Текст книги "Особо опасны при задержании"
Автор книги: Юрий Мишаткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
7
Стоило подойти к дому, унять участившееся дыхание, как незванно возникла слабость. Руки обмякли, ноги стали тяжелыми и, казалось, приросли к земле. Пришлось собрать силы, чтобы толкнуть незапертую дверь, перешагнуть порог.
Ни голосов, ни шагов Федор Камынин не услышал – дом словно вымер. Только громкий стук маятника ходиков нарушал тишину. Часы были незнакомы Федору, прежде их в доме не было. Чужим было и все остальное. Ничто не напоминало прожитые в этих стенах годы.
«Выселили… Или сослали как родственников белогвардейца, эмигранта…»
Взгляд остановился на портрете в раме. И Камынин окончательно понял, что долгую вереницу лет напрасно лелеял мечту вновь оказаться дома: на стене висел портрет незнакомого бравого военного. Он смотрел на Федора и словно смеялся.
«А я спешил. На что-то надеялся… За двадцать с лишним лет утекло немало воды, жизнь в Венцах не стояла на месте. Выходит, напрасно считал выдумкой и грубой агитацией рассказы о терроре большевиков на Дону, массовом выселении казаков за Урал в Сибирь и, в первую очередь, родственников тех, кто покинул страну с бароном. Надо дождаться новых жильцов, может, им что-либо известно о Камыниных…»
Ноги не держали, и Федор Камынин привалился к косяку, а потом тяжело опустился на стул.
Сколько он просидел, уронив голову на грудь, Федор не знал. Очнулся он от звука хлопнувшей в сенях двери, следом послышались легкие шаги.
Федор оглянулся.
На пороге стояла высохшая старушка с собранными на затылке узлом волосами, в длинной юбке, с ведром в руке. Из-за занавесок на низких окнах в комнате было сумрачно, и старушка не сразу рассмотрела гостя. Близоруко сощурившись, она спросила:
– Ктой-то?
Федор Камынин не успел подняться со стула, как старушка выронила ведро.
– Федя? – еще не веря, срывающимся голосом проговорила она. – Живой?
– Я, маманя… – еле слышно проговорил Камынин, шагнул к старушке и вовремя поддержал ее, не то бы она сползла на пол…
* * *
Саид не надеялся так рано встретить кого-либо в хуторском Совете, но дверь дома, где над крыльцом ветер развевал кумач флага, была незапертой.
Прямо с порога Саид спросил человека за столом:
– Председатель?
– Он самый.
Председатель неловко вылез из-за стола и, прихрамывая, стуча по полу деревяшкой (она выглядывала из-под брючины), подошел к гостю.
– Трофимов Степан. Будем знакомы. Все мобилизационные документы составлены по форме. Только я призванных пока по домам распустил. Вы уж за это не серчайте. Как восемь стукнет – все тут будут, без задержки. Присаживайтесь. И прошу за компанию отзавтракать. Тоже, должно быть, с утра во рту ни крошки?
В застиранной и поэтому ставшей белой гимнастерке, с орденом Красного Знамени на алом банте, подпоясанный армейским ремнем, председатель покашливал в кулак и с открытой улыбкой смотрел на Саид-бека. Затем проковылял к двухстворчатому шкафу, взял с полки горбушку хлеба и завернутое в холстину сало с розовыми прожилками.
– Не обессудьте, как говорится, чем богаты…
«Он принял меня за представителя военкомата, – понял Саид. – Тем лучше, не надо показывать документы. Хотя тут опасения излишни: документы у меня такие, что не к чему придраться. Как говорится, сработаны на совесть».
– Сколько в хуторе членов партии?
– Было в ячейке восемь, – ответил председатель, принимаясь нарезать сало. – Пятеро в минувшем году еще в августе в армию ушли. Теперь, выходит, трое остались, кто по причине возраста не подлежит призыву. Первым будет Ястребов Мокей – член ВКП(б) с одна тысяча девятьсот девятнадцатого года. Потом Николай Тупиков – он годами всех нас старше. Ну и я, стало быть, в партии большевиков с гражданской войны, точнее, с января двадцатого года.
– Эти двое сейчас в хуторе?
