Текст книги "Программист и бабочка (сборник)"
Автор книги: Юрий Нестеренко
Соавторы: Евгений Якубович,Наталья Егорова,Владимир Венгловский,Даниэль Васильев,Леонид Шифман,Ирина Кадин,Юрий Лопотецкий,Юлия Гофри,Мара Будовская,Эдуард Золотаревский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
– Она колдунья!
– Она женщина, которая напомнила ему мать. Женщина, которая вытащила его в реальность, и теперь уж он точно не мог провалиться обратно. Он, вернее я, должен был, просто обязан был опуститься на колени и зарыдать. Ну да ладно… автор сволочь, автор чуть ошибся в исходных точках, рисуя портрет своего героя. Неопытный автор, да и дурак не малый, но простить можно. Но скажи мне, умник, как я мог убить в приступе ярости двоих детей, девочек, едва оторвавшихся от мамкиной сиськи? Убить жестоко, в исступлении? От страха? Нет. Окончательно съехала крыша? Так она могла съехать у взрослого дебила, но никак не у малого мальчика. Что ты молчишь? Ты осознал? Понял, что сотворил со мной?
Риттер вновь сделался безумен, от его ора Олег скукожился, ежесекундно ожидая удара по лицу. Но тот вдруг успокоился и продолжил уже совершенно нормальным голосом:
– Так что неправду ты написал. Не мог я сотворить подобного. А сотворил. По твоей вине.
– Это суд? Твои доказательства и признание мной вины слышит кто-то… там? – упавшим голосом спросил Олег, кивнув на потолок.
– Да нет, суд уже состоялся, наказание было вынесено и приведено в исполнение. И никто тамисправить ничего уже не может.
– Тогда чего ты от меня хочешь, – сдерживая рыдания, выдавил Химмельман. – Давай я исправлю конец, и все здесь, в мире выдуманных героев, случится иначе. Хочешь?
– Не поможет, – покачал головой Риттер. – Как и в мире твоем, у нас ничего нельзя повернуть вспять. Повесть уже предана бумаге, опубликована и прочитана, пусть пока и немногими.
– Что тогда? Что я должен сделать? – отчаявшись, выкрикнул Олег. И заискивающе продолжил: – А давай знаешь что, давай я напишу продолжение, а? Напишу так, чтобы ты не попал в тюрьму, чтобы ты оказался, скажем, в приюте для душевнобольных, быстро вылечился бы и потом тебя усыновят хорошие люди!
Риттер опять покачал головой, словно отмеряя автору неумолимое наказание.
– Тоже не выйдет. Во-первых, у меня жив отец. Вернее, был жив. Во-вторых, это не отменит главного – я, рыцарь Господа, не могу зваться таковым, потому что на моей совести останутся невинно убиенные дети. Великий грех, ничем не искупленный.
– Придумаю! Я все придумаю! Грех искупишь, как ты хочешь его искупить? Отца твоего убить проще пареной репы… ой.
– Вот-вот, отцеубийца чертов. Только это ты и можешь, всех убить и чуши намолоть.
– Но чего? Чего ты хочешь от меня теперь?! Моей смерти? Моих мучений? Я уже мучаюсь, я боюсь, я раздавлен страхом!
– Фи, слабак, – презрительно сплюнул Риттер. – Не хочу я твоей смерти. Хотя возьму и ее, если откажешься искупить свою вину. Не прощаемую, в общем-то, но Господь учит милости. Может быть, я и прощу. Может быть…
– Я согласен! Я на все согласен! Говори! Все сделаю, – Олег молил своего похитителя о милости, он забыл о гордости и скепсисе, он бы упал на колени, если бы не веревки. Он умолял своего героя о прощении, кляня себя за то, что сделал его в итоге довольно жестоким и совершенно невменяемым.
Риттер долго молчал, задумчиво глядя на Олега, будто оценивал – врет или нет, проняло или это просто проявления страха, раскаялся или лишь цепляется за жизнь.
