Текст книги "Перевертыш"

Автор книги: Юрий Леж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Свернув с главной улицы района в чуть менее оживленный и похуже освещенный переулок, она уткнулась в стайку девушек, толпящихся немного в стороне от входа в бар. Ярко, броско раскрашенные лица, татуировки на обнаженных руках, плечах, ногах и животах; короткие, чаще всего не прикрывающие края чулок юбочки и высокие сапоги-ботфорты, блузки-распашонки на тоненьких бретельках, обтягивающие топики – все говорило о способах, которыми девушки зарабатывали на жизни. Или на учебу, или на содержание в ранней юности появившихся детей. Легенд и историй о своей судьбе каждая могла рассказать не один десяток, приноравливаясь ко вкусам и желаниям клиента. Но сейчас девушки довольно угрюмо и лениво прохаживались по тротуару, курили или болтали по маленьким, карманным телефончикам, и оживлялись только, когда к бару подъезжала очередная машина. Тут они старательно, отпихивая товарок, выстраивались в подобие полукруга перед выходящим из машины мужчиной или компанией, навязчиво и громко предлагая тем хорошо провести время с оригинальными девушками.

Шака чуть замедлила шаги, стараясь не смешаться с этой группой, встречающей очередного любителя платной любви, но, к большому огорчению проституток, мужчина не клюнул на их прелести, видимо, зная, что в самом баре собираются девушки посимпатичнее. Расстроенные «бабочки» отступили к стене здания, привычно вполголоса переругивались и вымещали злость на собственную несостоятельность, обзывая несостоявшегося клиента. Шака ускорилась, стремясь побыстрее преодолеть «их» пяточек, что бы поменьше поймать на себе презрительных и уничижающих взглядов. Почему-то девицы не любили всех, кто носит комбинезоны. Впрочем, остальных жителей огромного города они тоже не очень-то жаловали.

Устремившись дальше по переулку под колющими взглядами и глухим недовольным ворчанием проституток, Шака прошла мимо еще одного бара, возле которого, правда, вертелись уже только слащавые мальчики, больше похожие на кукольных персонажей своими нарочитыми ужимками и жеманством. А уже у третьего заведения было поспокойнее, дежурила только парочка девиц, да и те показались мулатке полулюбительницами, оставшимися сегодняшним вечером без денег на выпивку, потому и вставшими у входа в надежде, что кто-нибудь возьмет их с собой и угостит.

Но и здесь Шаку проводили очень недружелюбными взглядами и словами, сказанными в спину, что бы явно торопящаяся девушка не смогла вернуться и ответить. Впрочем, даже и при наличии свободного времени, Шака не стала бы возвращаться и отвечать, считая себя изначально выше любой из женщин, толкущихся возле дверей баров в этом переулке. И это ощущение собственной значимости было не порождением самомнения, а основывалось на тех реальных делах, которыми Шака занималась в этом, да и во многих других городах.

Сейчас же ее целью был пятый бар в переулке, если считать от поворота с центральной улицы. Бар под названием «Рыбы», с тускло подсвеченным входом, сплошной металлической дверью, декорированной снаружи пластиком под дерево. Возле бара было пусто, видимо, в этом месте нечего, или вернее, некого, было ловить жрицам продажной любви. Притормозив перед дверью, что войти без суеты, как простому посетителю, не привлекая к себе внимания, Шака дернула на себя дверь, чувствуя, как вместе с сопротивлением дверных пружин наливаются дополнительной силой мышцы. За дверью ее встретил полумрак маленького, метров на двадцать, холла с вешалкой для верхней одежды, сейчас пустующей, двумя туалетными дверями и большим, почти во всю стену зеркалом, украшенным по краям декоративными пластиковыми рыбами фантастического вида.

