Текст книги "Программист и бабочка (сборник)"
Автор книги: Юрий Нестеренко
Соавторы: Евгений Якубович,Наталья Егорова,Владимир Венгловский,Даниэль Васильев,Леонид Шифман,Ирина Кадин,Юрий Лопотецкий,Юлия Гофри,Мара Будовская,Эдуард Золотаревский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Игорь Джерри Курас
Бородайский берег
Имя собственное
Когда я родился, мне, как это происходит со всеми, кто рождается, дали имя.
Имя было довольно случайным: никакого особого чувства к имени Игорь у моих родителей не было. Если бы обстоятельства позволили свободный выбор, меня, скорее всего, назвали бы Исааком, но обстоятельства этого никоим образом не позволяли, поэтому я и стал Игорем. Ну и ладненько.
Тридцать пять лет позже, жарким июньским днем, я сдавал экзамен на звание гражданина Соединенных Штатов.
Звездно-полосатое гражданство было уже почти в кармане: я успешно назвал фамилию первого президента и написал короткое предложение под диктовку. Экзаменатор был доволен моими знаниями истории и местного правописания. Оставались небольшие формальности.
– Игорь? – сказал он, глядя в мои бумаги, и задумался.
– Да… – неуверенно ответил я.
– А вам не приходило в голову…сменить имя? Поймите меня правильно – у вас замечательное имя, – но для Америки оно как-то… Только не обижайтесь, но, право, даже не знаю… Неужели вы будете и дальше жить с таким странным именем в нашей чудесной стране?
Признаться, за годы жизни в Америке я уже обратил внимание на то, что всякий раз, когда я подаю свою кредитную карту в магазине, продавщицы неизменно восклицают: «Игорь?! Как здорово! У меня есть ручной скорпион, которого зовут Игорь! Какое милое имя!» Кроме того, мне уже надоело отвечать на стандартный вежливый вопрос: «Игор или Айгор?»… и вообще, почему бы и нет?
– Да, действительно. Теперь, когда вы сказали… Я не знаю… Может быть… Да…
– Вот-вот! И я об этом. Вам просто необходимо сменить имя!
Экзаменатор постучал карандашом о папку с моими бумагами. Призадумался.
– Формально, – начал он медленно, – вы можете сделать это прямо сейчас. На экзамене. – Он помолчал и веско добавил: – Бесплатно.
Будучи без пяти минут гражданином самой великой страны в мире, я уже прекрасно понимал значение слова «бесплатно». Какой же нормальный американец пропустит мимо себя хоть что-то бесплатное! Нет! Здесь меня не проведешь! Это я уже проходил!
– И какое у меня теперь будет имя? – воодушевился я.
Экзаменатор сощурил глаза, внимательно изучил мое лицо и уверенно произнес: «Jerry!»
Счастливый, я вышел в коридор, где меня ждала моя жена.
– Поздравь меня! Я теперь Jerry.
– Ты теперь – что? Дженни?
– Jerry! То есть, Джерри! Я сменил имя!
– Ты сошел с ума! Ты же даже не можешь теперь правильно произнести свое собственное имя! Послушай себя! Сумасшедший!
– Jerry, – как попугай повторил я и понял, что ни один из звуков этого имени не звучит в моем исполнении хоть как-то правдоподобно по-американски. Даже если дать скидку на бостонский акцент.
– Горе мое! Ну, если уж ты менял свое имя, неужели ты не мог выбрать себе что-то такое, что у тебя получалось бы правильно произнести?! Ну, хоть Том или Стив. Или, на худой конец, Роберт.
– А почему Роберт?
– В честь Шумана! – с вызовом съехидничала жена.
Я расстроился.
– Мама, – позвонил я по телефону, – я сменил себе имя. Я теперь Jerry. Тебе нравится?
– А что, тебе так уж не подходило имя, которое тебе дала твоя несчастная мамочка? – вопросом на вопрос заинтересовалась мама.
– Мама, это было бесплатно, – попытался смягчить ситуацию я.
– Бесплатно! А если бы тебя бесплатно обозвали Адольфом, ты бы тоже согласился? – не унималась мама.
