Текст книги "Перевертыш"
Автор книги: Юрий Леж
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
– Ну, все, хватит философии, – перебил сам себя Успенский. – Ахтунг! Пельмень! Не спать, подтянись!
Пан и не заметил, как за разговорами они прошли пустую замусоренную улицу и приблизились к развалинам. Теперь надо держать ухо востро, а руку на «семёне», и даже лучше вытащить пистолет из кармана…
Наблюдение за развалинами и постоянно отстающим Пельменем, привычное рабочее напряжение глаз и ушей, отвлекли Пана от нечаянно пойманных в самоволке проблем, привели в нормальное душевное состояние.
И только благодаря этому, к КПП батальона подошел прежний рядовой Пан вместе со старшим сержантом Успенским и спящим на ходу рядовым Пельменем.
Здороваясь с заканчивающим ночное дежурство незнакомым Пану сержантом, Успенский открыто, теперь не скрываясь от товарищей, передал тому пяток разноцветных упаковок презервативов, посмеялся вместе с ним над предполагаемым нецелевым использованием этих средств «индивидуальной защиты».
– Хорошая вещь, в хозяйстве, ох, как нужная, – подмигнул он Пану, – папироски в них упакуешь, потом – хоть ныряй, хоть в болоте день лежи, а табачок-то – сухонький…
«Чудеса, – удивленно подумал Пан, никогда раньше в таком ракурсе резиново-технические изделия не рассматривающий, – вот почему сержант-то столько их закупил тогда в аптеке…»
У штабной палатки их встретил капитан Пешков, усталый, позевывающий, но довольный, что ночь прошла спокойно, никто из начальства не дергал, тревожных происшествий не было. Он подтолкнул в спину проходящего мимо и даже не заметившего офицера, ссутулившегося, шаркающего, как дедок, сапогами о землю Пельменя, иди, мол, шустрее, а то на сон времени не хватит. Рядовой Валентин Пельман исчез в палатке, а капитан спросил Успенского:
– Вы что-то рано сегодня, до подъема почти двадцать минут…
– Так получилось, – пожал плечами Успенский. – Мы ж не по расписанию, как скорый поезд…
– Как всегда там у тебя получилось? – усмехнулся капитан. – Без стрельбы не обошлось?
– Доложили с комендатуры? – улыбнулся старший сержант.
– Не столько доложили, сколько уточнили, ты ли это был и зачем тебя в город выпустили, – засмеялся капитан.
– Ну, да, понимаю, – согласился Успенский, кивая на Пана. – Только стрельбы-то никакой не было, так, разок вон шмальнул рядовой, что б народ порядок помнил да по улицам с оружием не шастал…
– В курсе, в курсе, – ответил капитан. – В журнал даже внес… С благодарностью от дежурного по комендатуре.
– Везет же людям, – подмигнул Пану сержант, – две недели на службе, а уже благодарность от командования схлопотал…
Они еще пошутили о чем-то с капитаном, и пошли в пока еще досыпающую последние минутки казарму. Стоящий при входе у тумбочки ночной дневальный, из новичков, дернулся спросонья, отдавая честь старшему сержанту, но Успенский только махнул рукой, мол, к черту формальности.
Уже сняв сапоги и заваливаясь, не раздеваясь на койку, старший сержант сказал Пану:
– А ты не расслабляйся, тебе пока спать не положено…
Пан недоумевающе глянул на Успенского. Как же так получается? гуляли вместе, а отсыпаться тот один будет?
– Потом мне же спасибо скажешь, – туманно пообещал Успенский, – а пока разбуди-ка мне Волчка…
– Да я уже и не сплю, – отозвался с соседней койки снайпер. – Поспишь тут от вашего топота и гогота… Как погуляли-то хоть? с толком?
Никакого топота, а уж тем более гогота ни Пан, ни Успенский, входя в казарму, не производили, но с сонным замечанием Волчка смирились.
