Текст книги "Исповедь «Русского азиата» Русские в Туркестане и в постсоветской России."

Автор книги: Юрий Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Иссык—Куль, совхоз «Оргочор», 1958 год

Иссык—Куль – знаменитое бессточное озеро на севере Киргизии. Одноименная область занимает территорию Иссык—Кульской котловины, а так же внутренние высокогорные районы которые окружены хребтами центрального Тянь—Шаня – красивейший и благодатнейший край. Озеро является самым большим водоемом Средней Азии: длина его 178 километров, максимальная ширина 68 километров, средняя глубина 278 метров (наибольшая глубина озера 668 метров).

В 1856 году, когда Петр Семенов совершил свое первое путешествие на Иссык—Куль, он дал ему такую характеристику: «Голубая жемчужина в серебряном ожерелье!».

И действительно, озеро окаймляют горы, вершины которых покрыты вечными снегами, а вода отражает нежно – голубое небо.

Исторически, киргизы, как и везде, селились в предгорной зоне Иссык—Кульской котловины. Поэтому плодородные земли, расположенные в прибрежной и степной зоне Иссык—Куля, до появления первых русских переселенцев не были освоены. Огромным трудом они построили на Иссык—Куле населенные пункты и создали оросительные системы для полива пахотных земель.

Город Пржевальск – центр одноименного уезда, а затем области, по указу царя в 1889 году был назван в честь генерал–майора Николая Михайловича Пржевальского (1839–1888), русского путешественника и натуралиста, с 1864 года действительного члена Географического общества и почетного члена Академии наук, осуществившего несколько экспедиций в Среднюю Азию. В 1888 году он отправился в свое пятое путешествие, где во время охоты в районе реки Кара—Балта в Чуйской долине, выпив речной воды, заразился брюшным тифом. По дороге в Каракол Пржевальский почувствовал себя плохо, а по прибытии в Каракол совсем слег. Через несколько дней он скончался. Похоронен на берегу озера Иссык—Куль в 12 километрах от Каракола. В июне 1894 года на месте захоронения Николая Михайловича Пржевальского был открыт уникальный памятник, сооруженный на народные деньги.

Высота памятника из тянь–шаньского гранита 8,2 метра, ширина 2,5 метра, вес 365 т. Скала увенчана фигурой приземляющегося орла – символ ума и бесстрашия (размах крыльев – 2,5 м). В клюве орел держит оливковую ветвь – эмблему мирных завоеваний науки. В когтях – полуразвернутую карту Средней Азии с маршрутом путешествий ученого.

Впервые, этот уникальный памятник я увидел в 1954 году, когда мне было 14 лет. Мы с отцом приезжали в гости к дяде по маминой линии Широкову Ивану Михайловичу в совхоз «Оргочор» на южном берегу Иссык—Куля. Памятник поразил меня своей необычайностью и совершенством.

Британское Королевское общество назвало Пржевальского «самым выдающимся путешественником мира». А сдержанный Чехов в некрологе великому путешественнику написал о нём с таким пафосом, с каким никогда ни о ком не писал.

12 апреля 2014 года Николаю Михайловичу Пржевальскому исполнилось 175 лет со дня рождения.

Весной 1958 года, перед окончанием школы, я получил письмо от дяди Широкова Ивана Михайловича. Он, по прежнему был директором совхоза на Иссык—Куле. В письме дядя приглашал меня пожить в его семье, поработать, а затем определиться с будущим. Иван Михайлович, кроме всего прочего, вероятно, руководствовался и тем, что Хрущев – в то время Генеральный секретарь ЦК КПСС, обратился к молодежи с призывом не торопиться после школы поступать в институты. Он предлагал вначале поработать на производстве, набраться жизненного опыта, а затем более осознанно принимать решение – куда пойти учиться. При этом государство гарантировало включить студенческие годы в общий стаж работы.

Так или иначе, я принял предложение и, получив аттестат зрелости, через неделю сел в поезд, который шел через Ташкент во Фрунзе, чтобы оттуда продолжить путь на Иссык—Куль. Два года я проработал в совхозе электриком, что и предопределило мой выбор будущей профессии.