– Ты сравнила, мамочка! Адольф и Jerry – это совершенно разные имена!
– Джевви?
– Да нет! Джерри! Дже-рри!
– А, Джерри! Ну, так бы и говорил!
– Ну, я и говорю…
– Джерри, – повторила мама с недоверием, – какое-то собачье имя! Неужели нельзя было назваться человеческим именем? Джордж, например, – как Джордж Клуни. Он такой красивый мужчина… Отец! – услышал я мамин голос, направленный куда-то в обратную от трубки сторону. – Отец! Посмотри, что он сделал! Он сменил себе имя!
– Алло, – снял трубку отец. – Ты сменил себе имя? И как тебя теперь зовут, сынок?
– Jerry.
– Шевви?
– Нет! Джерри! Дже-рри!!!
– А как это будет по-русски?
– По-русски это будет Игорь.
– Ну, так и нормально! Так ведь и было?
Я постучался обратно в кабинет.
– Простите. Я только, что сменил свое имя – и я хочу поменять его обратно.
– Обратно? Но почему?
– Я не могу его… Я не могу его правильно произнести.
– Как это? Ну-ка скажите.
– Jerry.
– Мда… Не очень. Ну что же. Вот вам телефон. Это моя двоюродная сестра. Она логопед и специалист по проблемам речи. Возможно, она сможет вам как-то помочь. Она берет дорого, но успех гарантирует. За пару месяцев ежедневных занятий вы сможете правильно произносить свое имя. Ну, а если все же захотите поменять его на другое – или на свое старое – пожалуйста! Вот телефон моего двоюродного брата. Он известный юрист. Он вам все оформит. Но это уже, конечно, не бесплатно. Бесплатно уже нельзя. Закон не позволяет.
Я вышел из кабинета, бормоча что-то про сыр в мышеловке.
«Ну и черт с ним, – подумал я. – Не так много на свете людей, которые не могут произнести свое собственное имя! В этом даже что-то есть».
Что конкретно в этом есть, думать не хотелось.
Хороший брат Авель
Алехандро был молодым красивым парнем из какой-то неведомой мне гватемальской деревушки. Каждый вечер, около восьми тридцати, он приходил со своим пылесосом на наш этаж и тщательно пылесосил даже самый последний закуток бесконечных кабинетных рядов. Его английский был почти несуществующим, но природная разговорчивость брала свое. Увидев меня, Алехандро всегда выключал свой пылесос и пытался общаться.
– Тебе повезло, что ты русский, Жерри, – говорил он частенько. – Вам, русским, легче. Русский язык – он, как английский. А вот испанский…
Тут он замолкал, грустнел, вздыхал, разводил руками:
– Испанский и английский – это два совершенно разных языка. Понимаешь?
Я грустнел, вздыхал и разводил руками вместе с ним, хотя не очень понимал своего везения. Алехандро рассказал мне про то, как он нелегко, нелегально пробрался в Америку три года назад. С тех пор он каким-то образом легализовался и работал на четырех работах без выходных и отпусков. Алехандро копил деньги на счастливую жизнь. Это все, что он здесь делал.
Счастливая жизнь рисовалась просто. Он должен был заработать много-много денег, вернуться домой богатым человеком, и жениться на девочке, которая ждет его возвращения в неизвестной мне деревне.
– Вот она, моя Мирабелла! – гордился Алехандро, показывая мне фотографию.
На фотографии, вопреки ожиданию, обманчиво построенному на звонком имени, была не черноволосая испанская красавица, а вполне блеклая, совсем еще юная девушка-подросток. Мирабелла стояла в полный рост у видавшего виды мопеда «Suzuki» – вполне американская девочка – в джинсах, кроссовках и белой футболке с блестящей надписью «bebe».
– Это я ее приодел, Жерри, – с гордостью водил пальцем по фото Алехандро. – Она из бедной семьи. Это дорогая одежда. Понимаешь?
– Сколько же ей лет? Она выглядит совсем молодой?
