Текст книги "Формалин (СИ)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Юрий Нестеренко
ФОРМАЛИН[1]1
  По мотивам одноименной песни группы Fleur: https://slushat-tekst-pesni.ru/fleur-2/formalin


[Закрыть]

Если ты родилась в трущобах Тихуаны и сумела дожить до пятнадцати лет – ты знаешь о жизни все.

Я дожила до двадцати трех.

Впервые меня попытались изнасиловать в мой двенадцатый день рожденья. Моя мать продала меня одному из своих клиентов. Вообще-то ей делали такие намеки и раньше, но у нее тоже были свои принципы. Она считала, что до двенадцати мне слишком рано этим заниматься. Не могу даже сказать, что она меня не любила. Она часто плакала надо мной, особенно когда напивалась, гладила мои волосы – у меня с детства были прекрасные черные вьющиеся волосы – и называла «мой ангелочек». Собственно, она и имя мне дала именно такое – Анхелина. До сих пор помню эти ее слезы, размазывавшие дешевую косметику, и запах виски у нее изо рта, когда она шептала ласковые слова. Мне было противно и одновременно жалко ее. Ну а как только мне исполнилось двенадцать, она решила, что пора уже и мне приносить в дом деньги. Или, может быть, дело было не в дате, а просто ей остро нужны были деньги на дозу, и она уже не могла терпеть. А может, даже я и возвожу на нее напраслину. Тот мужик – старый козел, ему было лет пятьдесят – сказал, что «с мамой мы обо всем договорились», но непосредственно от нее я этого не слышала. Когда он уводил меня, она лежала в отключке.

Я сказала ему, что вообще-то моя девственность уже обещана одному серьезному парню из картеля, и он сильно разозлится, если не получит обещанного. Поэтому я лучше отсосу. Он согласился. И я откусила ему его стручок. Зубы у меня всегда были крепкие.

Ну, точнее, перекусила пополам. А пока он орал и зажимал свой хлещущий кровью огрызок обеими руками – большая ошибка с его стороны, – я выдернула заколку из волос и воткнула ему в глаз. Сперва в один, потом тут же в другой. Мне ведь не нужно было, чтобы он когда-нибудь потом узнал меня на улице, верно?

В тот вечер я поклялась, что ни один мужик никогда меня не поимеет. Собственно, я и раньше склонялась к этой мысли, слыша из-за фанерной перегородки те звуки, которые издавали клиенты моей матери и она сама. Но в тот вечер я дала торжественную клятву. В церкви. Куда забежала, чтобы умыться и прополоскать рот от всей этой дряни святой водой из чаши. Хотя мне сгодилась бы любая вода, необязательно святая – просто церковь оказалась ближайшим местом.

В этот поздний час там никого не было и стоял полумрак, что меня более чем устраивало. Но священник все же заметил меня и поспешил ко мне со словами: «Могу ли я помочь тебе, дитя мое?» – а потом его глаза расширились, когда он увидел кровавые пятна на моей футболке. Но я сказала, что все в порядке, просто у меня шла носом кровь, и поспешно ретировалась из церкви.

Знаем мы этих добреньких. К моей матери они тоже ходили…

Домой я, разумеется, уже не вернулась и больше никогда не видела свою мать. Знаю только, что за тот случай ее никто не прирезал. Возможно, тот козел таки сдох от потери крови. Или же не посмел жаловаться перцам[2]2
  Презрительная кличка полицейских – guindilla, что буквально означает «острый перец».


[Закрыть] и, после полученных увечий, не смог отомстить сам. Моя мать умерла лишь несколько лет спустя, от передоза – так, во всяком случае, мне говорили.

Отца у меня никогда не было. То есть физически он, конечно, был. Мать даже называла его имя – Арон. Говорила, что он был богатым гринго, что у него свой дом в Калифорнии – не в нашей, а в ихней Калифорнии – трехэтажный особняк с бассейном на берегу океана, среди живописных скал и сосен. И что он будто бы обещал приехать за ней, когда помрет его жена, которая больна чем-то там неизлечимым даже для штатовской медицины. Что он когда-нибудь заберет в благословенную Америку нас обеих.

