Текст книги "Театр в квадрате обстрела"
Автор книги: Юрий Алянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава 6. Виктор Горбунов держит свой флаг
Вы увидите тех, кого видите каждый день и кого знаете. Вы, может быть, увидите и себя среди взятых мною людей. Вы разберетесь в людях по делам их. Зачем же заниматься здесь описанием примет и платья, тем более что это платье известно всему миру – это форма Красной Армии и Красного Флота…
Всеволод Вишневский.
В последних числах августа сорок первого года Балтийский флот совершал переход из Таллина в Ленинград.
В колонне кораблей шел и ледокол «Суур-Тыл». На его борту эвакуировалась часть труппы Театра Краснознаменного Балтийского флота. Остальные актеры театра находились в это время на других судах, а также на полуострове Ханко, на островах Эзель и Даго. Кроме фронтовых артистов, военных на ледоколе не было. Поэтому художественный руководитель и главный режиссер театра старший политрук Александр Викторович Пергамент получил приказ взять на себя обязанность отвечать за порядок на борту. Надо пережить или хотя бы попытаться представить себе обстановку спешной эвакуации, чтобы понять, что это значило – отвечать за ее порядок.
Очевидцы этих событий рассказывали о переходе нашего флота из Таллина в Кронштадт в августе 1941 года как об одном из самых героических и трагических эпизодов войны. Переполненные корабли оказались беззащитными: на море спрятаться невозможно, а зенитная артиллерия в те дни действовала еще не очень эффективно. Немецко-фашистские бомбардировщики атаковали наши корабли еще на таллинском рейде и потом бомбили в течение всего перехода. Транспорты горели, тонули. Уцелевшие корабли останавливались, пытаясь спасти тонущих, и тогда гибли сами.
Фашистские летчики яростно и упорно охотились за крейсером «Киров» – он шел невдалеке от ледокола «Суур-Тыл». По курсу то и дело появлялись мины. Актеры несли вахту по наблюдению за морем. Старший политрук ходил по палубе и старался добросовестно выполнить приказ. На каждом шагу возникали такие обстоятельства, которые невозможно было предвидеть.
У одной из пассажирок начались родовые схватки. Звездной ночью в тесной каюте, среди хаоса войны, родился ребенок. Мальчик. С первого часа жизни – солдат…
Балтийский флот дошел до Кронштадта. Одни корабли остались здесь, другие вошли в русло Невы и встали на якоря у ее гранитных набережных. Актеры Театра КБФ поселились в здании Дома культуры Промкооперации на Кировском проспекте.
Не все члены труппы собрались в Ленинграде. Пятнадцать артистов театра погибли в первые недели войны. Театр КБФ вступал во второй десяток лет своей жизни в труднейшей обстановке. Но это был военный театр. От него ждали теперь активных действий. В первые месяцы войны театр превратился в сумму разбросанных на огромные расстояния концертных бригад.
Фронтовые концертные бригады… Они пронесли искусство в самые недра сражающихся армий, подвели его к полосе огня. Солдаты с нетерпением ждали актеров. Концерты, оканчиваясь, превращались в митинги. Искусство держало экзамен: оно лишилось многих своих вспомогательных средств воздействия – сцены, занавеса, декораций, освещения, реквизита, – но уменьшить силу воздействия не имело права.
«Артисты одевались почти на глазах у зрителей, – рассказывал руководитель Театра КБФ А. В. Пергамент. – На «сцену» вытаскивались ящики или даже футляры от баянов и других музыкальных инструментов, изображавшие «уютную обстановку кабинета», и, несмотря на подобный примитив, зритель охотно верил во все «предлагаемые обстоятельства» и жадно следил за развитием действия. Тем не менее зритель был требователен. Он смеялся, если в графине не оказывалось настоящей воды, ему обязательно нужен был настоящий выстрел, хотя он видел всю закулисную технику, вплоть до стреляющего в воздух помрежа…
Помню, однажды вынесли стол с телефоном, шнур его свободно болтался, свесившись со стола. Когда актер взял трубку, один из бойцов, не нарушая хода событий, подполз к шнуру и воткнул вилку в землю. Этого было достаточно, чтобы зритель поверил в правду происходящего на сцене.