Племсовхоз «Оргочор» был расположен в пяти километрах от райцентра Покровка и в тридцати километрах от областного центра города Пржевальск. Почему совхоз был? Да потому, что после развала Союза от него, как и от всех других хозяйств, остались «рожки да ножки». А тогда хозяйство было многоотраслевым, с опытно–селекционным уклоном в разведение овец тонкорунной породы. Если мне не изменяет память, овец было не менее 30 тысяч. Кроме того, имелись молочно–товарная ферма, свинарник, птичник, сады и пасека. Пахотные земли засевались зерновыми и кормовыми культурами. Высокопродуктивные породы овец совхоза «Оргочор» были представлены в Москве на ВДНХ.

Иван Михайлович был великим тружеником. Иногда мы не виделись по нескольку дней. Рано утром его уже не было дома, а поздно вечером, когда я ложился спать, его еще не было. Выпускник Алма–атинского зооветеринарного института, заслуженный ветеринарный врач Киргизской ССР, он целиком отдавал себя работе. Киргизы, работники совхоза, говорили о нем: «Если бы все коммунисты были такими, как Иван Михайлович, мы бы построили коммунизм!». Значит, сомнения в части построения коммунизма у них были, вопреки уверениям Хрущева о том, что «нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме».

Да и как не быть этим сомнениям? Моральное разложение в среде партийных и советских руководителей уже тогда, даже на местном уровне имели место. Так визит районных «бонз», коими в основном были представители титульной нации, непременно предусматривал бешбармак и пиршество сопровождалось обильными возлияниями спиртного. Эти нравы были чужды Ивану Михайловичу. Районное начальство не любило его за это. Но нет худа без добра. Позже его перевели в столицу г. Фрунзе, в Министерство сельского хозяйства – начальником ветеринарного Управления.

Кстати, моё первое участие в бешбармаке связано с тем временем и Огочором. Однажды из Фрунзе в совхоз я ехал в личном москвиче совхозного парторга – вальяжной, ухоженной киргизки. За рулём был её сын – молодой парень. Солнце шло к закату. Мы ехали по южному берегу Иссык—Куля. Неожиданно машина свернула с трассы в киргизский кишлак и подъехала к одному из дворов. Из дома вышли хозяева, произошла теплая встреча с гостями. Через некоторое время сын парторга поставил меня в известность, что придётся здесь заночевать иначе мы обидим хозяина, который намерен готовить бешбармак. Пока зарезали барана, пока варили его в огромном котле – наступила ночь. Мы сидели в большой комнате покрытой коврами на специальных узких стёганых матрасах свернув ноги калачиком и пили чай. Вокруг, за нашими спинами лежали подушки для того, чтобы можно было изменить позу и облокотиться на них. И вот, наконец, в больших пиалах (кесе) женщины подали наваристый, необыкновенно вкусный бульон, а хозяин раздал каждому на соответствующей кости по куску мяса, сопровождая раздачу определёнными ритуальными комментариями.

Запивая мясо бульоном, я с трудом осилил свою порцию и шепнул сыну парторга, что я сыт до предела, на что он мне ответил, что это только прелюдия к нашему пиршеству и чтобы не обидеть хозяина надо участвовать во всех стадиях ритуала сопровождающего бешбармак. Не знаю, как я выдержал эту «пытку», но в памяти она сохранилась навсегда.

Второй раз в «бешбармаке», я участвовал отдыхая в санатории «Голубой Иссык—Куль». Там познакомился с начальником Облводхоза из Пржевальска – интеллигентным киргизом, с которым у нас возникли приятельские отношения. Как–то он известил меня о том, что к нему приезжает жена и по этому поводу она организует бешбармак, в числе гостей он хотел бы видеть меня.

Это мероприятие проходило в частном киргизском доме на окраине города Чолпон—Ата, где и располагался наш замечательный санаторий. Жена моего приятеля вела себя скромно, не выпячивала себя, в своём традиционном выступлении желала мужу хорошо отдохнуть и вернуться домой, где его с нетерпением ждут. Всё происходило в соответствии с вековым ритуалом пристойно и благожелательно.

