Текст книги "Программист и бабочка (сборник)"
Автор книги: Юрий Нестеренко
Соавторы: Евгений Якубович,Наталья Егорова,Владимир Венгловский,Даниэль Васильев,Леонид Шифман,Ирина Кадин,Юрий Лопотецкий,Юлия Гофри,Мара Будовская,Эдуард Золотаревский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)
Ирина Кадин
Жил-был у бабушки…
Перед сном няня рассказывала Саше Тушкину сказки и пела песенку про козлика:
Жил-был у бабушки серенький козлик,
Жил-был у бабушки серенький козлик…
Иногда в спальню заходил папа – пожелать Саше спокойной ночи – и, если попадал на «козлика», очень сердился: «Забиваете моему сыну мозги всякой ерундой. Ну кем может вырасти ребенок, если ему все время петь про неудачника!»
«Почему козлик – не-у-дач-ник?» – спрашивал Саша.
«Потому что его съели», – еще больше сердился папа и вручал няне книгу с «развивающими текстами». Няня послушно читала тексты, но Саше все равно больше нравилось про козлика…
Саша Тушкин не мог не писать. То есть сначала мог, а когда узнал, что настоящие писатели не могут не писать, почувствовал, что тоже не может. Правда, с фамилией ему не повезло. Он уже и палочку влево сдвигал, и правый хвостик от перекладины тянул вниз, насколько можно было, все равно учителя сразу произносили: «Тушкин». А одноклассники кричали: «Туша». Что было совсем несправедливым: Саша не был толстым. Ну, может быть, немного широкий и плоский. Но не «туша». И не «тушканчик». «Тушканчик» – это на уроках физкультуры: «Тушканчик, ты хорошо бегаешь, только у тебя уши тормозят!» Уши действительно были огромные и круглые, торчали перпендикулярно голове и еще постоянно горели, словно в них кто-то вставил красные лампочки. Как гирлянда. Уши мешали прославить фамилию, но Саша старался: каждую неделю отсылал рассказ в «Пионерскую Правду». Ответы приходили тоже регулярно, на красивых бланках: «Дорогой Саша, – весь текст был напечатан, а Сашино имя вписано прописью. – Дорогой Саша, нам очень понравился твой рассказ. К сожалению, у нас пока нет возможности его напечатать… но ты продолжай… советуем больше присматриваться к окружающим, к природе…» И Саша присматривался, несмотря на опасности. Учительница биологии один раз даже хлопнула его книжкой по голове, когда он присматривался, как она возле его парты поправляет чулки. С тех пор биологичка все время ставила ему тройки, а чулки поправляла возле парты Семенова. Мальчишки, почувствовав его взгляд, показывали дули, а девочки отворачивались. Единственная, кто позволяла к себе присматриваться, была тихая, прыщавая Соня. Соня не отворачивалась, только очень сильно краснела. Тушкин смотрел на Сонины пылающие щеки и чувствовал, что у нее с ним много общего.
После школы Саша окончил экономический институт, подшил уши и женился на Соне. Вместе с Соней в его квартиру переехала ее мама, Октябрина Ивановна. Теща, в прошлом учитель геометрии, выглядела составленной из половинок – из-за прямого пробора, раздвоенного подбородка и неизменного халата на молнии. Октябрина Ивановна строго следовала совету английской пословицы «яблоко по утрам, забудешь дорогу к докторам». Каждый плод перед съеданием рассекался на две равные части, и Тушкин потихоньку привык просыпаться от глухого удара ножа по кухонной доске: утро у Октябрины Ивановны начиналось в пять тридцать. Теща называла Сашу «Ал-ик». Имя Октябрина тоже делила на две части, так что казалось, будто она икает. Присматриваться к теще было легко, но неприятно. Октябрина Ивановна была неряшливой и всюду оставляла свои волосы и зубочистки.
