснулся вместе с петухом в мешок, раздувшийся до размеров буфета, и скрылся там.
Фил сорвал со стены шестопер и, подбадривая себя громким совиным уханьем, принялся со всей силы охаживать им мешок.
– Помогай! – крикнул он, и мы вместе с кувыркнувшимся с потолка Чукки обрушили на мешок ближайший дубовый столик.
– Не дайте ему увеличиться! – надсадно проорал Фил, продолжая избивать мешок. Мы поднатужились и пустили в ход винную бочку. Это возымело свое действие, мешок стал уменьшаться в размерах. Когда он уменьшился до своего первоначального размера, с нас градом лил пот.
Бармен бережно поднял мешочек с пола и спрятал в карман, предварительно отсоединив от него какую-то деревяшку с маленьким гвоздиком, сначала я подумал, что она случайно прицепилась к мешочку Вульф-Брэгера, но Фил, обеспокоенно качая головой, пояснил:
– Она во всем виновата, прицепилась и сосет, сосет, сосет. Если бы мы вовремя не кинулись, весь бар бы разнесло, – голос его дрогнул, – спасибо вам…
– Утри свои слезы, – посоветовал ему Чукки, – скажи лучше, кто это она?
– Как кто? – удивился бармен, – Постоянная Планка! Беберман должен был сам отвезти ее Больцману, но не успел. Тут меня и накрыло…
Наблюдения. Чукки Даун.
Я увидел, что Юзика тоже накрыло. Он скорчился, схватился за бока, потом свалился на пол и заплакал. Хотя нет – засмеялся. Я схватил его за ногу, но он продолжал бежать, и потом говорил мне, что никак не мог понять, отчего его лошадь вдруг захромала.
– Ни хочу! Ни хочу! – кричал он, давясь хохотом, – Никому не хочу! Постоянная, аха-ха!!! Беберманы достали, и зеркала ваши розовые…
Это было похоже на истерику, но кончилась она так же быстро, как и началась. Уже через пару минут Юзик снова был в строю и, утирая глаза указал в сторону окна:
– Смотрите слон!
Но это был не слон, а Пробрюшливое Жорло…