– Ей девятнадцать, – Алехандро делал два взмаха растопыренными ладонями, загибая большой палец правой руки при втором взмахе; улыбался. – Ей было шестнадцать, когда я уехал. Это любовь, Жерри. Понимаешь?
Я понимал. Я кивал головой. Я смотрел на фотографию.
– Она ездит на мопеде?
– Это брата. Я деньги послал – брат купил.
Из его рассказов я понял, что деньги, которые он здесь зарабатывает, – огромное состояние там, в гватемальской деревне.
– Когда я приеду домой, мы с Мирабеллой будем ездить в город, и там я куплю все билеты в кино – и они будут показывать только для нас двоих. Больше никто. Весь сеанс только для меня и моей Мирабеллы. Я был мальчик (Алехандро показывает рукой, каким он был маленьким мальчиком), и у нас с братом никогда не было денег ходить в кино. Мы залезали высоко на дерево (Алехандро показывает рукой высоко над головой) и смотрели про вашу русскую войну (Алехандро стреляет из воображаемого автомата, и кидает воображаемую гранату куда-то в сторону кабинета моего начальника). Теперь мы будем одни: я и Мирабелла. Все кино. Понимаешь?
Разумеется, я понимал его. Что может быть плохого в такой жизни?
– Я посылаю им деньги каждую неделю. Американские доллары по проводам. И одежду тоже посылаю: маме, Мирабелле, брату. Мирабелла любит меня. Она ждет. У тебя есть дети? Я тоже буду отец, когда приеду богатый. Мои дети будут ходить в лучшую школу, и никому из них не надо будет работать на четырех работах без выходных. Понимаешь?
Мне нравился этот парень. Какая-то простая природная честность была в его лице. Что-то безвременное, общее для всех людей было в его мечте о счастливой жизни. Я радовался его появлению каждый вечер, и даже ловил себя на мысли, что с удовольствием жду его.
Я рассказал ему о своем городе, показывая фотографии на стенках своего маленького офиса. Несколько иллюстраций художественных работ менялись на моем компьютере: Пикассо, Эль Греко, Ботеро, Тиссо, Ренуар. Никого из этих художников Алехандро, конечно, не знал, и я с удовольствием отвечал ему на вопросы о том, почему нарисовано так, а не иначе. Особенно его заинтересовала картина Джеймса Тиссо «Каин и Авель».
– Почему они идут за руки? Это геи?
– Нет, Алехандро. Это братья. Каин и Авель. Ты, наверное, слышал про Каина, который убил своего брата Авеля? Нет? Странно.
И я, как мог, пересказал ему библейскую историю. История расстроила Алехандро.
– Получается, что из двух братьев один был хороший, а второй нет?
– Получается так.
– Хороший брат Авель, – произнес он задумчиво, а потом вдруг с жаром: – Это плохо, когда убиваешь брата. Понимаешь? Мама не сможет пережить. Это как сразу двух сыновей потерять. Это плохо, Жерри.
– Да уж чего хорошего, – согласился я.
Однажды Алехандро сказал, что увольняется через месяц.
– Я еду домой, Жерри! Я заработал достаточно, чтобы ехать жить дома! Я считаю дни на календаре, – Алехандро показал рукой в воздухе, как он вычеркивает дни из воображаемого календаря.
– Я рад за тебя, Алехандро! Очень рад!
В последний день перед увольнением я сделал необычный для себя поступок. Я пригласил его посидеть в соседний бар. Мы выпили мексиканское пиво «Dos Equis» и даже обнялись на прощание на парковке у бара. Вместо Алехандро пылесосить наш офис стал угрюмый бразилец с неприятным бельмом на глазу.
Прошло лет семь. Может больше. Я совершенно забыл про Алехандро и наши с ним беседы. Мало ли какие были у меня знакомые в этой непонятной и сумасшедшей стране! Даже привычный звук вечернего пылесоса не напоминал мне больше Алехандро. Да и людей, включающих этот пылесос, сменилось с тех пор два десятка. Разве всех упомнишь?