Саша продолжал отсылать рассказы в редакции. Соня бережно подшивала ответы в толстые папки: «Уважаемый товарищ Тушкин, нам очень понравился Ваш рассказ… к сожалению… нет возможности…» Первые двадцать лет Саша не переживал: многих известных литераторов тоже не сразу печатали… Еще двадцать лет прошли в терзаниях… Потом Саша не выдержал – и пошел к соседу, Борьке Пейтсу.
Больше всего на свете Борька любил лежать на диване, щелкать семечки и смотреть телевизор, все подряд. Когда у Борькиной жены кончались деньги, он садился к компьютеру и писал вирус. Вирус запускался в сеть, и уже через несколько часов Всемирная Паутина была парализована. Затем Борька писал антивирус, толкал его какой-нибудь солидной компьютерной фирме – и снова ложился на диван. ФБР, КГБ и Шабак безуспешно пытались найти преступника, но Борька не оставлял следов, а его вирусы были непотопляемы.
Залитый слезами Борька открыл Саше дверь.
– Проходи.
Саша слезам не удивился, но из вежливости спросил:
– Случилось чего?
Борька затрясся в рыданиях, указывая рукой на экран.
– Ты понимаешь, он ей говорит… а она ему… так трогательно-о-о…
Саша посмотрел на экран. Шла кулинарная передача, как делать равиоли. Тушкин встал между Борькой и экраном и закричал:
– Ты меня на компьютерные курсы посылал? Сайт свой сделать посоветовал? Две штуки баксов угрохал, а они все равно меня не читают!»
Борька, поднявшись на цыпочки, чтобы углядеть хоть часть экрана (Саша по-прежнему был широкий и плоский), спросил:
– Кто не читает?
– Да никто меня не читает, ни-кто понимаешь!
Борька попытался протиснуться между Тушкиным и телевизором.
– А как же на сайте «Огуречная муть», я сам читал отзывы, вот этот, как его, Задунайский конь писал: «…потрясающая проза, проникает глубоко внутрь и обволакивает, как овсяная каша». Потом еще Вася Пупкин тебя хвалил, и Сексуальная чертовка…
– Задунайский конь и Вася Пупкин – это Сонины ники, а Сексуальная чертовка – Октябрина Ивановна. А больше никто, никто… – У Саши на глазах тоже выступили слезы. – Конечно, была бы у меня фамилия Пушкин, тогда бы читали… Потому что бабы забили Интернет… Марья Монцова, Меллер, Ларисина тоже… Сидят на детективах! Ларисиной легко убивать, она мент. А если вокруг человека всю жизнь одни отчеты бух… бух… бухгалтерские-е-е… на чем ему интригу постро-о-о-ить?!
Борька обнял Сашу, положил его голову к себе на плечо. Теперь экран стал намного доступнее. Равиоли сменились программой «Суд идет», какая-то девушка убежденно говорила: «Все знали, что она ему изменяла, все!» Видно было, что свидетельница только что побывала в парикмахерской. Борька снова разволновался, и несколько минут соседи стояли, всхлипывая друг в друга. Потом Тушкин сказал глухо:
– Убери их!
– Убрать всех? – Борька испуганно покосился на присяжных заседателей на экране.
– Всех! Ларисину тоже… – Саша подвел Пейтса к компьютеру. – Действуй! Тебе вирус написать – как семечки. Пусть исчезнут. Все их тексты. И Ларисины тоже.
– А-а-а, – Борька облегченно вздохнул. – Это мы мигом, сейчас алгоритмик забахаем.
Борька сдул шелуху с клавиатуры и забарабанил по клавишам, не отрывая взгляда от телевизора.
– Тут надо обобщение правильное сделать. Где твои рассказы? Вот это? Птирлиц, икая, шел по лесу, жуя яблоко и роняя зубочистки… За его спиной горбился рюкзак… Так, понятненько…
Саша, сопя от волнения, следил за Борькиными руками, как больной следит за действиями хирурга. Судья на экране стукнул молотком по столу: «Судебное заседание окончено». Борька взял последний аккорд на клавиатуре.