Или другой случай, когда исполнитель должен был уйти со сцены в «другую комнату», однако сунуться было буквально некуда. Актер заволновался. Он уже решил просто лечь ничком на землю и выключиться таким образом из действия. Но еще больше, чем он, заволновались зрители. «Сюда! Сюда! – кричали они. – Там видно», – и, закрыв его своими спинами, с предельной серьезностью продолжали следить за исходом событий на сцене».
Маршруты поездок фронтовых концертных бригад балтийцев все укорачивались. Кольцо блокады стягивалось. Все больше приходилось работать в самом Ленинграде, на кораблях.
Настали жестокие морозы первой блокадной зимы, и корабли превратились в неподвижные, занесенные снегом громады, накрепко вмерзшие в лед. Было принято решение использовать время для ремонта судов. Судоремонтные заводы находились в эвакуации или стояли скованные блокадой. Приходилось ремонтировать самим. Краснофлотцы взялись за работу. Не хватало ни рабочих рук, ни материалов, ни физических сил – на флоте питались не намного лучше, чем в городе. Дело осложнялось еще и тем, что балтийцы в ту суровую зиму помогали городу – ремонтом водопроводных и отопительных систем, линий освещения, жилых домов.
И все же командование Ленинградского фронта решило считать производство зимнего ремонта и подготовку кораблей к весенним боевым действиям главной боевой задачей Краснознаменного Балтийского флота и ленинградской судостроительной промышленности. Балтийцы поняли: у рабочих есть и другие, не менее важные дела, и сумели выполнить 98 процентов всех заводских работ собственными силами. К 1 мая 1942 года ремонт судов был блестяще закончен.
Командование старалось всячески помочь флоту в ускорении ремонта. Возникла идея использовать некоторые устаревшие суда и лодки (таких судов было мало), снять с них пригодное вооружение и оборудование и тем самым облегчить ремонт на других кораблях. Эта идея повела к своеобразному конфликту. Команды всех без исключения судов хотели воевать. Моряки готовы были работать днем и ночью, орудовать голыми руками, раня и обмораживая их, лишь бы доказать, что и их корабль способен наносить удары по врагу. «Запасных частей для ремонта подводных лодок не хватало, – рассказывал командир одной из лодок, – и дивизионный механик однажды предложил командиру дивизиона снять для этой цели механизмы с нашей лодки. На защиту своего корабля встала вся команда. Мы доказывали, что в военное время каждая, даже старая боевая единица дорога…»
В конце первой блокадной зимы по радио прозвучал маленький очерк – рассказ о подводной лодке, он назывался «Я держу мой флаг». Его прочел автор – Александр Крон.
Драматург Крон, работая в краснофлотской печати, постоянно бывая по делам газеты на кораблях и базах, пристально всматривался в людей, слушал их рассказы, улавливал настроения. В кают-компаниях он становился свидетелем и участником откровенных, острых разговоров, горячих споров о самом главном: о ремонте, о предстоящем весеннем походе. Одни горячились. Другие говорили обдуманно и веско. Но всеми владела высокая морская гордость.
Впечатления повседневной блокадной жизни находили отражение не только в газетных корреспонденциях Крона, но и в его «Рассказах о подводниках».
Рассказ «Я держу мой флаг» начинался так: «Командир и лодка были почти ровесниками. Лодка была стара. Командир молод…»
Комдив и инженер-механик дивизиона подводных лодок приходят на лодку, чтобы сообщить командиру о своем намерении разоружить лодку и отправить ее на покой. Командир отвечает: «Это мой корабль. Я его командир. Понятно вам? Меня назначил нарком. Ясно? Пока корабль на плаву и хоть одна палка торчит над водой – я держу мой флаг…»
Так появился на свет росток большой темы, с которой писатель Александр Крон надолго свяжет свою литературную работу.
Из дневника А. Крона (запись сделана в январе 1942 года).
