Текст книги "Зеленый мальчик. Сказки"

Автор книги: Юрий Харламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Хорошо еще, что не в ступу! – проворчала Картушка.

– Вы мне не верите? – возмутилась тетушка Избутылки.

– Гм, гм... извините, конечно,– сказал Ручейник.– Ноя видел их уже без сундука.

– Ну что ж, видать, крышкой за скалу зацепились – пришлось вынужденную посадку совершить... А нашу компанию теперь уже разбойник вперед повел. Они ведь его обратно из шубы вытряхнули, кошелек и перстень отняли, хоть он и кричал, что это нечестно – четверо на одного!

Второе сообщение дедушки Скрыши

– Снова встала над горами туча, чернее первой, вышли из тучи Гром и Молния. «Опять я слышу голос нашей маленькой Эхо,– говорит Молния. —Что там у них происходит?» – «Все то же самое, – отвечает Гром,– Склочница-молочница с Пьяницей да Богач с Дачником снова настигают их».– «И это после того, как сестрица Эхо освободила их?» У Грома даже голос изменился. «Пора, пора,– говорит,– нам наконец вмешаться, она ведь наша дочь». Молния отвечает: «Но наше оружие слишком грозное – одна моя вспышка может навсегда ослепить их, а они и так хуже слепых. Ну-ка, Дождь, Град, Ветер, займитесь ими». В ту же секунду Дождь, Град и Ветер вырвались из тучи и полетели на помощь Теньтеню с сестрицей Эхо. Прилетели и началось тут такое... такое началось...

– Ну, какое, какое? Говори скорее! – подтолкнул его дядюшка Оградник.

– Опять толкаешься, – возмутился дедушка Скрыши. – Говорю – началось, значит, началось, а что началось, не знаю, потому что Дождь стал стеной, Град обрушился лавиной, Ветер камни по земле катил. Попробуй тут что-нибудь увидеть!

– Смею заверить, потрудились они на славу, – выручил его дядюшка Ручейник.– Когда я увидал Склочницу-молочницу, Богача, Дачника и Пьяницу, они были мокрые, как рыбы! Можете себе вообразить какой это был дождик, если с Пьяницы татуировку смыло!

– Известно, общение с природой делает человека чище! – проскрипела из дупла Катушка.

– И даже богаче! – засмеялся дядюшка Ручейник.– Каждому из них град подарил столько шишек сколько они не имели, я думаю, за всю жизнь! Но – по порядку...