– В общем, так! – сказал он, наконец. – Ты будешь писать. Ты напишешь роман, не повесть, не рассказ – роман. Героями его станут мой сын и одна из убитых мной девочек – Белла. Ты этого не знаешь, но я видел, что она дышала, когда в комнату ворвалась полиция. Ты вылечишь ее и отдашь на воспитание родственникам. Хорошим людям. Мой сын пусть родится, пока я буду сидеть в тюрьме, раз уж его отец законченный грешник. Пусть его воспитывает мама, красавица Розалина – глаза Риттера мечтательно закатились. – А зовут моего сына, между прочим, Карло. Мальчик Карлито… Он, конечно же, узнает о том, что сделал его отец, я сам ему расскажу, когда он придет ко мне в тюрьму. И тогда он начнет заботиться о Белле, будет защищать ее, помогать с деньгами, экзаменами, мирить с друзьями, поможет найти себя в профессии и сделать карьеру малютке Белле. Ах, какие же у нее ручки!
Естественно, все это он станет делать анонимно, не показываясь ей на глаза, а если и покажется, то не расскажет о своей миссии. Потому что она тоже будет знать о судьбе своих родителей и сестры, о том, при каких обстоятельствах все случилось. Но, конечно же, со временем она полюбит своего ангела-хранителя, а он ответит ей взаимностью и обо всем расскажет. И если она простит его, простит меня, – только смотри у меня, все должно быть без лажи, правдоподобно – тогда твой грех будет прощен мной, а моя вина будет отчасти искупленной, и я смогу стать Рыцарем, посвященным Господу нашему, и со спокойной душой встану в ряды его рати, пусть и с самого крайнего края.
И роман этот обязан быть опубликованным, чтобы его прочитало как можно больше людей, чтобы их сочувствие стало мне ступеньками на небеса. Чтобы эти ступени были куда крепче и надежней тех, что ты проложил мне в ад.
Понял-нет?
– П-послушай, Риттер, – переварив услышанное, выдал Олег. – Но ведь Белла будет как минимум лет на десять старше твоего сына!
– Так мне что, идти за своим праведным мечом?
– Нет-нет, что ты! – испугался Олег, поняв, что десять лет разницы в возрасте не преграда для любви, заботы и прощения. – А если скажут, мол, неформат, не читают теперь такого?
– Я все-таки иду за мечом, – обреченно вздохнул Риттер.
Автор
– Где ты был, милый? О господи, что с твоим лицом? Тебя били?
– Потом Цыпа, все потом.
Олег Химмельман вихрем вбежал в квартиру, чуть не сбив опешившую Цыпу, но, вдруг опомнившись, повернулся к ней, порывисто обнял, поцеловал и прошептал:
– Спасибо, любимая!
– За что, – удивилась напуганная Цыпа.
– За все, милая, за все! Ты прости меня, но я пойду поработаю.
– А как же? Как же празднование выхода твоей новой повести? Я вот салатиков купила, и курочки, и тортик… вкусный.
Олег только огорченно махнул рукой.
– Не могу, Цыпа. Никак не могу. Ты поешь, милая. Скушай тортику, выпей шампанского, а я пойду, ладно?
– А ты? Как же ты?
– Потом, все потом…
– Ну хоть переоденься, помойся, – обреченно выкрикнула Цыпа в спину Олегу. – Покушай, наконец, хоть чуть-чуть!
Олег опять махнул рукой, послал ей воздушный поцелуй и сел за компьютер:
«Карлито рос мальчиком сильным и смелым, но сегодня он трусил. Его мама, донна Розалина, сказала, что они отправятся в тюрьму, навестить отца. Карло видел его редко, и всякий раз страшился новой встречи, сам не знал почему. Зато мама навещала папу часто и всегда возвращалась со свиданий одухотворенная и счастливая, только в глазах ее оживала тихая грусть. Наверное, этой грусти и боялся Карло.
– Карлито, – сказала Розалина, обнимая сына. – Сегодня папа попросил привести тебя к нему, чтобы рассказать что-то очень важное. Он говорит, что ты вырос и должен кое-что узнать. Выслушай папу внимательно, потому что твой отец необычный человек, он Рыцарь без страха и упрека, воин Господа нашего…»
Цыпа, которую вообще-то звали Евдокией, души не чаяла в Олеге. Любила его так, как только и умеют любить женщины. Самоотреченно и всепрощающе. Терпела любые его выходки и лелеяла все достижения. Ведь он же гений! Самый-самый лучший на земле.