«Днем начался сильный обстрел. Ходил в Пубалт. По мосту бегом, затем нырнул в переулочек. На обратном пути все то же самое…
Возился с очерком. Затем – пока светло – стирал носки на подоконнике. В окно видно, как народ бежит врассыпную под обстрелом. Выстирал четыре пары. Потом чистил обувь – опускаться нельзя. В 16.30, когда стало совсем темно, Смирнов доложил, что меня желают видеть старший политрук Пергамент и какой-то лейтенант. Оказалось, что это художественный руководитель Театра КБФ и его новый завлит, лейтенант морской пехоты, недавно прибывший из госпиталя. Пришли они заказывать пьесу (!). Разговор наш происходил в полной темноте, посетители сидели у меня на койке, не снимая шинелей, в которых ползли по мосту Лейтенанта Шмидта. Перед тем как попрощаться, я попросил на минуту зажечь свечу, чтобы взглянуть на моих гостей. А то ведь встретишься и не узнаешь».
Приводя эти строки из блокадного дневника, Крон рассказывал:
«Помню, что меня удивила и даже насмешила самая мысль, что в осажденном городе можно писать и ставить пьесы… Я бы еще понял, если б от меня требовали скетч или сатирическую сценку, нечто подобное я уже писал для Театра фронтовой миниатюры. А то – многоактную пьесу! В ответ на высказанные мною сомнения голос, принадлежавший, как я понял, Александру Викторовичу Пергаменту, спокойно возразил, что для сорок первого года мои соображения были верны – еще совсем недавно театр был разбит на множество мелких групп – бригад и вооруженных «пятерок», выступавших в блиндажах действующих частей и в кубриках боевых кораблей… Наступает новый период. Театр располагает труппой, способной исполнить любой классический и современный репертуар… Нужна современная военная флотская пьеса. Театр уже работает с драматургом Матвеем Тевелевым над пьесой «Навстречу эскадре». Ведутся переговоры с Александром Штейном. Есть прицел на некоторых молодых авторов…
Я спросил – не без некоторого ехидства – о теме и материале моей будущей пьесы. На это другой голос (завлита) сказал, что ответ на мой вопрос не представляет затруднений: писать надо на материале, который лучше всего знаешь, и о том, что кажется тебе самым важным. Сраженный этой формулой, я вскоре сдался».
Наступило лето сорок второго года.
«Правда» опубликовала драму Константина Симонова «Русские люди». Газета завершила публикацию пьесы 18 июля, а 23 августа Театр КБФ уже показал в Саду отдыха премьеру спектакля.
Вскоре началась работа и над «Фронтом» Александра Корнейчука, также опубликованным «Правдой». Успех спектакля во многом определился и тем, что в главных ролях Горлова и Огнева выступили замечательные мастера театра А. В. Трусов и В. И. Честноков.
Итак, репертуар Театра КБФ пополнялся новыми пьесами. Завлит театра Захар Аграненко написал вместе с военным штурманом Ильей Бару драму «Земля подтверждает», потом, с драматургом Александром Штейном, – комедию «Добро пожаловать». Оба произведения возникли на ленинградском материале, оба рассказывали о ленинградской обороне, о морских летчиках.
Руководители Театра КБФ действительно возлагали большие надежды на Крона. Они хорошо знали пьесы драматурга, успешно шедшие в театрах страны до войны: «Винтовка № 492116», «Трус». Правда, Крон рассказывал, что свою последнюю пьесу – «Глубокая разведка» – он писал три года. Такие темпы не могли устроить военный театр.
Театру повезло самым неожиданным и невероятным образом: в сентябре сорок третьего года капитан Крон получил из Политуправления Балтфлота приказ, где говорилось, что капитану предоставляется отпуск на 45 суток – для сочинения пьесы. В течение указанного срока разрешалось жить не на казарменном положении, а в гостинице «Астория».
Приказ показался капитану невыполнимым. Крон написал начальнику IV отдела Политуправления КБФ подполковнику Мельникову рапорт, из которого видно, что взгляд капитана на изящную словесность не совпадал с представлением о ней начальства.