Все это, конечно же, полная чушь. Богатые гринго периодически мотаются в Мексику, чтобы вдали от жены, больной или здоровой, поразвлечься с местными шлюхами – но выбирают более презентабельные места. Если бы моя мать попыталась сунуться туда, ее бы просто прирезали – а в нашем районе прирезали бы такого вот богатенького туриста. Хотя, конечно, какой-нибудь гринго попроще – к примеру водила-дальнобойщик – и мог оказаться среди клиентов моей матери и наврать ей с три короба, но скорее всего она сама выдумала всю эту историю про миллионера с виллой у океана, который когда-нибудь увезет ее в рай. Выдумала, а со временем и сама начала в нее верить. Я тоже верила… какое-то время. Не очень долгое. Лет, наверное, до восьми.

Так что с двенадцати лет я стала жить на улице, воруя еду и прочее по мелочи в магазинах, потроша мусорные баки возле дорогих отелей, иногда собирая монетки, которые глупые туристы кидают в фонтан. Но там большая конкуренция, так что я в первые же дни обзавелась бритвой, которую потом сменила на нож-выкидуху. А вот от заколки пришлось ка время отказаться, потому как свои шикарные волосы я обрезала практически наголо. Было чертовски жалко, но длинные волосы легко схватить и намотать на кулак. А с обрезанными и в свободной футболке навыпуск я лет до четырнадцати легко сходила за мальчишку – во всяком случае для тех, кто не присматривался.

Но были и те, кто присматривался. Или кому было неважно, какой пол. С насильниками главное – не начать сопротивляться раньше времени. Сделать вид, что сама только об этом и мечтаешь. Тогда они не пытаются держать или связывать твои руки. Они все удивительно тупые – каждый, каким бы уродливым, плюгавым и вонючим он ни был, убежден в собственной неотразимости. Особенно после того, как покажешь им сиськи. Они пялятся на сиськи и перестают следить за руками.

Я кастрировала еще троих. И порезала еще полдюжины – в основном по мелочи, но одного точно насмерть (мне тогда было уже четырнадцать).

Но однажды мне не повезло. Их было шестеро, и они были на взводе. Обычно-то я знала все входы и выходы, все дырки и лазейки и всегда просчитывала, куда буду убегать. Но тут мне пришлось забежать в чужой район, спасаясь от очень настырного магазинного охранника. Район был такой, что охранник счел за благо отстать, но я не сразу сообразила, почему он это сделал.

Я еще даже толком не успела восстановить дыхание, когда на меня вышли эти – с двух сторон, спереди и сзади. «Да ты никак заблудилась, крошка?»

Шансов у меня не было никаких. Я могла бы порезать одного, но остальные прикончили бы меня. И – я видела по их глазам, что именно этого они и хотят. Не просто трахнуть по кругу – хотя, конечно, и это тоже. Но мучить и глумиться, чтобы я плакала и молила о пощаде, пока у меня еще будут силы хотя бы для этого. А потом порезать на куски или просто забить ногами. Так что разыгрывать покорную шлюху, которая сама жаждет их обслужить, было бесполезно. Бесполезно было даже стать такой шлюхой – хотя я и поклялась, что никогда ни один мужик меня не поимеет. И тогда я решила, что перережу себе горло прежде, чем первый из них до меня дотронется.

Меня спас Хуан.

Ему было 17 – на два года больше, чем мне – но у него уже была своя банда. Ну как банда – не картель, конечно, так, полторы дюжины уличных пацанов. Некоторые и постарше, и посильнее него – но все равно его слушались. Даже те, кто успел уже отсидеть в тюрьме. Потому что они были тупые громилы, а он был умный.

Но в тот вечер он оказался в этом переулке один. И сразу пошел на этих шестерых. Ну как пошел – просто достал пушку и начал стрелять. Не говоря ни слова. Одного он грохнул, остальные разбежались. Хотя у них тоже были пушки. Во всяком случае, у того, который остался лежать. Хуан деловито обыскал его и все так же молча протянул его пушку мне. Это был его первый подарок.