– Должны быть тут. Куда им деваться? Тупикову поручено речь держать при проводах мобилизованных – у него речи завсегда складно получаются, не мне чета. А Мокей на конюшне.
– Позже соберете партячейку, – приказал Саид.
– Слушаюсь! – по-военному четко ответил Трофимов.
– Буду инструктировать и о положении на фронтах расскажу. – Саид взглянул на деревянный ящик телефонного аппарата, который висел под портретом Сталина, и спросил: – Связь со станцией исправна?
– А как же? – вопросом на вопрос ответил Трофимов.
«Повезло, что партийцев всего трое. Разделаться с такой партгруппой, где один к тому же калека, будет легко. Надо только решить, как их убрать без свидетелей», – подумал Саид и сказал:
– Угощайте, признаюсь – надоел сухой паек.
8
Мать плакала, не в силах унять слезы. Это были слезы радости, которых не стоило стыдиться, но Федор срывающимся голосом просил:
– Не надо… Вернулся я… – Он сидел на лавке рядом с матерью, обнимал ее за плечи и повторял: – Успокойся. Все хорошо… Думал, не застану…
Старушка прятала мокрое лицо на груди сына, и плечи ее мелко дрожали.
– Живой я, живой и здоровый, – продолжал успокаивать Федор.
– Поседел-то как, – сквозь всхлипы сказала старушка.
– Не без того. Мне ж давно не двадцать пять, каким помнишь. Еще чуток – и полвека стукнет.
– Уж не чаяла… Порой не спится по ночам, и ну вспоминать, как рос ты, каким был… Да вот беда – забывать стала лицо. Была бы карточка – вспомнила. Люди вокруг твердят: «Не мучай себя понапрасну». Ктой-то недобрый слух пустил, будто убитым тебя видели, только мне сердце подсказывало, что жив… – несвязно говорила мать, продолжая размазывать по лицу слезы. – Невесть что люди болтали. Это опосля того, как ты из хутора ушел.
На губах Федора дрожала улыбка. Он не перебивал мать, хотя его подмывало спросить о брате, об Иване, Ванятке. Ведь родных ему по крови людей он оставил в Венцах мать да брата. Мать – вот она, рядом, жива-здорова. А что с братом? Иль пострадал за старшего? В то же время было страшно задавать вопрос об Иване. Он мог вызвать у матери новые слезы, теперь уже слезы горя, невозвратимой утраты.
– Да чего же это я-то? – вдруг всплеснула руками мать и шагнула к печи. – С дороги голодный, а я разболталась!
– Так все годы и жила в этом доме? – спросил Федор.
– А куда ехать-то было? Думку имела: ежели ты возвернуться удумаешь, я тут.
Резво для своих лет старушка заметалась по комнате, накрывая на стол. А Федор продолжал смотреть на мать, следить за ее хлопотами и думал, что прежде неласковая к нему судьба нынче щедро наградила за все пережитое, позволив вновь увидеть мать, посидеть в стенах родного дома.
На столе появилась тарелка с квашеной капустой, соленые огурцы, горка блинов, холодная гусятина, но старушка продолжала заставлять стол.
– А за отца пенсия идет. Кажный месяц исправно. Спасибо за это хуторянам, кто с ним в одном полку воевал. Бумагу составили про то, что Камынин в красных казаках состоял, за Советскую власть голову сложил, и мне, значит, пенсия вышла.
Это было для Федора новостью. Он, понятно, знал, что отец – полный Георгиевский кавалер, был послан в марте восемнадцатого года в составе батальона Донского Совнаркома для подавления контрреволюционного мятежа белоповстанческих отрядов полковника Мамонтова (чин генерала тот получил позднее) и погиб при штурме Верхне-Чирской станицы. О борьбе отца на стороне большевиков, о его гибели за установление на Дону власти Советов Федор Камынин никому не рассказывал, мало того – он молил бога, чтобы это не стало кому-либо известно за рубежом. Но, чтобы мать не терпела лишений за сына-эмигранта и получала за мужа пенсию, – об этом Федор даже не думал.