Однако вернёмся в мою юность. Жизнь в совхозе была вполне содержательной. Состав населения – в основном русские. В совхозе была средняя школа, клуб с библиотекой, художественной самодеятельностью и регулярным кинопрокатом. Совхоз в своем штате имел спортивного работника и экипированную футбольную команду – к слову, в память о футболе у меня остался шрам на брови. Функционировала комсомольская организация.

Однажды, почти по тревоге, комсомольцев и молодежь собрали в конце рабочего дня и попросили срочно разгрузить на пристани Покровка баржу с комбикормом. К разгрузке приступили вечером. С мешками мы спускались в трюм, вручную загружали мешки комбикормом, по трапу поднимались из трюма и выгружали содержимое мешков в грузовые автомашины. Работая, мы подбадривали друг друга шутками, вспоминали строительство узкоколейки, описанное Николаем Островским в книге «Как закалялась сталь». Разгрузку закончили только к утру, едва держась на ногах.

Да, мы были патриотичными и, возможно, наивными, да и сейчас остались в какой–то степени таковыми, но я об этом никогда не жалел!

Другой раз в предальпийской зоне прииссыккульских гор мы заготавливали сено. Траву косили конными косилками, сено в валки собирали конными граблями, затем вилами грузили сено на волокуши (брус с закреплёнными в отверстия ветвями) в кои были запряжены быки и подвозили его к месту будущего стога. Там мы резко разворачивали быка на 180 градусов, волокуша, превращаясь в самосвал с сеном, опрокидывалась. Самым опытным доверялось формирование стога. Вся тонкость была в том, чтобы «увязывать углы» – гарантия устойчивости стога, который достигал 5 метров в высоту. На сенозаготовке мы проработали около месяца. Жили в палатках в окружении уникальной природы с тянь–шаньскими елями, берёзами и рябиной, рядом протекали горные ручьи с хрустально чистой водой. Вскоре, я освоил все навыки заготовки сена. В память об этом времени сохранились несколько фотографий.

Иван Михайлович директорствовал в совхозе, но, как и все жители села, имел подсобное хозяйство: у нас были корова, куры, гуси, две свиньи. В мои обязанности входила ежедневная раздача корма и чистка коровника и свинарника. Кроме того, я «заведовал» ручным молочным сепаратором – обрат шел свиньям, а из сливок мы делали сметану. Самым нудным занятием было вручную на маслобойке сбивать из сливок масло!

Тетя, Лариса Петровна, врач–терапевт, рано утром доила нашу Зорьку и уезжала на попутном автобусе за 5 километров на работу в Покровку – в районную поликлинику. По возвращении ее ждали вечерняя дойка и другие домашние дела. В то время ей было тридцать шесть, и она всё успевала и никогда ни на что не жаловалась. Лишь однажды я увидел в ее глазах слезы: нашу корову Зорьку первой, в качестве примера для частных подворий, погнали в совхозное стадо – так на практике реализовывалась очередная «инновация» Хрущева.

Дядя с тетей были людьми удивительной доброты, этот союз был исключительно позитивным воплощением космического закона «подобное притягивает подобное». Нельзя было не оценить их благородство, обаяние и культуру, честность и трудолюбие – они всегда и везде пользовались уважением окружающих.

Иван Михайлович – происходил из семиреченских казаков и единственный в многодетной семье получил высшее образование. – окончил Алма – Атинский Зооветиринарный институт. Как мог, помогал своим сёстрам и брату. Он никогда не повышал голоса, не употреблял нецензурную брань, но умел настоять на своем, если это было необходимо. У него было замечательное качество, мало того, что он считал своим долгом заботится о родителях, братьях и сёстрах, он еще и объединял близких и дальних родственников, традиционно, раз в год, собирая в своём доме всех вместе. Эти встречи, во Фрунзе, сплачивали нас и оставили память на всю жизнь.