– Готово! Ищи теперь свою Ларисину.
В ту же минуту из соседней комнаты донеслось:
«Папа-а-ааа, у меня Пушкин пропал!» Прибежала дочь Борьки Настя.
– Нам по внеклассному нужно куплет из «Евгения Онегина» прочитать, любой, по выбору… А он вдруг исчез. И не находится…
– Во, видишь, дети пошли, ничего сами не могут, – Пейтс набрал в поисковике «Пушкин Евгений Онегин». Компьютер непривычно долго молчал, потом загудел, как испорченный пылесос, но все-таки выдал несколько строк: «Ресторан “Онегин”. Теперь Пушкина можно не только читать, но и есть! Для тех, кто понимает тонкость чувств – отбивная “Ленский”, незабываемый вкус!»Борька небольно ударил себя кулаком по лбу.
– Елки… это я Пушкина похерил? Как-то я про него не подумал…
Саша удивился:
– А Пушкина ты за что? Пушкин мне как раз не мешал.
Борька, прищурив глаз, просмотрел текст написанной программы.
– Понимаешь, я там такую логику заложил… удалить все, что выше уровня Туш… ну неважно… Доча, что вам в прошлый раз задавали? «Анна на шее»? Как ты это пишешь? Чехав или Чехов?» Чеховых поисковик не нашел, а на запрос «Анна на шее» выдал:
Красивую шею, животик, и ниже…
Светланам и Аням оформят в «Престиже»!
– А от Достоевского что-нибудь осталось?
Саша потянул к себе клавиатуру, набрал: «Достоевский Федор Михалыч Идиот».
– Достоевский уцелел! Не, это песня какая-то, группы «Звери из будущего»:
Я как Федор Михалыч со своим Идиотом,
Я тебя разгадаю по первым трем нотам…
Но Борька уже снова уставился в экран телевизора. Саша потряс его за плечо.
– Пушкина ты, пожалуй, верни.
– Потом, потом, у меня сейчас «Давай поженимся»… Да верну я всех, за две недели никто твоего Пушкина искать не кинется… Так чувствительно… он ей сказал… а она ему…»
Через три месяца Тушкин снова постучался в Борькину квартиру.
– Не заперто, – прорыдали за дверью.
Когда Борька отсморкался, Тушкин бросил на журнальный столик пакет с чем-то прямоугольным.
– Вот, полюбуйся!
Борька с любопытством заглянул в пакет:
– Ух, книга! Сто лет не видел! Это что, снова начали выпускать?
– Ну да, ты же антивирус так и не выбрался сделать.
– И кого печатают?
Саша заволновался:
– Твой вирус не жрет, скотина, а я обязан оставить царапину на этой земле, понимаешь, обязан!
– Может лучше сына или дерево? Шучу-шучу, объясни толком…
– Чего ж тут непонятного. Твой вирус, его уже Идеальным Редактором обозвали. Издательства все, что им присылают, в сеть вываливают. И сутки ждут. Если вирус твою, скажем, повесть, уничтожил – значит, будут печатать. Причем, чем быстрее повесть исчезнет, тем она талантливее. Даже конкурсы на этом стали строить. И жюри не нужно. Время засекают… Вчера «Золотой Графоман» закончился: первое место – Ларисина, пятнадцать минут сорок секунд. Говорят, у твоего вируса безупречный литературный вкус.
Борька довольно усмехнулся.
– Классный я алгоритм забахал, да? Все, что выше уровня Туш… в общем, неважно.
Саша вздохнул и сказал как-то тоскливо:
– Сегодня моя «Пупырчатая выпь» выходит. В семнадцать ноль-ноль. Соня сказала, лучший мой роман. И Октябрина Ивановна…
Борька участливо посмотрел на друга.
– Помочь?