Потом он дарил мне и другие вещи. Даже цветы. Красные гвоздики, чтобы я носила их в своих черных волосах. Он сказал, что теперь я снова могу отпустить волосы, потому что с ним мне больше нечего бояться.

Хуан и его банда явочным порядком занимали полуразвалившийся трехэтажный дом, который официально считался выселенным. Тем не менее там были вода и даже электричество, за которые никто не платил – Хуан смастерил «жучки», обманывавшие счетчики. Правда, свет постоянно мигал, и чайники надо было кипятить по очереди – если их врубали в двух комнатах одновременно, проводку вышибало во всем доме. А вода текла тонкой ржавой струйкой, и пить в таком виде ее было, скажем так, нежелательно. Но Хуан соорудил на крыше большой перегонный аппарат – не для спирта, а именно что для очистки воды. Работала эта конструкция («дистиллятор», как называл ее Хуан – он был не просто умный, он читал книжки) без всякого электричества, просто за счет солнца, лучи которого фокусировались поставленными вокруг зеркалами, найденными в брошенных домах. Понятно, что в дождливые дни перегонка не работала, но тогда мы просто собирали дождевую воду в расставленные на той же крыше тазы. Она была чище, чем та, что текла из крана.

Мы жили с Хуаном в одной комнате, но я не отказалась от своей клятвы, и он относился к этому с полным пониманием. Говорил, что я ангел, а ангелов не трахают. Мы даже не целовались – я ненавижу поцелуи с детства, с памяти о мокрых губах матери, слюнявивших мое лицо и оставлявших на нем безобразные пятна помады. Может быть, конечно, в глубине души Хуан и полагал, что со временем я передумаю – но, по-моему, ему самому нравилось, что у нас такие чистые отношения. В трущобах Тихуаны если и можно найти что-то чистое, то разве что чистый кокс – да и тот, вполне вероятно, окажется разбодяженным.

С коксом Хуан дела не имел. В дела картелей лучше не соваться. Банда промышляла главным образом крышеванием и мелкими кражами. Но Хуан мечтал о большем. Нет, он не хотел становиться большим криминальным боссом. Он мечтал вообще о другой жизни. О том, как мы с ним уедем в Америку, он откроет легальный бизнес – что-нибудь, связанное с техникой – и мы будем жить в Калифорнии, в собственном доме на берегу океана.

– Мы уже в Америке, – поддразнивала его я. – И у нас уже есть свой трехэтажный дом в Калифорнии. До океана, правда, отсюда далековато, но за полдня даже пешком дойти можно. Если не прирежут по дороге.

– Ты же понимаешь, я имею в виду их Калифорнию, а не нашу, – с мрачной серьезностью отвечал он. – Хотя вообще-то она вся наша. Гринго просто оттяпали ее у нас в XIX веке. Мы имеем полное право жить там. Это наша земля.

– Ты не любишь гринго, но хочешь жить и работать среди них?

– Ну что значит не люблю? – пожимал плечами он. – Они выиграли, а мы проиграли. И я признаю, что под их властью жизнь стала лучше, чем под нашей. Поэтому я готов учиться у них и подчиняться их законам. Пусть только дадут мне такой шанс.

Но чтобы получить этот шанс, нужны были большие деньги. То есть вообще-то, конечно, попасть в США не так уж запредельно сложно. Нелегальный трафик идет через Тихуану в Сан Диего круглый год. Гринго, понятно, это хорошо знают, многих вылавливают и заворачивают обратно, но многим и удается проскочить. Однако Хуан не хотел начинать на новом месте с нуля – точнее, даже не с нуля, а с минуса. С положения бесправного нелегала, согласного делать что угодно за гроши и вечно живущего под страхом депортации. И не хотел такой участи для меня. Поэтому говорил, что ждет, пока подвернется возможность для серьезного дела, которое позволит сорвать большой куш. Последнего криминала, который позволит начать новую честную жизнь.