Рассказ дядюшки Ручейника

– Я – Ручейник,– начал он.– Живу исключительно в ручьях и не переношу стоячей воды. Больше всего на свете люблю путешествовать. За время своих странствий я изучил язык людей, зверей, птиц, лягушек, жуков, мотыльков. И что же? Все жалуются на несправедливость, которая, как я понял, однажды свершившись, никуда не исчезает, а творит новую несправедливость. Но есть же, есть, должен быть единый, обилий язык, который был прежде, чем появилось множество языков. Его-то я и пытаюсь найти, для этого и ползаю днем и ночью, заглядываю в любую норку, под каждый листок, спрашиваю каждую букашку: кто знает? Кто помнит? Особенно этот язык нужен людям, ведь даже между собой они все говорят на разных языках и никогда ни о чем не могут договориться... И вот однажды высоко в горах я наткнулся на странное сооружение, похожее на огромное белое блюдце, которое медленно вращалось. Я забрался в это блюдце, исползал его вдоль и поперек и понял: передо мною обыкновенный радиолокатор, идею которого люди заимствовали у летучих мышей, чтобы посылать сигналы к далеким мирам. Управлял им Ученый – он сидел на железном стульчике перед картой Вселенной, голова у него была гладкая, как тыква, а сам он весь почернел от солнца, но из Вселенной ему никто не отвечал. Я уже хотел распрощаться с ним и ползти дальше, как вдруг откуда-то издалека донесся голос: «Горный братец! А-у-у-у-у!» Ученый от неожиданности чуть со стульчика не свалился. «Вот оно,– шепчет,—свершилось! Братья по разуму зовут! Но почему они говорят обыкновенным человеческим языком?» А голос опять: «Горный братец! Где же ты?» – «Здесь я, здесь! – закричал Ученый, да так, что эхо по ущелью покатилось.– Кто вы и откуда? Сообщите ваш сектор-вектор, логарифм-алгоритм, степень цивилизации, уровень урбанизации!» – «Я живу у Теньтеня в наперстке! – отвечает голос.– Помогаю людям шить да штопать! Я – твоя сестрица!» – «Не понял– какая частица?»– «Сестрица, а не частица!» – «Сестрица античастицы? Частица антисестрицы?» – допытывается Ученый. «Да нет же, сестрица, просто сестрица!» – «Просто – не понимаю! – кричит Ученый. – Понимаю сложно! Прошу говорить как можно сложнее!» И тут Склочница с Пьяницей, Богач, Разбойник и Дачник из оврага вылезли мокрые да злые, клянут Теньтеня на чем свет стоит. Ученый увидал их – глаза вытаращил: мол, кто такие, по какому праву тут бродят да чистоту научного эксперимента нарушают! Разбойник его за локоть взял: «Успокойтесь,– говорит,– гражданин Ученый. Мы – особо-разособо секретная-сверхсекретная группа, преследуем ужасно опасного преступника. Доложите все, что видели-слышали, да побыстрее».– «Это меняет, дело, – отвечает Ученый.– Всегда рад служить. Слышал, гражданин особый-разособый голос».– «Откуда?» Ученый покрутился, повертелся, на местности сориентировался, да пальцем в небо: «Вон оттуда,– говорит.– Чуть правее Тельца, да чуть левее Близнеца, из только, что открытого мною созвездия Теньтеня с наперстком». – «Какая безответственность! – закричал Богач.– Чуть правее, да чуть левее, когда этот Теньтень с напёрстком уже по нашей планете бродит!»– «Пришелец! – так и ахнул Ученый. – А наперсток зачем?» – «Наперсток у него тоже непростой,– отвечает Богач.– Видно, это не Наперсток, а новейшее секретное оружие только крикнет в него – сразу вырастает стена ветра, дождя и града, с неба огонь сверкает, гром гремит». Ученый за сачок схватился: «Мы должны поймать его для науки!» Я из блюдца-локатора Дачнику на шляпу успел скатиться. Очень удобная наблюдательная площадка оказалась, с нее-то я и увидел, как Теньтень с сестрицей Эхо на невосходимую вершину поднимались. А вот о чем они говорили этого я, к сожалению, слышать не мог...

– И никто не слышал, кроме меня,– сказал Водопадник.– Хоть это стоило мне невероятных усилий, но я поднялся вместе с ними на самую вершину, преодолев тридцать три водопада. Двигались они со скоростью улиток, а временами и еще медленней, поэтому я был все время рядом с ними и не пропустил ни одного слова.