– С толком, с чувством, с расстановкой, и даже с пользой для общества, – ответил Успенский. – А ты, Волчок, сегодня Пана не гоняй. Пусть после завтрака пару часов постреляет на меткость, посмотришь, на что он способен с недосыпа и после пьянки, понятно? А потом – спать до вечера, до моего, так сказать, особого распоряжения…
Тут Пан сообразил, почему старший сержант не разрешил ему вытянуться рядышком и подремать минуточек четыреста после бурной ночки со странной мулаткой. И в самом деле, грех было не воспользоваться ситуацией и не проверить, как сбивает ему прицел почти бессонная ночь, выпитые водка и коньяк и кувыркания с девочкой, пусть и приятные, но все-таки утомляющие организм.
– Четвертая рота – подъем! – донесся от входа в спальное помещение хрипловатый голос лейтенанта Веретенникова, их ротного командира, появившегося в батальоне на неделю раньше Пана и тоже считавшегося новичком, хоть и успел лейтенант взводным повоевать на юге Маньчжурии.
– Первый взвод, третий взвод, четвертый взвод!
– Третийй взвод, – подскочил с места Волчок, принимая на себя временное командование, вместо уже задремывающего старшего сержанта Успенского.
– Выходи строиться!!!
– Волчок, – пользуясь моментом, что он не в строю, обратился Пан по-простому, – мне бы «семена» почистить…
– А что – завтракать не будешь? – удивился Волчок, не спеша, но проворно одеваясь. – Ах, да, ты же любовью сыт… Ладно, иди в оружейку, почистись и захвати винтовку, сразу после завтра в развалины пойдем…
– Есть, – отозвался Пан.
*
Острогрудая мулатка Шака, хохоча, как одержимая, бегала голышом по казарме, оглушительно, по-мальчишечьи, свистела и временами высоко подпрыгивала, зависая в воздухе, как наполненный гелием шарик, и взмахивая руками.
Солдаты с испуга попрятались кто куда, забравшись под койки, запершись в оружейке, присев в уголках и стараясь притвориться ветошью. Только Пан спокойно сидел на своей постели и иногда старался уговорить мулатку не хулиганить, когда она вихрем пролетала мимо. Но его тихие, уравновешенные слова никакого воздействия на расшалившуюся ведьмочку не оказывали.
Она уже успела вытащить из углов и из-под коек то ли пятерых, то ли шестерых товарищей Пана и деятельно растормошить их, приводя в беспорядок обмундирование, расстегивая пуговицы, подготавливая к акту любви, а потом бросая со вставшими членами и горящими от возбуждения глазами. Сам же Пан никакой охоты к совокуплению не проявлял, с содроганием вспоминая, во что превращается после этого Шака.
Наконец-то, мулаточка зажала в углу самого молодого и смущенного паренька из всего учебного снайперского взвода, расстегнула на нем штаны и, привстав на колени, усердно взбодрила его орудие французским, уже знакомым Пану, способом. Со стороны это было почему-то очень забавно наблюдать, как надуваются и опадают смуглые щечки старательной мулатки, как искажается сладострастной судорогой полудетское лицо Мишки. Добившись в несколько секунд необходимой ей твердости вожделенного предмета, Шака развернулась задом к пареньку, по-прежнему прижимая его к стенкам казармы, в углу, наклонившись, наделась своим женским естеством на стоячий член и начала раскачиваться взад-вперед, тоненько ухая, томно вздыхая от удовольствия и хищно улыбаясь, посматривая на Пана… «Ух, ты… ух, ты, как здорово… ух, как пробирает… – почему-то чисто по-русски приговаривала мулатка, – ух, еще разок… ух, ух, ух… а ты, Пан… что же ты?.. Пан! Пан, вставай…»
Открыв глаза, Пан не увидел ни старых полуоблезлых коек казармы учебного взвода, ни разбежавшихся по углам своих прежних товарищей, ни уж тем более голой мулатки, зажавшей у стены молоденького Мишку. Рядом с койкой стоял старший сержант Успенский. Он и позвал его: «Пан, вставай!»
Быстро скосив глаза на окно, Пан заметил, что солнышко уже изрядно склонилось к закату, видимо, проспал он не меньше четырех, а то и пяти часов после того, как отбегал с винтовкой по развалинам и отстрелял очень даже удачно, чему и сам, честно говоря, удивился.