И тут же, у самого порога, перед ней вырос, как из-под земли, коренастый, массивный мужчина в сине-черном комбинезоне, высоких ботинках, с невыразительным лицом и плотно сжатыми бледными губами. В голове Махи гулко, устало и чуть пульсируя, раздался голос: «Доллькам сюда нельзя, – и после небольшой, в доли секунды, но явно выраженной паузы, – ты пролетела, подруга». «Я не развлекаться, – также, не открывая рта, сообщила Шака, даже удивившись, как это ловко и привычно у нее получается. – Работа». Охранник-долл кивнул головой, соглашаясь, что работа – это отличный повод войти в бар, но пускать внутрь Шаку не торопился. «Через запасной вход», – посоветовал он. «Все равно выходить в зал, – пожала плечами в привычном, из старой жизни жесте Шака, – здесь быстрее». «Хоть бы переоделась тогда, – то ли проворчал, то ли посоветовал долл. – Проходи, жмись к стенам». «Так и сделаю, – пообещала Шака, приглушая чувствительность слуха. – Удач тебе». Охранник ничего не ответил, теперь уже не спеша, на глазах мулатки, перемещаясь в маленькую нишу за металлическими вешалками, разнообразно бликующими голубыми и сине-зелеными огоньками подсветки. Шака, проводив взглядом охранника, проскользнула через холл к широкой, но плотно прикрытой двери входа в общий зал бара.

Стойка бара занимала всю длину вдвое большего, чем холл помещения. Сделанная из пластика под старое, полированное дерево, она прижималась к огромному, во всю стену, буфету, заполненному разнообразными бутылками с пивом, вином, джином, виски, водкой и другими спиртными напитками, изобретенными многомудрым человечеством на протяжении своей совсем короткой истории. Слева и справа от центра стойки, выдвинутые в зал, заполненный легкими на вид, но почти неподъемными столиками и стульями, висели прикрепленные к потолку две клетки, сооруженные из псевдоржавого металла. Внутри клеток метались из угла в угол, изображая, видимо, эротический танец, две девушки-долльки, одетые в синтетические набедренные шкуры и узкие, обнажающие грудь полоски эластика, с трудом прикрывающие только соски. Музыка висела в воздухе плотными, ритмичными клубами, живая и осязаемая, и Шака порадовалась, что предусмотрительно заглушила слух еще в холле, почувствовав через дверь ритм звуковых волн.

За многочисленными столиками сидели, пили, закусывали, пытались о чем-то говорить сквозь музыкальную глушилку несколько десятков человек. Еще столько же, если не больше изображали странными телодвижениями танцы на свободном кусочке пола в дальнем от входа углу бара. То и дело скользили по залу официанты в фальшивых кожаных куртках и коротких, по щиколотки, брюках с фирменным знаком рыбы, нарисованном на лбу флуоресцентной краской. Трое из них, то ли свободные, то ли просто осуществляющие функции вышибал под маской официантов, а потому делом непосредственным и не занятые, тут же двинулись было навстречу Шаке, но она со всей возможной в таком случае неторопливостью скользнула в сторону и бочком-бочком, позади столиков, стала пробираться к самому дальнему углу стойки, где занимался своим барменским делом высокий и нескладный человек в белой рубашке и галстуке-бабочке. Это был один из пяти барменов сегодняшней смены, но именно с ним Шака и должна была встретиться здесь. Заметившие ее маневр вышибалы не стали преследовать девушку, одетую доллькой (или долльку, прикидывающуюся девушкой). Во всяком случае, вела она себя правильно, стараясь не привлекать постороннего внимания, а понапрасну придираться к посетителям было не в правилах вышибал в любом заведении Города.

А для Шаки сейчас начиналось основное действие, называемое на сленге «контактом», ради которого она и высаживалась в темном грязном тупике, и шла пешком почти полчаса, вместо того, что бы за пять минут подъехать к бару. Остановившись у края барной стойки и развернувшись так, что бы смотреть на танцующих, сидящих за столиками и одновременно видеть зеленоватую надпись над тщательно загримированными дверями запасного выхода, Маха достала из потайного карманчика и положила незаметным движением на стойку золотую монетку. Не отвлекаясь от протирки стаканов и перемещения под стойкой каких-то, видимо, крайне важных для нормальной работы бара предметов, высокий бармен скосил глаз и заметил изображенного на аверсе монеты похожего на лисицу пушистого зверька.

