Текст книги "Театр в квадрате обстрела"

Автор книги: Юрий Алянский

Глава 4. Товарищ, мы едем далеко…

Цель искусства есть объединение людей в едином и том же чувстве.

Лев Толстой

В конце лета сорок второго года Всеволода Вишневского вызвали в Военный совет Ленинградского фронта.

– Приближается двадцать пятая годовщина Октября, – сказал ему член Военного совета Николай Константинович Смирнов, – надо сделать к этой дате пьесу. В какой срок можете сделать?

– Раньше я писал долго, – ответил Вишневский.

– Две недельки возьмите.

– Кто же будет сейчас ставить пьесу?

– Театр музыкальной комедии, больше, сами знаете, некому.

– Значит, надо музыкальную комедию писать?

– Возможно, что и так. Пусть это будет веселый спектакль. Пусть весь мир – и враги и друзья – знает, что ленинградцы и балтийцы не потеряли бодрости, не разучились смеяться! Подумайте!

Вишневский помедлил и сказал:

– Есть!

Вишневский возвращался с Военного совета растерянным. Да, он драматург по призванию. Вот уже почти десять лет не сходит со сцены его «Оптимистическая трагедия»; в феврале сорок второго Театр Краснознаменного Балтийского флота показал часовой монтаж по этой трагедии. Тогда же агитвзвод поставил фронтовой спектакль «Первая Конная». Фильм по его сценарию «Мы из Кронштадта» с огромным успехом демонстрируется сейчас в странах Южной Америки… Совсем недавно он писал в одном из своих писем: «Примитива, благополучного вранья, «серединок» в кино и театре было так много. Зачем? Искусство должно быть резким, трагически прямым». Это особенно относится к искусству в дни войны. Но оперетта?!

Вишневский рассказал друзьям и сослуживцам по оперативной группе писателей при Политуправлении Балтийского флота – драматургу Александру Крону и поэту Всеволоду Азарову о полученном приказе и предложил писать пьесу вместе. Обоих озадачило это предложение.

«Все мы, не исключая Вишневского… были несколько растеряны, – вспоминал Крон. – Никто из нас не имел никакого, даже самого отдаленного отношения к жанру музыкальной комедии. Вишневский тяготел к монументальным формам, к трагедии. На счету у Азарова не было ни одного комического куплета. Я до войны увлекался Художественным театром и писал психологические драмы. Более неподходящую компанию для того, чтобы написать произведение легкого жанра, было трудно себе представить. Пугала нас и срочность задания: на всю работу у нас выходило не более трех недель… Все мы уже могли срочно написать по заданию статью, очерк, фельетон, листовку, брошюру, скетч для фронтовой бригады. Но пьес, тем более «полнометражных», мы еще по заданию не писали и не очень ясно представляли, как это делается. Никто из нас до этого никогда ничего не писал вдвоем, а тем более втроем».

Будущие соавторы находились в этот момент, что называется, «на другой волне». Горячее лето сорок второго года на Балтике не располагало к писанию музыкальных комедий. Начались походы подводных лодок. Товарищи уходили в море, одни возвращались со славой, другие не вернулись совсем. Дни были заполнены оперативной пропагандистской работой. Писателям-балтийцам самим хотелось выйти в поход, испытать горячее напряжение боя, как это делали некоторые их товарищи – литераторы. А тут – садись и пиши оперетту! Легко ли? Однако приказ есть приказ. И соавторы принялись за дело.