«Вот отчего не сослана мать, почему в достатке свой век доживает, – понял Федор. – Про мое бегство из Крыма в Константинополь и зарубежную деятельность сюда слух не дошел – все посчитали сгинувшим в круговерти гражданской войны. А отец – ишь ты! – вроде героя для всех стал!»
Он забыл о предосторожности и с какой целью прибыл на родину, настолько спокойно чувствовал себя рядом с матерью. И без всякого подвоха, просто из любопытства, спросил, кивнув на портрет в раме:
– А это кого повесила? Кто ж у тебя такое уважение заслужил?
– Господи! – охнула мать и, опустившись на стул, обхватила ладонями лицо: – Не признал? Аль не похож он на портрете? А по мне как вылитый, только больно серьезный. В жизни смешливый, какой и маленьким был. Приезжал на побывку, так за ним хуторские девчата чуть ли не табуном ходили. Как же, в Венцах лучше жениха не сыскать: тридцати еще нет, а уж до командира дослужился, награды имеет.
– Кто это? – перебил Федор, не отрываясь от портрета.
– Да Ваня это наш! Сколько ты брата годков не видел? Оно и понятно, что не признал. Вишь, как вымахал? Весь в покойного отца, и ростом, и обличьем, и храбростью. Прежде в Монголии службу нес, там и орденом его наградили – это когда с японцами война шла. Потом из-под Киева писал. Что ни неделя – письмо. А нонче молчит. Видно, сильно занят, не до писем…
Федор шагнул к портрету, пристальней всматриваясь в него, но в чертах военного не отыскал ничего, что бы напомнило веснушчатого, с оттопыренными ушами и вечно мокрым носом мальчишку, каким Федор помнил брата.
– Вот уж рад-то будет Ваня, когда отпишу ему, что ты живой объявился! Да еще, что в почете и тоже до командира дослужился. – Мать обвела взглядом накрытый стол и посмотрела на старшего сына. – Отчего весточек о себе не слал?
– Не мог, – глухо ответил Федор и проглотил подступивший к горлу комок. – Нельзя было.
Ответ был уклончивым, ничего не объясняющим. Но старушка не стала выспрашивать. Переполненная радостью, она смотрела на три зеленые фронтовые шпалы в петлицах старшего сына, затем поспешно кивнула, дескать, «я понятливая, военным про свою службу болтать не положено», и продолжала рассказывать о меньшом. Только помрачневший Камынин не слушал мать…
Дополнительно передаем данные Главного управления контрразведки НКВД № 6844 от 13.4.42 г. по розыску заброшенной на территорию Сталинградской области группы противника:
Камынин Федор Петрович , 1896 года рождения, русский из казаков. До 1917 года подпрапорщик 2-го лейб-гусарского Павлоградского императорского полка. Награжден Георгиевскими крестами 2-х степеней. Служил есаулом в «дикой дивизии» А. Шкуро. Есть вероятность, что родился в местах, куда был произведен заброс.
За границу эмигрировал в 1920 году. Был членом РОВСа и Российской фашистской партии (РФП). До июня 1941 года дважды проникал на территорию СССР. Учился в немецкой школе разведки абвера. Настроен яро антисоветски. В совершенстве владеет любым оружием, приемами защиты и нападения. При задержании представляет особую опасность.
Экипирован в форму батальонного комиссара Красной Армии.
Словесный портрет и особые приметы : рост средний, лицо узкое, лоб прямой, нос с горбинкой, глаза карие, волосы темные с проседью. Говорит с выраженным казачьим акцентом. Ноги по-кавалерийски кривоваты, глаза щурит, при разговоре подкашливает…
9
Усталости от бессонной ночи, как ни странно, Магура не чувствовал, хотя рано утром пришлось выдержать болтанку на «У-2» при полете из Сталинграда, а в станице сразу же выехать с бойцами истребительного отряда на место приземления вражеских десантников.
– Продолжим, товарищи.
Перед майором госбезопасности Николаем Степановичем Магурой, под приколотыми на стене плакатами: «Дезертир, трус и паникер – враги советского народа» и «Бдительный на войне – силен втройне» – на узком диванчике разместились командир истребительного отряда,[5]5
Истребительный отряд («ястребки») состоял из партийных и комсомольских активистов, приданных в помощь местным органам НКВД.