К сожалению, эту традицию не поддержало следующее поколение. Кровные родственники разобщены, а в результате племянники не знают друг друга. Забвение своего рода–племени является одной из причин отсутствия этнической солидарности русских.

Тётя – Лариса Петровна, на мой взгляд, была человеком совершенным. До глубокой старости имела просветленное, благородное чело. Она никогда никого не осуждала, не выходила из себя, а к житейским невзгодам, относилась с природным юмором, это качество было у нее от отца – Петра Николаевича, которого я знал лично.

Корни Ларисы Петровны в Самаре. По материнской линии она происходила из духовных лиц, а по отцовской – из купеческой среды. Отец Ларисы Петровны – Пётр Алексеевич Степницкий бывший офицер царской армии. Во время гражданской войны штабс–капитаном воевал в армии Колчака. Вместе с армией отступал до Дальнего Востока. Затем раздумал перебираться за кордон, развернулся и инкогнито отправился в Киргизию, к одному из родственников. Там, скрывая свое прошлое, прикинулся «шлангом», со временем обосновался во Фрунзе, работал мелким служащим.

В киргизской столице Лариса Петровна окончила школу, а в 1947 году – медицинский институт. Лариса Петровна была очень образована. Помню в Оргочоре у нас на веранде стоял приемник, который вещал на весь двор. Когда вместо песен советских композиторов звучала классика, я тут же искал другую волну. Тетя заметила это и на примерах популярных произведений классики стала рассказывать мне о композиторах, пояснять, что такое опера, балет, симфония, камерная музыка – вот так, ненавязчиво, она прививала мне интерес к отторгаемому, в силу моей дикости, миру классической музыки.

Как–то она рассказала, что во время войны, будучи студентами, они находились на сельхозработах в десяти километрах от Фрунзе. В это время в городском кинотеатре «Ала—Тоо» шел американский фильм «Большой вальс». Узнав об этом, Лариса Петровна и ее подруга вечером после работы отправились в город, посмотрели фильм и, счастливые, почти к утру вернулись обратно. Я сразу решил для себя – при случае непременно посмотрю этот фильм!

Иссык—Куль… Целые поколения жителей Киргизии, начиная с пионерского возраста проводили лето на его гостеприимных берегах! А вот Н. П. Костомарская, представитель Российской Академии наук в конце 1990‑х – начале 2000‑х годов побывавшая в Киргизии и на Иссык—Куле для сбора материалов к своей дисертации, утверждала: «В советское время цивилизованный отдых на Иссык—Куле могли позволить себе лишь избранные, поскольку почти вся собственно курортная инфраструктура сводилась к нескольким санаториям для высшей партийной номенклатуры. Остальные довольствовались «диким отдыхом».

Чушь и предвзятость! Уже в семидесятые годы все крупные республиканские ведомства имели здесь стационарные пансионаты и пионерские лагеря. Кроме того, в Чолпон—Ате функционировал специализированный детский санаторий, профсоюзные оздоровительные учреждения: санаторий «Голубой Иссык—Куль», курорт «Джеты—Огуз» и дом отдыха «Чолпон—Ата».

Пионерские лагеря, работали в три потока. Помню, свой первый пионерский лагерь геологов в 1952 году. Столовая размещалась в капитальном здании, а жили мы в огромных палатках. Купались вдоволь, загорали, ходили на веслах, стирая ладони до волдырей, присутствовали на выемке рыбаками невода, полного рыбы – незабываемое и счастливое время!

Однажды в лагере появилась съемочная группа «Мосфильма». По словам режиссера, они снимали киножурнал для показа в странах социалистического лагеря. Я был горнистом и по сценарию киножурнал начинался с моего сигнала «подъем» – пионеры дружно выбегали из палаток на зарядку. Нам рассказывали про актёров Мосфильма, интересные истории, происходившие на съемках тех или иных художественных фильмов и про разные киношные приемы. Этот киножурнал, наверное, хранится в архивах «Мосфильма».