– Подымайся, подымайся, герой нашего времени, – подбодрил его Успенский, – солнце еще высоко, а в штабах сейчас самая работа…
«Тяжко-то как к вечеру просыпаться, – подумал Пан, сбрасывая ноги на пол и ища взглядом сапоги. – А вот бы прям сейчас в ночь – и до самого утра…»
Успенский, заметив, как тяжело дается подъем Пану, тактично отошел к окну, и уже оттуда сказал:
– Давай, давай, граф, нас ждут великие дела, а то ведь и эту ночь спать не придется…
– А что за дела-то? – спросил Пан, упаковываясь в штурмкомб и пытаясь сообразить, почему же не придется спать в эту ночь.
– Ну-ну, не прикидывайся беспамятным, – засмеялся Успенский. – Про записку официантки, небось, все помнишь… да и происшествие это в борделе мне покоя не дает…
– А, так ты про особый отдел, – вспомнил Пан. – А где он у нас? Я тут за две недели ни разу не только не видел, не слышал про особистов, только вот вчера, от тебя…
– Хороший у нас особый отдел, раз про него ничего не видно, не слышно, – похвалился Успенский. – Да и нет никакого отдела, только капитан Мишин, но он в комендатуре устроился, туда мы и рванем сейчас…
– Деньги с собой брать? – лукаво осведомился окончательно проснувшийся Пан, сообразив, что идти придется опять в город, а там и до бара с водкой и борделя с девочками недалеко.
– Ишь, как быстро народ к хорошему привыкает, – вздохнул Успенский. – Деньги захвати, но вряд ли сегодня их где потратить придется…
Через пять минут старший сержант вывел Пана по узенькой тропке за казарму, а оттуда – к большущему ангару, похожему на авиационный, неизвестно по какой причине воздвигнутому здесь, на окраине города. В ангаре отдыхали, ремонтировались, обслуживались все средства передвижения батальона: от полутора десятков мотоциклов разведчиков, до не так давно захапанного запасливым вооруженцем среднего танка Т-42-85. Экипаж к танку, правда, все еще подбирали, стараясь всеми правдами и неправдами не засветиться в штабах, но машина уже давно была на ходу и даже укомплектована полным боекомплектом из бронебойных, подкалиберных, разрывных снарядов.
Были тут и германские «цюндапы» с коляской, и отечественные броневички БМ-12, такие капризные в ремонте и неприхотливые на дороге, и прославленные «Пумы», и кое-что из нынешних трофеев, были и новенькие, уже после боев полученные БТР-8, но их в ангаре было всего два, остальные пока еще рычали моторами на пустыре недалеко от развалин, там обкатывалась техника, и отрабатывалось её взаимодействие с пехотой батальона.
– Ну, что, нравится? – подмигнул Успенский, заметив округлившиеся глаза Пана, и посетовал: – Всегда ротному говорил, надо новичкам сначала сюда экскурсии устраивать, а он всё «некогда», да «погоди ты»…
Приметив среди чумазых, в солярке и масле, солдат-механиков, одного не слишком уж занятого делом, то есть не ковыряющегося в движке, или лежащего под броневиком, а присевшего на гусеницу танка покурить, Успенский спросил:
– Воин, а где тут Дед?
Старшина взвода технического обслуживания Ваняев терпеть не мог, когда его называли по фамилии, позволяя это делать только комбату, да и то в строю, но, как на грех, отчеством Александр Мефодьевич был тоже обижен, потому и выбрал себе морскую кличку Дед. И требовал от всех, начиная с начальника штаба и заканчивая последним новичком, что бы его звали только так, а не иначе.
– Дед где-то здесь, – обвел рукой пространство ангара курящий.
– Ну, спасибо, воин, помог, – обиделся, было, Успенский, но тут за его спиной прогундосил сиплый голосок:
– Чего надо-то, Вещий?
Похожий больше на сказочного гнома, только без бороды, приземистый, кряжистый Дед в замасленной грязной робе подошел к вошедшим, протирая руки ветошью.
