Текст книги "Преследование (сборник)"

Автор книги: Юрий Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Он кивает на прощание и уходит. А мне остается размышлять о том, что везение – штука довольно капризная. Потому что именно в этот момент двое из оставшихся на арене игроков, очевидно, сговорившись, устраивают Счастливчику Гарри настоящую трепку. Они оставляют любимца публики стоящим на четвереньках посреди поля и после короткой передышки принимаются дубасить друг друга, поскольку сектор для победителя все-таки один. Публика неистовствует. Но все честно, по правилам. По правилам игры на Территории.

Глава двенадцатая
Пропуск в рай

Вытянутые, припухшие в суставах, напоминающие когти хищной птицы пальцы втискивали крохотное, судорожно извивающееся существо под ремешки на ложе миниатюрной копии гильотины. Существо с механической заученностью издавало резкие дребезжащие звуки.

Альбинос был настолько поглощен привычным занятием, что не сразу заметил вошедшего Стррна.

– А, это вы, – бросил он мимолетный взгляд на бледное, напряженное лицо гостя. – Вот, полюбуйтесь, новый экземпляр коллекции. С помощью такого нехитрого приспособления наших далеких предков отправляли на тот свет. Наивное и трогательное устройство. Но по мне – чересчур гуманное. Ну, да, – задумчиво пожевал губами блондин, – жертва даже не успевает вскрикнуть: раз – и голову напрочь. Вы никогда не задумывались, Сторн, какое непростое искусство – заставить человека страдать? Истово, по-настоящему. Начав с какого-то пустячка, стандартных покалываний под ногтями, постепенно добираться до самых уязвимых и болезненных мест. Не давая меркнуть сознанию, заставлять ощутить каждым нервом, каждой клеточкой тела нестерпимое огненное дыхание смерти. Провести по всем кругам ада – до последней черты, до безумия.

Глаза его расширились, в них появился вдохновенный блеск:

– Я бы использовал гильотину так: сперва отсекал конечности, затем, чтобы вселить ужас в приговоренного…

– Замолкните! – не выдержал Сторн. – Глаух был прав: вы настоящий садист.

Розоватые, с поволокой глаза потускнели.

– Беседовали с другом, – констатировал альбинос.

– Почему вы скрыли, что пытаете его людей? – крикнул Сторн.

Блондин равнодушно сплел длинные пальцы:

– Значит, так нужно. Не суйте нос в дела выше своего разумения. Петер – это мое дело, ясно? И не надо скрежетать зубами так, будто воплощаете правосудие на этой части Территории. Для подобной роли у Макса Сторна довольно-таки неподходящее прошлое. Не лишенное некоторых специфических заблуждений, – заключил он с затаенной угрозой.

– Главное мое заблуждение – то, что связался с вами, – резко бросил Сторн. – Из-за вас я потерял Глауха.

– Подумаешь, Глаух, – процедил альбинос. – Взамен эфемерной дружбы вы приобрели нечто более материальное. Однако не воображайте, что мое терпение беспредельно. Рано или поздно надоест укрощать вас, как строптивого коня, рвущегося из упряжки. Смею напомнить: солидные гонорары вы получаете не за истерики, которые устраиваете с завидным постоянством.

– Подите к черту с вашими гонорарами! – выдохнул Сторн.

Альбинос обиженно вскинул острый подбородок, рука его дернулась к бедру.

Это движение не ускользнуло от собеседника, губы Сторна переломились в презрительной гримасе.

– Можешь стрелять, – с ненавистью прошептал он. – Давай, пали, если хочешь, чтобы кто-то поупражнялся с тобой, как с этой игрушкой, – кивнул он на все еще дергавшегося человечка. – Садистов в мегалополисе хватает. А Макс Сторн с его супермозгом – один. И он очень нужен, потому вы и возитесь с ним, и платите бешеные деньги, и закрываете глаза на скверный характер… Да только в отличие от тех, кого конструирует, он не робот. Я желаю, имею право знать: во имя чего все это? Ради какой конечной цели? Ты сведешь меня с шефом. Главным шефом, – уточнил Сторн. – И я задам ему эти вопросы. А там посмотрим…

Сторн выдержал горящий злобой взгляд.