Саша замотал головой.
– Сам справлюсь… «Выпь» просто обязана исчезнуть… Разве что если уж совсем туго пойдет… Подтолкнешь… Ты приготовься… набросай там пока… «Пупырчатая выпь», запомнил? Только ее удалить, остальных не трогай. Там еще Хермонтов будет, с романом «Когда кошки чешут затылки», не перепутай, его тоже в семнадцать ноль-ноль вываливают…
Борька кивнул.
– Не боись, у меня ошибок не бывает.
Весь вечер Тушкин просидел, сжав руки и не отрываясь от компьютерного экрана, на котором зависло его произведение. У него даже голова разболелась от волнения. Соня принесла чай с бутербродами и шепотом сказала:
– Кажется, уже начинает исчезать… Видишь, тут «а» расплылось. И тут…
– Это я на экран плюнул, – обиженно сказал Тушкин. С отчаяньем откусил бутерброд, набрал Борькин номер, скомандовал: – Запускай!
Потом принял две таблетки снотворного и рухнул на кровать.
Спал Тушкин плохо, несмотря на снотворное. К тому же в середине ночи зазвонил телефон, и Борькин голос в трубке сказал что-то непонятное:
– Понимаешь, у меня там рекурсия вышла… И циклик лишний… Ну «Развод по-киевски» как раз шел… Он говорит… а она ему… Так трогательно-о-о… Промахнулся я чуть-чуть… Но починю… Ты просил «равно», а получилось «меньше или равно» уровню Туш… ну неважно.
Утром Саша бросился к экрану. «Выпь» исчезла. Саша обрадовался – но тут же расстроился. Хермонтовские «Кошки» тоже пропали. Просил ведь не трогать! Теперь этого бездаря Хермонтова тоже напечатают. Потом Тушкин вспомнил ночной звонок… Проверил догадку… Точно! Исчезло все.
Исчезло постоянно всплывающее объявление «Кладбище “Правильный отдых“ приглашает всех желающих на день открытых дверей».
Исчезла реклама трусиков с надписью «Шеф, подними зарплату»…
Пропал призыв «Увеличим радиус своего обаяния: скажем НЕТ преждевременному семяизвержению».
И программа передач «Диск-жокей Биг Пиг будет вас колбасить с 12.00»…
На сайте его друга поэта Усенина от стихов:
Погуляю с тобой до зари,
Развали ты меня, развали!
остался только восклицательный знак.
Интернет был пуст, как бывает пуст шумный и гомонящий восточный базар после закрытия. Кое-где оставались цифры, но какие бы ключевые слова Тушкин не набирал, поисковик выдавал только: «не найдено, проверьте написание…» И вместе с текстами исчезла Сашина мечта прославиться… Тушкин подумал о своем соседе: «Козел компьютерный! Козел! Коз-зел!» И от злости набрал слово «козел» на клавиатуре. На экране тотчас высветилось:
Детская песенка
Слова и музыка народные.
Жил-был у бабушки серенький козлик,
Жил-был у бабушки серенький козлик,
Вот как, вот как, серенький козлик,
Вот как, вот как, серенький козлик.
Уцелела песенка! Выстояла перед обоими Борькиными вирусами! Саша в волнении забегал по комнате, потом подпрыгнул, схватил инструменты и полез на крышу. Вернулся довольный и стал ждать.
Борька прибежал очень быстро.
– Да починю я тебе Пушкина, поставь на место спутниковую тарелку, я знаю, ты снял!
– Никого не надо возвращать, – Тушкин никогда в жизни не чувствовал себя так уверенно, – запустишь третий вирус. Но смотри, ошибешься…
Весь вечер Саша, счастливо улыбаясь, просидел за компьютером, придумывал все новые фразы. Борькин вирус работал безотказно. Какие бы ключевые слова не набирались, поисковик высвечивал на экране одно и то же:
Детская песенка
Слова Александра Тушкина.