«Вчера я был поставлен в известность Общей частью ПУ, что мне предоставляется отпуск для написания пьесы сроком с сего числа до 10 ноября с. г. Как я уже докладывал начальнику ПУ, срок в полтора месяца для написания пьесы является совершенно нереальным. Кроме того, приступить сегодня же к работе я не могу – необходимо иметь по крайней мере 2–3 дня для сдачи дел. Наконец, я имею на ближайшие дни ряд заданий, которые даны мне от имени ПУ КБФ со ссылкой на приказание начальника Пубалта: 29-го – участие в вечере Дома ВМФ, 30-го – занятия на курсах редакторов. Мне поставлены также жесткие сроки для сдачи зачетов по военно-морским дисциплинам. Все это еще более сокращает и без того нереальный срок.
Прошу Вашего ходатайства перед начальником Пубалта о предоставлении мне более длительного срока (минимум до 1/XII) или, если это невозможно, – прошу освободить меня от невыполнимого задания и разрешить мне продолжать выполнение своих обязанностей в редакции газеты.
Я не хочу брать на себя обязательств, которые заведомо не выполню, или компрометировать себя халтурной работой.
25.09.43
Капитан А. Крон.»
Мотивы капитана не возымели ожидаемого действия. Возражать приказу не полагалось даже мобилизованной Мельпомене. На рапорте Крона появилась такая резолюция начальника Пубалта:
«Тов. Крон.
Садитесь и пишите пьесу, а не рапорта. Не торгуйтесь, вы не на базаре. Вы сначала напишите хоть что-нибудь. Если будет получаться дельная вещь и нужно будет добавить время – добавлю. Докладывать мне каждые 10 дней о ходе работы.
Волков»
Крон перебрался в «Асторию». Ему достался отличный номер – окнами во двор. В те дни о лучшем нельзя было и мечтать: в такие помещения не ударяла при обстреле взрывная волна, не попадали осколки снарядов – если, конечно, снаряд не падал во двор. В номере имелся письменный стол с лампой и телефоном, разумеется, бездействующими. Сиротливо стоял граммофон с трубой – один из тех предметов, которые переходили из рук в руки обитателей блокадной гостиницы и скрашивали их недолгий и тревожный досуг. Валялась пустая коробка из-под киноленты; простыл и след военного оператора, бросившего ее здесь. Теперь коробка пригодилась новому постояльцу: в ней можно было подогревать скудную блокадную еду.
В первый же день после переезда, достав чудом сохранившийся хороший, большой блокнот, на котором стояло: «Светоч» № 176», Крон написал на обложке: «Офицер флота», пьеса, I акт. На случай утери: нашедшего прошу доставить Песочная, 10, кв. 12, позвонить В 2-64-20 (кв. Вишневского)». Скоро, однако, блокнот кончился. И в самый разгар событий пьесы герои ее перекочевали в бланковую книжку, на каждом листке которой сверху стояло: «Трест Ленинградодежда. Начальник строительства швейного комбината. Ново-Александровский рынок. Служебная записка. 1932».
Пергамент привез бутылку керосина – без света пьесы не напишешь. Потом театр обратился к генералу Леониду Николаевичу Пурнику, комиссару военно-воздушных сил КБФ, который за внешней суровостью не мог скрыть природной доброты. Генерал раздобыл для писателя плитку шоколада.
Один раз в сутки Крон отправлялся за своим пайком на береговую базу подводников. Однажды на обратном пути его застал обстрел. От близкого разрыва и воздушной волны Крона контузило. Падая, он успел подумать, что судки надо удержать, поставить. А очнувшись, снова подумал не о себе – о супе. Эмалированные судки стояли рядом. Почти ничего не пролилось. Только одна макаронина лежала на лацкане шинели. Крон съел ее, поднялся и пошел дальше.