– Таково мое условие, я и пальцем не пошевелю, пока его не выполнят. Можешь переломать мне кости, как Петеру, но от своего я не отступлюсь.

Он круто повернулся и вышел из комнаты.

Сузившиеся розоватые глаза с бессильной яростью глядели конструктору вслед.

Утром над виллой Сторна появился гравилет. Выскочившие оттуда дюжие парни обменялись на ходу короткими репликами с почтительно расступившейся охраной, ворвались внутрь, без лишних слов подхватили конструктора под руки и втолкнули в просторное чрево машины. Возмущенная реплика была готова сорваться с губ разгневанного столь бесцеремонным обращением Сторна, но тут один из безмолвных стражей вскинул руку, струя бесцветного газа ударила в лицо пленника. На мгновение Сторну показалось, что воздух стал невыносимо густым и терпким, а потом перед глазами рассыпались ослепительные брызги, и он погрузился во тьму.

…Очнувшись, Сторн с изумлением огляделся. Казалось, гравилет перенес его на несколько столетий назад. Мрачноватые просторные покои древнего замка окружали конструктора, съежившегося в углу огромного деревянного кресла с высокой резной спинкой. Темные панели мореного дуба доходили почти до самых сводов, выше бугрились неотшлифованные глыбы гранита. В узких нишах пылали факелы, распространяя резкий смолистый запах. Переменчивые блики плясали на тусклом металле старинного оружия, украшавшего стены.

Едва слышный шорох заставил Сторна повернуть голову. Из-за раздвинувшихся створок тяжелых дверей показался край сплюснутого металлического шара. Шар неторопливо выплыл в зал, описал широкую дугу, словно присматриваясь к гостю, поднялся и, слегка покачиваясь, повис в темном углу под сводами.

Сторн узнал аппарат. Это была одна из последних, наиболее совершенных его конструкций, почти идеальный, надежный истребитель всего живого. Среди мрачных, казавшихся древними стен он выглядел чужеродно и нелепо, как панель компьютера, случайно затесавшаяся среди музейных экспонатов средневековья.

– Любуетесь своим творением?

Низкий слегка насмешливый голос, прозвучавший неестественно гулко в каменных стенах, заставил Сторна вздрогнуть. Он увидел высокого седовласого человека. Характерный изгиб тонких, плотно сжатых губ и круто очерченный выдающийся вперед подбородок придавали его лицу выражение упрямой, ни с чем не считающейся силы. Это лицо могло показаться привлекательным, если бы не светлая странная искра, остро вспыхивающая время от времени в стеклянной глубине упрятанных под тяжело нависавшими надбровными дугами глаз.

Седовласый смотрел на Сторна с тем сдержанным отстраненным любопытством, с каким опытный коллекционер разглядывает занимательный, но не слишком ценный экземпляр очередной бабочки, пришпиленной ко дну коробки. Под тяжелой, давящей беспощадностью этого взгляда Сторн почувствовал желание сжаться в комок.

– Мне сообщили, что вы настаивали на встрече, – небрежно проронил седовласый, опускаясь в кресло напротив. – Что ж, у меня есть несколько минут. Старайтесь не повышать голос и не делать слишком резких движений, – предупредил он. – Эта модель, – бросил короткий взгляд вверх, – сориентирована на мою защиту.

– Я хочу знать, во имя чего работаю, – сказал Сторн, заставляя себя смотреть в колючие зрачки собеседника.

– Запоздалое любопытство, – заметил с иронией седовласый. – Когда мои люди предложили Максу Сторну внушительный гонорар за создание некой конструкции с вполне отчетливыми параметрами, он воздержался от уточняющих вопросов.

– В контракте речь шла всего лишь о системах охраны объектов особой важности, – возразил конструктор.

– Бросьте, Сторн! – отозвался седовласый. – Ребенку ясно, что под этим подразумевалось. Охранные системы не принято оснащать запрещенными видами оружия. А оружие во все времена служило лишь одной цели. Вот вам и ответ. – Он бросил испытывающий взгляд на собеседника, прежде чем произнести: – Мы накануне войны, Сторн. Большой войны.