Рассказ дедушки Водопадника

– Теньтень ни за что не хотел карабкаться на вершину, но сестрица Эхо рассудила так: если шестой братец живет в горах, значит седьмой – за горами, и чтобы он отозвался, надо позвать его с самой высокой вершины. Тут они и поссорились, да так, что Теньтень опять за рогатку схватился: «Не потерплю,– кричит,– чтобы какой-то наперсток мною командовал. Кто здесь господин – я или ты?» – «Я,– отвечает сестрица Эхо спокойно.– Не обижайся, Теньтень, но если ты будешь моим господином, а не я твоим, не миновать мне участи моих братьев, тебе же никогда не стать честным человеком!» А Теньтень уже наперсток в рогатку зарядил. «Глупый! – говорит она ему.– Наперсток выстрелишь, а я-то останусь». Тут он чуть с кулаками на нее не кинулся. «Ах, так! От тебя теперь еще и не избавишься! Вот привязалась, так привязалась! А ну, признавайся, какое волшебное слово надо сказать, чтобы ты опять в наперстке очутилась?» – «Не надо никакого слова,– отвечает сестрица Эхо.– Стоит мне надеть его на пальчик – и я исчезну».– «Так полезай же скорее в свой наперсток, чтоб я тебя не видел! Я есть хочу!» – «Есть можно и потерпеть,– говорит она.– А домой я тебя не отпущу, пока мы на эту вершину не поднимемся. Мы должны знать, где самое большое эхо живет, ты должен это знать – я ведь не вечная, слышал, Комнатный братец сказал: проржавеет наперсток, и конец мне. А одному тебе ни за что не подняться, горы ведь растут, сегодня не взойдешь – завтра они еще выше станут». Видит Теньтень – не пересилить ему сестрицу Эхо, придется на высокую вершину лезть. От страха захныкал, от злости ногами затопал, а она за руку его взяла, слезы со щек вытерла. «Не трать,– говорит, – силы Теньтень, и слезы побереги, может, пригодятся». И повела она его тропинкой, как ниточка узенькой, да и та скоро в камнях затерялась... Вот бредут они, как два мурашика, сестрица Эхо где за руку Теньтеня тащит, где в спину подталкивает, где на себе переносит. Кончились камни – пропасти дошли. Теньтень от страха глаза закрывает, сам себе на ноги наступает. «Не смотри вниз – вверх смотри»,– учит его сестрица Эхо. Отдохнули – дальше идут. Слева лавины летят, справа ледники, как из пушек палят, впереди – вершина невосходимая. Теньтень уже не сам идет – сестрица Эхо ноги ему переставляет, кровь у него в жилочках не сама бегает – сестрица Эхо каждый пальчик его своим дыханием оттаивает...

– Ей хорошо! – буркнул Завиток.– У нее уши не мерзнут!

– Сначала ей в самом деле было легче,– согласился дедушка Водопадник.– Она ведь не ощущала ни голода, ни боли...

– Зато остро чувствовала чужую боль! – напомнила из дупла Катушка.– Не зря же волшебным словом для нее было слово «Ой!».

– Да-да, а тут она вдруг сама сказала «Ой!». И Теньтень увидел ее следы, красные от крови, и губы, синие от холода, и как вся она дрожала в своем летнем платьице и прятала кулачки под мышки. И тогда она призналась: может быть оттого, что она весь день среди людей, но она вдруг начала чувствовать и боль, и холод, и еще, сказала она, когда Теньтень на нее кричит, у нее дождик из глаз капает. «Пожалуйста,– сказала она,—дай мне мой наперсток, и я исчезну, чтобы ты не мучился со мной – я теперь тебе больше не нужна, а сам возвращайся домой...» И тут с Теньтенем тоже что-то произошло. До этого он ведь был страшный эгоист, ни о ком другом не думал, только о себе. Главные слова у него были: «Дай», «Моё», «Не хочу», «Не буду». И вдруг он шарф со своей шеи сорвал, пополам его разодрал – ноги ей обмотал. Шапку со своей головы снял – ей на голову надел. Руки ее у себя за пазухой отогрел. И пошли они дальше – вершину невосходимую штурмовать. И взошли на нее!... Стала сестрица Эхо на самой снежной макушке и крикнула за горы синие туда, где, как она думала самый старший из ее братьев живет: «Здравствуй, братец! Это я, твоя сестрица! Как тебе живется за горами, за лесами?»... Молчит братец. «Ну что же ты! – чуть не плачет она. Мы с Теньтенем снега и льды прошли, непокоримую вершину покорили, а ты молчишь? Откликнись и мы пойдем, здесь воздуха нет, задыхаемся!»... Молчит седьмой братец. Вдруг вижу: пошатнулся Теньтень, руками взмахнул, в снег, как подкошенный, рухнул. Кинулась она к нему, а он уже еле дышит. Тогда стала она по пояс в снегу на высокой вершине и крикнула что было сил:«Братья милые, бросьте свои дела! Не время торговать да пьянствовать, богатеть да по углам отсиживаться! Поднимайте людей– погибает на вершине Теньтень без воздуха!»И загремели горы, загудели пещеры, закричали колодцы, заухали бочки, заголосили кувшины: «Теньтень погибает! Теньтень погибает!» «Старший брат, один ты молчишь! Что с тобой?»– спрашивает сестрица Эхо. И тут раздался голос Игрушечного мастера: «Сестрица! В наперстке остался глоток кислорода продержитесь еще минуту! К вам на помощь спешат альпинисты! В небо поднимаются вертолеты! Пожарные ставят самую высокую в мире лестницу! Сотни людей стоят в очереди друг за другом, чтобы отдать вам свою кровь!» – «Спасибо, Старший братец! – закричала сестрица Эхо.– Но скажи, кто ты? Где ты живешь, что у тебя столько друзей: и альпинисты, и пожарные, и врачи?» – «Среди людей, сестрица!– отвечает Игрушечный мастер.– Среди добрых, честных, искренних, смелых и бескорыстных! Слышишь? Это гудит человеческое эхо!»