Помня о приказании контр-адмирала Волкова, Крон на исходе десятого дня написал докладную записку. Он сочинял ее и усмехался про себя: «Докладываю… Первые десять дней продумывал общую архитектонику пьесы, работал над экспозицией. Обдумываю зерна образов…» На другой день адъютант контр-адмирала сказал ему: «Не дразните, это плохо кончится». Следующий рапорт выглядел серьезнее и популярнее.
В промерзшей «Астории» в очень короткий срок писалась пьеса «Офицер флота».
У Крона был свой рабочий термин – «технический сюжет». Драматург подразумевал под ним ту «производственную ситуацию», вокруг которой складываются человеческие отношения. «Технический сюжет, – писал Крон, – это скелет пьесы, тот каркас, на котором зиждется сюжет нравственный. От этого каркаса многое зависит, в том числе и философия пьесы… Техническим сюжетом «Офицера флота» является история ремонта подводной лодки силами команды в труднейших условиях блокады».
Драматургу не надо было куда-то ездить, знакомиться с людьми, есть с ними тот самый пуд соли, без которого писатель и его герои по-настоящему не сближаются. Крон сам жил этой жизнью в течение двух лет войны, такой войны, где и меньшие сроки давали человеку, художнику, огромный запас впечатлений и материалов. Пуд соли был съеден им подчистую еще задолго до начала работы над пьесой. Крон вспоминал матросские рассказы, виденное и слышанное за годы войны, перебирал свои записи. Постепенно в воображении вырисовывался характер и облик главного героя пьесы, командира подводной лодки Виктора Горбунова. Драматург мог бы назвать по фамилиям нескольких командиров-подводников, похожих на Горбунова. Крон не придумал в номере «Астории» почти ничего, что определяло бы характеры действующих лиц, мотивы их побуждений – все это возникало из переплавки подлинных фактов, событий, воспоминаний. Любой факт в пьесе подтверждался несколькими аналогичными случаями из жизни. Пьеса, произведение художественное, получалась одновременно и произведением в высокой степени документальным. А зернышком, из которого проросла пьеса, был, по признанию самого писателя, его коротенький рассказ «Я держу мой флаг». «Служебные ситуации» героя рассказа и героя пьесы оказались сходными.
Эта служебная ситуация стала одной из «горячих точек» пьесы.
Кондратьев. Лодка повреждена, требуется сложный ремонт. На завод не надейся: завод сейчас ничего не может. Оставим на лодке самую малость народу, остальных распишем. Пушку и исправные приборы у тебя возьмем – облегчится ремонт на других лодках…
Горбунов. Морской устав гласит, что на всякое предложение о сдаче я обязан ответить отказом.
Кондратьев. О какой сдаче? Что вы мне, ей-богу, голову морочите? Давайте проще!
Горбунов. Отступить перед блокадой, вывести из строя боевой корабль равносильно сдаче. Я берусь отремонтировать лодку полностью и не попрошу у вас ни одной гайки.
Кондратьев. Я берусь!.. Я командир!.. Я держу мой флаг!.. Все «я»! Подумаешь, какой флагман. Скромности больше, товарищ капитан-лейтенант. Подготовьте списки людей, кого считаете необходимым оставить. Человек десять, не больше… Два дня сроку.
Горбунов. Есть, готовить. Прошу разрешения одновременно обратиться к командованию с рапортом.
Кондратьев. Разрешаю, пишите. Но не советую… Чего вы так держитесь за лодку?.. Плавать она не будет. Отсидеться хотите?
Горбунов. Товарищ капитан третьего ранга. Я бы десять раз подумал, прежде чем бросить такое тяжелое обвинение…
В Матросском клубе на площади Труда состоялась читка первого акта пьесы в узком кругу руководителей театра и главных исполнителей. Наметки пьесы понравились слушателям. Только будущий исполнитель главной роли Владимир Иванович Честноков поначалу огорчился: роль капитан-лейтенанта Горбунова показалась ему не очень выигрышной. Горбунов сам говорит о себе помощнику Мите Туровцеву, что он «тяжелый человек: сухарь, упрямый, мелочный…»
Судить, однако, было рано. К тому же суждение человека о самом себе – в том числе и сценического героя – не всегда оказывается верным. Развитие характера Горбунова дало Честнокову возможность создать благородный образ прямого и смелого человека, думающего, талантливого командира, умеющего смотреть далеко вперед. Драматург Александр Крон писал свою пьесу, о людях, чья профессия обязывала к мужеству, чьи честность и самоотверженность становились не только моральными добродетелями, но и основой профессионального мастерства. В этом смысле пьеса была романтична и близка творческой индивидуальности артиста Честнокова, которая так ярко проявилась в роли Сирано.