Улыбнувшись, любимая женщина молодого и талантливого автора поспешила на кухню готовить своему гению бутерброды, которые он сможет схрумкать без отрыва от производства.
Автор автора
Сеньоры, благородные господа мои, не соблаговолите ли вы, в награду мне, сказителю убогому, за сказ да развлечение преподнести посудинку с текилой, чтобы я мог осушить ее за ваше, сеньоры, здоровье и за благодать Господню, что моими молитвами непременно наполнит ваши тела и души.
Спасибо, сеньоры, спасибо вам и Деве Марии, нашептавшей мне повесть о маленьком оруженосце и его негладкой судьбе.
Юлия Гофри
Построение
Напрасно твердили историки и этнографы, что концепция конца света была чужда народу Майя. Напрасно намекали, что завершение их календаря определенным днем могло означать всего лишь то, что жрецы поленились считать дальше. Ведь все вокруг знали, что история – наука не точная, можно сказать, и не наука вообще, и мало ли что эти зануды придумывают. Все точно так же знали, что этнографы – это всего лишь кабинетные сморчки, высасывающие из своих ученых пальцев теории о людях, которых в глаза не видели.
Впустую утверждали астрономы, что «редчайшее астрономическое явление» не повлечет за собой никаких природных катаклизмов – откуда им знать-то? Ведь никому из них не довелось наблюдать подобное явление в прошлый раз, двадцать шесть тысяч лет назад! Те же астрономы сами подтвердили, что к двадцать первому декабря две тысячи двенадцатого года звезды действительно выстроятся в одну линию, как и предсказано. Любому мыслящему человеку было кристально ясно, что подобное событие должно знаменовать собой окончание некого периода. А если повезет, то и начало нового.
Спорить всерьез можно было лишь о том, в какие конкретно ужасы выльется грядущая перемена. Самые убежденные спорщики, не желая дожидаться назначенного часа, отправлялись за точным ответом в высший суд и непременно старались прихватить с собой оппонентов. За ними последовали упрямцы, не желающие должным образом готовить душу к встрече Судного Дня – некоторых людей просто невозможно заставить делать то, что им же на пользу. Священники и владельцы похоронных бюро были загружены работой по горло. Те граждане, которым удавалось не ввязаться ни в какой спор и избежать встречи с доброжелательными и настойчивыми спасителями, торопливо запасали соль, спички, консервы, оружие и портативные электрогенераторы. Соответствующие отрасли экономики переживали небывалый подъем.
В тот самый день все в мире замерло в ожидании. Астрономы прильнули к экранам телескопов. (Собственно, они от этих экранов не отрывались все предыдущие месяцы.) Примерно в десять часов вечера по Гринвичу уже уставшие от долгого бесплодного ожидания люди услышали странный звук, раздававшийся словно бы одновременно со всех сторон. Звук понемногу становился громче, одновременно слегка – совсем слегка – меняя тональность. Никаких других событий не произошло – шум, однако, и не думал стихать.
Сложно передать, что творилось в последующие дни в умах и душах людей, не говоря уже – на улицах и площадях городов. Панике не поддались, пожалуй, лишь те же астрономы, да еще жители Нью-Йорка. Первые, сидя в своих лабораториях, не сразу и заметили, что какие-то посторонние звуки отвлекают их от работы, а для вторых непрекращающийся грохот мало что изменил в ежедневной жизни. Через несколько недель, однако, всем стало ясно, что, во-первых, шум вовсе не собирается прекращаться, а во-вторых, что никаких серьезных последствий он не имеет. Представители различных сект, конечно, обиделись и немного пошумели, а кое-кто даже попытался устроить конец света собственными усилиями, но в целом ничего из ряда вон выходящего не произошло. За следующие несколько лет постоянный шум, постоянно и плавно изменяющийся то по громкости, то по тональности, стал частью жизни человечества в той же мере, что и ветер или уровень солнечной радиации. Дети перестали бояться, коровы снова начали доиться, ученые обрадовались новому феномену и принялись просить гранты на его подробное изучение. Иногда звук стихал на часок, но тут же возобновлялся с прежней интенсивностью.