– Значит, это правда, – прошептал едва слышно Сторн. – Я один буду расплачиваться за всех…

Человек в кресле напротив глядел на него все с тем же выражением отстраненного любопытства в глубоко посаженных, по-змеиному немигающих глазах.

– Господи, но ведь не только я, – бормотал лихорадочно Сторн, – сотни, тысячи великолепных умов веками, сознательно или непроизвольно, творили самые невероятные орудия истребления. Творили, зная, что страшного джинна никогда не выпустят из сосуда, ибо в слепой своей ярости он уничтожит и врагов, и хозяев. Незримые армии специалистов высочайшего класса лелеяли смерть в своих засекреченных лабораториях и на полигонах, но совесть их оставалась незапятнанной: не было жертв, не было крови. Таким специалистам платили щедро, немыслимо щедро, потому-то я и сделал из себя безукоризненную машину для изобретений, – взгляд его затравленно метнулся по сжатому каменными стенами пространству. – Я творил свои жестокие чудеса, зная, какой на них спрос, утешая себя тем, что и на добрые времена хватит. Оказалось, не хватит. Мои оловянные солдатики будут убивать, с каждым новым кровавым шагом превращая меня, своего создателя, в чудовище, которого еще не видел свет.

– Похоже, вы оправдываетесь, – отозвался седовласый. – Перед кем? Если перед собой – дело ваше. Если же этот покаянный монолог рассчитан на тех, кто может обвинить вас во всех смертных грехах, – право, не стоит. Завтра их уже просто не будет в живых. Не мучаться бесплодными сомнениями, а торжествовать должны вы, Сторн. Каждый час приближает нас к рождению нового мира, и вы причастны к этому рождению.

– Нового мира? – переспросил Сторн.

Седовласый поднялся с кресла, шагнул к отдаленной стене. Внезапно она стала прозрачной. Яркий полуденный свет хлынул в зал. Сторну показалось, будто он выплывает в необъятный бирюзовый простор моря. Легкий бриз срывал невесомую пену с волн, бегущих за горизонт. Чайки плавными взмахами крыльев вспарывали наполненный соленой влагой, искрящийся под солнцем воздух.

Фигура седовласого – черный маленький силуэт на фоне огромного излучающего синеву прямоугольника, шевельнулась.

– Через несколько дней море все так же будет катить волны в бесконечность, – услыхал Сторн глухой, дрогнувший в затаенном волнении голос, – и так же будут кричать над ним чайки, а солнце медленно садиться за горизонт. Все будет так же, как миллионы лет тому. И не так, потому что мир обретет новое дыхание, а время – иное измерение. Голова идет кругом, когда я думаю, как немного осталось ждать…

Да, это будет новый, невиданный мир, – качнулся черный силуэт. – Я представлял его до мельчайших подробностей там, на далеком спутнике. Я жил в этом мире, молился на него, утолял жажду в его родниках. Для меня он давно стал реальностью, может, только поэтому я и выдержал бесконечную пытку бездействием в красных, сжигаемых солнцами песках. Он, этот мир, давал мне силы, и, к счастью, меня не покинули ни рассудок, ни ненависть. Это будет мир сильных людей. Людей, которым никто не помешает наслаждаться жизнью. Потому что все, способное помешать, мы просто сметем с лица земли.

Седовласый обернулся, шагнул к креслу, сияющий прямоугольник за его спиной померк, вновь обретая непроницаемую плотность каменной стены.