– Да-да, я это хорошо помню! – воскликнул дедушка Оградник.– Шум, крик, сирены скорой помощи, все куда-то бегут, волнуются!

– В чуланах не осталось ни одной веревки! – подхватил дядюшка Изчулана.

– В садах ни одной лестницы,– вспомнил дядюшка Виноградник.

– Опустели скамейки в парках,– добавила тетушка Избеседки.

Завиток все это время считал про себя до шестидесяти.

– Минута прошла!– напомнил он. Где вертолёты?

– Вертолеты вокруг вершины кружат, сесть не могут. Альпинистов лавина отрезала. Пожарные тысячу лестниц вместе связали – все не хватает. «Продержитесь ещё полминуты! – умоляет Игрушечный мастер.– К вам пробивается самолет с тридцатью парашютистами-спортсменами, у каждого в руках – баллон с кислородом! Если услышите свист, не пугайтесь – они будут прыгать затяжным прыжком!»

Барбариска и Ежевичка сидели обнявшись, не замечая, что съехали на самый край листка – так волновались.

– Про мать забыли! – проскрипела Катушка.– В самую трудную минуту человеческая мать сама погибнет, а детеныша спасет!

Она хоть и возмущалась Теньтенем, все же переживала за него не меньше других.

– Это верно! – подхватил Ручейник.– Мать Теньтеня самая первая возле вершины оказалась. Но тут ее Разбойник с Пьяницей схватили. Бьется она, словно рыбка, просит отпустить ее, а Склочница: «Отпустим – кто ответит за все?» – «Я отвечу! – клянется мать Теньтеня.– За все расплачусь, только отпустите». Вырвала сережки из ушей, ленту из волос, из сумочки – зеркальце, из кармана – медный грошик: «Берите, все ваше!» Богач в зеркальце глянул, морду там свою противную увидал, тресь его об камень! «Не нужны нам,– говорит,– твои сережки проволочные, лента копеечная, зеркальце обыкновенное, а нужен нам волшебный наперсток. Хотим, чтобы наперсточное эхо нам служило, все наши желания выполняло. Если дорога тебе жизнь Теньтеня, вели ему бросить нам наперсток». А Мать уже поняла – в наперстке вся сила Теньтеня, без него он давно бы уже погиб. И крикнула она Теньтеню: «Сынок! Не отдавай наперстка! Умри, а не отдавай!»

– Да где же самолет с парашютистами? – чуть не плача, пропищала Ежевичка.

– Промахнулся самолет, – вздохнул дедушка Водопадник. – Парашютисты с баллонами мимо вершины просвистели... А Теньтеню, видать, совсем худо. И тога смотрю, сняла сестрица Эхо с себя шапку и шарф, потеплее Теньтеня укутала, последний глоточек кислорода со своих губ в него вдохнула, встала, окинула взглядом родную землю и надела на пальчик напёрсток.

– Но ведь она была уже не из воздуха, а живая! – воскликнул Завиток.

– Да, но наперсток все равно оставался волшебным.

– И она исчезла?

– В ту же секунду...

– Бросила Теньтеня? – не поверила Барбариска.