– Здороваться не буду, – предупредил Успенский, – потом три дня руки в щелочи держать надо, а я сейчас по штабам собрался, там все бумаги, которых коснусь, год соляркой вонять будут…
– А и не надо, – спокойно отреагировал Дед. – Чего пришел-то? Рассказать, как в штабах будешь бумажки перекладывать?
– Было бы, чем хвастаться, – вздохнул Успенский. – Я за машиной пришел, в комендатуру надо, а это ж другой конец города, да и поздно уже, не успеть пешком до темноты…
– А ты прям темноты испугался, – захохотал Дед. – Ладно, не жалко своим людям, бери вон любой из мотоциклов и езжай… У меня их с запасом, если, как всегда, разобьешь – не жалко…
– Так ведь нельзя на мотоцикле по городу, сам приказ знаешь, – сказал Успенский, – только в составе колонны или не меньше пяти единиц, а нас всего двое.
– Так возьми сопровождающих, – буркнул недовольно Дед, догадываясь уже, что будет просить старший сержант. – У тебя целый взвод бездельничает, а каждому, небось, охота по городу прокатиться.
– В комендатуру еду, Дед, – пояснил еще разок Успенский. – Хочешь, что б опять батальон на высоких совещаниях склоняли, как махновцев и анархистов?
– Да понял я, понял уже, что тебе машинку хочется… Только какую хочется – не дам, – строго сказал Дед.
– А какую мне хочется? – хитро спросил Успенский.
– Додж трофейный тебе хочется, потому, как еще ни разу на таком не ездил, – пояснил свою догадку Дед. – А если ты его по незнанию в первый же раз и сломаешь?
– С чего это я его ломать буду? – обиделся Успенский, – или у него колес меньше, или тормоза на заднем сиденье приделаны?
– А там спидометр в милях, а не километрах, – рассудил Дед. – И все датчики на бензин, на масло в каких-то галлонах. Переделывать все циферблаты надо…
– Ладно, я уж понял, что ты жадюга, каких мало, – огорченно сказал Успенский. – Возьму тогда нашего «козлика»…
– Вот это – бери, хоть два, – мгновенно согласился механик. – Все на ходу, один даже под завязку заправленный стоит, типа, дежурный, если кому из офицеров куда ехать…
… Город, про который Пан раньше думал, мол, город и город, только не наш, при свете заходящего солнца оказался настолько чужим, что новичок практически не отрывался от окошка автомобиля, ведомого старшим сержантом. Юркий, чуть неуклюжий внешне «козлик» горьковского автозавода, раскрашенный в камуфляжные пятна, без привычных штатских номеров, не торопясь катил по чужим улицам, ведь и сам Успенский не часто выбирался сюда, а уж в комендатуру попадал всего один раз после окончания боев. Но дорогу, вернее, направление, в котором следует двигаться, запомнил неплохо, вот только в толчее многочисленных машин на улицах не стал давить на газ, предпочитая не спеша добраться наверняка, чем на скорости проскочить нужный поворот или вообще столкнуться с каким-нибудь лихачом из местных.
А Пан смотрел на цивильно одетых граждан, спешащих по улицам домой после рабочего дня, и не успевал поражаться разнообразию лиц, одежды, цветов кожи. И пальмам, растущим прямо на бульваре, и огромным рекламным вывескам, кое-где попорченным пулями и осколками. Город хоть и взяли без боя, но кое-какие отдельные очаги сопротивления фанатиков или просто сумасшедших подавлять пришлось. Поразило Пана и наличие разнообразных банков, за сорок минут поездки как минимум два десятка раз мелькали вывески с этим иностранным, но так легко узнаваемым и без переводчика, словом. И еще – множество мелких магазинчиков, занимающих практически все первые этажи жилых домов, многочисленные ларьки и павильончики. То там, то здесь мелькало «shop», «shop», «shop» с разнообразными прибавками, понять которые Пан был не в силах.
А вот солдат в городе практически видно не было, только уже ближе к комендатуре стали попадаться патрули из трех-пяти человек, похожие на тот, что встретился им ночью возле бара: штурмгеверы с примкнутыми штыками, рация, офицер во главе.