«Возьми стакан и пей», – почти не шевеля губами, сказал бармен, выставляя на стойку рядом с монеткой нечто голубоватое в тонкостенном стакане. В его словах и жестах явственно чувствовалось скрываемое волнение. Но дежурная профессиональная улыбка, с которой он общался со всеми клиентами, маскировала взбудораженные чувства мужчины. Шака, быстро подхватив стакан, поднесла его к губам, но пить не стала, просто подержала так, изображая глоток. А бармен продолжил свою «активную» деятельность по обслуживанию девушки-долльки, поднеся ей сигарету и зажженную зажигалку. Понимая, что так будет легче замаскировать разговор, Шака приняла маленький белый цилиндрик левой рукой, держа в поднятой правой стакан, как бы отгораживаясь им от зала. «Туалет, вторая кабинка у входа, – по-прежнему не шевеля губами, еле слышно выговаривал бармен. – Здесь много безопасников. Тебя ждут. Я выкручусь, если ты не попадешь».

Шака сделала вид, что засмеялась, растягивая губы и чуть потряхивая плечами, хотя в такой вот ситуации, в баре, заполненном безопасниками, в баре, куда не пускают отдыхать доллек, в баре, где ей предстоит забрать «посылку», было совсем не до смеха. «Камеры?» – тихо спросила Шака, ставя на стойку стакан с нетронутым содержимым. Во многих барах, и она это знала не понаслышке, не обнаруживаемые никаким сканированием новейшие камеры наблюдения ограничивали одной-двумя, а некоторые хозяева ухитрялись договариваться с «Безопасностью» и вообще обходиться без этого атрибута повседневной жизни. Правда, в такие вот, свободные от наблюдения, бары и рестораны попасть можно было только по предварительной записи или будучи очень хорошим знакомым владельцев.

«Камеры только в зале», – склоняясь и небрежным, годами отработанным жестом сметая стакан куда-то под стойку, ответил бармен. Шака положила в услужливо подставленную пепельницу сигарету, так, по сути, и не затянувшись ни разу. Пора было уходить за «посылкой», а дальше уже – по ситуации – пробовать прорваться из бара, если вдруг безопасники захотят пообщаться с незаметной, но совершенно здесь посторонней доллькой.

На обратном пути по дальней стене зала Шака особо не скрывалась, установленные камеры уже давно передали ее изображение в центральный районный узел, а может быть, и прямо в мозги «безопасников», так что особого резона таиться не было. Но все-таки она шла вдоль стены, стараясь казаться незаметной хотя бы в глазах собравшихся здесь людей. Впрочем, на нее мало кто обращал внимания, все были заняты более приятными делами, чем отслеживание перемещений по залу долльки: кто-то пил пиво или вино, кто-то, надрывая голосовые связки, разговаривал с соседями по столику, подвыпившая влюбленная парочка целовалась взасос, давно забыв, где они находятся.

А за дверями зала, в холле, было по-прежнему тихо. Навострив до максимума слух, Шака приготовилась уже скользнуть в сторону туалетных комнат, в надежде, что охранник, укрывшийся возле вешалок, не станет обращать внимания на ее шаги, как – вот удача! – из мужского туалета вышел шумно сопящий, пьяненький паренек лет двадцати и, покачиваясь, шаркая ногами, двинулся в сторону бара. Вот под его шаги, отлично покрывающие чуть слышное передвижение мулатки, она и скользнула в туалет.

Чистое, бело-желтое, под мрамор, пространство туалетной комнаты было пустым и гулким… нет, не пустым, у дальней кабинки, почуяв входящего, замерли двое живых, старательно прижимаясь к стенке. Шака медленно прошла мимо умывальников с блистающими «под старину» псевдобронзовыми кранами из пластика, мимо четырех полуприкрытых, пустых кабинок. В маленькой нише, непонятно зачем оставленной строителями, прислонившись к стене, стояла совсем юная девчонка в мятой, сбившейся маленькой юбочке и сиреневых чулках, один из которых был спущен с ноги по самую щиколотку. Тоненькая маечка-топик на ней была задрана под горло и на подростковых маленьких сисечках, покрытых красными пятнами от чужих пальцев, вызывающе топорщились крупные соски. Рядом с ней, на корточках, сидела девчонка постарше лет на пять, в узких брючках в обтяжку, но голая по пояс, опираясь одной рукой на брошенную на пол собственную блузку. Во второй руке у девушки был зажат пневмошприц.