Горбунов, как и Сирано де Бержерак, мог бы сказать:
Но я не уходил с несмытою обидой,
С помятой честью – никогда!
В пьесе Горбунов говорит контр-адмиралу Белоброву: «Вам даны по отношению ко мне огромные права. Вы можете отправить меня под арест, отдать под суд и разжаловать. Но права говорить со мной в неуважительном тоне вам никто не давал!»
Горбунов – гордый человек. Ему, как и Сирано, отвратительны ложь, подлость, зависть, лицемерие. Он, как и Сирано, мог бы спросить:
Кто прав? Кто не дожил до первой седины
Или седеющий от первых унижений?
Кто прав, Ле-Бре? Кем лучше сведены
Концы побед с концами поражений?
Разумеется, не нужно переоценивать эту аналогию и это сходство, понимать их слишком буквально, – они далеко не исчерпывают образа Горбунова. Герой пьесы Крона, офицер флота, явился в нашей военной драматургии образом в высшей степени современным, более того – новым. Драматург показал, что профессия командира, военного специалиста, требует огромных знаний, воли, упорного труда и, вместе с тем, – мечты, творческой мысли, жажды подвига. Того, кто лишен этих качеств, Горбунов считает самозванцем, обманщиком. Селянина, офицера, лишенного чести, он называет изменником и предателем.
Драматург видел будущее советского военного флота, угадал его черты, которым действительно предстояло возникнуть, точно запечатлел конкретные детали военного быта.
Горбунов. …Вы носите форму. Вы – офицер.
Туровцев (усмехнулся). Офицер?
Горбунов. Так точно. Что вас так поражает? Слова «генерал» вы уже не пугаетесь, потому что оно напечатано в газетах. А тут ничего не известно, надо самому решать: хорошо я сказал или плохо…
Горбунов излагает Белоброву свои взгляды на понятие офицерской чести, по тому времени – дерзкие. И адмирал задумывается: «Может, этот парень правду врет? Будем называться офицерами, будут у нас гвардейские части. Может быть, даже и погоны наденем?..»
Честноков получил интересную роль. И стал, по мнению Крона, лучшим ее исполнителем.
Режиссеры А. Пергамент и Т. Сойникова и художник спектакля М. Григорьев обсуждали эскизы будущих декораций. Внешний облик спектакля должен был передать неповторимую атмосферу блокадного города, запечатленную в авторских ремарках. Драматург настаивал на их точном исполнении. Ремарки были выразительны: «Двор каменного дома на Набережной. В полуовале арки ворот – заснеженная мостовая, ограда реки, силуэт рубки подводной лодки, стоящей на приколе у Набережной…» Художник, однако, не во всех случаях точно следовал ремаркам. Лирическая сцена между Горбуновым и Катей, например, происходит, по замыслу автора, возле памятника «Стерегущему» на Кировском проспекте («Бронзовая вода хлещет в иллюминатор, бронзовые матросы погибают, но не сдаются»). Драматургу хотелось передать в этой сцене мысль о преемственности высоких морских традиций. Художник и постановщики, однако, решили иначе и перенесли место действия этой сцены к Поцелуеву мосту через Мойку. Им казалось, что этот уголок Ленинграда будет выглядеть на сцене поэтичнее.
Премьера «Офицера флота» состоялась в первой половине августа сорок четвертого года в зале Выборгского дома культуры. На несколько дней раньше прошла премьера пьесы в Калинине. Однако спектакль Театра Балтфлота, по существу, положил начало большой сценической истории пьесы.