– Понимаю, – тихо сказал Сторн. – Стать счастливым за счет других. Когда-то и я думал, что подобное возможно…

– Чушь! – оборвал седовласый. Безумная белесая искра вспыхнула в его зрачках. – Человек издревле утверждался на костях ближнего своего и был счастлив этим. Зло, порожденное исконным законом: выживает сильнейший, – заложено в наш генетический код. Оно вечно, неистребимо, а добро всегда служило лишь утешающей сказочкой для тех, кто не обладал коварством или железными кулаками. Почитавшие усмиряющие заповеди «не обидь!», «не украдь!», «не убий!», – выговаривал с отвращением седовласый, – в лучшем случае могли стать святыми. Те же, кто поступал вопреки им, наслаждались властью и силой. Им не надо было дожидаться блаженства, они создавали рай на земле – сами для себя, своими грешными, кровавыми руками. Вглядитесь в себя повнимательнее, Сторн, сбросив с глаз муть самоуничижительных сомнений, и убедитесь: вы поступали точно так же. Признайте: вы потрошили этих яйцеголовых, Кирпатрика и Лэкмана, лишь потому, что желали создать себя – нового, могущественного Сторна. Создать свой рай.

– Пусть так. – Сторн поежился, будто острые зрачки собеседника и впрямь кололи его, усмехнулся с какой-то отрешенной безысходностью: – Да только мой рай оказался адом. Не думаю, что ваш чем-то лучше.

– Вы знаете слишком мало, чтобы думать так! – возразил седовласый. – Однако, я полагал найти в вас единомышленника, а не врага. Макса Сторна мне представили как человека дела, для которого деньги – превыше всего. Мои помощники ошиблись?

– Нет, вас информировали верно. Только с тех пор кое-что изменилось, – словно болезненная судорога прошла по бледному лицу Сторна. – Вопросы, которые никогда бы не пришли в голову тому Максу Сторну, с которым привыкли иметь дело ваши люди, не дают мне сомкнуть глаз по ночам. Мозг, этот драгоценный и проклятый мозг всему виной. Он перевернул мне душу. Не знаю, – прошептал Сторн отрешенно, – какие жестокие сюрпризы сулит еще это страшное превращение. Знаю лишь, что прежним Сторном я уже не стану. Я отрезал себе путь в прошлое. Не повторяйте моей ошибки, не загоняйте себя в тупик, из которого нет выхода…

Седовласый покачал головой:

– Я ждал слишком долго, чтобы теперь отступить. Мы унизим, растопчем этот мир с такой же беспощадностью, с какой он пытался все эти годы унизить и растоптать нас. Мы…

– Кто мы? – спросил Сторн. Ему вдруг показалось, что этот невероятный разговор происходит во сне – жутком и нереальном.

– Те, кто поклоняются лишь одному божеству – великой силе зла. – Голос седовласого поднялся до высокой звенящей ноты, гулко отдаваясь под сводами. Серебристая сфера вздрогнула, заметалась в своем углу, как огромный безногий паук в невидимой паутине.

– Мы были всегда, – торжественно звучали слова. – Когда колеса персидских колесниц крушили камни поверженного Вавилона – то были мы. Когда римские когорты топтали трупы варваров – то были мы. Когда печи крематориев перемалывали в своих ненасытных чревах прах миллионов и кованый сапог вгонял в грязь череп интеллектуала – то были мы.

Нас именовали безумцами, но мы были мудрее других, потому что понимали: зло вечно, оно живет в каждом, затаенное в укромном уголке души. Нужно только суметь добраться до него… Вы спрашивали о конечной цели? – Пылающие возбуждением глаза буравили бледное лицо Сторна. – Вот цель: избавиться от лишних ртов, мешающих есть вволю, лишних умов, смущающих сознание, а главное, – нескрываемая, яростная ненависть исказила его голос, – от тех, кто загнал нас в западню Территории и надеется, что мы здесь тихо доконаем сами себя. Я уничтожу их, я заставлю человечество, эту безликую враждебную толпу, кричать от унижения и боли!..

– Но это не безликая толпа, – судорожно дернулись губы Сторна. – Она состоит из людей – стариков, детей, женщин. Не знаю, смогу ли я жить, если их кровь окажется на моих руках.

– Сможете! – жестко сказал седовласый. – Мы освободим вас от жалких оков устаревшей морали. Сожжем ее в костре великой битвы, как сжигали языческих идолов, чтобы вселить в души новую веру. Мы созидаем мир по своим законам, законам зла; что с того, если этот младенец явится из кровавой купели. Земля перенаселена, ее не хватит для всех, жаждущих счастья. Я буду решать, кто его достоин. – Седовласый запрокинул голову, вперив взгляд в невидимую точку на своде. – Кто-то должен взять на себя роль всевышнего, и раз она досталась мне, я сумею быть безжалостным и сильным. Боги всегда жестоки!