Подняв голову, сидящая на корточках девушка мутными глазами долго смотрела на Шаку, застывшую в шаге от них, потом помахала ей рукой: «Доллька! Ты убираться пришла? Так давай, работай, не мешай нам…» Сказав это, девушка снова склонилась над голенькой ножкой подруги, стараясь нащупать на ней вену. «Просто наркоманки, – подумала Шака, – или не просто? Для засады место идеальное, если они знают, что бармен здесь оставил «посылку». Но очень не похоже на игру, тем более, девчонки, видать, не только наркотиками балуются, но и друг дружкой».

Развернувшись, Шака тихо отошла от влюбленно-наркотической парочки. Вошла во вторую кабинку, аккуратно прикрыла за собой дверь и тихо, без щелчка, повернула рукоятку замка. Где же бармен мог пристроить «посылку»? Унитаз, рулон туалетной бумаги на стене – вот и все убранство. Внезапно Маха подумала, что бармен мог иметь в виду и мужской туалет, туда ему и войти проще. Но – нет, он бы предупредил, имея в виду пол Шаки, должен был предупредить. Значит… Мулатка быстро отвинтила крепеж и сняла с бачка крышку. Вот она – «посылка», спокойно лежит себе на дне бачка под слоем ледяной воды, а рядом еще один сверток, тоже замотанный во влагонепроницаемый полиэтилен и скрепленный странными скобками, похожими на армейские. «Чертова память, – подумала Шака, – откуда я знаю, как выглядят армейские скобки?» Но – нет уже времени на рассуждения. Аккуратно вытащив из бачка оба свертка, мулатка прикрепила обратно крышку и присела на унитаз, разрывая упаковку второго свертка. «Ох, ты ж…», – едва не выругалась она. В свертке лежал мощный черно-вороной пистолет, а вместе с ним – глушитель стандартного, заводского образца и две обоймы патронов по двадцать штук в каждой. Бросив в стоящую рядом корзинку для мусора остатки обертки и клочки полиэтилена – сейчас не до конспирации, раз такое к посылке приложили – Шака осторожно нажала кнопку выброса обоймы. На колени к ней упала уже третья и тоже полностью снаряженная. Оттянув затвор и глянув, на всякий случай, на боек, Маха осторожно, без шума, вновь вставила обойму на место и загнала патрон в патронник. Теперь – остается только нажать на спуск.

«Черт, как же завлекает оружие, просто магнитом притягивает», – оценила Шака, прилаживая сверток с «посылкой» к узкому ремешку, до этого стягивающему на талии комбинезон. С пистолетом она решила быстро и просто: нести его прямо в руке потому, что спрятать такого размера железку под узким комбинезоном не привлекая внимания невозможно. А вот «посылку» Шака оригинально повесила на ремешке на шею, освободив обе руки, правда, тут же нагрузив одну из них пистолетом.

Понимая, что уйти из бара тихо и незаметно вряд ли удастся, девушка-доллька восстановила в памяти план квартала, в котором сейчас она находилась, и прикинула, как быстрее и безопаснее будет добраться до ближайшего коллектора, что бы уйти под землю.