На следующий год попал в детский санаторий «Чолпон—Ата». Там мы жили в стационарных палатах. В отличие от пионерского лагеря, в санатории все было регламентировано до абсурда. Купались и загорали голышом и «по науке» – строго по секундомеру, мальчики отдельно, девочки отдельно и в разное время. Загорали по команде – лечь на живот, на левый бок, на правый, на спину! Нас это смешило и раздражало. В воду почти не пускали, и это было самое обидное.

Когда загорали девочки, мы, несколько мальчишек, подползали поближе и с крутого бархана подглядывали. Но я ничего толком не мог рассмотреть, так как у меня, как оказалось, начала прогрессировать близорукость.

Совхоз «Оргочор» был расположен в нескольких километрах от берега, но прибрежная полоса была болотистой и каменистой, поэтому по выходным мы проводили время на территории курорта «Кой—Сара», располагавшегося неподалеку.

В рабочие будни я, совхозный электрик, на монтерских «когтях» поднимался на опору линии электропередачи и… забывал о работе, очарованный открывающейся панорамой: малиновые поля цветущего эспарцета[12]12
  Эспарцет – кормовое растение из семейства бобовых.


[Закрыть] переходили в нежную голубизну озера, а дальше, за горизонтом водной глади, на другом берегу озера – белые пики снежных гор.

Алма—Ата — с толица Казахстана, 1960 год

Пролетели два года моей работы электриком в совхозе «Оргочор» и вот, я студент, учусь в столице Казахстана Алма—Ате, в одном из красивейших городов Советского Союза. В 1854 году, у подножия живописных снежных гор Заилийского Алатау, царским правительством, был заложен форт Верный, который постепенно превратился из крепости в город Алма – Ата. Алма—Ата в переводе с казахского – «отец яблок». Это название оправдано: в окрестностях города, в предгорной зоне, множество яблоневых садов, а алма–атинский «апорт» величиной с детскую голову – нечто уникальное.

Здесь же всемирно известный высокогорный каток «Медео», горнолыжная база «Чимбулак», международный центр альпинизма и, конечно, маршрут к пику Хан—Тенгри, высота которого 6995 метров над уровнем моря.

Во время вступительных экзаменов в институт, у кинотеатра ТЮЗ, я увидел афишу – «Большой вальс». «Вот он, привет от любимой тети!» – мелькнула мысль.

Тут же приобрел билет на ближайший сеанс. Впечатление после просмотра фильма было необыкновенным! Праздник души, светлый и радостный! Я подошел к кассе и купил билет на следующий сеанс. На одном дыхании посмотрел фильм второй раз.

Успешно сдав вступительные экзамены, съездил в совхоз попрощаться. Состояние было, как в песне: «Вот стою, держу весло – через миг отчалю…». Вот только вернуться в совхоз больше не представилось возможным – мои родственники переехали во Фрунзе, столицу Киргизии. Кстати, если в то время большинство населения в хозяйстве составляли русские, то сейчас русских там нет вообще.

С тех пор и на всю жизнь, в память о любимой тете и студенческой Алма – Ате я остался верен фильму «Большой вальс». Более того, теперь у меня существует своеобразный ритуал: раз в год, зимой, уединиться, поставить кассету с этим фильмом – и снова окунуться в мир прекрасного, а заодно вспомнить «Оргочор», своих родных, студенческую юность.

Дважды подряд один и тот же фильм я смотрел еще только однажды: это была короткометражная картина «Метель» в кинозале «Хроника» который находился рядом с «Ала Тоо». Актеры – блистательная Алла Ларионова, Николай Рыбников и Эраст Гарин. Кстати рядом, на окраине сквера был еще один кинотеатр «Родина». В памяти о нём фильм «Козлёнок за два гроша».

Но вернемся в Алма—Ату, в лето 1960 года, к фильму «Большой вальс» режиссера Жюльена Дювивье, снятому в Голливуде в 1938 году и имевшему оглушительный мировой успех. Милица Корьюс – певица (колоратурное сопрано) и актриса, блестящая исполнительница роли Карлы Доннер. За эту работу она была номинирована на премию «Оскар». Сколько замечательных эпизодов в этом фильме! Чего стоит сцена раннего утра в Венском лесу[13]13
  Венский лес (нем. Wienerwald) – отрог Восточных Альп. Расположен в окрестностях Вены. Ограничен с одной стороны долиной Дуная и виноградниками, а с другой – курортным районом Бадена и Бад—Фослау. Высота до 893 метров (гора Шенфль).