Ленинградские театры один за другим эвакуировались. Театр музыкальной комедии остался. 6 сентября в Музкомедии состоялась премьера веселой оперетты «Марица»: театр поведал зрителям историю о том, как юная графиня пленилась своим управляющим. 8 сентября немцы захватили Шлиссельбург: началась блокада Ленинграда. А театр по-прежнему делился со своими зрителями треволнениями Сильвы, повествовал о любовных страданиях графини Марицы, приглашал на «Свадьбу в Малиновке», заставлял тревожиться за судьбу французской актрисы – «Холопки». И – поразительное дело! – аншлаги не прекращались. Зрители охотно посещали спектакли, вверяя себя наивным, грустным, веселым опереточным событиям. Люди плакали и смеялись, находя даже в таком, казалось бы, далеком от войны искусстве отзвук своим чувствам и настроениям. Граф Кутайсов, фаворит Павла I, коварно преследующий молодых влюбленных, становился в глазах зрителей тех дней фашистом; а сами влюбленные, холоп и холопка, униженные и оскорбленные самодуром-вельможей, – подлинными героями. Зрители аплодировали им с таким жаром, будто Андрей Туманский и Виолетта боролись против фашистских оккупантов.

Спектакли начинались теперь рано – в три или четыре часа дня, – но не всегда заканчивались в тот же вечер: воздушные тревоги все чаще прерывали действие, актерам все больше приходилось участвовать в спасательных работах.

Репертуар театра мало соответствовал событиям времени. Необходимость создания современной, военной пьесы стала неотложной. И вот на сцене театра появились партизаны – персонажи оперетты «Лесная быль». Спектакль получился слабый. Однако два его эпизода вызывали в зрительном зале горячий отклик. Зал буквально взрывался, когда Нина Пельцер со своим партнером Александром Камковым – оба они играли партизан – исполняли на музыку песни «Крутится, вертится шар голубой» русскую пляску, бурную и зажигательную. А потом партизаны, уходя на задание, спускались со сцены в зрительный зал и пересекали его, направляясь к выходу. И тогда публика вставала и устраивала актерам овацию. Люди шли в бой. И каждый понимал: через минуту за кулисами, за стенами театра бой может вспыхнуть не по-театральному, а всерьез.

Когда участились воздушные тревоги, обнаружились неудобства здания Музыкальной комедии на улице Ракова: своего бомбоубежища здесь не было, зрителей приходилось отправлять в убежище расположенной по соседству Филармонии. А вскоре в соседний дом угодила бомба. Она повредила и стену театра. Пришлось подумать о другом помещении. В Смольном сказали: занимайте любое театральное здание города. Выбор пал на Александринку – коллектив Академического театра драмы имени Пушкина находился в эвакуации, а толстые стены и своды россиевской постройки сулили надежную защиту.

Оставшиеся в городе пушкинцы – они жили в своих артистических уборных – встретили артистов музыкальной комедии без особого восторга. Пушкинцев шокировало, что на сцене знаменитой театральной академии станут играть оперетты, обоснуется легкий жанр. Мичурина-Самойлова даже написала об этих огорчениях в своих воспоминаниях. Представители легкого жанра миролюбиво возражали, стремясь к мирному сосуществованию. А примадонна оперетты Лидия Александровна Колесникова прижала пушкинцев к стене заданным в лоб вопросом:

– А разве ваша ведущая артистка Елизавета Ивановна Тиме не выступала параллельно с «академией» в оперетте? Ведь она же играла Сильву, Елену Прекрасную, мадемуазель Нитуш! Так в чем же дело?..

Переселение в конце концов прошло благополучно.

Войдя в предназначенную ей артистическую уборную, Колесникова увидела раковину умывальника, заполненную льдом, фанеру на окне, осколки стекла. А на стенах висели фотографии… Сильвы, Елены Прекрасной, мадемуазель Нитуш, Маши из толстовского «Живого трупа», Настасьи Филипповны из «Идиота» Достоевского, баронессы Штраль из «Маскарада»!.. Колесникова попала в довоенную уборную Тиме.

Очень скоро пушкинцы настолько подружились с артистами Театра музыкальной комедии, что, осуществляя для радио композицию по «Маскараду», пригласили на роль баронессы Штраль – на роль, прославленную в течение десятилетий игрой Тиме, – опереточную примадонну Лидию Колесникову. И Колесникова с честью справилась с необычной задачей.