Через десяток лет наступил первый длительный – около недели – перерыв, и после этого периоды тишины начали повторяться в среднем раз в два-три года. А еще полвека спустя то, что посчитали очередным перерывом, оказалось окончательным возвращением к былой тишине.
Поскольку с двенадцатого года уже успело вырасти не одно поколение людей, то далеко не все восприняли отсутствие шумового фона как событие положительное. Психиатрам опять прибавилось работы. Между тем, астрономы, физики и им подобные скучные люди, предпочитающие пошлые математические расчеты возвышенным поискам истины, не прекращали исследований. Как порой случается, серьезное открытие в этой области сделал вовсе не маститый ученый, а молодой студент, решивший однажды от нечего делать прогнать ускоренную запись первых двадцати лет грохота через простенькую и уже устаревшую программу по поиску шифрованных сообщений в радиопереговорах. Молодому человеку, впрочем, так и не удалось опубликовать свои выводы. Все серьезные периодические издания требовали ввиду молодости и неопытности исследователя, чтобы результаты его работы были сначала оценены кем-либо из более авторитетных лиц. Однако более авторитетные лица, хотя и не могли найти никакой ошибки в действиях студента, все же не решались поставить свое имя под статьей, опасаясь из-за этого стать лицами неавторитетными.
Один за другим ученые просматривали информацию о дешифровальной программе, затем доказательства аутентичности используемой молодым человеком записи грохота, и один за другим соглашались, что результаты должны иметь неоспоримое научное значение. Затем они включали динамики, и после непродолжительного прослушивания спрашивали:
– И вот это вы собираетесь публиковать?
И качали головами.
А потом, вернувшись домой, каждый хорошенько напивался – порой впервые за долгие годы. И все равно долго не мог уснуть, с замиранием сердца вспоминая слова:
– По порядку номеров – рррасчитайсь! Первый! Второй! Третий!..
И только одна мысль немного успокаивала их, пьющих, но не пьянеющих: если бы солдат подняли по боевой тревоге, вряд ли их стали бы заставлять рассчитываться.
Юлия Гофри
Белая кошка в черную клетку
Едва Миша приоткрыл дверь, как изнутри раздался громкий, сравнимый с пароходной сиреной Танин вопль:
– Стой, зар-р-р-раза!
Миша замер. В следующую секунду его едва не сбил с ног пушистый черно-белый метеор. От неожиданности молодой лаборант позволил животному проскочить мимо и радостно умчаться вдаль по коридору. Однако спустя секунду Миша уже сориентировался:
– Я мигом! – И, швырнув сумку в приоткрытую дверь, понесся по коридору вслед за беглянкой, благо ее привычки были давно известны. Машка, будучи невероятно свободолюбивой кошкой, не отличалась, однако, особым интеллектом. Ей уже несколько раз удавалось улизнуть, и каждый раз Миша находил ее в конце коридора, забившейся в щель между ящиком со старыми телефонными книгами и телефонным же столиком, на котором уже лет восемь как не было соответствующего названию аппарата.
В предыдущие разы им везло больше: кошку удавалось поймать и вернуть в родную лабораторию до того, как ее успевали увидеть посторонние. Но на этот раз, шагая назад по коридору с присмиревшей Машкой в руках, Миша наткнулся на выходящего из соседней лаборатории Николая Семеновича Деньжинского и одну из его лаборанток. Оба они застыли посреди коридора и уставились на Машку.
– Разрешите пройти? – буркнул Миша.
– Что это? – не двигаясь с места, поинтересовался Деньжинский.
– Кошка.
Деньжинский молча переводил взгляд с Машкиной невозмутимой морды на Мишину невозмутимую физиономию. Миша понял, что присутствует при событии исторического масштаба: Деньжинский растерян и не знает, что сказать! Молодой человек подался вперед, тем самым намекая, что не собирается стоять здесь до вечера, и Николай Семенович невольно сделал шаг в сторону. Миша зашагал к лаборатории.