В последующие секунды в женском туалете бара «Рыбы» произошли странные события. Сначала легкие вздохи и постанывания в углу, где Маха оставила парочку девчонок со шприцем, переросли в оргазмический крик и одновременно с этим, полным ликующего удовольствия криком дверь с треском распахнулась от удара ноги здоровенного мужчины в черном комбинезоне, бронежилете и шлеме-маске с непрозрачным стеклом. Поводя из стороны в сторону стволом короткого пистолета-пулемета, ворвавшийся в исконно женскую обитель «браконьер» оглушительно прорычал через встроенный усилитель: «Всем оставаться на местах! Спецоперация! Не двигаться!» Но и его усиленный голос был перекрыт жутким, истошным визгом до смерти напуганной парочки. От этого визга спецназовец оторопел, опустив ствол оружия и замерев на пару мгновений на месте. И этого времени Шаке хватило, что бы включить в себе самый быстрый режим перемещения. Она вырвалась из кабинки размазанной тенью и, недолго думая, обеими руками ударила в грудь замершего у входа мужчину. Ей повезло в том, что спецназовец за долю секунды до толчка рефлекторно отпрянул назад, оглушенный женским визгом, потому не такой уж и сильный удар мулатки вынес его в холл и опрокинул на спину. После этого удачного для долльки удара, девушка в три шага разбежалась и прыгнула в маленькое окошко, расположенное под самым потолком туалетной комнаты и затянутое поверх стекла легкой пластиковой сеткой. Пожалуй, в такое окошка вряд ли кто мог бы пролезть, кроме самой же Шаки, но и тут везение ее не закончилось. Девушка, случайно зацепившись ногами за край выбитого окна, свалилась прямо под стену на жесткую асфальтированную дорожку, но при этом не попала в поле зрения наблюдающих за проулком спецназовцев внешнего оцепления.

Удар об асфальт чувствительно потряс Шаку, но она, недоумевая, вдруг сообразила, что совсем не испытывает боли, хотя ударилась плечом, падая почти с двухметровой высоты, а потом еще и головой приложилась. Ощущения от удара были, а вот боли и оглушенного состояния после падения не было совершенно. Но в этот момент думать о таких странностях организма было некогда, Шаку порадовало только то, что пистолет из руки она не выпустила и ухитрилась не выстрелить, в падении нажав случайно на спуск. А из выбитого собственным телом окошка туалетной комнаты уже доносился шумный топот множества ног. Конечно, спецназовцы в полном снаряжении через узкую щель окна не пролезут, но ведь тут же дадут своим знать, что объект вышел наружу, а главное – где он, вернее, она, это сделала. Пригнувшись и подтянув руку с пистолетом к животу так, что бы ствол смотрел в сторону проулка, мулатка быстро побежала в уже намеченном для себя направлении.

И вновь удивилась. Темнота проулка неожиданно превратилась перед ее глазами в зеленоватую, зыбкую, но очень четкую и внятную картинку раскиданных пустых ящиков, поломанных стульев, выброшенных из соседних домов, острых осколков разбитых бутылок и еще каких-то непонятных сразу, но опасных во время бега предметов. Следом за ней по проулку мазнул и тут же исчез ослепительный луч переносного прожектора, но Шака уже повернула за угол и, казалось, окончательно растворилась в темноте…»

Реальное время – две десятых секунды. Сбой ликвидирован. Виртуальное отключение.

*

Когда небо над городом только-только начало светлеть, будто раздумывая, если смысл выпускать утреннее солнышко прямо сейчас или стоит подождать еще часок-другой, дав возможность людям в этих краях чуть больше отдохнуть перед новым трудовым днем, в этот самый момент Пан проснулся. Неожиданно, будто вынырнул из сна, как из черного, глубокого омута, задыхаясь, жадно хватая пересохшим ртом воздух… «Похмелье…» – с тоской подумал Пан, вспоминая свои проводы в армию, со вздохом переворачиваясь на бок и утыкаясь в плечо тихохонько, вытянувшейся будто по «стойке смирно», лежащей рядом мулатке Шаки… или Шако?.. он сразу и не смог вспомнить, на ум приходили только ласковые, игривые пальчики и страстные губы девчонки… да еще то, что весь вечере он называл её сокращенно Ша, что бы не напутать с продолжением…

Мулатка неподвижно лежала на спине, широко распахнув глаза густо-табачного цвета, и – не дышала. Пан, еще не веря себе, потрогал девушка за плечо, теплое, живое, скользнул ниже по руке, пытаясь нащупать пульс, спохватился и прижал пальцы к шее. Пульса не было. Но не было и ледяного, мертвого оцепенения в теле. Мулатка, казалось, просто спала, но при этом и не дышала.