Сторн молчал. В его глазах стыло отчаяние, как у самоубийцы, подступившего к самому краю бездны.

– Не терзайте себя, – опустил голову седовласый. – Вы помогли нам и попадете в число избранных. Эта круглая штука, – ткнул он пальцем вверх, – ваш пропуск в рай. В условиях, когда вокруг столько враждебных глаз, человек, способный заменить целую армию специалистов, был подлинной находкой. Но час ваших чудо-конструкций пробьет позднее. Когда мы получим возможность штамповать их тысячами, десятками тысяч, не таясь. А до этого попробуем встряхнуть мир с помощью одного давнего, но надежного способа. Что ж, пусть это и звучит банально, новое – просто хорошо забытое старое, – рассмеялся седовласый, – Согласитесь, неплохая мысль: воплощать прежние идеи, опираясь на силу прежнего, забытого оружия.

Его глаза остановились на стене, где красовалось старинное оружие:

– Стрела этого древнего арбалета еще способна убивать. Но разве в наше время кому-то придет в голову покрывать грудь кольчугой?

– Убийство останется убийством, чем его не оправдывай, – прошептал Сторн. – Я-то знаю, что это значит… – Неожиданный хриплый крик вырвался из его горла: – Вы погибнете, погибнете, и я – вместе с вами! Ненавижу вас…

Серебристая сфера тяжело упала вниз, брызнувший из нее свет хлестнул Сторна по глазам. Вскрикнув, он закрыл лицо ладонями.

– Я предупреждал: не повышайте голос, – хладнокровно напомнил седовласый. – Не беспокойтесь, вы получили всего лишь шоковый заряд. Через несколько минут зрение вернется. Жаль только, – усмехнулся старик, – что вместе с ним не вернется способность видеть вещи в их истинном значении. Хотите, скажу, отчего вы не желаете меня понять и вместо преклонения ненавидите? Потому что я для вас – словно умноженное в тысячу раз отражение собственных преступлений. При этом вы никак не уразумеете, что завтра все переменится, преступление будет считаться подвижничеством, преступники – героями.

Седовласый поднялся и вышел из зала. Сплюснутая сфера, покачиваясь, выплыла следом.

Сторн почувствовал, как сильные руки вновь подхватили его и увлекают прочь. Спустя полчаса он опять находился в своей лаборатории: Сторн долго сидел неподвижно, не в силах пошевелиться. До него донесся пораженный шепот. Подняв голову, Сторн увидел, что охранники с изумлением разглядывают его. Он поднялся, шагнул к зеркальной стене – и… отшатнулся. Из слоистой, блестящей глубины глядело чужое, вытянутое, с ввалившимися глазами старческое лицо. Цепенея от страха, Сторн узнал его. Это был покойный Кирпатрик. Внезапно зеркальная поверхность мутно всколыхнулась, из колеблющейся тьмы явился другой, такой же страшный в немом укоре лик. Профессор Лэкман страдальчески морщил свой и без того изрезанный поперечными складками лоб, будто мучительно и тщетно вспоминал о чем-то бесконечно важном.

Сторн с криком ударил кулаком в скрытое блестящей пленкой изображение. Внезапная острая боль пронзила все его существо. Словно не в отражение, а собственное, ставшее вдруг удивительно хрупким и непрочным, застывшее ледяным комком тело угодила рука, и оно стало рассыпаться – медленно, беззвучно и невесомо на тысячи мелких брызг…

Глава тринадцатая
Сергей Градов: В «Салоне дублеров»

Мое несколько дерзкое намерение совершить прогулку над ночным лесом, к тому же в полицейском гравилете, не вызывает восторга у девушки с зелеными глазами сирены. Тем более, что я не вправе посвящать свою обаятельную помощницу в некоторые далеко не второстепенные детали. Чело журналистки еще более омрачается, когда она узнает, что в этом путешествии услуги патрульного экипажа совсем не обязательны.