И вот однажды мне позвонили снизу. Кто-то ждал меня в проходной, и секьюрити попросило спуститься. Я вышел из лифта и огляделся вокруг. Никого из знакомых я не увидел. Я подошел к офицеру охраны, назвал свое имя, и он указал мне на человека в дорогом костюме, читающего «The Wall Street Journal» в одном из кресел для посетителей.
– Простите? А-а. Тут, видимо, какая-то ошибка. Мне сказали, что вы хотите меня видеть.
Человек поднялся мне навстречу, улыбнулся, протянул мне руку – и я узнал Алехандро! Да, несомненно, это был он!
– Привет! Удивлен? – сказал он, и я с изумлением обнаружил, что он говорит по-английски практически без акцента.
– Алехандро! С ума сойти! Какими судьбами?!
– Я теперь Алекс, – улыбнулся мужчина. – У меня своя инвестиционная компания в Нью-Йорке, – с гордостью добавил он. – Много воды утекло, Джерри. Очень много…
Я выписал ему временный пропуск, и мы поднялись в кафе на третьем этаже.
– Я не был уверен, работаешь ли ты по-прежнему здесь или перешел в другое место. Но вот оказался в Бостоне и решил попробовать. А ты здесь!
Я смотрел на него и не мог поверить тем изменениям, которые произошли с ним за эти годы.
– Я смотрю, Алекс, что у тебя все получилось! Все вышло, как ты хотел – ты теперь богатый. Ты, наверное, можешь и здесь купить все билеты на сеанс в кино для себя и… (я задумался на секунду, вспоминая) и Мирабеллы.
– Нет, Джерри. Все получилось не так, как я хотел. Совсем не так.
И он рассказал мне, как все было.
Вернувшись в свою деревню, Алехандро узнал, что его собственный брат уже больше года женат на Мирабелле. Маленький Хозе (Алекс показывает руками, какой маленький был Хозе, когда он вернулся) лежал в кроватке, а потучневшая Мирабелла опасливо поглядывала то на мужа, то на внезапно приехавшего Алехандро. Что-то пыталась объяснить мать, но Алехандро не слышал, что она говорит. В доме была служанка – и вообще, по всему было видно, что семью вполне устраивало то, как складывались дела: Алехандро присылал деньги из Америки, и на эти деньги можно было вполне сносно жить. Поэтому никто и не сообщил Алехандро ни о свадьбе, ни о рождении ребенка.
В баре, куда Алехандро пошел запить свое горе, старик-никарагуанец достал откуда-то мачете – клинок с выпуклым лезвием – и положил его перед Алехандро.
– Послушай старика, Алехандро. Не будь посмешищем. Иди и убей брата. Зарежь его – будь мужчиной. Женщина слаба – оставь ее жить. А брата зарежь. Он украл у тебя то, что должно было быть твоим. Иди. Убей.
Алехандро выпил еще, щедро расплатился, взял клинок. Все, о чем мечталось столько лет, рухнуло. Люди, которых он любил, предали его. Он вошел в дом, достал клинок.
Закричала мать. Прижала к груди ребенка Мирабелла. Брат побледнел, шагнул навстречу.
– Убей меня, Алехандро, но не тронь ее. Убей меня и живи с ней. Давай только выйдем в поле. В поле пойдем, Алехандро. Здесь не надо. Я не хочу, чтобы она видела.
Алехандро в эту минуту очень хотелось убить брата, но он посмотрел на мать, и вспомнил про Каина на картинке. Алехандро прошел мимо брата, с силой вонзил мачете в стену комнаты, обернулся на пороге, сказал опешившим людям.
– Я – Авель. Хороший брат. Я больше сюда не вернусь.
И он ушел…
Приехав обратно в Америку, он решил жить здесь всегда. Деньги, накопленные на счастливую жизнь с Мирабеллой, он пустил на учебу. Сначала занимался английским, потом поступил в самый дешевый муниципальный колледж. Вечерами работал. Оказалось, что учиться ему легко. Все давалось с ходу, как бы само собой. Он получил грант на продолжение обучения. Закончил неплохой университет в штате Нью-Йорк. И вот теперь занимается инвестициями.
– Фирма у меня небольшая, но оборот у нас приличный. Есть перспективные клиенты. А у тебя как дела?