У художественного руководителя Театра музыкальной комедии Николая Яковлевича Янета появились новые заботы. Надо было приобщить бригаду драматургов – Вишневского, Крона и Азарова – к жанру оперетты, с которым они, по их собственным признаниям, были знакомы весьма отдаленно. Янет привез писателям-балтийцам суфлерские экземпляры старых оперетт. Чтение этих текстов не вдохновило соавторов. Они стали прилежно посещать спектакли театра. Вишневский записал в дневнике: «В 5 часов 30 минут пошел на оперетту «Роз-Мари». Смотрел спектакль, чтобы вызвать забытые во время войны театральные эмоции, рефлексы; расшевелить творческое воображение, ослабленное напряжением всех сил, усталостью… Спектакль в темпе, веселый и абсолютно аполитичный. Музыка мелодичная, приятная. Публика принимала шумно, отлично. В финале – цветы, вой и визг девчонок, бросившихся к рампе, чтобы получше разглядеть тенора… Думаю: как в месяц-полтора сделать пьесу? Где взять легкость, задор, шутливый тон? О-о!.. Ведь со страниц газет смотрят наши люди, повешенные, растерзанные фашистами… Борьба лютая!»

Для совместной работы над пьесой писатели перебрались в квартиру вдовы художника Матюшина Ольги Константиновны Матюшиной в деревянном доме на Песочной улице (сейчас дом № 10 по улице Профессора Попова). В отведенной писателям комнате были поставлены три железные койки и три письменных стола. Здесь должна была родиться веселая и героическая пьеса, которой предстояло отметить двадцать пятую годовщину революции.

«Единственное мы знали твердо с самого начала, – писал Крон, – в пьесе должны действовать балтийские моряки, и она должна отразить ту жажду активных действий на море, жажду подвигов, которой жил в те дни весь наш флот».

Итак, коллективным героем комедии должна стать команда военного корабля. Но какого? Линкора? Крейсера? Подводной лодки? Драматурги перебрали все классы кораблей. Нет, слишком сложна организация, велика команда каждого из них. Решили остановить выбор на крошечном связном катере с командой из четырех человек. Катер назвали «СК-13», «Орленок».

Каждый из авторов ввел в состав команды по одному человеку. Вишневский – старого боцмана Капитона Силыча Щекотихина, участника революции. Крон – рабочего парня, ленинградца, механика Мишу Чекрыгина. Азаров, уроженец Одессы, – комендора, одессита Жору Бронзу. Командиром катера «Орленок» был «назначен» лейтенант Кедров. Эта роль предназначалась для артиста театра баритона Ивана Кедрова. Вишневский ввел в пьесу и Елену, балтийскую разведчицу, девушку с Выборгской стороны, каких писатель знал в жизни. Подлинно опереточной фигурой стал Эдди Чижов, комендант береговой базы соединения, – его прототип, известный интендантский деятель, был хорошо знаком военным морякам.

Постепенно вырисовывался план пьесы. И тогда решили, что ввиду крайней сжатости сроков два первых акта будут писаться одновременно. Первый акт взял на себя Крон, второй – Вишневский. История театра вряд ли знает другой такой случай, когда акты пьесы создавались бы не последовательно, а параллельно!

Авторы пришли еще к одному важному решению, вызванному также недостатком времени: не бояться уже существующих литературных решений, приемов, «ходов»; в сочетании с неповторимыми обстоятельствами блокады эти решения и приемы обязательно зазвучат по-новому.

Первую реплику комедии Крон решил предоставить «своему» персонажу – Мише Чекрыгину. Размышляя над этим образом, Крон вспомнил о купринском «Поединке», о Ромашове, который любил думать о самом себе картинно и не иначе как в третьем лице: «И Ромашов поразительно живо увидел себя ученым офицером генерального штаба, подающим громадные надежды… Вот он приезжает сюда – изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-вежливый…» или: «И все-таки Ромашов в эту секунду успел по своей привычке подумать о себе: «И он рассмеялся горьким, презрительным смехом»». Прием, найденный Куприным, давал несомненный комедийный эффект. И вот на бумаге возникла первая реплика Миши: «Стройная, пропорционально сложенная фигура молодого балтийца появилась на спардеке боевого корабля. Она изящно вырисовывалась на фоне светлеющего утреннего неба. Его мужественное лицо, овеваемое легким ветерком, было обращено к восходящему светилу…» Эти слова Миша говорил, вылезая из люка, о самом себе.