– Наших что-то маловато, – поддержал не высказанную мысль Пана Успенский. – Хотя, что им в городе днем делать? Боевые части далеко на востоке за городом стоят, увольнений практически нет, а комендантские службы только с темнотой активизируются…
Возле огромного, старинной постройки здания, окруженного парком и металлической оградой из тонких, похожих на пики, прутьев, старший сержант притормозил.
– Вот она, комендатура, – пояснил он, – говорят, дом бывшего губернатора под нее реквизировали, а еще раньше здесь дворец какого-то испанского наместника был…
– А зачем дворец-то нам нужен? – поинтересовался Пан.
– Да это он внешне, как дворец выглядит. Внутри всё современное, здесь же аппарат местного губернатора работал, ну, как у нас – облсовет, считай. И связь есть, и кабинеты обустроены, – рассказывал Успенский, выруливая через блок-пост у ограды на узенькую садовую дорожку. – Не строить же с нуля всё, пусть уже имеющееся нам послужит.
У центрального входа в комендатуру дежурил бронетранспортер, а у дверей стояла пара солдат с штурмгеверами, но выправкой хозвзвода. Пану даже слегка стыдно стало за них, ведь в комендатуру не только свои, военные приезжают, но и местные по разным делам должны приходить-уходить, а тут такие обормоты у дверей.
Впрочем, настроение Пана разом изменилось, как только они с Успенским шагнули за порог. И если стоящие снаружи у дверей часовые и ухом не повели на входящих с оружием старшего сержанта и рядового, то внутри здания, в широком пустом вестибюле их встретил пристроенный рядом с лестницей на мешках с песком пулемет. И трое с повязками комендантского патруля, с штурмгеверами наизготовку, во главе с офицером, занимающим позицию чуть позади солдат. Видимо, расхлябанные хозяйственники у дверей снаружи должны были просто притуплять бдительность возможных диверсантов.
– Назовитесь! – строго потребовал патрульный офицер.
– Старший сержант Успенский, рядовой Панов, шестой штурмовой. К своему особисту, – закончил Успенский, не дожидаясь нового вопроса.
– По вызову или по своей инициативе? – скорее формально спросил офицер, кто же по своей воле пойдет к особисту?
– По своей, – буркнул Успенский, – дело есть…
Офицер, только теперь в полумраке вестибюля Пан разглядел его звездочки – старший лейтенант, – удивленно уставился на сержанта. Как-то не вязался в его понятиях боевой штурмовик с особистом, большую часть времени просиживающем в кабинете.
– А если его на месте нет, ну, или занят он, к примеру, чем-то своим, особым? – поинтересовался старлей, зачем-то затягивая время.
– Наш особист для своих всегда время найдет, и на месте окажется, – твердо отрезал Успенский.
В этот момент из неприметной дверцы совсем рядом с патрульными и их гостями, прикрытой от нескромных глаз развесистой пальмой в кадке, выглянула вихрастая рыжеволосая голова.
– Тарищстарлетнант, – протараторил выглянувший из двери боец. – Ждут их, просили пропустить…
Затянувшиеся расспросы начальника патруля тут же стали ясны, как божий день. В комнатке сидел, все слушал и связывался с офицерами, к которым шли посетители специально выделенный боец. А начальник патруля просто изображал неуемное любопытство, выжидая решения. И только после этого, он скомандовал бойцам «Вольно», и стволы штурмгеверов уставились в пол. «А ведь у каждого, небось, патрон в патроннике и предохранитель снят», – подумал задним числом Пан, проходя мимо патрульных. Такая бдительная встреча порадовала его, несмотря на невольно побежавшие по спине мурашки – а ну, как, кто из ребят случайно за спуск заденет?
– Найдете своего особиста-то? – вслед им спросил старший лейтенант.
– Я ему сам кабинет обставлять помогал, – ответил Успенский, – думаю, не успел еще съехать…
И повел Пана по широкой и пологой, серо-мраморной, изрядно затоптанной солдатскими и офицерскими сапогами, лестнице на второй этаж. Там, по широкому, застеленному ковровой дорожкой коридору, облицованному в человеческий рост деревянными панелями, мимо них то и дело проскакивали офицеры и солдаты. Несмотря на довольно поздний час, работа в комендатуре не стихала, да и жили практически все офицеры тут же, подле своих рабочих мест, потому и длился у них рабочий день обычно от подъема до отбоя.