Музыка народная.
Жил-был у бабушки серенький козлик,
Жил-был у бабушки серенький козлик.
Вот как, вот как, серенький козлик,
Вот как, вот как, серенький козлик.
Правда, перед народом было немного неудобно, но народ всегда поддерживал своих поэтов. Простит. К тому же Саша – тоже часть народа. Пусть даже широкая и плоская.
Леонид Шифман
Каноны просветления
Шутки с салатом
До сеппуку доводят.
Так сказал сэнсэй.
Сейчас много рассуждают об эпохе истинных самураев. В этих разглагольствованиях явственно проглядывает ностальгия по тем, давно покинувшим нас временам, когда истинный дух самураев руководил поступками настоящих мужчин. Приключение, о котором я собираюсь вам поведать, как раз относится к тем прекрасным годам японской истории.
В часе ходьбы от Киото, в деревне Идзимо, проживал самурай Такеши Танида. Когда-то еще в годы ученичества Такеши его сэнсэй поведал, что путь к просветлению становится короче, если отказаться от употребления в пищу мяса. Такеши, всегда и во всем стремившийся быть лучшим, немедленно принял решение и дал обет никогда не есть мяса. Став вегетарианцем, он убедился в правоте сэнсэя и не жалел о данной клятве.
Прошло много лет. Такеши-сан давно утратил прежний лоск, борода наполовину поседела и почти отпала надобность в бритье головы. Много ратных подвигов совершил Такеши и пользовался неизменным уважением всей дружины. Но это никак не мешало другим самураям подшучивать над его вегетарианством. Надо ли говорить, что Такеши-сан твердо держался единожды выбранного пути?..
Как-то по случаю праздника они пировали в Киото. Саке удался на славу. Стол был завален яствами, чего там только не было, а Такеши принесли специально для него приготовленный салат. В разгар пира к тому времени уже состарившийся сэнсэй, сидевший за главным столом, захотел поговорить со своим любимым учеником и жестом подозвал Такеши.
Пока Такеши отсутствовал за столом, Сакагучи, главный заводила, подбил друзей на шутку, которую те под влиянием обильных возлияний (я уже говорил, что саке был хорош как никогда) тут же одобрили.
Спустя какое-то время Такеши вернулся на свое место и продолжил истребление салата, не забывая и о черном саке. Через пару минут он наконец обратил внимание, что пятнадцать пар пьяных глаз устремлены в его миску.
– В чем дело?
– Нет, нет, все в порядке, продолжай, – успокоил сидевший напротив Сакагучи.
Такеши пожал плечами, в полной тишине опустошил миску и сложил в нее палочки.
– И как тебе салат, Такеши-сан? – Сакагучи подмигнул остальным.
– Салат превосходен, только морская капуста немного горчит. Главное, что саке удался, – и он потянулся к кружке.
– Это не морская капуста горчит… Просто ты забыл вкус мяса. Пока ты беседовал с сэнсэем, мы тебе покрошили немного.
Когда до Такеши дошел смысл сказанного, он вскочил, схватившись за рукоятку меча, тщетно пытаясь вытащить его из ножен. То ли саке ударил ему в голову, то ли каноны просветления удержали его, но он бессильно рухнул на свое место. Несколько минут он просидел, молча уставившись в свою миску, а затем поднялся и, не сказав ни слова, нетвердой походкой покинул пиршество.
– Кажется, мы немного перебрали, – заявил Сакагучи, икая после каждого произнесенного слова. Теперь трудно судить к чему относилась эта фраза – то ли к шутке, то ли к саке.
Кое-как добравшись до дома, Такеши достал пергамент, перо и склянку чернил. Зажег свечу и при ее мерцающем свете принялся выводить иероглифы, то и дело норовившие залезть один на другого. Каллиграфия никогда не была его сильной стороной, к тому же выпитый саке все больше и больше давал о себе знать.