– А почему она такого… такого цвета? – вслед ему раздался голос лаборантки.
– Вы что, черно-белых кошек никогда не видели? – не оборачиваясь, откликнулся Миша.
Подойдя к двери, он собрался было постучать носком ботинка, но тут Таня сама открыла, не дожидаясь стука.
– Кто это был в коридоре? – поинтересовалась она, еле сдерживая хохот.
– Деньжинский с лаборанткой.
Таня посерьезнела:
– Паршиво. Со Светой или Натальей Михайловной? Хотя это уже все равно.
– Без понятия. – Миша на секунду задумался, затем уточнил:
– Пожалуй, скорее с Натальей Михайловной. Постарше женщина.
– Ну да, она! – Теперь Таня снова фыркнула. – А ты молодец все-таки. Уел!
– И заметь, ни словом не соврал, – довольно улыбнулся Миша, гладя Машку по спинке.
По черной спинке в крупную белую клетку.
Однажды, будучи в несколько меланхолическом настроении, Елена Витальевна пожаловалась мужу на неудачи в работе. (Впоследствии дата этого вечера отмечалась в ее лаборатории ежегодно и сопровождалась непременными возлияниями в честь ее замечательного спутника жизни.)
– Понимаешь, Дим, – говорила она негромко, закинув руки за голову и глядя в темноту, – это мечта всей моей жизни. Я из-за этого, можно сказать, и пошла в науку. Конечно, было еще несколько дурацких… как их?.. мечтов, мечт.
– Мечтаний, – негромко подсказал муж с соседней подушки.
– Вот. Типа «изобрести средство для бессмертия» и «найти лекарство от СПИДа». Детский сад, одним словом. У всех такие идеи есть и обычно они отваливаются довольно быстро. Я думала, что и эта отвалилась, а она просто затаилась в каком-то дальнем уголке, годами заставляла по крупицам собирать сведения, информацию, если случайно где-то что-то попадалось. Однажды меня так достали эти постоянные мыслишки, что я решила сесть и логически себе объяснить, почему все это глупости. А когда начала подбирать аргументы…
– Для спора с самой собой? – уточнил муж.
– Да. Так вот, я вдруг поняла, что эта идея, собственно, не противоречит никаким фундаментальным законам. Ничего принципиально невозможного, как в вечном двигателе, там нет. Более того, я поняла, что современный уровень развития науки в принципе может позволить осуществить мою детскую мечту… И вот: второй год бьюсь, добралась до экспериментов, но не могу понять, где же я ошиблась и почему не получается!
– Знаешь, у меня если на работе творится такая ерунда, я кому-нибудь подробно рассказываю, что пытаюсь сделать и как это воплощаю в жизнь. И обычно где-нибудь на пятой минуте вдруг понимаю, что сделал не так.
– Ага, – раздраженно сказала Елена Витальевна, – и кому же я пойду рассказывать? Может, Деньжинскому? Он выслушает, можешь не сомневаться! А через год я узнаю, что мы с ним, оказывается, независимо друг от друга пришли к одинаковым результатам. Ха-ха!.. Тут ко мне из его лаборатории новый парень перевелся, Миша Снежников, биохимик, невероятно талантлив. Представь, этот Миша чуть не вешался: стоило ему заняться более или менее стоящей темой, как Деньжинский либо отдавал ее другому, либо закрывал совсем. Уж не знаю, чем парень ему не угодил, но у меня он через три месяца уже отправил статью в журнал, а у Деньжинского за два года – ни одной.
– Зачем же идти к Деньжинскому? – сказал Дмитрий. – Попробуй рассказать мне. Хотя бы общий принцип. Тут даже не столь важно, пойму я или нет – главное, что ты сформулируешь проблему вслух. А кроме того, мне попросту интересно.
Елена Витальевна вздохнула, пытаясь подобрать понятные мужу выражения.