Пан приподнялся, сосредотачиваясь, пытаясь понять, может быть, он еще спит и видит причудливый кошмар, о каких иной раз рассказывали товарищи, но которых он сам ни разу еще не видел в жизни.

«Только спокойно, – подумал он, сбрасывая ноги на пол, – только спокойно, не спеша, без истерик…»

Поискав глазами и быстро определив, где же вчера он оставил снятую с помощью, б-р-р, уже никакой мулатки одежду, Пан быстро натянул казенные темно-зеленые трусы и сунул ноги в сапоги. Подумал еще секунду и, добавил к одежде майку. Только после этого, он сообразил, что начал не с того, и сунул руку под свою подушку. «Семен» мирно дремал там, успев оставить на чистой наволочке след от своей смазки.

Теперь, с пистолетом в руке, Пан почувствовал себя гораздо увереннее, и решил одеться по полной форме, никуда не торопясь. Так он и сделал, проверив сразу же содержимое карманов и кобуры. Все было в порядке. Вчерашняя записка официантки Джейн и местные дензнаки, вложенные в кобуру вместо «семена», были на месте.

Осторожно приоткрыв дверь, Пан прислушался, но коридор молчал предутренней, вздыхающей и посапывающей в сладком сне, тишиной. На всякий случай Пан оглянулся на постель, с которой только что встал. Мулатка по-прежнему лежала неподвижно.

Мягко и бесшумно, как учили на снайперских курсах, передвигаясь от своей двери к следующей, что бы поискать за ней старшего сержанта Успенского, Пан неожиданно вспомнил слова из классики: «А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать…»

«Вот уже и про нечистую силу подумалось, – сообразил Пан. – А что ж? Вполне подходит… лежит, не дышит и – не остывает. Чудеса…»

Осторожно нажав на рукоятку двери, он приоткрыл её, заглядывая внутрь помещения, но оно было пустым, кровать, как и в его комнате, занимающая центральное, главенствующее место, была аккуратно застелена. «Ищем дальше», – решил Пан, окончательно освобождаясь от липкого, противного ощущения нереальности происходящего.

Успенского он обнаружил только за третьей по счету дверью. И решительно, уже не соблюдая осторожности, вошел в комнату, в которой вместе со старшим сержантом на постели расположились сразу две девицы: брюнеточка и блондинка.

Успенский, как турецкий паша из какой-нибудь развлекательной книжки, разлегся посередине ложа, кроватью это место назвать язык не поворачивался, окруженный девицами, похрапывающими, постанывающими во сне. Сам же сержант спал тихо, но – дышал, и это сразу же успокоило Пана, когда он приблизился к постели.

И глаза Успенский открыл, едва Пан тронул его за плечо, и руку под подушку сунул почти одновременно с открыванием глаз.

«Надо?» – спросил быстрым, ясным взглядом Успенский. «Да», – чуть заметно кивнул Пан. И тут же отлетело в сторону одеяло, обнажая упруго стоящий спросонья член сержанта и белесые, мягонькие ягодички блондиночки. Пан застенчиво отвел в сторону глаза, а когда сообразил, что сейчас не время для скромности, старший сержант уже вдевал руки в рукава комбинезона.

– Что там? – спросил Успенский, когда они вышли в коридор.

– Сейчас увидишь, – шепнул Пан, думая, что лучше показать, чем рассказывать фантастические истории, тем более, идти предстояло пару десятков метров.

В зыбком утреннем полумраке только-только покинутой Паном комнаты уже хорошо можно было разглядеть и пару стульев, и маленький столик, и настенные лампочки-бра под изящными плафонами, и постель… на которой лежала на боку мулатка, подперев рукой приподнятую голову и разглядывая вошедших своими желтыми глазами с любопытством и легким недоумением. «I woke up, and you’re gone, – сказала она, – You do not exist. Why?»