Поэтическая часть будущей комедии была сразу же вверена Азарову. Однако именно Мишины стихи, явно самодеятельные, корявые, у Азарова не выходили: получалось по-разному, но каждый раз – профессионально. Тогда вирши Миши Чекрыгина сочинил Крон:

 
Нам эта честь досталась не случайно:
Какая б ни случилася беда,
Команда наша вверенную тайну
Не выдадет фашистам никогда!..
 

Азаров, между тем, писал куплеты Эдди Чижова. Эти куплеты зажили после премьеры спектакля самостоятельной жизнью. В них, как видно, заключалась известная нарицательность; некоторые строки прочно вошли в шуточный обиход моряков:

 
Кто делу общему полезен,
Кто – общепризнанный талант,
Кто так галантен, так любезен?
Я – энской базы комендант.
 
 
Потом заметят – с нами рядом
Бок о бок скромный жил герой.
Посмертной славы мне не надо.
Хочу сейчас – пока живой.
 

Работая над комедией, авторы стремились избежать опереточных штампов. Но нельзя, да и не нужно было избегать опереточных актерских амплуа. Команда катера «Орленок» – командир, боцман, машинист и комендор – соответствовала, выражаясь театральным языком, определенным амплуа: герой-баритон, комик и два простака. Будущий постановщик спектакля Янет определял исполнителей. То были артисты, имена которых еще перед войной знал в городе каждый любитель театра, чьи фотографии продавались в газетных киосках, чьи автографы благоговейно хранили школьницы и чье участие в новом спектакле обеспечивало театру аншлаг.

Иван Кедров, исполнитель роли лейтенанта Кедрова, командира катера, был ведущим героем Театра музыкальной комедии, кумиром целого поколения любительниц оперетты. Старого боцмана должен был играть комик, Александр Александрович Орлов, знаменитый дядя Саша, как называл его весь театральный город. Роль Жоры Бронзы досталась, конечно, Валентину Свидерскому, «простаку»; он играл и двигался необычайно легко. Роль Миши Чекрыгина получил другой «простак» – Анатолий Королькевич.

А в пьесе, между тем, появлялись новые персонажи, в их числе и женщины. И список исполнителей пополнялся новыми известными ленинградцам именами.

Амплуа Лидии Колесниковой называлось «героиня». Став после окончания Консерватории примадонной ленинградской оперетты, Колесникова блистала перед войной в эффектных ролях венских красавиц. Теперь она репетировала роль разведчицы Елены.

Нина Пельцер – танцовщица, чей темперамент в танце стал легендарным; она не знала в балете технических трудностей. В дни первой блокадной зимы она почувствовала, что отмораживает ноги. Артистка заметила, что более или менее добротные валенки носили в основном вагоновожатые – пока не встали трамваи. Нина Васильевна отправилась к начальнику трамвайно-троллейбусного треста и огорошила его просьбой: «Спасите мои ноги!» Начальник треста, отделавшись от недоумения первых минут, дал распоряжение выписать артистке единственное, что имелось в наличии, – пару огромных мужских валенок. Знаменитые ноги были спасены. Но в валенках нельзя танцевать. А на сцене театра в зимнее время стояла такая низкая температура, что ноги танцовщицы успевали окоченеть даже за несколько минут выступления. Сразу после номера артистку принимали за кулисами в овчинный тулуп и отогревали ее у буржуйки.

Не мог обойтись без Пельцер и новый спектакль.