Я говорила ему, что лучше бы он выкинул эту идею из головы, потому что большие деньги не бывают без большого риска – а я не хочу, чтобы он рисковал. «Кто бы говорил!» – улыбался он в ответ, напоминая обстоятельства нашего знакомства. А потом снова становился серьезным и говорил, что он умный и возьмется только за верное дело. А пока мы оба должны готовиться к нашей будущей счастливой жизни. И он не имел в виду пустые мечтания. Он читал книжки – не какие-нибудь комиксы, а настоящие университетские учебники. Говорил, что пусть у него и не будет диплома, но он будет знать не меньше, чем настоящий американский инженер… Именно он убедил меня учить английский. В Тихуане, на самом деле, многие знают по-английски хотя бы несколько слов – как, наверное, и везде, а уж в особенности в городах на штатовской границе. Даже те, кто никогда не учился в школе – а я все-таки проучилась там целых четыре класса. Но Хуан заставил меня взяться за английский всерьез. Ну то есть как заставил – ничего он, конечно, меня не заставлял. Просто вдруг, проснувшись с утра, он резко «забывал» испанский, и говорить с ним можно было только по-английски. Правда, его познания тоже были не как у британского лорда. Так что порою мы затыкались и беспомощно мычали, оба не в силах подобрать нужное слово. Кончалось это всегда смехом. Мы тогда много смеялись.

Это были самые счастливые полтора года за всю мою жизнь в Тихуане…

А потом Хуан сел. Причем совершенно на пустом месте. То есть вообще-то ему можно было предъявить много что, включая убийство, и даже не одно (хотя все эти уроды того заслуживали). Но ни одно его реальное дело на суде не всплыло. Перцам было лень в этом копаться. У них там прошла очередная разнарядка по борьбе с наркотиками, и им надо было отчитаться перед начальством. Желательно при этом не осложняя отношений с реальными картелями, потому что в Тихуане это, знаете ли, чревато даже для перцев. А на Хуана, очевидно, как раз кто-то стуканул – не то конкурирующая банда, не то один из мелких торговцев, плативших ему дань. Вот перцы и решили оформить, что у нас типа нарколаборатория. Сделали налет на наш дом ночью, когда все спали. Перегонный аппарат на крыше записали как вещдок, а недостающие доказательства принесли с собой.

Хуан согласился взять все на себя при условии, что они отпустят остальных. Дело-то было слишком явно притянуто за уши, хороший адвокат развалил бы его на раз. Любому, кто в теме, понятно, что никакой независимой от картелей нарколаборатории в Тихуане быть не может – желающие покончить самоубийством выбирают менее болезненные способы. А на членов картеля мы тоже как-то совсем не походили. А тут еще выборы на носу (чем, собственно, и объяснялся всплеск антинаркотической активности), и публикации в оппозиционной прессе о полиции, фабрикующей дела, как бы никому не нужны. Тем паче что оппозиция может и на хорошего адвоката скинуться. Так что перцы согласились – а потом, как обычно, кинули. То есть отпустили, но не всех. В частности, кто уже сидел раньше – сел снова. Им, как говорится, сам бог велел. И в этом была двойная подлость. Если бы Хуана судили одного – ему бы дали меньше. А поскольку к нему притянули других, он пошел не просто как «наркоторговец», а как «лидер организованной преступной группировки».

Но меня отпустили – как и всех прочих, кому еще не исполнилось 18. Вообще-то по закону всех несовершеннолетних, не имевших родителей или опекунов, полагалось определить в какой-нибудь приют, но с этим им опять-таки было лень возиться. Нас просто выставили пинками обратно на улицу.

На улицу в буквальном смысле. Идти нам было уже некуда. Наш дом, весь перетянутый полицейскими лентами, снесли (типа как по муниципальным планам давным-давно положено было это сделать), окончательно заметая все следы.

Хуана судили по ускоренной процедуре и присудили почти шесть лет.