– Да так. Без особых изменений… Алекс, а что у тебя с личной жизнью?
– А личная тоже хорошо. Моя fiancé занимается с детьми, больными аутизмом. Детский психолог. У нас есть дочка. Почти год.
Алекс достал фотографию и показал мне. Смешная девочка в костюме зайца держала за руку высокую белокурую женщину.
– На Хеллоуин снял, – пояснил Алекс. – Это Джудди. Моя fiancé. А это, как ты понимаешь, моя дочь. Мирабелла.
Алекс помолчал несколько секунд, повернулся ко мне, сказал:
– Спасибо тебе, Джерри.
– За что? – удивился я.
– За Каина и Авеля. Спасибо.
– Ну, это не мне спасибо, – улыбнулся я. – Это ведь не я придумал.
– Не ты придумал, но ты рассказал, – рассмеялся Алекс.
Прощаясь, он дал мне свою карточку. Написал на ней домашний телефон.
– Звони, Джерри! Будешь в Нью-Йорке, заезжай. Поболтаемся по Манхэттену.
Я проводил его до дверей, и мы обнялись, как тогда, много лет назад.
– Заезжай и ты еще, когда будешь в Бостоне.
– Обязательно заеду.
Я поднялся к себе наверх. Сел у компьютера. Посмотрел на визитку. Под цветастым логотипом большими темно-синими буквами было написано: «ALEX ABEL: THE GOOD BROTHER, Inc».
Бородайский берег
Они подсели ко мне в кафетерии Корпорации – бесцеремонно ворвались в мое полуденное одиночество.
Я жевал свой скучный бутерброд и напевал про себя какую-то незатейливую песенку без слов и без названия. Какое может быть название у песенки без слов?
Они подсели ко мне целой толпой с очевидным намерением что-то у меня узнать. Любопытство было написано на их лицах и общее коллективное возбуждение отчетливо проступало в их совместном порыве.
– Привет, Джерри! – наперебой замахали они руками.
– Да, да. Привет, – сказал я, и сделал вид, что подвинулся, хотя этого можно было и не делать, так как стол был громадным, округлым, пустым.
– Джерри! Ты должен рассудить наш спор. Тони утверждает, что знает русский.
– Тони знает русский?!
– Не торопись! Тони говорит, что знает русский, но мы не верим. Мы поспорили с ним на двадцатку, и нам нужно вывести его на чистую воду.
– И?
– Что значит "и"? Нам нужна твоя помощь. Мы хотим, чтобы ты поговорил с Тони по-русски. Сейчас он подойдет сюда, и ты задашь ему вопрос по-русски. Он этого не ожидает и, так как никакого русского, по нашим предположениям, Тони не знает, он сразу же сядет в лужу!
Вот как! Они хотят вывести Тони на чистую воду и, при этом, посадить его в лужу. Какой замечательный складывается, с позволения сказать, оксюморон.
Я представил себе толстого голого Тони, вымытого в чистой воде и затем посаженного в лужу, и картинка в моей голове получилась вполне достойная участия в выставке Дегенеративного искусства в Мюнхене 1937 года.
– Ну, что же. Черт с вами. Я поговорю с Тони.
– Вот, он идет! Он подходит сюда. Тихо! Сделайте умные лица.
Как будто возможно такое лицедейство!
– Привет, Тони! Как твои дела? Говорят, что ты понимаешь русский, – заинтересованно говорю я, привстав и пожав Тони руку.
– Бородайский берег! – отвечает Тони непринужденно. – Пушка!
Стол замирает в ожидании чуда.
– Ну, пушка, так пушка, Тони, – говорю я. – Честно тебе скажу: где-то в глубине души я надеялся, что ты знаешь русский. Мы могли бы с тобой травить анекдоты, промывать косточки начальству, обсуждать местных девчонок. Жалко, что это не так. Бородайский берег, конечно, сильно сказано, но русский ты ни фига не знаешь.
– Ухтарский привет! Я и не стараяна другажа бума!
– Другажа бума. Совсем другажа, Тони. И не говори. Я и сам так иногда думаю.
– Истрица старкин. Бородайский берег!