Амплуа Нины Болдыревой – «каскадная». Это амплуа предполагает сочетание певицы и танцовщицы в одном лице, блеск синтетического искусства, каскад бравурных куплетов и танцев. От «каскадной» не требовалось особенно высокого вокального мастерства, но зато двигаться, танцевать надо было с блеском. В те дни, к которым относится мой рассказ, по вечерам Болдыреву можно было застать за странным занятием, которое, вероятно, насторожило бы органы безопасности: артистка при свете коптилки внимательно читала документальные труды на одну и ту же тему – «Разведчики мировой войны», «Американская разведка во время мировой войны», «Английский шпион в Германии». В каждой из этих книг рассказывалось о женщинах-шпионках. Нет это не было увлечением детективной литературой. Болдырева готовилась к исполнению роли Кисы, которая оказывается в пьесе вражеской шпионкой.

А роль Эдди Чижова взял на себя Николай Яковлевич Янет, ведущий комический артист театра.

21 августа Крон написал первую реплику будущей пьесы. А 4 сентября в доме на Песочной уже устроили читку двух актов героической комедии «Раскинулось море широко». На читку авторы пригласили Янета. Крон прочел вводную часть первого акта, Вишневский подхватил и читал дальше – все, что было готово. Он читал больше двух часов, как всегда, страстно, волнуясь, бурно жестикулируя.

Янет поначалу не очень верил в успех необычного творческого предприятия. Теперь художественный руководитель театра пришел в восторг. То, что он услышал, превзошло самые смелые его ожидания. Янет вскакивал, жал руки, радостно улыбался. «Замечательная вещь! – говорил он драматургам, – это о Ленинграде!» Было очевидно, что пьеса получается, уже получилась, что есть в ней острый сюжет, роли, характеры, есть в пьесе боевая современная тема – все то, чем Театр музыкальной комедии до сих пор не был избалован.

Настала пора подумать о музыке. К ее созданию также были привлечены балтийцы – композиторы В. Витлин, Н. Минх и Л. Круц. С ними работал Азаров.

Выпадали дни, когда дело не клеилось. Сжатые сроки требовали напряжения всех сил, а силы из-за недоедания быстро иссякали. Друзья старались шутками поддерживать друг в друге бодрое настроение. С этой же целью начали они выпускать «Боевой листок н-ского соединения 3-х авторов». Рукописный листок выходил ежедневно. В нем соавторы публиковали сводки о ходе работы, критиковали друг друга за задержку «запчастей». Азаров рисовал карикатуры. Однако добиваться портретного сходства он не умел и изображал одни кители и фуражки.

7 сентября вышел очередной номер «Боевого листка». На этот раз он был посвящен чрезвычайному происшествию: Крон проспал и не принес в квартиру воды. Шапка газеты гласила: «Чрезмерный сон причина пожара, на сон не читайте Надсона и Жарова. Вл. Маяковский». Вишневский написал передовую: «В то время, как демократия всего мира без устали кует победу, встречаются некоторые товарищи, которые спят даже днем! Это представляет вред как с политической точки зрения, так и с медицинской, если не сказать больше. Такие товарищи не идут в ногу с массами…» Далее следовал рисунок. Крон был изображен спящим на диване, а рукопись на столе – оплетенной паутиной. Сам провинившийся выступал с покаянием: «Я, конечно, товарищи, виноват. Я отмежевываюсь от своего сна, тем более, товарищи, что я выспался. Я признаю, товарищи, что мое признание ошибок является недостаточным и неглубоким. Но я прошу, товарищи, учесть, что я в детстве угнетался капитализмом и даже еще до сих пор некоторые элементы пытаются на мне возить воду. От этого я, товарищи, изнемог… А Надсона и Азарова я на ночь не читал, никому не давал и ни у кого не брал». В этом же номере приводилась сводка: «По 1 акту – 75 %, по 2 акту – 60 %, по запчастям и куплетам – 9 %». А в верхней части газеты крупными красными буквами стояло: «Мяса!»

По утрам Матюшина скрашивала завтрак репой и турнепсом со своего маленького огорода. Они давали, возможно, какое-то количество витаминов, но не ощущение сытости. Однажды Янет принес в дом на Песочной двести граммов красной икры и три сигары: артистам Театра музыкальной комедии жилось в те дни немного легче, чем другим. Они почти ежедневно бывали с концертами на кораблях, в воинских частях. И, отправляясь туда, знали, что будут относительно сыты. Актеры, более чем когда-либо, стали любимцами города и армии. Город и армия делали все возможное, чтобы поддержать их.