Даже не знаю, как получилось, что во главе новой банды – точнее, тогда еще остатков старой – встала я. Ведь все то время, что я прожила с Хуаном, я почти не ходила на, собственно, дела. Все знали, что я девушка Хуана (хотя на самом деле мы были как брат и сестра, но в глазах всех прочих было удобнее поддерживать такой статус, чтобы никто не попытался приставать), и что при этом я не просто красивая куколка, а быстро бегаю, отлично дерусь и мастерски владею ножом (а Хуан научил меня еще и метко стрелять) – а главное, что и голова у меня не пустая. Но это было, так сказать, теоретическое знание. Я тусовалась с ними, пела для них (голос у меня всегда был хороший, а играть на гитаре я выучилась уже в банде) и вообще в каком-то смысле была душой компании (что, признаюсь, нередко напрягало, когда мне хотелось просто побыть одной – хотя и забавно было видеть, как расцветают улыбками их лица при моем появлении и как даже самые завзятые неряхи начинают чаще мыться и стирать свои шмотки) – но в боевых условиях они меня доселе не видели. И если бы кто-то из них принял командование на себя, мне бы и в голову не пришло с этим спорить. Тем более что на глазах у меня еще сохли слезы после выслушанного приговора Хуану. Но я вдруг осознала, что стою перед зданием суда в окружении мальчишек, большинство из которых моложе меня (и лишь трое или четверо немного постарше), которые понятия не имеют, что им теперь делать и куда идти, и которые все без исключения – в том числе и те, кто старше – смотрят на меня в ожидании. В их глазах я, очевидно, была теперь заместителем Хуана. Его доверенным лицом. Его лейтенантом[3]3
  Первоначальное значение слова lieutenant – заместитель. В английском оно сохраняется до сих пор.


[Закрыть], как это называется по-английски. И я просто приняла эту роль.

У нас не осталось ничего – ни базы, ни оружия, ни денег. Все забрали перцы. (У Хуана были кое-какие заначки, но он все им сдал. Как я узнала потом, они сказали ему, что иначе оставят меня на несколько часов в одном автозаке с незнакомыми бандитами. Посадить девушку в одну камеру с мужиками нельзя, а вот во время перевозки арестованных по городу подобные ограничения не действуют.) Зато осталось в некотором роде самое ценное – информация и связи. Я хоть и не ходила на дела сама, но знала всю «клиентуру» Хуана. Среди тех, кого он крышевал, был владелец автомастерской Рамирес, чей легальный бизнес был прикрытием для перепродажи угнанных машин. Разборка на запчасти, перебивка номеров, перекраска и все такое. Я заявилась к нему со своими парнями и сказала, что нам нужен трейлер, где можно жить. Причем не просто вагон, стоящий на месте, а машина на полном ходу. Рамирес поскреб промасленной лапой в нечесаных волосах и сказал, что, пожалуй, знает, где можно достать такой, но это будет стоить денег. Когда я любезно ответила, что ценю его чувство юмора, он сказал, что теперь он платит «пестрым» – та самая банда, что, видимо, подставила нас перцам, – а с нами готов вести дела «по старой дружбе», но уже как с обычными клиентами. Я заверила его, что вопрос с «пестрыми» я улажу, а он пусть готовит трейлер, и побыстрее.

Трейлер он действительно раздобыл – древний и обшарпанный, выпущенный еще в прошлом веке, но, во всяком случае, Рамирес божился, что перебрал движок, и это чудо американского автопрома 1980-х не заглохнет на полдороге. Хорошо, сказала я, давай нам ключи, и мы привезем тебе деньги. Рамирес заявил, что мы так не договаривались. Хорошо, покорно сказала я, если ты нам не доверяешь, тогда поехали с нами. Собственно, ты эту колымагу и поведешь – так что беспокоиться тебе совсем не о чем, да к тому же ты и лучший водила, чем любой из нас (я совсем не умела водить, кое-кому из пацанов доводилось гонять на мотоциклах и парочке из них – управлять легковушкой, но не таким рыдваном, и прав ни у кого из них, само собой, не было). Отличная идея, не так ли, Рамирес? На его роже было написано, что он так не считает, но обступившие его парни были иного мнения, а их все-таки была добрая дюжина, пусть даже и без оружия, так что моя идея победила большинством голосов.