– Ты хочешь лететь один! – изумленно восклицает Элен Кроули. – Но почему бы не воспользоваться обычной машиной?

– Когда-то, до объявления Земли заповедной планетой, существовало такое развлечение – охота на куропаток, – объясняю я. – У меня абсолютно нет желания возродить это почтенное занятие, превратясь в летающую мишень. Далеко не лучший способ самоубийства. А в полицейский гравилет палить не станут. Во всяком случае сразу, без предупреждения.

– Ты считаешь, это настолько опасно?

– Трудно сказать, насколько это опасно, Элен, – говорю уже вполне серьезно. – Есть вопросы, на которые можно ответить только с помощью классического метода проб и ошибок. Сейчас как раз тот случай. Поэтому, – добавляю после паузы, – и не предлагаю тебе места в машине.

Здесь я несколько кривлю душой, так как уверен, что моя зеленоглазая собеседница ни за какие коврижки не отважится на подобную прогулку. И дело тут не в риске. За эти дни мы сошлись с Элен Кроули довольно близко. Возможно, даже больше, чем следовало бы двум случайным и независимым компаньонам, временно объединенным стремлением вывести на чистую воду нескольких крупных негодяев. По крайней мере, мы давно на «ты», и я успел познакомиться со своеобразным характером популярной обозревательницы.

Элен Кроули с детства не выносит темноты. Возвращаясь слишком поздно, я заставал девушку спящей в окружении такого немыслимого количества включенных осветительных приборов, что они создавали в моей скромной обители, куда Элен Кроули перебралась после случая в кафе, атмосферу настоящих тропиков. Стоит наступить сумеркам – и из решительной, даже самоуверенной журналистки она превращается в тихое и кроткое создание. Не сказал бы, что такое перевоплощение умаляло ее в моих глазах.

– Надо посоветоваться с Виктором, – произносит Элен фразу, которую я давно от нее жду. – Мне кажется, он мог бы это устроить при большом желании. Разумеется, ему потребуются деньги. Не для себя, конечно, – поясняет она, перехватив мой взгляд. И как профессионал, привычный к точным формулировкам, добавляет: – По крайней мере, не только для себя.

Предел моих желаний сейчас – встретиться с ее братом. И все же я задаю вопрос:

– А он не?..

– Запомни, – не дает договорить девушка с глазами сирены, – все Кроули – порядочные люди. Не исключая тех, кто служит в полицейском надзоре.

Всем видом я даю понять, что раскаиваюсь в допущенной бестактности. Хотя у меня свои соображения на этот счет. Связываться с инспектором полицейского надзора для представителя моей профессии – риск, граничащий с легкомыслием. Что ж, в иной ситуации я оказался бы куда более щепетильным в выборе знакомств. Но не теперь, когда у Изгоя такая солидная фора во времени. Многое я отдал бы, чтобы знать, что сейчас поделывает человек, как две капли воды похожий на знакомого до отвращения седовласого джентльмена – никчемную фигуру в замысловатой и опасной игре. Нет для меня пытки более мучительной, нежели сознание, что нить событий неумолимо ускользает из рук. А человек, за которым безуспешно охотишься неделями напролет, быть может, творит нечто непоправимое и чудовищное именно сейчас, в ту самую минуту, когда я наблюдаю, как не подозревающая о буре в моей душе Элен Кроули пытается разыскать брата.

Дома Виктора Кроули нет. Вскоре выясняется, что и на службе он отсутствует. Коллега-инспектор, чье лицо из-за внушительных габаритов едва помещается на экране, наконец-то припоминает, что Кроули намеревался посетить популярный в мегалополисе «Салон дублеров» – детище страховой компании «Феникс» и медицинского концерна «Ковчег».

– Это на него похоже, – произносит Элен. – Виктор всегда отличался предусмотрительностью.

– Что ты имеешь в виду?

– Да этот «Салон дублеров», будь он неладен, – отмахивается девушка. – Вот уж куда меня тянет меньше всего. Ну да ничего не поделаешь…

– А что это за салон? – интересуюсь, когда мы усаживаемся в энергиль.