А еще через несколько дней, поздно вечером, к писателям на Песочную улицу приехал член Военного совета Н. К. Смирнов.

Друзья по-военному поднялись перед адмиралом. Неожиданный гость обвел лучом фонаря комнату, осветил «Боевой листок» и увидел размашисто написанное слово: «Мяса!» Адмирал позвал своего водителя и шепнул ему что-то. Тот вышел из комнаты. А через некоторое время вернулся и положил на стол три копченых языка, маленькую баночку мясных консервов и немного спирта. Языки были тверды, как подметка. Писатели с трудом резали их острыми матросскими ножами и не жевали, а сосали долгожданное мясо, ощущая во рту вкус соли…

10 сентября «Боевой листок» сообщил: «Помни! В двенадцать – двенадцатого». Это означало, что 12 сентября, в полдень, в фойе театра состоится генеральная читка пьесы. 11 сентября в городе было, как обычно, неспокойно. К тому же вздулась Нева и грозила городу очередным осенним наводнением. В доме на Песочной звучал передававшийся по радио скрипичный концерт Чайковского. На трех письменных столах горели три свечи. Шла окончательная шлифовка пьесы.

12 сентября перед домом Матюшиной остановился мотоцикл Вишневского. За рулем сидел связной оперативной группы писателей старший краснофлотец Смирнов. Мотоцикл помчал десант драматургов на площадь Островского, к Пушкинскому театру, и с треском остановился у здания Росси. Драматурги поднялись в фойе.

Здесь большой буквой «Т» стояли накрытые красным сукном столы. Народу собралось множество: член Военного совета, представители Политуправления КБФ, секретарь горкома партии, актеры, корреспонденты газет. Дождавшись тишины, Вишневский произнес короткое вступительное слово о том, что героическая комедия «Раскинулось море широко» посвящается Балтике. И начал читать.

Это было удивительное чтение. Вишневский превзошел себя. Казалось, катер «Орленок» на полном ходу ворвался в старую россиевскую Александринку. Вишневский играл каждое действующее лицо. Играл Чижова и Жору. Играл фашистов. Играл женщин. Плакал, когда Елена попадает в руки фашистов. И то и дело сгоряча хватался за свой маузер в деревянной кобуре. А в тех местах пьесы, где еще недоставало куплетов или песни, Вишневский говорил:

– Здесь будут такие стихи, такие стихи!..

И всем казалось, что стихи эти уже написаны.

Читка захватила всех. В антрактах, которые Вишневский делал, чтобы перевести дух и выпить стакан воды, раздавались возгласы:

– Это же новое!

– Это – наше!

– Их надо расцеловать за такие роли! Актеры волновались, обменивались впечатлениями. Янет чувствовал себя именинником.

Всеволод Борисович Азаров считает эту читку Вишневского лучшим исполнением пьесы, включая все ее постановки на сцене.

Репетиции начались сразу же, хотя не были готовы ни музыка спектакля, ни его оформление. В одной из квартир огромного дома на Бородинской улице работали композиторы. Редкие прохожие удивленно поднимали голову, прислушивались. Нет, им не померещилось. Из раскрытых окон квартиры неслись арии, романсы, игривые куплеты. Да, удивительные вещи можно было увидеть и услышать на ленинградских улицах в дни блокады!

В календарь блокадного искусства вплетались семнадцать напряженных суток, в течение которых родилась героическая комедия «Раскинулось море широко», и примерно полтора месяца, ушедшие на постановку спектакля. 18 сентября драматурги и композиторы встретились. Пригодилось старенькое матюшинское пианино. Композиторы по очереди подсаживались к нему и проигрывали готовые музыкальные номера. Встреча полного состава авторского коллектива завершилась хоровым исполнением центральной женской арии и пляской – мужским каскадом, от которого проламывался дощатый пол; увидев этот танец, балетмейстер спектакля Пельцер, наверно, схватилась бы за голову.