– Наоборот – спасла! Словно серебряный ручеек прозвенел—скатился с вершины наперсток. Кинулись они к нему, друг у друга из рук рвут, Богач самый сильный оказался, всех расшвырял. Зажал наперсток в кулаке и крикнул: «Пусть все золото-серебро, сколько есть в мире, все алмазы, хрусталь, ковры и меха,– ко мне перелетят!» Молчит наперсток. Пьяница заказывает, чтобы все корыта, ведра, тазы, кастрюли, кружки, ложки у него в доме вином наполнились. Ученый – пусть, мол, все премии, степени и почетные звания всех академий ему присвоятся. Склочница – чтобы все люди между собой перессорились. Один Дачник продешевил: «Перенеси, – говорит,– меня, сестрица Эхо, в мой гамак, к моим огурчикам, только чтобы этих противных цветов там не было, и пусть меня никто не трогает!» И тогда сказала им из наперстка сестрица Эхо: «Я-то думала, вы страшные, а вы смешные! Да ничего такого я не умею. Но я обещала честно служить людям, и раз уж вам досталась, буду служить. Служба моя вот какая: я помогаю шить да штопать, а если кто-нибудь из вас уколет палец, я тут же ему про наперсток напомню». Как они все рассердились! Для Теньтеня так она все умела, а для нас только шить да штопать, очень нам это надо! «Ну вот что, – говорит Богач.– Я вижу, она просто издевается над нами! А раз так, пусть же и другим не достанется!» Бросил наперсток на землю и ударил по нему каблучищем!

На кустике все так и ахнули. Бабочки всплеснули крыльями, божьи коровки зажмурились, паучок от волнения сцепил на груди все свои восемь лапок.

– Да как он посмел! – закричал Завиток. – Он же знал, что в наперстке сестрица Эхо!

– А Мать? А Игрушечный мастер? А Гром с Молнией? – закричали Барбариска с Ежевичной.– Где они были? Почему не отняли ее?

– Мать в это время на вершину карабкалась. Игрушечный мастер людей поднимал. Гром с Молнией, Дождь, Град и Ветер вместе с тучей за горы ушли, чтобы не мешать спасателям. Единственный, кто все это видел, был я,– вздохнул дядюшка Ручейник.– Не раздумывая ни секунды, я бросился им под ноги и подкатился, надеясь, что они примут меня за наперсток. Я хотел увлечь их за собой в пропасть, и никогда не пожалел бы об этом, но хитрость моя не удалась. Наперсток сестрицы Эхо светился, словно, солнечный зайчик, его ни с чем невозможно было спутать. И чем больше они его топтали, тем ярче он разгорался, но они продолжали плясать и прыгать на нем, как дикари. Признаюсь, в эту минуту мне расхотелось жить, и я пополз к ним под ноги, чтобы умереть вместе с сестрицей Эхо. Но когда я дополз, не было уже ни наперстка, ни солнечного зайчика – в пыли валялась холодная расплющенная железка.

На кустике вдруг стало темно – это погасли от горя светлячки. Тетушки плакали, дядюшки и дедушки хлюпали носами. Плакали навзрыд божьи коровки. Бабочки в знак траура опустили крылья. На усике у Мотылька блестела голубая слеза.

– Не хочу! – прошептал вдруг Завиток. – Спрячьте меня куда-нибудь, хоть в землю заройте – не хочу быть мальчиком! Зачем они убили ее?

– Теньтеня-то хоть спасли? – спросила нянюшка Янтарка.

– В последнюю секунду,– ответил Водопадник.– Можно сказать, у смерти из рук вырвали.

– Когда его принесли домой, он еле дышал,– вспоминала бабушка Жасминна.– Его уложили в постель, и он лежал весь облепленный пластырями, пятки ему мазали медом, а нос горчицей, но мне его было нисколько не жалко, потому что он не уберег сестрицу Эхо. Я тут же повернулась и уползла, больше я его никогда не видела...

– Зато я видел, как Гром с Молнией, Дождь, Град и Ветер отомстили за сестрицу Эхо,– сказал дядюшка Ручейник.– Нагнали они туч выше неба, все тропинки размыли, все ручьи переполнили и вся наша компания три дня в горах просидела. Богач клятву дал: если живой останется, золотой наперсток Теньтеню подарит.