Брови журналистки демонстративно ползут вверх:

– Ты что, действительно ничего не слыхал о «Салоне дублеров»? Где же ты обитал до сошествия на нашу грешную землю?

– Я уже говорил, на одном из отдаленных спутников, – повторяю привычную ложь.

Собеседница в сомнении качает головой:

– Даже на отдаленных спутниках принимают наши видеопрограммы, а они сплошь напичканы рекламой «Феникса» и «Ковчега». Этот салон – их самый прибыльный бизнес за последние годы. Нет, ты или водишь меня за нос, – заключает она, – или просто не от мира сего.

– Остановимся на последнем варианте, хорошо? – миролюбиво предлагаю я.

Элен Кроули пожимает плечами, и дальнейший наш путь мы преодолеваем в молчании. Предоставив машине нестись, следуя заданной программе, по одному из бесчисленных лабиринтов-тоннелей, которыми пронизан мегалополис, вскоре оказываемся на поверхности, у здания строгих и изысканных форм.

Оно напоминает ультрасовременный храм. Под высокими мраморными сводами – прохлада, легкий аромат цветов и тихая, похожая на журчанье ручья, музыка. Время от времени музыка стихает, и высокие, ангельские певучие голоса призывают: «Войди в эту благословенную обитель, чтобы помочь себе и ближнему своему. Лишь здесь обретешь то, что ищешь, увидишь братьев не только по духу, но и плоти. Делай же смелее выбор, и вечная молодость распахнет тебе свои объятия».

Я обвожу взглядом огромный зал в поисках изображения какого-нибудь божества или символа, но, к удивлению своему, не обнаруживаю их. Многочисленные посетители неспешно фланируют вдоль расположенных рядами прозрачных, эффектно подсвеченных изнутри многогранников. Внутри каждого из них – обнаженный человек. На узких табло рядом с многогранниками светятся колонки цифр. Элен коротко роняет:

– Вес, рост, объем легких. Впрочем, эти данные скорее для порядка. Главный показатель – внизу, видишь? Индекс совместимости.

Она оглядывается.

– Поищу Виктора у дальних боксов, там дублеры постарше. А ты осмотрись пока.

Я следую совету, стараясь не слишком походить на дикаря, неожиданно попавшего в паноптикум. Характер оживленных разговоров у гигантских светящихся кристаллов-многогранников наводит на определенные размышления.

– Покажи-ка свои зубы, курчавый, – приказывает не по годам ярко разодетая старуха, и юный негр за витриной послушно улыбается.

– Браво, то, что нужно! – бормочет старуха.

Бледная, болезненно худая девчушка, наклонив набок голову, разглядывает свою ровесницу в сверкающем боксе. Показывает ей язык, дергает мать за руку:

– Она противная, ма. И совсем мне не нравится.

– Напрасно, напрасно, – рассеянно отвечает мать, сравнивая данные на табло с оригиналом. – У нее здоровые почки и превосходная кровь. Взгляни, какие румяные щечки. И у тебя будут такие, если захочешь, детка.

Пожилая чета изучает девушку постарше, с пышной прической.

– Они снимают волосы вместе с верхним слоем кожи, – объясняет супруг вполголоса. – Потом вводят гормональные препараты, чтобы не последовало облысения. Волосы длинные, и шов будет совсем незаметен, это идеальный эквивалент, дорогая.

– Но она блондинка! – В голосе жены проскакивают истеричные нотки. – А я всю жизнь была шатенкой. Ты хочешь, чтобы меня перестали узнавать знакомые, да?

Настойчиво повторяемый то здесь, то там термин «трансплантация» достигает моих ушей, подтверждая, что я не ошибся в предположениях. Ультрасовременны» храм ни что иное, как фешенебельный магазин, в котором торгуют плотью. Я слышал об этом, и теперь начинаю припоминать кое-что. Люди в прозрачных кристаллах– доноры. Дав согласие на трансплантацию какого-нибудь органа, а иногда и нескольких, они, по сути, становятся собственностью «Феникса» и «Ковчега». До операции эти несчастные обязаны жить, строго повинуясь специальному режиму, – дублеры должны поддерживать идеальную форму. Как правило, они бедняки, деньги, выплачиваемые в виде компенсации, для них – целое состояние. Впрочем, это крохи по сравнению с суммами, которые выкладывают состоятельные клиенты, желающие приобрести для себя молодое сердце, неиспорченные глаза, здоровые легкие.