Записка получилась короткой и завершалась словами: «… и я поступлю, как должен поступить самурай, нарушивший клятву». Не иначе как под воздействием саке Такеши решил завершить записку красиво. Он вынул из ножен меч и, зажмурившись, провел мизинцем левой руки по его острому краю. Нужна-то была всего одна капля крови, чтобы изобразить два иероглифа его имени. То ли рука предательски дрогнула, то ли меч оказался чересчур острым, но пролилась кровь. Да так неудачно, что забрызгала пергамент. Кровавые подтеки украсили записку. Такеши взглянул на нее, но сил на переписывание у него не осталось. Он махнул рукой. Поставив подпись, Такеши подул на пораненный палец, а затем на записку. Когда она просохла, он сложил ее вчетверо и велел слуге отнести Сакагучи.
Еще минут десять он безуспешно пытался найти белое кимоно, пока не оставил это занятие, окончательно выбившись из сил.
Саке всегда славился способностью добывать из пьяных голов вполне трезвые мысли.
Такеши решил, что в таком состоянии он вряд ли сможет исполнить древний обряд как подобает. Надеюсь, вам ясно, что даже пустяковое отступление от правил в этом искусстве недопустимо для истинного самурая. И он не раздевшись рухнул на циновку.
Утром его растолкал Цукуда, ближайший друг Сакагучи, также присутствовавший на пиру. Такеши непонимающе смотрел на него.
– Сакагучи-сан сделал харакири.
– Сакагучи… сделал… харакири… – с трудом повторил Такеши, но смысл слов явно не доходил до него.
– Я как раз был у него, когда твой слуга принес записку. Увидев пятна крови, Сакагучи все понял, еще до того как прочитал ее. Но… Я вижу, что ты в полном здравии.
Только сейчас Такеши начал соображать и вспомнил все перипетии минувшего вечера. Вспомнил он и о своем намерении.
– Да, я еще жив. Вот только приду в себя и сделаю то, что должен сделать.
– Послушай, Такеши-сан, мне надо тебе кое-что сказать. Мы ведь вчера пошутили.
– И это была не самая удачная ваша шутка, но дело сделано. Я никого более не виню. Сакагучи поступил как истинный самурай.
– Нет, Такеши. Шутка состояла в другом. Мы не прикасались к твоему салату. Мы просто сговорились сказать, что подложили в него мясо, но мы не делали этого!
– Так значит я не нарушил обет… – лицо Такеши скривилось в подобии улыбки, но каноны просветления быстро исправили его.
Леонид Шифман
Истории Бруклинского моста
Мое имя… Бернард Бишоп… Бернард Джеймс Бишоп. Шестьдесят восемь. Да, в Нью-Йорке, 3-я стрит. Что вы говорите? Я каждый вечер бываю там. Это мой бизнес. Вас это удивляет? А вам известна статистика, господин комиссар, мистер инспектор? Семь лет назад… Хорошо, не буду отвлекаться, господин комиссар, мистер инспектор. Я единственный свидетель. Да, он сиганул вниз по собственной воле. Рядом никого не было. Знаком. Патрик Уильямс. Мы познакомились неделю назад на Бруклинском мосту. Я же говорил, что бываю там каждый вечер… Это мой бизнес. Хорошо, потом. Да, он собирался броситься с моста. У меня уже большой опыт, господин комиссар, мистер инспектор. Я за милю чую их. Стоят у перил с закрытыми глазами и шевелят губами: то ли молитвы читают, то ли отсчитывают, сколько им жить осталось. У каждого свое. Но вот глаза закрывают почти все. Я читал… Что вы говорите? Хорошо. Спасибо, я не курю. Никогда не курил. Когда Анни была… Простите, господин комиссар, мистер инспектор.
Да. Так на чем я остановился? Как? Да. Я незаметно подошел к нему. В тот вечер дул сильный пронизывающий ветер, конец октября все-таки. Так что это не составило большого труда. Я положил руку ему на плечо. Он вздрогнул и открыл глаза.