Горбунов в исполнении Честнокова явился в спектакле интеллигентным, мыслящим человеком, тонко и глубоко воспринимающим жизнь, командиром новой формации, который прям и решителен в вопросах службы, смел в бою, благороден в человеческих отношениях. Строгим, сухим, подтянутым и никак не располагающим к задушевному разговору появлялся Горбунов на сцене. Такой облик офицера не закрывал от зрителей других черт его характера: резко отгоняет он от корабля голодную женщину и тут же отдает ей последнюю галету. «Я не пытался смягчить характер Горбунова, – рассказывал Честноков. – Я где-то даже подчеркивал его внешнюю сухость… И в то же время зритель должен был проникнуть во внутренний мир Горбунова…»
Великолепным исполнителем роли старшего краснофлотца Соловцова явился артист Владимир Каменский. Особенно удавалась артисту сцена на судоремонтном заводе.
Сторожиха. Ты, я вижу, нахал здоровый…
Соловцов (серьезно). Это есть. Теперь-то ничего, раньше было больше.
Сторожиха. Да уж куда больше-то?
Соловцов. Не говори, мать. Это смотря по обстановке. Вот позапрошлый месяц вызывает меня командир корабля: Соловцов! – Есть, Соловцов. – Как у вас, Соловцов, насчет нахальства? – Изживаю, товарищ капитан-лейтенант. – Ну так вот, покуда не вовсе изжили, поручаю вам обеспечение ремонта материалами…
Соловцов Каменского был балтийцем-корешом, у которого флот, что называется, в крови. Пружинистый, подтянутый, будто литой, Соловцов в этом спектакле так приветствовал командира, что хотелось еще раз увидеть это шикарное движение: пальцы щеголевато выстреливали к бескозырке. Дисциплинированность соединялась в его натуре с лихой бесшабашностью и веселой выдумкой.
Удались в спектакле и женские образы.
Катя. Вы мне нужны такой, какой вы есть, – злой и нежный, в радости и в печали, здоровый или больной. Даже если бы вы стали калекой, в моем чувстве ничего бы не изменилось. Все остальное меня не касается…
И артистка Анастасия Попеко поняла, что главное в Кате – целомудренная женственность, цельность натуры, женская слабость и человеческая сила.
Тамара. …Он и теперь знал, что я не проститутка, что я не из-за интереса, а оттого, что страшно мне, чтоб заглушить, чтоб веселее было… Ну что ж мне делать, если я не умею терпеть, если я привыкла, чтоб было легко?..
Артистка Евгения Церебилко, игравшая эту роль, почувствовала, что образ Тамары отражает сложный и драматический процесс, происходивший порой с людьми под воздействием тяжких условий жизни, голода, неумения во что-то верить. Артистка, как и драматург, знала, что люди в результате пережитого раскрывались неожиданным на первый взгляд образом: незаметные, ничего особенного не совершившие, оказывались порой сильнее многих других; а некоторые из тех, кого до войны можно было с чистой совестью назвать прекрасными, мужественными людьми, случалось, опускались. Шел процесс обнажения самых сокровенных душевных тайников. Слабые оказывались в те дни сильными гораздо чаще, чем крепкие падали духом; но и такие, как Тамара, были в Ленинграде. И артистка стремилась показать превращение своей героини без шаржа, без злобы – с искренним сочувствием и пониманием ее беды.
«Офицер флота» пойдет отныне во многих театрах страны. Но нигде не найдет эта пьеса исполнителей, которые так подробно и точно знали бы своих героев – военных моряков, которые сами становились бы ими в трудные минуты обороны города, разъездов по кораблям и фортам. Артистам Театра Балтфлота, как и автору, не надо было обращаться к военному консультанту. Сфера событий пьесы и жизни оказалась общей. «Офицер флота» стал одной из побед искусства осажденного Ленинграда.