Трансплантацией действительно продлевают молодость. Вопрос же, какой ценой, надо полагать, не слишком занимает толстосумов. Игра идет по правилам. Правилам Территории, разумеется. То, что на остальной части планеты допускается лишь в исключительных случаях, здесь поставлено на поток. Заручаясь документальным согласием доноров (или их родителей), тут преспокойно торгуют несчастьем людей, как и всем, что имеет спрос. Правда, время от времени в прессе Сообщества вспыхивают дискуссии на сей счет, однако они неизменно завершаются насквозь фарисейским выводом: в подлинно свободном обществе каждый волен творить, что пожелает, как со своей душой, так и телом…

Я приближаюсь к боксу, внутри которого смуглая, похожая на индианку девочка лет пятнадцати. Она улыбается и заученно шлет мне воздушный поцелуй.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Вероника, мой господин.

– Тебе не страшно, Вероника?

– О нет, мой господин, – раздвигаются в привычной улыбке губы, демонстрируя плотные ряды блестящих великолепных зубов. – Операция проходит быстро и безболезненно. После нее дублеры могут приобрести право жить в зонах обеспеченного комфорта третьего класса. «Феникс» и «Ковчег» гарантируют бесплатную замену искусственных органов, если они придут в негодность.

– Кто твои родители?

Очевидно, задавать этот вопрос не принято, и стандартный ответ на него не предусмотрен. В продолговатых глазах Вероники – легкое смятение.

– Я не знаю, мой господин, – оглянувшись, тихо произносит она. – Договор подписан давно, и с тех пор мы не виделись. Дублер не имеет права предаваться эмоциям, – оживившись, начинает Вероника снова твердить заученный текст, – это плохо влияет на нервную систему. Если индекс совместимости устраивает вашу жену или дочь, вы, мой господин, не пожалеете о выборе. Я показала лучшие результаты во время тестирования в своей возрастной группе.

Отхожу от бокса, стараясь совладать с невесть откуда взявшейся, толчками поднимающейся изнутри болью. Печальный взгляд улыбающейся Вероники жжет мне затылок.

К счастью, меня окликает Элен. Она все-таки разыскала брата. И, судя по сумрачному виду последнего, уже успела посвятить в суть затруднений.

– Из-за услуги, о которой вы просите, молодой человек, – окинув меня неприязненным взором, сообщает инспектор, – могут запросто выставить со службы. Честно говоря, я удивляюсь, как этого не произошло до сих пор, несмотря на все старания моей эксцентричной сестренки…

Я отвожу инспектора в сторону и называю сумму, которая в случае возможного краха могла бы обеспечить его старость. Цифра производит впечатление, кажется, Виктор Кроули действительно предусмотрительный человек. За услуги дублеров приходится выкладывать немалые деньги, а инспектор, похоже, уже присмотрел кое-что на ярмарке плоти, в отличие от меня он тут не впервые.

– Когда вы хотите там побывать? – спрашивает Кроули.

– Сегодня ночью.

– Вы в своем уме? – интересуется он. Достаточно резонный вопрос с точки зрения здравого смысла. Но вся беда в том, что те, кого мы так упорно разыскиваем, руководствуются отнюдь не здравым смыслом. И чем это может обернуться, даже представить страшно. Естественно, инспектору этого не объяснить. Остается лишь полагаться на красноречивые взгляды, которые мы с Элен Кроули поочередно бросаем на ее брата, и небольшой аккуратный чек, незаметно перекочевавший в руку полицейского. Трудно сказать, что оказывает решающее воздействие. Возможно, Виктор Кроули попросту приходит к выводу, что с сумасшедшими лучше не спорить. Так или иначе, но через несколько минут мы усаживаемся в энергиль и отправляемся по указанному инспектором адресу.