К штаб-квартире «пестрых» мы подъехали поздно вечером, было уже темно. Но в сам переулок заезжать не стали, ни к чему это было. Трейлер с большинством парней остался за углом, а я отправилась в гости пешком в сопровождении лишь двух пацанов, не выглядевших особенно грозными. Оружия ни у кого из нас не было – ни ножей, ни кастетов, ни даже каких-нибудь обрезков труб или палок. Зато я накрасилась по полной (чего вообще по жизни терпеть не могу).

Я объявила придуркам, тусовавшимся у входа, что, поскольку банда Хуана разгромлена, мы хотим присоединиться к «пестрым». Нас обыскали (меня, естественно, облапали с глумливыми ухмылками, хотя и так было видно, что ни в карманах моих шорт, ни под футболкой нет ничего – включая лифчик), а потом провели к их главарю. Его кликуха была Рыжий, но он всегда брился наголо, так что, был ли он рыжим на самом деле, сказать не берусь (брови, по крайней мере, были белесыми и едва различимыми). Выслушав мою чуть ли не слезную мольбу о приеме в банду, он ответил все с той же глумливой улыбочкой, что вообще-то лузеры вроде нас ему не нужны, но для меня он, так и быть, готов сделать исключение, если я заплачу вступительный взнос. Не требовалось уточнять, что он имеет в виду. Отыметь девчонку поверженного конкурента на глазах у своих быков, а потом еще, небось, и пустить ее по кругу – такого удовольствия он, конечно, упустить никак не мог.

Я с покорным видом стянула через голову футболку – при этом незаметно выдернув заколку из волос, на которую, естественно, никто из них и не подумал обращать внимание. Дальше понятно. И его руки, и его глаза были заняты исключительно моими грудями – на мою руку, все еще прикрытую снятой футболкой, он даже не взглянул. Мужики такие одинаковые.

Я вонзила ему заколку в глаз и дальше в мозг на всю глубину.

У остальных ушло несколько секунд на то, чтобы подобрать челюсти, но потом они все-таки повыхватывали пушки. Но в этот самый момент погас свет.

Конечно, он погас не просто так. Трейлер в это самое время не дожидался меня без дела, а, захлестнув тросом столб на соседней улице, повалил его, оставив без электричества весь квартал.

В тот же миг пришли в движение и пара моих обманчиво мелких, но шустрых сопровождающих. Я услышала сдавленный крик, а потом стук и шорох упавшего и скользящего по полу пистолета, тут же наклонилась на звук и подхватила его.

– Стоять и слушать! – рявкнула я и для убедительности пальнула в потолок. Я понимала, что они не будут стрелять в ответ, боясь попасть в темноте в своих. – Я не шутила, когда предлагала объединить наши бригады. Только, поскольку Рыжий выбыл из гонки, командовать буду я. Если что – здание окружено моими парнями, которые забросают его коктейлями Молотова прямо сейчас. А всех из вас, кто будет выбегать, будут валить прямо на выходе. На фоне огня вы будете отличной мишенью, а вы их в темноте хрен увидите. Или так, или голосуйте за мою кандидатуру. Кто «за», спрашивать не буду. Спрошу сразу, кто против.

– Парни, вы что, позволите какой-то девке… – донеслось из темноты.

Я выстрелила на голос. Я-то знала, что мои парни уже прикрывают меня сзади с боков и не находятся на линии огня. Видимо, мой выстрел оказался не очень удачным – вместо того, чтобы заткнуться, он начал орать. Пришлось потратить еще одну пулю.

– Один против. Был, – констатировала я. – Еще кто-нибудь? – я подождала три секунды, слушая их ошарашенное молчание, и констатировала: – Принято единогласно.