– Представь себе, – наконец заговорила она, – что в ДНК хранится что-то вроде инструкций, как построено человеческое тело. Все, что с телом происходит, закладывается в момент зачатия, ты это наверняка слышал. Какого роста человек будет, какого цвета у него будут глаза и волосы, в каком возрасте вырастут коренные зубы… Разумеется, некие экстремальные обстоятельства могут что-то изменить: скажем, если ребенка плохо кормить, то это отрицательно скажется на росте, а если он будет испытывать недостаток кальция, то зубы выпадут раньше, чем задумано природой. И тому подобное. Однако в каждой клетке его организма останется информация о том, как это все должно было быть в идеале. Так вот, представляешь, как было бы здорово, если бы мы научились заставлять организм использовать эту информацию, чтобы исправить что-то! Например, выпал у человека зуб – найти информацию о том, какой зуб должен расти на этом месте – запустить, так сказать, программу из ДНК и вырастить на этом месте новый зуб вместо старого.
– Постой. Получается, что можно будет отращивать себе, скажем, новые руки взамен старых?
– Ну… теоретически, но это уже совсем другой этап. Вряд ли в ДНК есть информация о том, как отрастить себе новую руку. Кости и мышцы формируются в самом начале развития одновременно со всем остальным организмом, там все переплетено вместе. Но суть ты уловил!
– То есть разница в том, что для зуба программа уже есть, а для руки ее сначала нужно будет придумать?
Елена Витальевна озадаченно замолчала.
– В некотором смысле, да, – ответила она после паузы. – Но эту программу, которая уже есть, еще нужно найти. А потом суметь запустить. Вот способом этого запуска я и занималась весь последний год. Была уверена, что получится, но результатов – ноль!
– Зуб не растет?
– Да при чем тут зуб! Зуб – это так, для примера! У меня – кошки. Я собиралась менять окрас. Ты же знаешь, как это работает у кошек.
Последнее было не вопросом, а утверждением. Кошек Дмитрий любил, разбирался в них и одно время даже разводил. С тех насыщенных, хотя и слегка сумасшедших, лет в доме остались на постоянное жительство британцы Тофсла и Вифсла.
– К примеру, разноцветный окрас, «торти». Пятна располагаются случайным образом… ну, ты в курсе. Вот на изменении этой случайности я и собиралась построить эксперимент.
– Вывести белых кошек в черный и оранжевый горошек? – в голосе Дмитрия послышалась улыбка.
– Да хоть бы одну горошину! И не вывести! В том и дело! А взять взрослую кошку, подсоединить электроды к специальным областям мозга, и с их помощью передавать «программу». Буквально – надеть на голову шлем с электродами, включить – и кошка понемногу начинает перекрашиваться. Хоть в горошек, хоть в полосочку. Два года занималась теорией. Шлем сама разработала, потому что существующие не подходили. Комбинацию и частоту сигналов. На бумаге – все должно работать. Хоть убей, не пойму, что же я упустила!
– Знаешь, Лен, – задумчиво сказал Дмитрий, – если продолжать сравнивать человека с неким сложным компьютером… Вот есть в нем, допустим, определенные программы, которые работают автоматически, с минимальным вмешательством пользователя. Другие пользователь должен запустить сам, а дальше они уже на автомате. Но если ты программист, то можешь многие программы менять или запускать вручную тогда, когда нужно, с другими параметрами. Я очень поверхностно сейчас объясняю, конечно, но суть вот в чем… Перед тем, как запустить программу заново, с новыми параметрами, мне нужно как минимум остановить ее работу. Нельзя вносить изменения, пока программа работает. Может быть…
Елена Витальевна резко села на постели.
– Ты гений, Дим, – сказала она, уставившись в пространство перед собой.
Во все подробности проекта были посвящены лишь трое: Таня, Миша и Денис. Таня с Мишей были младшими научными сотрудниками, Денис – аспирантом; все трое были лояльны заведующей и имели причины не любить Деньжинского. Елена Витальевна не первый год заведовала лабораторией и, когда надо, могла описать проект словами настолько общими, что за ними легко угадывалось все, что угодно, кроме того, что делалось на самом деле. Однако надежды на то, что Деньжинский недооценит увиденное, было маловато.
– Елена Витальевна уже пришла? – спросил Миша.
– Она у себя, с Денисом. Может, не надо отрывать? Пусть закончат, они последнюю модель шлема обсуждают.