Приступила к работе и художник спектакля Софья Касьяновна Вишневецкая, жена Вишневского, жившая в этом же доме на Песочной. Софья Касьяновна обладала характером настойчивым и для окружающих нелегким. Поначалу она восстановила против себя все театральные цеха. Она настоятельно и придирчиво требовала выполнения каждого своего указания. Она доставала где-то фанеру и жесть, которых никто не мог достать, и добивалась самой тщательной разработки эскизов. Люди ворчали, но Вишневецкая твердо стояла на своем.

Задник, изображавший Балтику, писал мастер Кировского театра оперы и балета Евсеев.

Эта фраза – из первого издания книги. Я ровным счетом ничего не знал тогда о мастере Евсееве – даже инициалов! – и теперь с огорчением осознаю свою недоработку. А то, что, как выяснилось, следовало знать и написать о Евсееве, заставило меня попросить теперь набрать фразу курсивом: пусть этот прием подчеркнет, как мало мы иногда знаем о значительных, но безвестных людях, героях блокады, и как много стоит за их скромными именами.

Скульптор Сергей Александрович Евсеев (годы его жизни: 1882–1959) еще в Петербурге слыл одним из самых опытных и талантливых мастеров театрально-декорационного искусства. В 1907 году он организовал декорационные мастерские – для обслуживания всех крупнейших театров столицы. Евсеев проработал в этих мастерских пятьдесят лет, почти до самой своей смерти, и участвовал в оформлении почти всех спектаклей Театра оперы и балета за полвека, создавая декорации, бутафорию, макеты. Но сам он никогда не называл этой внушительной цифры – пятьдесят лет. Человек скромный и точный, он говорил о своем рабочем стаже: «сорок девять лет и восемь месяцев». Недостающие до круглой цифры четыре месяца он неизменно подчеркивал. Думаю, эта черта определенно характеризует этого замечательного художника.

В дни блокады С. Евсеев делал деревянные модели танков – защитники Ленинграда использовали их для дезинформации врага и вызывали огонь на эти евсеевские мишени. В городе шутили, что танки для обороны изготавливают Кировский завод и Кировский театр.

Наиболее яркой вспышкой таланта в творческой биографии С. Евсеева и центральным делом его жизни стало прямое участие вместе с архитекторами В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейхом в создании знаменитого на весь мир памятника В. И. Ленину на броневике у Финляндского вокзала (открыт 7 ноября 1926 года). С. А. Евсеев – автор скульптурной части памятника, фигуры Ильича. Впрочем, у себя в театральных мастерских Сергей Александрович обычно не упоминал о своем участии в создании выдающегося памятника эпохи, и многие даже не подозревали об этом. К своему стыду, театрального декоратора Евсеева и скульптора Евсеева не отождествлял и я…

Итак, задник, изображавший Балтику, писал мастер Кировского театра Евсеев.

Ему помогали плотники-краснофлотцы. Вишневецкая со свойственной ей деспотической придирчивостью требовала достоверного, подлинного реквизита. Для сцены второго акта, которая происходит в парикмахерской, в театр притащили кресло и зеркало из настоящей парикмахерской. В конце октября на арьерсцене появились детали настоящих, вышедших из строя катеров: мачты, фонари, зарядные ящики, флаги расцвечивания, сигнальные флаги и многое другое. Костюмеры получили подлинные флотские бушлаты, робы, ботинки. Настоящим было оружие и даже эсэсовские мундиры – достать их было легче, чем шить в костюмерной.

Репетиции шли ежедневно. Актеры репетировали в полсилы, стараясь сберечь себя для предстоящих спектаклей. На сцене становилось все холоднее. Но холод не мог заморозить радостной атмосферы творчества. Режиссерская и актерская импровизация сопутствовали постановке на каждом шагу.