Ничего не понимая, Пан растерянно оглянулся на стоящего рядом Успенского. Тот тоже ничего не мог понять. А Шака продолжала говорить, и теперь уже Пан легко понимал, что она там щебечет по-своему, так же, как понимал её речь вчера…

«Ты привел друга? Хочешь похвастаться мной? Или вы любите вдвоем с девушкой? Мне иногда нравится так, но только надо немножко доплатить. Я готова любить вас обоих, вы же такие крепкие, сильные мужчины, и я получу в два раза больше удовольствия, если вы будете брать меня сразу вдвоем…»

– Пойдем-ка, выйдем, Пан, – тронул его за плечо старший сержант, не обращая внимания на щебетание мулатки, скинувшей с себя одеяло и представшей перед приятелями во всей красе обнаженного упругого тела.

В коридоре, не дав Пану сказать ни слова, Успенский потащил его в ту, первую комнату, где они вчера начинали праздник плоти, где остался стол с заляпанной скатертью, иссохшиеся бутербродики на тарелке и пустые бутылки из-под шампанского и коньяка. Видимо, в заведении предпочитали наводить порядок не сразу, а с утра, уже выпроводив гостей и отоспавшись после «праздника любви».

Силой усадив Пана за стол, старший сержант шустро покопался в небольшом сервантике, сиротливо стоящем в дальнем углу за занавеской, и вернулся оттуда с бутылкой коньяка в руках.

– От меня не спрячешь, – ухмыльнулся он, разливая напиток в грязные стаканы.

Впрочем, из этих же стаканов они сами пили вчера такой же коньяк, так что на следы собственных губ на стекле Пан не обратил внимания.

– Говорят, похмеляться – это уже алкоголизм, – сказал Пан, рассматривая свой коньяк в стакане.

– Да ты уже настолько трезвый, что тебе похмеляться и не нужно, – хмыкнул Успенский, выпивая и доставая тут же портсигар. – Давай, не тяни вола, пей и рассказывай.

Собравшись с духом, Пан плеснул коньяк в рот, едва не закашлялся, но проглотил, схватил из рук сержанта уже подкуренную папироску, затянулся.

– Конечно, ты не поверишь, только…

– Вот ведь… – хотел было выругаться Успенский, но Пан его перебил:

– Она мертвая была, мертвая и теплая, понимаешь? Я проснулся, она рядом и – не дышит. Глаза открыты, как у мертвых бывает. Пульс я попробовал, нет пульса. И – всё равно теплая.

– Стоп! – остановил Успенский. – Не срывайся. Почему я не поверю? Думаешь, мало чудес повидал за войну?

– То – на войне, а тут… – Пан хмыкнул, – в борделе. Здесь-то какие чудеса?

– И ты сразу пошел ко мне? – уточнил Успенский.

– Да, оделся, проверил пистолет, деньги и – к тебе, а куда мне еще было идти?

– Когда выходил из комнаты, на подружку свою смотрел?

– Оглянулся, конечно, – кивнул Пан. – Она так и лежала, на спине, с открытыми глазами. И грудь не двигалась…

– Да, сисечки у нее приятные, – автоматически кивнул Успенский, – значит, всего-то через пару минут она ожила? И даже полюбиться втроем предложила?

– Я ж говорил, что ты не поверишь… – с тоской сказал Пан, понимая, что вразумительно обосновать, доказать увиденное ему абсолютно нечем.

Но Успенский неожиданно подмигнул, тронул пальцем уши и обвел глазами комнату.

– Приснилось тебе, или просто с похмелья почудилось, – твердо сказал он, – давай-ка, раз уж мне утренний стояк сбил, выпьем еще по чуть-чуть и – в дорогу. Пора, знаешь ли, и в часть.

«Какой же я кретин! – сокрушенно подумал Пан. – Разболтался в борделе! Да здесь, небось, подслушивают и подглядывают за каждым, а уж за нами-то…» Он застонал, длинно и неразборчиво выругался и откровенно постучал себя костяшками пальцев по лбу.