[Закрыть], где главные герои фильма в романтической обстановке сочинили мелодию вальса «Сказки Венского леса», и непревзойденное исполнение этого вальса Милицей Корьюс!

Примечательно, что музыку к кинофильму написал композитор Дмитрий Темкин, так же, как и Милица Корьюс, воспитанник русской музыкальной школы. Таким образом, «Большой вальс» – отчасти русский фильм.

Милица Корьюс родилась в Варшаве, в семье офицера кадетского корпуса Артура Корьюса. В Первую мировую войну корпус перевели в Москву, где Мила (православное имя актрисы) поступила в Елизаветинскую гимназию. В связи с переездом родителей, в 1918 году училась в музыкальной школе и пела в церковном хоре в Киеве. С 1927 года – солистка украинской капеллы «Думка». В 1928 году уже в Эстонии, в Таллине, у Милицы появилась возможность осуществить мечту – профессионально изучать вокальное искусство. У нее оказались прекрасные преподаватели – русские интеллигенты, бежавшие из России от революции. Варвара Александровна Мелома, прекрасный пианист и вокалист, в молодости стажировалась в Италии, выступала на оперной сцене. Еще одним учителем был Сергей Иванович Мамонтов, бывший концертмейстер Большого театра в Москве.

Милица вышла замуж за немецкого инженера барона Гуно Фолша и поселилась с ним в Германии, у них родились дочь и два сына. Актриса с успехом дебютировала в Магдебургской, а затем и в Берлинской опере. Там ее заметил продюсер Ирвинг Тальберг и пригласил в Голливуд, где кроме «Большого Вальса» она снялась в еще нескольких фильмах, а затем вернулась в оперу и долгое время была ведущей солисткой Метрополитен – оперы.

Скончалась она на 71 году жизни в окрестностях Лос—Анджелеса. Мать и сестра Милицы Корьюс погибли в блокадном Ленинграде. Последней, из актёров и создателей фильма «Большой вальс», в 2012 году в возрасте 103 лет ушла из жизни Луиза Райнер, сыгравшая роль Польди жены Иоганна Штрауса.

В сентябре, вместо учёбы, нас отправили на сельхозработы. В Алма—Ате был сформирован специальный студенческий эшелон, который двинулся в Северный Казахстан. В пути, вечером, мы отметили свое приобщение к студенческому братству. Пили кубинский ром, популярный в то время. Утром, придя в себя, я тщетно пытался найти источник запаха керосина, пока более опытные ребята объяснили мне, что это моя индивидуальная реакция на ром вчерашнего застолья.

Наша группа сокурсников, человек двадцать пять, попала в Булаевский район, Петропавловской области, почти у границы с Тюменской областью, в небольшую русскую деревню – одно из отделений колхоза или совхоза. Вокруг березовые леса. Жили мы в нескольких вагончиках. Работали на уборке зерновых – кто помощником комбайнера, а кто на зерновом току.

В деревне жил простой и доброжелательный народ. Они подкармливали нас солёными груздями и мёдом, однако нравы были еще те – патриархальные. Когда наша Нина Пушкина, яркая, с копной золотистых волос проходила по деревенской улице в брючном костюме – бабульки плевали ей в след, а женщины неодобрительно шушукались. При этом местная трактористка прицепного комбайна – женщина средних лет, серьезная и обстоятельная, жаловалась на то, что в платье ей работать неудобно и даже опасно. «Но если я надену комбинезон, вся деревня меня осудит!» – добавила она. По её рассказу, однажды подол ее широкой юбки случайно попал в коленчатый вал, и трактористка только чудом не пострадала, оставшись в одних панталонах.