[Закрыть] начальник райотделения УНКВД и сержант госбезопасности.
– Вы лучше меня знаете местные условия и, главное, жителей своего района. Подумайте: к кому обратятся за помощью десантники, на чью поддержку могут рассчитывать, у кого собираются найти кров? Учтите, что проникшие в ваш район враги хорошо с ним знакомы. Не исключено, что кое-кто из них прежде жил здесь и, значит, имеет в хуторах родственников, друзей.
– Не найдут у нас фашистские наймиты поддержки! – твердо сказал командир истребительного отряда. – Нигде и ни у кого!
– Точно! – согласился сержант. – Земля будет у фашистских холуев под ногами гореть! Всего-навсего пятеро их. А это не полк и не рота. Захватить пятерых – дело нехитрое.
Магура внимательно посмотрел на молодого сержанта.
– Где и кем прежде работали?
– Участковым в милиции, товарищ майор! – поспешно ответил сержант. Он хотел доложить по форме, для чего схватил свою фуражку с ярко-малиновым околышем и васильковым верхом, но Магура остановил. – Только недолго, чуть больше полугода. По рекомендации райкома партии перевели в органы безопасности.
Откровенно, не в силах скрыть этого, сержант гордился своей формой: сам того не замечая, он то и дело сдувал с рукава гимнастерки невидимые пылинки.
– Ваша фамилия?
– Полетаев, товарищ майор!
«Спросить, сколько ему лет? – подумал Магура и тут же решил, что не стоит. – По виду чуть больше двадцати. В его годы не очень-то любят, когда обращают внимание на возраст».
– Видимо, хорошо себя зарекомендовали, если направили к нам, товарищ Полетаев. Поэтами рождаются, а контрразведчиками становятся. Но сейчас вы глубоко заблуждаетесь. Операция предстоит именно хитрая. И довольно опасная. Мы будем иметь дело с многоопытным противником, и не стоит его недооценивать. Вспомните, чему нас учит партия: для того, чтобы выиграть сражение, могут понадобиться сотни тысяч красноармейцев, а для того, чтобы провалить его, достаточно подрывных действий нескольких шпионов.
– Это точно, – кивнул начальник райотделения и обернулся к своему уполномоченному. – Не зарывайся, Григорий, по молодости. Больно горяч частенько бываешь. Можешь поэтому дров наломать.
– Одно верно сказал: не гулять долго врагам по нашей земле, – добавил командир «ястребков». – Опора у нас с тобой надежная – наши люди, на них всегда можно смело опереться. Народ – первый помощник в охране безопасности Родины. А в остальном промашку делаешь. Какая тебе в деле помехой станет.
Полетаев сник, виновато потупил глаза.
– Нам пока известно, к сожалению, лишь количество парашютистов да место их приземления, – продолжал Магура. – Следы незваных «гостей» потеряны. Но по не подлежащим сомнению сведениям агенты абвера именно в вашем районе планируют провести ряд террористических актов и диверсий.
Кто и где собрал эти сведения, каким образом они стали известны в органах госбезопасности, майор не стал рассказывать. Сам Магура не сомневался в их достоверности и точности.
– Идет седьмой час, как враги вступили на нашу землю. Позволить им топтать ее и готовить за нашей спиной диверсии мы не имеем права. Приказ короток: оперативно задержать диверсантов или, при оказании ими сопротивления, ликвидировать.
– Актив не подведет, – сказал начальник отделения. – С его помощью выявим всех чужих.
– Не следует забывать, – напомнил Магура, – что у немецких агентов отлично сфабрикованы документы, как говорится, комар носа не подточит. Обмундированы все пятеро в нашу форму, выдают себя за военнослужащих Красной Армии.
Когда был составлен план по прочесыванию района для захвата пятерых парашютистов и оперативно-розыскная группа усилена «ястребками», начальник отделения пригласил майора госбезопасности завтракать.
Весеннее нежаркое солнце зацепилось за вершину высокого тополя. Рядом с деревом, заняв чуть ли не всю проезжую часть дороги и пешеходную тропинку, растеклась громадная лужа, в которой купалась старая гусыня.