– Что обсуждать! – вздохнул Миша. – Все давно обсудили, испытывать пора.
– Нам легко говорить, – вздохнула Таня, – а Елена Витальевна, если что, за все отвечает.
Не зря именно эта троица оказалась вовлеченной в проект. Миша, которого уже год как пыталась зазвать к себе крупная фармакологическая компания, изрядно помог Елене Витальевне в выведении формулы того самого вещества, инъекция которого, по выражению Дмитрия, «останавливала программу и давала доступ в систему». Денис, в школе увлекавшийся радиотехникой, был главным по шлемам с электродами, которые приходилось разрабатывать чуть ли не заново для каждого вида животных. Таня увлеченно программировала – составляла наборы электросигналов, включавших ту или иную генетическую программу. В дальнейшем она ставила себе амбициозную цель: научиться не просто запускать существующие в ДНК программы, но и писать свои.
– Признавайся, – поддразнивал ее Денис, – ты просто мечтаешь о собственном салоне красоты нового образца. Представляешь, какой успех: любое разумное изменение внешности без хирургического вмешательства! Дамы повалят толпами!
– Смейся, смейся, – отвечала Таня, – будущее за нами, биопрограммистами! А самыми частыми клиентами в таком салоне наверняка будут не дамы.
– Мужчины меньше парятся по поводу своей внешности, – возражал Денис.
– Это смотря какой внешности, – хитро улыбалась Таня. – Судя по спаму, который я получаю через день, кое-какие перемены были бы весьма популярны. Так что нечего, как говорят англичане, швыряться камнями, если живешь в стеклянном доме.
Денис шутливо поднимал руки вверх и возвращался к работе. Последний шлем не зря делался даже с большей тщательностью, чем предыдущие.
Опыты по перекрашиванию кошек были в числе первых успешных и завершились больше двух лет назад. С тех пор в клетках лаборатории успело побывать множество разных животных; последними – очаровательные шимпанзе Чак и Чан. Опыты с ними были успешно завершены, и теперь все участники проекта с волнением ожидали решения Елены Витальевны. Возможны два пути: либо публикация на данном этапе (а, видит бог, материала хватило бы на десяток диссертаций), либо следующий логический шаг в испытаниях. Все трое, уверенные в успехе, не раз предлагали себя в качестве объектов, но Елена Витальевна колебалась.
Поразмыслив, Миша решил повременить с рассказом до обеда и собрался было вернуться к работе, но тут постучали в дверь. На пороге стоял Деньжинский.
– Здравствуйте, эээ…
– Михаил Степанович, – напомнил Миша.
– Здравствуйте, Михаил Степанович. Разрешите?
Не впускать в лабораторию заведующего соседней лабораторией – значит нарываться на неприятности. Миша посторонился.
– Интересно, интересно, – бормотал Николай Семенович, неторопливо шагая вдоль клеток. – Интересные вы тут выводите породы, однако. Очень интересно, да-да… Я и раньше слышал, что Елена Витальевна очень увлечена кошками. Что же, и о кошках тоже кому-то надо думать, не все же о людях.
Таня открыла было рот, но тут же снова закрыла. Деньжинский крайне редко говорил то, что у него на уме – слова могли быть попросту попыткой заставить сотрудников начать оправдываться и при этом случайно выдать нужную ему информацию. Миша тоже молчал.
– Ну что же, – продолжил Деньжинский, – спасибо, молодой человек, за эту небольшую экскурсию. Я и думать не мог, что Елена Витальевна достигла таких успехов в… м-да. Всего хорошего! – И, улыбнувшись на прощание, он вышел за дверь. Молодые люди переглянулись.
– Пожалуй, я их все-таки оторву от работы, – поднялся с места Миша. Таня кивнула:
– Он явно что-то задумал, но что?
– Ясно что, – устало сказала Елена Витальевна три недели спустя. – По институту ходят слухи, что я впустую расходую деньги и время сотрудников на дурацкие гламурные проекты по перекрашиванию кошек. И даже слух о том, что я планирую грандиозное мошенничество, перекрашивая генетически бракованных породистых котят и потом продавая их по более высокой цене.