– Я хочу предложить вам нечто иное, молодой человек, – сказал я. Ему было чуть за сорок.
– Оставьте меня! Я вас не знаю и ни о чем не просил! – с раздражением ответил он и стряхнул мою руку.
Но, знаете, господин комиссар, мистер инспектор, все они поначалу хорохорятся. Но раз он начал говорить, пошел на контакт – считай, дело сделано. Я уже говорил, опыт у меня большой, семь лет как этим занимаюсь. Главное, в этот момент не отговаривать. Иначе точно сиганет вниз, мне же силой не удержать. Тут подход нужен. Я ему сказал:
– Это ваше решение. Считайте, что вы уже прыгнули вниз. Вас уже нет. Но… видите ли… мне нужна ваша помощь. Это займет всего несколько часов, а затем вы вернетесь сюда.
Я-то знаю, что за семь лет никто не вернулся.
Говорю все это тихим спокойным голосом. Никакого интереса к его персоне. Моя задача заинтриговать. Пробудить хоть каплю любопытства.
– У меня есть проблемы, и я уверен, что вы сможете мне помочь. Мне нужен ваш совет. Мне нужно поговорить с вами, только вы сможете меня понять.
И тому подобное.
Отказать в столь малом старику? Еще никто не осмелился. Живу я недалеко от моста. Небольшая пешая прогулка, и мы у меня дома. По дороге вру с три короба, вставить слово ему не даю. Мне принадлежит трехэтажный особняк, четырнадцать комнат. Когда-то там жили родители Анни… Что вы говорите? Нет. Я вместо привидений. Да. Нет, на ночь кофе не пью. Чай. Очень признателен, господин комиссар, мистер инспектор. Одну. Спасибо, не надо. Благодарю вас. Вы смотрите на часы? Простите, я продолжаю.
Итак, я привел его домой и сразу в бар. Это моя гордость. От французского коньяка еще никто не отказывался… Выпили, расслабились немного. Он ждет, что же будет дальше. А я не тороплюсь, мне ведь надо любопытство пробудить. Про это я, кажется, уже рассказывал? Представляюсь писателем. У меня творческий тупик. Исписался, в тираж вышел. Нет свежих идей.
– Ну а при чем тут я? – все как один задают этот вопрос. Уж не знаю почему.
– Понимаете, не бывает так, чтобы человек ни с того ни с сего отправился на Бруклинский мост. Наверняка, он находится на крутом вираже судьбы. Есть что-то, что довело его до отчаяния. Сюжет. Я ищу сюжет, хватающий за душу, леденящий кровь. Не отпускающий…
И так далее.
– Все, что я прошу – изложить свою историю. Письменно. Не умеете складно писать? Не страшно, вместе отредактируем. А потом свободны. Длинная история, говорите? Я никуда не спешу, вы, как я понимаю, тоже. Уютная комната, хорошая еда, французский коньяк. Все к вашим услугам.
Коньяк действует безотказно. Вот и Патрик Уильямс… Что вы говорите? С его слов, я документов не видел. Меня не волнует подлинность имен. Какая мне разница? Хорошо. Что? Бизнес? Можно еще чашечку? Спасибо, господин комиссар, мистер инспектор.
Да. Ну вы мужчина… Женские романы не читаете и слава богу! Но может, слышали об Элизабет Грипс? Или Шейле Гриншоу? Не важно… Это самые известные имена… А есть еще добрая сотня только в Америке. Представляете, обо всем уже написано, все сюжеты выдуманы. Остался лишь один пока не иссякший источник. Жизнь. Я не имею права называть имена моих клиентов, точнее клиенток (ведь все они женщины), но у меня их несколько десятков. Они покупают у меня сюжеты. Я не запрашиваю больших денег, предпочитаю иметь свой процент с продажи книг, и должен вам сказать, дела идут неплохо. Это бизнес. Да… На самом деле я одинок и не нуждаюсь в деньгах. Мне просто доставляет удовольствие, что мой бизнес работает! Но у медали есть еще одна сторона. Вы снова смотрите на часы? Хорошо. Спасибо. Я постараюсь. Да.