– Ох, чего только спьяну не померещится, – признался он, едва заметно подмигнув Успенскому, мол, понял, что дурак, но постараюсь исправиться…

– Вот и порешали, давай, пей еще чуток, и пойдем будить нашего Пельменя…

Выпить Пан успел, хотя и совсем не хотелось, а вот будить Пельменя не пришлось. Бордель ожил, и первой в застольный зал скользнула голенькая мулаточка, укоризненно выговаривая друзьям, что она там ждет, не дождется, пока они придут её любить вместе, а они тут уже пристроились к коньяку вместо хорошенькой девушки…

Она попыталась влезть на колени к Пану, но тот сейчас не испытывал никаких мужских эмоций от её вида, и перепихнул девушку в соседнее кресло. Она залезла в него с ногами, навалилась грудками на стол, отыскивая бокал из-под шампанского…

Следом заявилась «мамочка», с порога обрушившаяся на мулатку за её скверное поведение, ибо по правилам заведения нельзя было скакать голой по гостевой комнате, особенно с утра, да еще и при мужчинах. Потом две девчонки привели под руки совершенно сонного, с закрытыми еще глазами, Пельменя. Появилась ночевавшая с Успенским блондинка в легком коротком халатике…

Казалось, еще пара минут, два глотка коньяка, и веселье вновь завьется веревочкой под крышей «веселого дома»… Даже Успенский слегка поддался всеобщему настроению, увел за занавеску, к сервантику с коньяком блондиночку и там, накоротке, наклонил её… да так, что даже привычные ко всему девчонки за столом притихли, заслышав яростные движения старшего сержанта и томные вздохи подружки по ремеслу.

Вернувшийся умиротворенным и довольным, Успенский тут же поставил на ноги Пельменя, рассчитался окончательно с хозяйкой, учтя и только что совершенный им утренний подвиг, и выгнал рядовой состав на улицу.

С удовольствием вдыхая свежий, пусть и городской, но не прокуренный, не пропитанный запахами спиртного и ароматами женских тел воздух, Пан мгновенно протрезвел, почувствовал, что больше всего на свете сейчас ему хочется не просто завалиться спать, а сделать это в одиночестве, на уже полюбившейся ему, ставшей почти родной, койке в казарме. Но – до казармы надо было еще дойти.

Подгоняя едва переставляющего ноги и непрерывно зевающего Пельменя, Успенский и Пан шли рядышком в направлении «своих» родных развалин по еще не проснувшейся улице, и невольно продолжали оборванный в борделе разговор.

– Я тебе, конечно, полностью доверяю, Пан, – говорил Успенский, – ты правильно там сообразил, что лишнего говорить не надо, да и не мог ты вчера так напиться, что б мерещилась всякая чушь…

– Ну, да, мы ж еще потом с ней… долго… – смущенно признался Пан. – Весь хмель из башки вылетел, только усталость и была, когда засыпал…

– Ну, с устатку такое тоже не померещится, – заметил Успенский. – Получается, что ты, в самом деле, видел теплую покойницу, которая потом ожила?

Пан недоуменно и виновато пожал плечами, мол, так уж получилось, что видел, а потом и в самом деле ожила. Даже еще любви и денег хотела.

– А вообще, ты себя правильно повел, – подвел итог Успенский, – без паники, криков и тревоги. И меня разбудил правильно. Мы в чужом городе, в чужой стране, первым делом, надо товарищей предупредить, а потом уж со всеми непонятками разбираться…

После небольшой паузы старший сержант добавил:

– А разбираться с этим делом будем… обязательно, пусть даже и не мы сами, но ты готовься, боец, память напряги, что бы все-все до деталей вспомнить…

Пан хотел было уточнить, кто же и когда будет с таким странным делом разбираться, но вспомнил, что у него в кармане еще лежит и записочка от официантки, и с записочкой этой, похоже, придется обращаться в особый отдел, и немного погрустнел. Конечно, фантастические газетные легенды иностранных репортеров про зверства и скорый неправедный суд особых отделов он не читал, а если бы и почитал, не поверил в них. Но то, что мытарства по кабинетам, пусть и устроенным в армейских палатках, предстоят серьезные, Пан не сомневался. Ну, да ладно, доля такая, солдатская, отвечать «Так точно» и «Не могу знать»…

Назад к карточке книги "Перевертыш"