– Идиоты! – фыркнул Денис. – Они себе представляют, сколько будет стоить такая «перекраска» даже для одной кошки? Дешевле целый питомник купить!
– Ну, этот слух на научном совете никто и не примет всерьез, – пояснил Миша, – это для создания, так сказать, подходящей атмосферы.
– Совершенно верно, – кивнула заведующая. – Деньжинский хочет попытаться урезать мне финансирование, чтобы выгадать срок и поставить за это время свои эксперименты. У него это все равно не получится, но он наверняка думает, что попытаться стоит. Либо хочет вынудить поспешную публикацию, и тогда уже подхватить с того места, где мы остановились.
– Елена Витальевна, – негромко сказал Миша, – мы уже обсуждали, я все понимаю и не тороплю вас, но ведь это решило бы все проблемы!
Елена Витальевна, поколебавшись, кивнула.
– Да, вынуждена признать, что вы правы, Миша.
– Бросаем жребий? – немедленно вскинулся Денис.
– Нет. Я с каждым поговорю индивидуально. И приму решение.
Какой именно эксперимент ставить, было решено давно. Оставалось внести в программу поправку с расчетом на индивидуальные особенности организма, и Таня немедленно этим занялась. Миша чувствовал одновременно и страх, и радость, и заранее теребил языком то место, где год назад рос коренной зуб.
– Танюш, – посмеивался Денис, – вот тебе отличный шанс попробовать себя в качестве – как ты там говорила? – биопрограммиста, да? Представь себе, что у Мишки на этом месте вырастет огромный вампирский клык! Ему бы пошло, а резонанс какой!
– Не мешай, – серьезно отзывалась Таня, – и помни, что и твоя очередь настанет!
– О, со мной все просто! – аспирант похлопал себя по рано начавшей лысеть макушке. – Можешь выращивать любого цвета, лишь бы не в клеточку, как у Машки.
– Штрих-пунктир, как у Пушка, тебе больше подойдет?
– А что? Такой авангард! А сама-то ты, Тань, что соберешься выращивать, когда твоя очередь наступит, а? Зубы у тебя все на месте, ты говорила. Или удалишь ради такого случая?
– Делать мне больше нечего, – фыркнула лаборантка.
– Так что же?
Таня, не поднимая глаз от бумаг, осторожно положила карандаш на указательный палец и покачала его, как качели. Подвинула немного, добиваясь баланса.
– Почку, – спокойно сказала она.
Воцарилось молчание.
– Тань, ты серьезно? – негромко спросил Миша.
– Совершенно. У меня трансплантат. Поставили два года назад – помните, я отпуск брала по здоровью? Средний срок жизни у них, если от постороннего донора, – порядка девяти лет. Плюс-минус. Я бы очень хотела успеть. Трудно найти другой трансплантат, да и шансов на успех во второй раз меньше.
Таня говорила спокойно, и от этого ее собеседникам было еще жутче.
– Тань!.. – Денис едва ли не впервые за все время их знакомства перестал улыбаться.
– Не надо, ребята. Я с этим с десяти лет живу. Привыкла. Ко всему привыкаешь. Я бы не стала рассказывать, но все равно ведь придется, если… – Таня поднялась из-за стола и, обойдя остолбеневшего Дениса, молча направилась к двери.
Миша нагнал ее в коридоре у лестницы.
– Тань, я только хотел сказать, что мы успеем, непременно успеем!
– Я тоже так думаю, – кивнула девушка. – Время у меня еще есть. Было бы здорово перестать пить иммунодепрессанты, знаешь. Конечно, начинать с меня было бы неразумно: это слишком сложный эксперимент. Скорее всего, одну почку придется удалить, чтобы освободить место. И делать это под наркозом. Придется договариваться с клиникой, врачами. Да и вообще, мы ведь ничего подобного не пробовали на животных. В общем, мы пока явно не готовы отращивать новые внутренние органы, хотя неплохо было бы потрясти общественность таким результатом! – Таня улыбнулась. – Ладно, извини, Миш, я тут покурю. Ты иди, я скоро вернусь.