На одной из репетиций Королькевич, начиная первый акт репликой Миши, неожиданно появился с двумя сигнальными флажками и, обращаясь к залу, стал семафорить по всем правилам флотского искусства – семафорить тот самый текст, который одновременно произносил вслух:

– Стройная, пропорционально сложенная фигура молодого балтийца…

Получилось занятно и смешно – особенно для моряков, свободно читавших азбуку флагов. Приехавший на премьеру командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц с удивлением спросил:

– Где научился артист так профессионально семафорить?

– Да ведь он восемь лет прослужил сигнальщиком Тихоокеанского военного флота! – был ответ.

Так рождался спектакль – в атмосфере находок и подлинно опереточной легкости, которая ничуть не снимала ни трагизма происходивших в пьесе событий, ни того, что называют воспитательной ролью спектакля.

Авторы все еще продолжали работу над шлифовкой текста. Янет получил записку Вишневского: «Привет. Уфф! Перепечатка и первый тур поправок, доделок – закончен. Абсолютно нет времени править, сверять. В тексте есть опечатки, грубые ошибки машинистки. Просим Вас с карандашом до сдачи в перепечатку – прочесть текст. Запишите все свои замечания… Жму руку. Вс. Вишневский».

Авторы часто приезжали на репетиции. Давали советы: литературные и военно-флотские. Выполняли роли военных консультантов. В одной из своих заметок Вишневский писал Янету: «Мои авторские и флотские ощущения от работы коллектива и основных исполнителей остаются абсолютно прочными. Когда я вижу в осажденном городе рождение хорошего, острого спектакля, я не могу скрыть своей радости, в отдельных случаях – и восторга. На лжепедагогические позиции постоянного нажима, постоянной критики актеров я не хочу становиться. Мы только подходим к прогонам, и ровная, мягкая корректура при общем одобрении верной трактовки ролей и большинства мизансцен остается правильной…»

Ведущие мастера театра показывали пример самоотверженности. Нина Васильевна Пельцер, балетмейстер театра, добившись от дирекции приказа о необходимости обязательного посещения занятий по танцу, без устали тренировала артистов. С небывалым упорством упражнялись певцы. А неутомимый постановщик Янет успевал проконтролировать все: он объединял разнородные усилия людей в единое, целеустремленное движение.

Во время последней ночной монтировки рядом с театром разорвалась бомба. В россиевском здании вылетели стекла. Закачался уже повешенный задник, заколыхалась морская даль. Впрочем, на такие пустяки никто в предпремьерной горячке даже внимания не обратил.

А в это время в Ленинград из Свердловска пришла телеграмма за подписью народных артистов СССР Москвина и Хмелева: Московский Художественный театр срочно вызывал в Свердловск Крона. Театр репетировал его «Глубокую разведку» и требовал приезда драматурга для участия в прогонах. Крону пришлось вылететь в Свердловск.

7 ноября сорок второго года в осажденном Ленинграде, вопреки недоеданию, обстрелам, пронизывающему холоду, возникло ощущение праздника. Радио транслировало приказы, речи, музыку. Но, пожалуй, одним из главных признаков торжества стали расклеенные по городу синие афиши с изображенным на них силуэтом военного корабля. Крупным шрифтом были набраны слова: «Раскинулось море широко», напоминая старую матросскую песню прощания и тревоги, песню про кочегара, который не вернется домой.

Свежие афиши… Как радовали они нас прежде, в дни мира! Возле них останавливались шумные стайки девушек, искавших в перечне действующих лиц и исполнителей имена любимых актеров. Гадали: о чем спектакль? Будет ли про любовь? Будет ли петь знаменитый тенор? Как достать билеты, которых перед премьерой не будет и в помине?.. Теперь многое повторилось. И в самом этом повторении заключалось нечто радостное и многозначительное. Свежие афиши – в осажденном городе, в разгар блокадных тягот! Снова в перечне исполнителей – имена Колесниковой и Кедрова: несомненно, в новой пьесе рассказывается и о любви! Наверняка трудно будет достать билет; спектакли Театра музыкальной комедии всегда идут при полном зале, а тут – премьера блокадного спектакля! За место далеко не в первых рядах уже сейчас просят хлеб или керосин. А ведь в зале Александринки 1370 мест!