Начальник районного отделения и Магура не стали обходить лужу и ступили в рыжую от размытой глины воду. Спугнув птицу, они сделали несколько широких шагов по грязи и оказались на противоположной стороне улицы, где за газетным киоском стояло неприметное здание.
Магура и начальник райотделения не застали на месте сержанта Полетаева.
– Умотал Григорий, – доложил дежурный. – Да не один. Из глубинки ктой-то к нему приехал, я, простите, в лицо того колхозника не знаю. Шибко спешили.
«Чем вызвана спешка? – нахмурился Николай Степанович. – Отчего уехал, не доложив о цели поездки?»
На столе лежал листок с торопливо набросанными строчками:
«Выехал в хутор Венцы, где обнаружены немецкие листовки».
– В Венцы чуть ли не полдня добираться, – кашлянул в кулак начальник отделения. – Дороги, мягко говоря, не ахти какие. После дождей некоторые хутора бывают по неделе отрезаны от райцентра. Вернется Полетаев – уж пропесочу как следует, спущу с него стружку. Будет знать, как уезжать без доклада.
Но строго отчитать сержанта госбезопасности не пришлось…
10
Мотоцикл заносило из стороны в сторону. Казалось, еще миг, и он перевернется. Но, низко пригнувшись к рулю, обдаваемый брызгами грязи, сержант госбезопасности гнал мотоцикл по большаку с глубокими колеями, все дальше удаляясь от станицы.
На ухабах и рытвинах так трясло, что сидевший в коляске Мокей Ястребов не раз прощался с жизнью.
– Так и угробиться недолго. Вполне свободно в ящик сыграть… Ты уж, Гриш, поимей сострадание. Все внутренности отбил, сил нету! – молил Мокей, но Григорий Полетаев ничего не желал слушать. Он торопился в отдаленный хутор Венцы, откуда полчаса назад по размытой дождями дороге в станицу прибыл Ястребов.
В прорезиненном дождевике, с всклокоченными волосами, конюх колхоза имени Буденного ввалился к уполномоченному райотделения НКВД, забыв очистить на крыльце с сапог прилипшие комья глины.
Оставив за собой на полу грязные следы, Ястребов вытер шапкой мокрый от пота лоб.
– Собирайся, Гриша. Бросай все дела и давай по-быстрому в Венцы. Только не мешкай. Почитай, больше трех часов до тебя добирался, чуть не утоп в дороге… Хорошо, коня не взял, его бы точно угробил… Дай попить. В горле пересохло – сил нет.
Григорий Полетаев налил гостю из графина воды, но, услышав, как зубы Мокея выбивают о край стакана дробь, нахмурился:
– Передохни, дядя Мокей. И обсохнуть тебе необходимо. Ишь, упарился.
– Это успеется, – не согласился конюх и упрямо повторил: – Собирайся. Не терпит отлагательства дело. Срочное больно. – Слипшиеся от пота сивые пряди волос прилипли ко лбу, закрывали глаза, но Мокей не поправлял их. – Не рассиживайся, Гриш, Христом богом молю! Как бы не запоздниться.
– Толком разъясни, зачем зовешь в Венцы? Что у вас там стряслось?
Мокей не стал ничего рассказывать. Полез в карман дождевика и достал комок бумаги.
– Вот. Сам читай!
Комок оказался смятой, с оборванными краями газетой «Правда».
Еще ничего не понимая, Полетаев начал разглаживать газету.
– Внимательно смотри. Я вначале тоже ничего не приметил: ну, газета газетой. А как пригляделся…
Мокей привалился грудью к столу и, перегнувшись, ткнул прокуренным пальцем в «Правду».
– Номер за минувшую субботу, – сказал Полетаев. – Читал. Или думаешь, у меня до газет руки не доходят и я о своей политической грамотности забыл? Ошибся, дядя Мокей, глубоко ошибся: мы газеты читаем и радио слушаем.
– Да ты, Гриш, разуй глаза пошире! – разозлился конюх. – Куриной слепотой, что ли, болен иль бельма глаза затмили? – Он зашелся в кашле. И, не в силах отдышаться, рванул ворот рубашки. – Читай, что пропечатано! С самого начала читай! С пролетариев!