На втором этаже Успенский почти сразу же свернул из коридора в узкий, коротенький аппендикс, оканчивающийся роскошной, резной дубовой дверью. Пан думал, что сержант хотя бы для приличия постучит, прежде чем входить в кабинет к начальнику особого отдела, но тот чуть ли не ногой распахнул двери… как оказалось, приемной, небольшой комнатки перед кабинетом, в которой сидела за барьерчиком у стола заставленного телефонами и пишущей машинкой – барышня. Иного слова Пан не смог подобрать, увидев круглолицую, голубоглазую коротко остриженную блондинку, губки-бантиком, с такими же, как у него самого, пустыми погонами.
– Настя! Привет, – сказал Успенский от входа. – Как у тебя жизнь молодая? Не обижают тут?
Настя заулыбалась, помотала головой, сначала соглашаясь, потом отрицая, и, наконец-то, высказалась:
– Здравствуй, Вещий Олег, разве тут кто обидит? Я и сама кого хошь обижу, вот разве что только телефоны эти проклятущие… и машинка сволочная…
– Давай, перебью их, – серьезно сказал Успенский, доставая из кобуры «семена».
– Ой, шутник, – засмеялась Настя, – ты лучше погоди, я сейчас доложу, он еще не знает, что вы пришли, хоть и ждал после обеда, что будете…
– Настучал уже кто-то, вот мастера, – проворчал Успенский, с нарочитой ленцой возвращая пистолет на место.
– Не настучали, а своевременно доложили, – поправила Настя, подымая телефонную трубку: – Пал Сергеич, тут к вам Вещий с еще одним, новеньким, не знаю, как его зовут… Ага, запускаю…
Пан успел только подумать о том, что звонок снизу, от патрульных не прошел дальше секретарши, и что Настя секретарша не простая, раз имеет право решать, кто может, а кто нет проходить к ее начальнику, а барышня уже кивнула:
– Проходите…
– Наша девчонка, здесь после ранения, – успел шепнуть Пану через плечо старший сержант, когда Настя оказалась за их спинами, но уже через секунду разговаривать между собой стало не положено по уставу и остальным, писанным и неписаным, армейским правилам.
В просторной комнате, за письменным столом, заваленном документами, картами города и его отдельных районов сидел моложавый мужчина с совершенно седыми висками, в простом штурмовом комбинезоне, но с темно-синими погонами капитана госбезопасности.
Пан разве что рот не открыл от удивления, до сего момента считая, что Успенский называл особиста капитаном по армейским меркам. А оказалось, что перед ними сидит… нет, встает из-за стола и выходит навстречу целый подполковник. И это с учетом, что сам комбат носил звание майора, а в штурмовые части даже из госбезопасности за провинности не ссылали, понимая, что здесь нельзя ничего напутать, перестраховаться или пропустить мимо глаз и ушей очевидное.
*
– Здорово, Вещий, – поприветствовал Успенского капитан госбезопасности Мишин.
– Доброго вечерочка, Пал Сергеич, – ответил тот, пожимая руку капитану.
– Знакомь, кто с тобой?
– Рядовой Панов, – решил взять инициативу в свои руки Пан, старательно изображая стойку «смирно».
– Новичок, на ротного снайпера натаскиваю, – сказал Успенский. – Пока позывной Пан, а там видно будет.
– Очень хорошо, Пан, – Мишин и ему протянул руку. – То, что я Пал Сергеич, уже знаешь, так и обращайся.
– Слушаюсь, – все еще не отошел от внезапного возвышения капитана в подполковники Пан.
Впрочем, дружеское отношение к оному старшего сержанта и просьба не переходить в предстоящей беседе на официальный тон, уже поспособствовала легкому расслаблению рядового.
– Садитесь, друзья, – Мишин подвел сержанта и растерянного Пана к маленькому столику в уголке кабинета, окруженному как раз тремя стульями. – Садитесь и рассказывайте, что такого вчера вечером вы в городе натворили, что меня прямо с утра огорошили благодарностью…
– Благодарность – это вот к нему, – кивнул Успенский на Пана, усаживаясь и доставая из кармана портсигар.