Вскоре мы вернулись в Алма—Ату. Вначале, я жил в общежитии с печным отоплением на восемь человек на «коперника» – которое до революции было конюшней. Здесь, как говорится, на всю оставшуюся жизнь, я приобрел друга – Леню Кротова, человека необыкновенно доброго нрава и светлой души. После завершения учебы Леня был оставлен на кафедре «Теоретические основы электротехники», где продолжает трудиться и поныне. Через год нас перевели в не менее старое двухэтажное деревянное общежития на территории Центрального парка культуры и отдыха им. Горького, которое когда то было лесной школой.

Парк был огромен и красив! Жить в таком необычном месте было интересно. Заниматься можно было даже на природе. Помню, как два негра, а их тогда нечасто можно было встретить, взяли напрокат лодку. Сидя на берегу озера, я стал наблюдать за ними. Они сели в лодку, отчалили, а затем недоуменно стали обсуждать: зачем им дали два весла? В конечном итоге «лишнее» – за ненадобностью положили на дно лодки, а тот, что сидел на корме, стал привычно управляться одним веслом. Было забавно!

Много воспоминаний связано с нашим общежитием. Приведу одно из них. Вечер. В комнате тишина. Сидя на кроватях и обложившись учебниками, все корпят над курсовыми работами. И вдруг, в этой тишине прозвучало: «Эх, сейчас бы вареников с картошкой замурзанных в сметане!». Я поднял голову. Витя Холодный сидел на кровати отрешенный и было видно, что всеми мыслями он был дома, в Семиречье, в родном Урджаре. Произнёс он эту фразу так, как это принято было у них.

Моя вузовская жизнь, в особенности на первых курсах, была нелегкой. Как и многим, мне пришлось учиться на стипендию. Приходилось подрабатывать на железной дороге разгрузкой саксаула из вагонов.

Вечером, на электрической плитке, мы сами готовили ужин – так было экономней. Часто наш завтрак состоял из ломтя черного хлеба со сливочным маргарином и чая с сахаром. Больше года после окончания института я испытывал стойкую аллергию к чаю, а наличие маргарина в сливочном масле безошибочно определяю до сих пор. Запомнился случай на алма–атинском базаре. Мы с Ермеком Мировым отправились на базар за продуктами. В конце буднего дня выбор был небольшой. Мой приятель подошел к мордастой тетке и жалобным голосом обратился к ней: «Тетенька, мы студенты, продайте нам картошку подешевле!» Тетка нашлась быстро: «Студенты! А потом начальниками станете! Не буду я вам продавать дешевле!».

С другим однокурсником – Амантаем Шишингарином у меня связан другой памятный случай. На производственной практике в Кокчетавской области Казахстана в 1963 году мы набрали в библиотеке всякого чтива. Я обратил внимание на то, что Амантай по вечерам сосредоточенно углубляется в одну из книг. Поинтересовался, что он читает, оказалось – сборник стихов Фета. Я был шокирован! Молодой казах из провинциальной глубинки и увлечен Фетом!

К своему стыду слышать то о поэте я слышал, но вот чтобы читать его стихи… Во мне заговорило любопытство, а возможно, и ущемленное самолюбие. Я тоже ознакомился с творчеством Фета и, с того времени, осталось в памяти его четверостишие:

 
Два мира властвуют от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
Другой – душа и мысль моя.
 

Как знать, возможно, этот эпизод сыграл не последнюю роль в том, что я – инженер, технарь – спустя сорок пять лет издам свой сборник стихов.

Амантай как–то рассказал, что его отца зовут Кенжитаем, а деда – Шишингары. С тех пор в шутку я часто здоровался с ним так: «Приветствую тебя, Амантай, сын Кенжитая, внук Шишингары!». В ответ этот сдержанный и немногословный парень доброжелательно улыбался.