Сержант госбезопасности наклонился над газетой послушно взглянул на первую страницу, где в левом верхнем углу стояло хорошо знакомое, ставшее родным слово «Правда».
– Ну? – недоуменно спросил Полетаев.
– Сюда гляди! – хрипло потребовал Мокей.
Выше названия газеты было напечатано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь для борьбы с большевиками!»
– Что за черт! – выругался Григорий. Он вновь еще раз в недоумении перечитал «призыв» и поднял голову.
– Во, а ты не верил! – сказал Мокей. – Я, было, тоже вначале решил, что мне чертовщина мерещится. Читай дальше!
Шрифт газеты был таким же, как у московской «Правды», и колонок столько же. Но текст…
Григорий зажмурился и потряс головой. Нет, он не спал и не видел во сне кошмарный сон. Все происходило наяву.
«Сталин и его правительство заминировали Москву и подготовили взрыв столицы вместе с жителями…», «Самолеты германских воздушных сил успешно бомбят Кремль…», «С начала войны доблестные немецкие войска уничтожили более 260 советских дивизий», «Английские лорды заседают, а немцы наступают».
Заканчивалась газета взятым в рамку объявлением:
«Вырежьте и сохраните! Это является пропуском на сторону германских войск. Линию фронта может перейти неограниченное количество бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии».
Далее на двух языках – русском и немецком – говорилось, что предъявитель данного пропуска не желает проливать кровь за интересы комиссаров и жидов, переходит на сторону германских вооруженных сил, где его ждет радушный прием со стороны немецких солдат и офицеров, которые обеспечат бывшего красноармейца сытной едой.
– Встал нынче ранехонько, пошел на баз, а потом до соседа. Так у школы, где завсегда свежую газету вывешивают, эту гадость увидел. Вначале, понятно, решил, что почта пришла, дай, думаю, свежую сводку с фронтов узнаю. Только стал читать – чуть кондрашка меня не хватила. Оторопь взяла. Стою, глазами хлопаю и рук поднять не могу. А как очухался – соскреб эту паскудину.
Конюх рассказывал, не выпуская из рук стакана с водой, то и дело отпивая по глотку, стараясь побороть кашель. А сержант госбезопасности продолжал читать фальшивый, сфабрикованный немецкой пропагандой номер «Правды» и от переполнявшей злости до боли сжимал зубы.
– Вчера не было этой газетенки? – наконец спросил Полетаев.
– Не было, – потряс головой Мокей. – Точно знаю, что не было: мимо школы, намедни, раз пять туда и обратно проходил. Утром эта гадость появилась.
– Та-а-к, – протянул Григорий. Несколько секунд он глядел мимо Мокея, потом резко встал и приказал: – Пошли!
– Я и говорю, – кивнул конюх. – Надо не мешкать. Потому и к тебе поспешил. Вначале хотел звонить, но потом раздумал. Лучше, подумал, лично газету доставлю. Верно?
– Верно, – согласился Полетаев. Он чувствовал в теле озноб. Тот возникал всегда от нетерпения. Григорий снял, почти сорвал, с вешалки шинель, поспешно надел ее и стал застегивать пуговицы, но они никак не желали влезать в петли. В сердцах чертыхнувшись, он нетерпеливо повторил: «Пошли!» – и, рывком распахнув дверь, пропустил Мокея на крыльцо.
– Да ты шибко не нервуй, – посоветовал конюх, увидев, как дрожат у Григория руки. – На что у меня после контузии нервишки ни к черту, а стараюсь в узде их держать.
Открыть ворота сарая и вывести мотоцикл было минутным делом. Почувствовав в руках руль, а под собой сиденье, Григорий Полетаев обрел спокойствие.
– Садись в люльку! Да крепче держись, не то вылетишь!
– Это дело! На моторе мы в Венцы за час домчим! Это, конечно, если не увязнем. – Мокей удобнее устроился в коляске, натянул на голову по самые брови шапку и выдохнул: – Жми, Гришуня, на всю железку!
Мотор завелся с пол-оборота. Выстрелив удушливыми выхлопами газа, мотоцикл затрясся и рванулся с места, разбивая в брызги лужи, проваливаясь колесами в глубокие колеи.