Может, кому и покажется странным, что банда, в которой иным парням было лет по двадцать пять, согласилась подчиниться семнадцатилетней девчонке. Но Рыжий тоже не был среди них старшим – как и Хуан среди нас. Однако, если Хуан стал главным благодаря своему уму, то Рыжий – благодаря своей славе отморозка. А пришив его на глазах у всей его бригады, я доказала, что я еще более отмороженная, чем он, так что все по справедливости.

Ну, на самом деле нашлось несколько типов, которые не приняли мое лидерство. Но они предпочли не нарываться, а просто по-тихому свалить. Среди них, кстати, оба охранника, которые лапали меня при обыске – должно быть, даже до их тупых мозгов дошло, что я могу им это припомнить. Ну и правильно сделали, что свалили.

Я, кстати, поинтересовалась у «пестрых», чьей идеей было подставить нас перцам. Они, конечно, все клялись, что без понятия – не стали даже валить на покойного Рыжего. Потому как избавляться от конкурентов через перцев – это западло и полный зашквар не только для главаря, но и для всей его бригады. Ну да ладно, я сделала вид, что поверила. Тем паче что это и в самом деле мог быть кто-то из наших «клиентов».

Если это и вправду было так, то ничего этот клиент не выгадал. Всех их мы объехали в ближайшие дни. Да, теперь мы перемешались на трейлере. Я извлекла урок, что дом – это ненадежное убежище. Даже дом с несколькими выходами – в лучшем случае ты убежишь оттуда без всего. И бежать, и путешествовать, и атаковать лучше вместе со своим жилищем и штабом, чтобы никто их врагов не знал, где ты находишься и где можешь оказаться в скором будущем. Конечно, теперь в моей объединенной банде было слишком много народу, чтобы селить их всех в трейлере. Полный комплект туда набивался, только когда требовался рейд полным составом. А в обычное время где-то две трети, у которых было какое-то свое жилье, обретались там. Но я и моя, так сказать, гвардия – куда вошло и несколько «пестрых» – жили теперь только в трейлере и никогда не проводили две ночи подряд на одном месте. Кстати, я быстро научилась его водить и даже лихо гонять на этой здоровой бандуре по узким улочкам. Так что Рамирес был избавлен от почетной, но тяготившей его обязанности водителя. Но он сделал для нас другую важную работу, обшив трейлер изнутри стальными листами и снабдив его форсированным движком.

Так вот, я объехала со своими парнями всех прежних и новых клиентов – познакомившись заодно с теми, кого крышевал Рыжий – и объяснила им, что я дала клятву, что ни один мужик меня не поимеет, а все, кто пытались – плохо кончили, так что лучше им даже не пробовать. И если кому-то из них показались недостаточно убедительными мои слова, то их прекрасно дополняло молчание стоявших к меня за спиной парней – не самых умных, но самых накачанных из двух банд.

Впрочем, среди клиентуры были не только мужики. Хуан брезговал крышевать проституток, а вот «пестрые» занимались этим охотно. И особенно охотно они при этом брали «плату натурой» – то есть на самом деле, конечно, это была никакая не плата, поскольку девчонкам приходилось обслуживать их сверх взимаемых денег, в любое время и любым способом.