Взглядом попросив у капитана госбезопасности разрешения закурить, Успенский достал папироску и принялся её тщательно обстукивать о крышку портсигара. Мишин, бросив на столик собственную зажигалку, держал паузу, ожидая рассказа.
– Пан правильно среагировал, когда из-за угла на нас мотоциклист с ружьем выскочил, – сказал, наконец-то, Успенский, поняв, что от растерянного снайпера сейчас ждать объяснений бесполезно. – Снял его с первого выстрела. Подошли, посмотрели, обыскивать не стали, не наше это дело. Потом привалил этот полицай, стал требовать, что бы мы в участок с ним пошли. А нам, зачем его участок? Мы же не по участкам шляться туда пришли…
– А зачем вы туда пришли? – мягкой усмешкой уточнил капитан. – Водки попить?
– Честно? – спросил Успенский. – Честно, так что б вот Пана немного развлечь. Его Волчок загонял за две недели. Да и не дело это для новичка – в городе не побывать. Я так считаю.
– Ладно, понял, лекцию о вреде пьянства вам читать не буду, – сказал Мишин.
– О вреде? – нарочито удивился Успенский. – Сегодня с утра Пан полностью снайперский норматив для пехоты выполнил. Мне Волчок успел доложить. Это после пьянства и… х-м-м… блядства…
– Так у вас еще и блядство в эту ночь было? из-за него и пришли? – спросил Мишин.
– Нет, то есть не только из-за него, вот, пусть Пан докладывает, с ним все приключения творились… – наконец-то, переложил бремя со своих могучих плеч на плечи новичка Успенский.
Пан достал из кармана штурмкомба записку официантки и положил её на столик.
– Вот, всё началось, когда я Пельменя в туалет повел. Ну, то есть не повел, он сам пошел, а я, как бы сопровождающий…
В начале у Пана получалось туго, скомкано, он постоянно отвлекался, сбивался, то ли смущаясь, что докладывает особисту в таких высоких чинах, то ли просто смущаясь рассказывать. Но постепенно дело наладилось, и Мишин итогом остался доволен.
Подхватив со стола какую-то папочку, он тут же, при ребятах, вшил туда конвертик, положил в него записку, подписав на конверте, что именно тут лежит, когда было положено и кем. Потом сказал:
– Этими делами займусь завтра, у нас тут уже маленькая бригада организовалась, как раз по борьбе с наркотиками, вот завтра и соберу всех заинтересованных, дам им наводку на этот бар. А ты не думал, Пан, почему девушка именно тебе записку оставила? Могла бы с таким же успехом сунуть в карман Пельменю вашему, или, вот, старшему сержанту Успенскому?
– Не думал, товарищ капитан, извините, Пал Сергеич, – отозвался Пан, – наверное, я ей чем-то приглянулся, иначе от чего бы?
– А ведь точно, Пал Сергеич, – подхватил Успенский. – Пельмень наш – он пельмень и есть, и внешне, и внутренне. Я для девчонки дядя уже взрослый, да еще и явно старший в компании, у официантов на этот счет глаз наметанный. А Пан – и молодой, и симпатичный, вот к нему она и решила обратиться…
– Проверим, поговорим с ней, – согласился Мишин. – А теперь, как я понимаю, самое главное? Или у вас таким скромным приключением ознакомление с городским дном и закончилось?
– Ну, зачем же так сразу – «с дном», – поморщился Успенский. – С жизнью аборигенов, как у Миклухо-Маклая, вот так правильнее. А вообще-то, Пал Сергеич, самое интересное и произошло в самом интересном месте.
– Знаю я твои интересные места, – добродушно отметил капитан, – с адресочка этого места и начинай.