Пьеса Крона давала зрителям богатую пищу для размышлений о долге человека на войне, о своем месте в обороне города. Люди страдали и сражались, любили и ненавидели. Они учились у Горбунова тому, что так дорого в человеке: умению отрешиться от самого себя ради большого общего дела, ради главного, что должен делать на земле человек. «Театр КБФ правильно понял пьесу… всячески подчеркивая и оттеняя ее особенности: чистоту и благородство центрального героя», – писал в краснофлотской газете, в рецензии на спектакль, писатель И. Меттер.
Особенно горячо воспринимали пьесу моряки. Они слали свои отзывы во флотские газеты. Они соглашались или спорили. Но всегда заявляли, что пьеса оказалась в их военной жизни необходимой.
«…Наблюдая за поведением, образом жизни и действий командира лодки капитан-лейтенанта Горбунова, подводники выносят много ценного для себя. Формирование характера офицера, его переживания, мысли и чувства – все это близко подводникам и для многих из них представляет практическую ценность. Пьеса «Офицер флота» помогает нам…» (Герой Советского Союза капитан I ранга И. Колышкин).
«…Встречаясь в кают-компании, на корабле, офицеры много говорят о пьесе. Если говорят о произведении так много – это значит, что пьеса затронула чувства людей…» (старший лейтенант А. Мартыненко).
«…Для наших офицеров-подводников Горбунов очень во многом может служить образцом, примером…» (капитан II ранга И. Кучеренко).
«Кое-где после введения офицерских званий поспешили издать «памятки» и «правила» поведения офицеров, упрощенно, в обывательском духе трактовавшие вопросы морали, воинского воспитания и чести, – писала в передовой статье «Советский офицер» газета «Правда» через месяц после премьеры спектакля «Офицер флота» в Театре КБФ. – Если б издатели всех этих «памяток» и «правил» проявили творческую фантазию, они отпечатали бы массовым тиражом и разослали бы по армиям пьесу «Офицер флота», и это явилось бы успешным решением стоявшей перед ними задачи».
«Офицер флота», рожденный на Балтике и вдохновленный Балтикой, стал полномочным представителем сражающегося Ленинграда на сценах многих советских театров, флотских и гражданских, больших и маленьких, МХАТа и самодеятельных коллективов. Пусть же каждый, кто захочет сегодня сыграть эту пьесу или посмотреть ее, знает и помнит, что она не только повествует о трагической эпопее ленинградской обороны, но и рождена ею.
После снятия блокады, в те решающие дни войны, когда наши войска вели наступательные бои на территории Трансильвании и Венгрии, Театр КБФ приехал на гастроли к морякам-черноморцам. Краснофлотская газета «За родину» опубликовала письма и заметки моряков о спектаклях театра. И снова прозвучали слова благодарности за радостную встречу с блокадным искусством:
«Спектакли Театра КБФ вызвали у нас новый прилив бодрости и энергии, дали новую зарядку для выполнения нашей повседневной трудовой боевой работы. В этом и заключается основная заслуга театра…» (старший лейтенант Ф. Усатенко).
«Меня, участвовавшего в обороне города-героя Ленинграда, особенно волновала в постановке Театра Краснознаменного Балтийского флота пьеса «Офицер флота». Снова прошли перед глазами правдивые сцены дней блокады города.
С неослабным вниманием смотрится вся пьеса. Любовь к Родине, любовь к своему кораблю, ярко выраженные в спектакле артистом М. Мамаевым (старший краснофлотец Граница) и артистом В. Каменским (старший краснофлотец Соловцов), близки каждому из нас. Очень понравился образ капитан-лейтенанта Горбунова в исполнении заслуженного артиста РСФСР В. Честнокова. За таким командиром матрос, не задумываясь, пойдет в огонь и в воду» (старшина первой статьи М. Гусаров).
Появляясь в разных городах, на подмостках различных театров, рожденный в Ленинграде «Офицер флота» не только потрясал зрителей правдивой картиной ленинградской обороны; Виктор Горбунов, властитель дум своего младшего товарища и помощника, лейтенанта Мити Туровцева, становился любимым героем многих юношей, вступавших в те тревожные годы в жизнь…