Я положила этому конец. То есть, конечно, я не избавила их от дани вовсе – работать в Тихуане без «крыши» им бы никто не дал, если бы от этого заработка отказались мы, тут же отыскались бы другие желающие, возможно, еще более свирепые. Но я установила четкие правила – деньги деньгами, но если кто из парней хочет получить с проститутки что-то еще, он должен делать это на правах обычного клиента. То есть только то, на что девчонка сама согласится, и платить ей за это. Последнее правило особенно возмущало бывших «пестрых»: «Зачем платить девке деньги, которые она же потом тебе отдаст?» «А зачем пекарь платит сапожнику, который покупает у него хлеб? – отвечала я. – Чтоб беспредела не было. Чтобы все было по-честному – кто кому сколько должен, тот тому и платит. Сегодня ты продавец, завтра покупатель». «Мы, вообще-то, не то и не другое», – ухмылялись мне в ответ мои бандиты. «Да поймите, – объясняла я. – У проституток бывают самые разные клиенты. В том числе перцы, например. Или парни из других банд. Или вообще всякие непростые ребята. У нас тут, конечно, район не элитный, но чем грязнее их фантазии, тем в более глухие места они ходят. И вот вся эта публика может расслабиться и что-то сболтнуть, особенно по пьяному делу. Или, скажем, пока такой дрыхнет, можно обыскать его карманы. А иногда и сам факт, что какой-нибудь, к примеру, чиновник или пастор ходит к девке, чтобы она ссала ему на лицо и стегала плеткой, позволяет взять его на крючок. А пастору могут исповедоваться очень серьезные люди, которые сами в наш квартал ни ногой, но от которых тут может зависеть что угодно. Теперь просекаете? Если мы будем с девчонками по-хорошему, то и они будут работать на нас не по принуждению, а по доброй воле. Собирать для нас инфу. Которую мы можем использовать сами, а можем и продавать тем, кто захочет купить. Сечете? Если она тебя ненавидит, то деньги ты с нее стрясешь, а информацию не получишь. Как ты узнаешь, узнала она что-нибудь или нет? Она скажет «нет», и ты не проверишь. Ну, дашь ей в глаз, но ведь все равно ни с чем останешься. А если она будет хотеть, чтобы ее именно мы крышевали, а не какие-нибудь отморозки, так она для нас расстарается без всяких понуканий, и вопросы клиентам будет наводящие задавать, и по карманам шарить, и фотки тайком делать!»

В итоге даже до заскорузлых мозгов «пестрых» дошло, что я права. Не то чтобы, разумеется, ценная информация от проституток, даже искренне стремившихся ее добыть, поступала часто – все же большинство их клиентов были самыми обычными козлами, не знавшими ничего полезного, да и далеко не каждого из них удавалось развести на разговор («рот девке дан для другого», как они любят выражаться). Но, тем не менее, время от времени нам капали полезные сведения, которые позволяли когда подзаработать, когда уберечься от неприятностей, а когда и то, и другое. В общем, дела у нас шли неплохо, наш скромный бизнес рос, как и моя репутация, под нашу крышу переходило все больше клиентов, и вскоре уже никакие дела на районе не делались если не без моего согласия (хотя часто именно так), то, как минимум, без моего ведома.

Нет, я не создала криминальную империю на пол-Тихуаны. Я понимала, что есть границы, которые лучше не пытаться переходить. В дела картелей, например, мы по-прежнему не лезли, и я четко говорила своим: наркота – не наша тема, даже если какие-нибудь дилеры станут сами проситься под нашу крышу. Не связывались мы также с тем, что по-английски называется хьюман трафик. Тихуана, которая граничит по суше с Сан Диего и при этом еще и морской порт – наверное, крупнейший во всей Мексике хаб этого трафика. Проститутки сюда, нелегалы отсюда. Но именно поэтому все дорожки в этом бизнесе не только давным-давно протоптаны, но и поделены между такими серьезными компаниями, с которыми лучше не связываться. Короче, меня вполне устраивало быть первой на районе в нашей сфере и не лезть выше. Хотя информация о делах тех, кто «выше», до меня доходила. Перцам мы отстегивали (а куда деваться?), но и знали о них достаточно, чтобы они, в свою очередь, не сильно борзели. У меня были среди них информаторы, которые загодя предупреждали нас о любых спецоперациях и облавах, а их начальство, в свою очередь, понимало, что лучше иметь дело с нами, которые крепко держат район и ведут бизнес по понятиям, чем с хаосом и беспределом, который мог бы воцариться без нас.

Так прошло почти шесть лет. За это время, конечно, парни не раз пытались ко мне подкатывать, но аккуратно. И я так же деликатно их отшивала. Они отваливали без возражений, понимая, что я жду Хуана, и моя верность ему – качество, воспеваемое в воровских песнях, но на самом деле не слишком распространенное в трущобах Тихуаны – только добавляла мне авторитета.