Семь лет назад я наткнулся на статистику самоубийств в Нью-Йорке. Впечатляющая цифра. Но, представьте себе, больше половины самоубийц приходили за этим на Бруклинский мост. Причем каждый третий из них не был ньюйоркцем! Слава Бруклинского моста охватывала всю Америку! Даже нашлась пара норвежцев… А сейчас? Доля этого места составляет около пятнадцати процентов. Да. Я же не могу дежурить на мосту всю ночь? Есть часы «пик» – где-то с начала сумерек и часов до одиннадцати. Как? Хорошо.
Практически я усаживаю потенциальных самоубийц за письменный стол и заставляю немного поработать. Они мысленно переживают вновь и вновь свою жизнь, взвешивают, анализируют. Как умеют записывают на бумаге. Потом мы вместе редактируем. Но редактируем скорее не текст, а их жизнь. Как вы говорите? Да. Психология чистой воды. Психоанализ. Нет. Я бывший банковский служащий. Но всегда интересовался психологией. Знаете, в банке… Да-да, извините. Вот такой психоанализ.
Пару лет назад я обзавелся сайтом в Интернете. Сайт для самоубийц. Как лучше, как быстрее, что написать в предсмертной записке… И так далее. Ну что вы, господин комиссар, мистер инспектор. Если человек уже решил, то лучше облегчить его задачу. Опять-таки нельзя прямолинейно отговаривать. Я там раздел открыл, «Истории Бруклинского моста» называется. Я размещаю в нем лучшие истории из того, что пишут мои постояльцы, а их у меня иногда собирается несколько человек одновременно… Патрик Уильямс? Ах да. Патрик Уильямс… Странный тип. Я его раскусил на третий день, когда он показал мне свои записи. Вы читали Дороти Кэмпбелл «Фиолетовая любовь»? И не читайте! Совершенно серая вещь никому не известного автора. Этот ушлый малый своими словами пересказал историю главного героя этого, с позволения сказать, романа. Но со мной это не могло пройти. Нет такого романа, повести или рассказа о любви, которого бы я не прочитал, не систематизировал и не внес в свою картотеку. Я не подал виду, но стал соображать, зачем ему понадобилась эта ложь. Да. Мы уже у цели. Еще полчаса. Нет? Хорошо, господин комиссар, мистер инспектор. Пятнадцать минут. Десять.
У меня возникли три, простите, версии. Либо это шпион, засланный конкурентами, либо журналист, собирающий материал для очерка, либо бедняга, решивший немного пожить за мой счет.
Шпионов я не боюсь, ведь делаю благое дело. Если кто-нибудь хочет перенять мой опыт, я с удовольствием поделюсь им. Версия журналиста тоже выглядит неубедительно. Никто из этой братии никогда мною не интересовался. Я от них не скрываюсь. Оставалось третье. Не могу себе простить. Я должен был это предвидеть. Я неделю кормил и поил его, а потом поблагодарил и выставил за дверь. Обычно я предлагаю двести долларов в качестве гонорара за литературную работу. В этот момент о самоубийстве уже никто не помышляет, так что деньги принимают с радостью. Но Уильямс их не заслужил, и я не стал предлагать их ему. Старый осел, решил сэкономить… Что? Да, сегодня днем. А вечером… Как только он меня увидел – сразу и сиганул… Я ничего не успел сделать…
Да. Я закончил. Что? Но… Почему наручники, мистер комиссар, господин инспектор? Вы не верите мне… Что? Вы прочитали всю Дороти Кэмпбелл? Нет такого романа? Боже мой… Как все глупо.