– Истрица-сестрица, а тебе не спится? Что там про Бородайский берег, Тони? Не боись, чувак. Я этим олухам тебя не выдам. Будешь ты с сегодняшнего дня официальным полиглотом.
И я перехожу на английский и говорю им, что да, как вы тут все видели, Тони говорит на хорошем русском. Небольшой акцент, конечно, есть, но, в общем и целом, – хороший литературный русский.
– Сейчас на таком литературном русском не все и в России говорить умеют, – добавляю я. – С таким русским Тони запросто мог бы быть, например, выбран в русскую Думу или вести какую-нибудь развлекательную передачу на русском телевидении.
Все немного смущены неожиданным поворотом событий, но показательное выступление Тони и моя на него реакция вполне убедительны и сомнения не вызывают.
Деньги отсчитываются на стол, и Тони засовывает в карман двадцать долларов.
Люди все еще возбужденно машут руками, но медленно расходятся.
В самом конце рабочего дня Тони навестил меня в моем закутке.
Для тех, кто не знает, скажу, что на стенках у меня висят фотографии каменных лошадей Клодта, колонна Монферрана, всадник Фальконе – все эти шедевры великих моих земляков, которыми я по праву горжусь.
Тони опасливо и недружелюбно косится на всадника работы Фальконе, потом на лошадей Клодта.
– Кони, это Тони, – говорю я про себя, а вслух вежливо улыбаюсь и предлагаю Тони сесть.
Он тяжело садится в пустое кресло для посетителей – я держу его здесь на случай гостей прямо под фотографией зеленоватого здания, выстроенного на берегу Невы еще одним моим знаменитым земляком – Франческо Бартоломео Растрелли.
– Спасибо тебе, – говорит Тони. – Если честно, я не ожидал, что ты мне поможешь. Вчера мы были в баре, и пили русскую водку. Не знаю почему, но я сказал им, что понимаю русский.
– Да нормально, Тони! Нет проблем. Всегда готовы помочь.
Тони поерзал в кресле и достал две мятые пятерки.
– Это тебе. Твоя часть. Бери, бери! Все честно: тебе половина и мне половина.
Он тяжело встает, виновато улыбается и, слегка хлопнув меня по плечу, уходит.
Я разглаживаю мятые купюры и задумываюсь над случившимся.
Я знаю, где-то есть Бородайский берег: там живут счастливые люди-бородайцы, говорящие на странном языке, в котором любые звуки сами становятся осмысленными словами, складываются в строчки, рифмуются между собой. Там, на Бородайском берегу не бывает песен без слов и без названия.
Когда-нибудь мы все там встретимся.
Мастер
Яша открыл мне дверь и с недоверием осмотрел меня с ног до головы. Он был старым парикмахером: сутуловатым, невысокого роста, с обиженной нижней губой. Над фалангами его цепких пальцев росли густые волосы, как будто они, спадая с головы какого-то постоянного клиента, припали к пальцам Яши и вот решили остаться навсегда.
Он работал на «кеш», то есть за наличные, и боялся, что кто-нибудь из завистливых русских соседей заложит его и, тогда придут люди в черных пальто и заберут его туда, откуда он уже не вернется.
Он усадил меня на стул, некогда бывший частью добротного гордого гарнитура, состоявшего из двенадцати стульев и одного, как написал бы Достоевский, круглого стола овальной формы. Но эта дружная гарнитурная семья растерялась по свету, и стул, став одиноким, каким-то образом прибился к Яше и остался жить у него.
Стул терпеливо скрипнул, жалуясь на свое очевидное одиночество в этой невзрачной квартирке на юго-западной окраине Бостона, и замолчал.
– Что мы будем делать с вашей головой, молодой человек? – Яша ошарашил меня анекдотичным местечковым акцентом, которому так легко подражать, забывая о том, что, подцепив его в детстве, как оспочку от ветрянки, человек уже несет его с собою через всю жизнь до самого конца.