Казахов и русских на нашем факультете было приблизительно поровну. Не помню ни одного конфликта на национальной почве. Комнаты в общежитии были на пять–шесть человек, жили мы, как правило, вперемешку, и теплые чувства ко многим студенческим друзьям–казахам сохранились на всю жизнь. Со мной в комнате жили отличные ребята казахи: Сыдихов Шапих, Миров Ермек, Сагинтаев Нуралы. В доброй памяти сокурсники: Набиев Жуагашты, Утарбаев Жетыбай, Бисенов, Бисенгалиев, Исламбакиев, Кожин, Кудасов и другие. В памяти наши девочки, а их на курсе из семидесяти студентов было четыре: Галя Кердот, Лариса Шабанова, Вера Тараева, Света Илюшина. Своей неординарностью отличались городские ребята: Виктор Маценко, Николай Горшков, Анатолий Сухотерин, Мишка–татарин (фамилии не помню). Все они, каждый на своём месте и каждый по своему прошли и идут по жизни достойно.

Помню Наташу – студентку геологического факультета Горного института, которую я называл «геологиня». Судьба развела нас, но добрая память о чистой дружбе с этой милой девушкой осталась навсегда. Как то, по моей просьбе, она на листочке записала для меня слова «Шотландской застольной» Баха. С тех пор я с удовольствием слушаю это музыкальное произведение в лучшем, на мой взгляд, исполнении русского баса Максимом Дормидонтовичем Михайловым.

Что касается преподавателей, среди них были те, кого я условно отношу к увы ушедшему поколению «зубров». Они являли собой профессионализм, большой жизненный опыт и высокую культуру. Считаю своим долгом привести несколько имен. Юрий Дмитриевич Зубков, заведующий кафедрой «Теоретические основы электротехники». Нередко, заметив, что мы утомились, прерывал лекцию и для разрядки рассказывал интересные истории из своей жизни времен индустриализации страны. О его эрудиции говорит тот факт, что в двести томов «Библиотеки всемирной литературы», которая начала издаваться в 1968 году, вошло большинство из 100 книг, рекомендованных нам на одной из лекций Юрием Дмитриевичем для прочтения.

В число «зубров» входили наш первый декан факультета Алексей Андреевич Захаров, читавший курс «Станции, сети, системы», наш последний декан Хасан Тасбулатович Тасбулатов – курс «Электрический привод» и другие. В конце тридцатых годов Тасбулатов попал под колесо репрессий, но легко отделался – был отправлен на поселение в Киргизию. Узнав, что я из Киргизии, в шутку, доброжелательно называл меня «киргизом».

Много памятных событий произошло в студенческие годы. Самое значительное – полет Юрия Гагарина в космос. Никогда не забуду тот яркий, солнечный апрельский день 1961 года, энтузиазм и неподдельную радость людей. На мой взгляд, XX век отмечен двумя наиболее значимыми для нашей страны и нашего народа вехами – это День Победы 9 мая 1945 года и полет Юрия Гагарина.

Важным, в студенческие годы, было прочтение рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в журнале «Новый мир». Это был первый звонок к осознанию трагических событий времен культа личности Сталина. Тогда же и вот уже более пятидесяти лет я стал почитателем журнала «Иностранная литература». Сколько замечательных авторов и произведений было подарено мне этим журналом! Последние годы журнал стал посредственным – признак времени, всё к чему прикасаются либералы – чахнет.

В 1963 году на экраны вышел американский боевик «Великолепная семерка» незабываемый фильм, прорыв Голливуда в СССР. Странно, но увлечение в студенческой среде группой «Битлз» не задело меня. Зато творчество Галича, Окуджавы и Владимира Высоцкого сразу и навсегда легло на душу!

В Алма—Ате, у меня появилась уникальная возможность приобщиться и повысить свою театральную и музыкальную культуру. В то время по доступной цене можно было приобрести абонемент на просветительские концерты Казахского государственного симфонического оркестра. Они проходили в осенне–зимний период дважды в месяц. Каждая встреча с оркестром посвящалась одному из композиторов. На сцену выходил искусствовед, который рассказывал биографические данные композитора и о его творчестве, об истории создания и содержании симфонического произведения, которое затем исполнял оркестр. До сих пор в памяти вечера, посвященные Чайковскому, Глинке, Мусоргскому, Моцарту, Равелю, Листу и другим композиторам.