– Нет там адресочка, вернее, не знаю я его, – теперь уже пришла очередь смущаться Успенскому. – Если по улице, это восьмая стрит, кажется, от развалин почти до конца пройти, то первый тупичок слева. Ну, покажу, если что, Пал Сергеич… На первый взгляд – простой бордельчик, на второй – тоже самое…
Дальше, смущаясь, рассказывал Пан, старательно обходя интимные моменты своих отношений с мулаткой. Впрочем, попытка ускользнуть от подробностей не удалась. Выслушав, как думалось Пану, главное про умершую и воскресшую проститутку, капитан посмотрел на Успенского, желая то ли получить подтверждение в нормальности Пана, то ли, наоборот.
– Пан, конечно, еще не опытный, – кривовато усмехаясь, сказал старший сержант. – Но уж определить, есть у человека пульс или нет, он может. Тем более, не в горячке боя, не торопясь никуда. И с нервами у него всё нормально, как бы иначе сразу в снайпера попал? И пили мы все вместе одно и то же. Вот такая каша заваривается, Пал Сергеич.
– Иная наркота, особенно галюцегенная, может очень избирательно действовать… – задумчиво сказал Мишин, припомнив, видимо о чем-то своем, штурмовикам неизвестном. – Но тут не похоже на наркотики. Я, по крайней мере, о таких не слышал. Глюки, они всегда за пределами разумного. Слушай-ка, Пан, а теперь давай подробности: как и что ты с этой мулаточкой делал? И не стесняйся, ты же взрослый мужик, в конце концов, представь, что ты у врача, ему надо рассказывать всё без утайки. Просто я хочу понять, все ли нормально у вас там было, не отличалась она от других, а ты, со своим маленьким опытом, вряд ли точно скажешь… Так что, давай… а мы потом тут же забудем все подробности, если это к делу не относится, обещаю тебе.
Почему-то в обещание сразу всё забыть Пан не поверил, а вот в то, что капитан Мишин и Вещий не будут трепаться о его похождениях на каждом углу, верилось сразу. Но все равно, некоторое время Мишин и Успенский выслушивали пановское мычание, просматривали жестикуляцию, пытаясь определить, что то или иное движение означает в их собственной системе взаимоотношений с женщинами. Когда же старшему сержанту это надоело, он попросил Пана рассказать всё без фокусов, народными выражениями и так, будто сам Пан видел это со стороны, как бы в кино, а теперь просто пересказывает друзьям.
Дело пошло веселее, но через полчаса, когда красный от стыда и вспотевший от напряжения Пан закончил свой монолог, и Успенский, и Мишин разочарованно покачали головами. Ничего особенного, ну, может быть, кроме страстных поцелуев в губы, они в поведении мулатки для себя не обнаружили.
– Скажи-ка, Пан, а как ты понимал, то, что она говорит? – поинтересовался Мишин. – Сам же сказал, что понимал, как будто бы – чувствовал, что она рассказывает…
– Трудно объяснить, – пожал плечами Пан, – вот она говорит, ну, то есть, чирикает что-то по-своему, а у меня будто картинка какая перед глазами, но не детальная, а как бы карандашом, как у ребенка нарисованная, ну, вроде, вот папа, вот мама, вот солнышко…
– Странно всё это, – резюмировал капитан, – до того странно, что я, ребятки, сейчас с вас письменную подписку возьму о неразглашении. Пельменю-то своему ты, Пан, ничего не говорил?
– Нет, я только вот с товарищем старшим сержантом поделился, – кивнул на Успенского Пан. – Когда обратно шли, в самом борделе не стал…
– Я не разрешил там откровенничать, – пояснил Успенский. – Мало ли кто подслушает? Случай-то странный, про него лучше никому не знать…
– Верно, верно, – пробормотал Мишин, отошедший к столу и выискивающий среди бумаг какие-то бланки. – Вот, возьмите оба, заполните прямо здесь, а я пока позвоню…
Ошалевшим взглядом Пан проследил, как капитан госбезопасности лично принес простым солдатам со своего стола чернильницу и пару ручек, два бланка о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну, а заодно и вытряхнул в корзинку пепельницу.
Пока старший сержант и рядовой корпели над нехитрым, вообщем-то, документом, капитан уселся за телефон. Кому и зачем он звонил, осталось загадкой, потому как умел говорить капитан так, что в двух шагах от него никто ничего не слышал, кроме невнятного «бу-бу-бу»…