Он погрузил свои пальцы в мою лохматую шевелюру, и вдруг изменился лицом: я сразу увидел это изменение лица в белесом пространстве зеркала напротив. Он как бы принюхивался к чему-то, приподняв голову вверх, сощурив глаза, сморщив седые брови, еще сильнее оттопырив обиженную нижнюю губу.
– А ведь я стриг вас раньше, молодой человек. Я таки не могу в этом даже сомневаться! – сказал он и отошел в сторону, чтобы внимательно посмотреть мне в глаза.
– Я не знаю, – честно признался я. – Здесь я у вас первый раз, это точно.
– Нет, не здесь! Там. Дома. Я точно работал с вашей головой, и вы даже можете со мной не затевать бессмысленный спор!
Я пожал плечами.
– Вы когда-нибудь были в Гомеле? – не унимался старик. – В Гомеле нет никого, кто бы не помнил Яшу, молодой человек! Я имел свой салон прямо на вокзале, и даже приезжие чиновники из Минска стриглись только у Яши! А почему? А потому, что Яков Соломонович Кацнельсон – это почти, как Яша Хейфец! Только тот пиликал своими пальцами на скрипочке, а Яша, которого вы сейчас видите в этом засранном мухами зеркале – делал такие прически, что люди спе-ци-ально приезжали к нему из Минска! Из Минска, молодой человек!
Я не знал, что сказать бесноватому старику. Я один раз действительно был в Гомеле, но вряд ли я стригся там. Я был в Гомеле два дня, чтобы познакомиться со своими родственниками, которых я не видел ни до, ни после. Странным образом, мне стало вдруг стыдно, что я так плохо относился к своим гомельским родственникам, что провел у них всего два дня, с трудом перенося их суетливую заботу. Они все были очень старые люди и точно уж умерли. Я даже никогда не поинтересовался, живы ли они еще. Странно: меня никто не обвинял, но вдруг захотелось оправдываться.
– Нет. Я думаю, что вы ошиблись. Я никогда у вас не стригся.
– Он мне будет говорить! Это совершенно исключено! Я могу вам поклясться на что угодно. Вы просто не помните, что делали у меня прическу, но Яша не может ошибаться, потому что Яша мастер, – он показал мне свои руки. – Вы можете себе думать, что хотите, но эти руки помнят голову, которую они стригли! Чтобы вы, конечно, были здоровы, но если вы имеете такую память в таком возрасте, как у вас, какой же будет тогда цорес, когда вы станете старым и больным, как Яша? Хотя, конечно, кто же помнит на свою голову какого-то парикмахера? Азохен вей, Яков! Что ты о себе думаешь? Что ты – барон Ротшильд?
Яша явно во мне разочаровался, быстро сделал свою работу и с какой-то осторожной брезгливостью принял от меня деньги.
Я вышел в осенний Бостон. Тяжелые желтые листья покрывали трамвайное полотно. Озябшие студентки перетаптывались в своих одинаковых замшевых сапожках и шмыгали красными носами. Они были похожи на маленьких птичек, которые жмутся друг к другу на проводах, явно уже сожалея о своем решении не лететь на юг.
Я шел вдоль трамвайной линии и вспомнил железнодорожное полотно. Утренний вокзал в Гомеле, бессонную ночь в плацкартном вагоне, запахи чужого города. Я вспомнил, как отразилось мое лицо в зеркальной витрине парикмахерской. Мои свалявшиеся растрепанные волосы, которые вряд ли вызовут одобрение моих престарелых местечковых родственников. Да! Я вспомнил! Все вдруг закружилось в моей голове, как при быстрой обратной перемотке фильма. Именно так! Утро, вокзал в Гомеле, мое серое лицо и свалявшиеся волосы: волосы человека, который провел бессонную ночь в плацкартном вагоне медленного пассажирского поезда!
Я вспомнил, я вспомнил, как неохотно повернулась в моей голове эта ленивая мысль о том, что нужно бы подстричься; что нужно бы выглядеть аккуратно для этих стариков, которые провели детство с моим дедом! Я вспомнил, как открыл дверь со звоночком, и сутуловатый, невысокого роста мастер, повернувшись ко мне лицом, спросил: «Что мы будем делать с вашей головой, молодой человек?»