– Наперсток! А сестрицу Эхо он может вернуть? – крикнул Завиток.

– А вдруг сестрица Эхо успела вылететь из напёрстка?– промолвила Барбариска.– И живет себе где-нибудь на лугу с бабочками и стрекозами...

– Ах, это было бы чудесно! – воскликнули бабочки.– Только мы бы ее сразу узнали. Нет-нет, среди нас она не появлялась...

– А, может, она вернулась на небо? – сказала Ежевичка.

– Нет ее и там,– грустно прожурчал Ручей.– С тех поря столько раз побывал на небе и снова с дождем и снегом возвращался на землю. Уж я бы ее нашел...

– Да разве могла бы она жить спокойно, хоть на земле, хоть на небе, когда людям так необходимо эхо!– Это сказала Катушка, и вдруг все услышали, что голос у нее вовсе не скрипучий. В нем звучала горечь, взгляд ее был полон печали и гнева.– Послушайте мое слово... Не наперсток они растоптали – нет, они убили сказку... Но сказку невозможно убить – когда убивают сказку, из нее рождается правда! Вот эта правда: не Земля растет – люди становятся меньше, потому что губят в себе свое эхо... Бедная сестрица Эхо! Она так хотела освободить своих братьев! Но для того, чтобы освободить их, надо прежде всего освободить людей – освободить от лжи, лицемерия, жадности, трусости, пьянства, невежества, равнодушия. Никто не сможет им помочь в этом, никакая сила – только люди могут спасти людей!

Паучок вдруг дернулся, упал, кто-то невидимый тащил его за лапку.

– Паутинка! – крикнул он.– Дверь!... Они идут!...

Это сработала протянутая им от кустика к дому сигнализация.

Вспыхнул фонарик, луч его двигался по темной аллейке. Возле беседки он свернул к ограде и уперся прямо в жасминовый кустик, осветив его ярким электрическим светом.

– Чудеса да и только! – прошептала Сбитая коленка.– Весь кустик облеплен улитками. И бабочки! И божьи коровки! И паучки, и светлячки! На каждом листике кто-нибудь да сидит.

– Это они собрались, чтобы проводить его,– также шёпотом ответил Носатый молчун.

– А почему они все мокрые? Неужели ночью был дождь?

– Это не дождь, а слезы,– промолвил Носатый молчун.– Ведь они провожают его в другую жизнь... Так который из них?

– Я теперь и не знаю,– растерялась Сбитая коленка.

– В таком случае, возьмем самого маленького, самого заплаканного, значит, у него нежная душа.

– Вот этого! – И палец Сбитой коленки уткнулся в Завитка.– Но он не спит, а мама сказала, надо брать сонным, иначе он будет всю жизнь помнить, что был улиткой.

– Может, это и лучше,– прошептал Носатый молчун. – Каждый должен помнить, кем он был... Осторожно, возьмем-ка его вместе с листком... Ну, малыш, прощайся. Если ты, конечно, не против стать мальчиком...

– Иди, не упирайся,– шепнула бабушка Жасминна. – Второй раз они выбрали тебя, значит, судьба!

– Прощайте! – сквозь слезы прошептал Завиток.– Я всегда буду помнить вас и как только у меня вырастут ножки, я прибегу к вам!

– Прощай! Прощай, Завиток! – зашумели улитки.

Бабочки взлетели и кружили вокруг него. Что-то торопливо журчал Ручей. Светлячки то вспыхивали, то гасли, словно крохотные маяки.

Bce, кто мог летать, проводили Завитка до самых дверей, а Паучок послал ему вслед восемь воздушный поцелуев.

Рано утром, едва лишь первые солнечные лучи осветили сад, бабочки заглянули в окно, радостно взмахнули крыльями и закричали, захлебываясь от восторга:

– Превратился! Превратился! Все превратилось! Зеленый листок – в атласное одеяльце, домик – в колыбель, а сам он – в мальчика, такого маленького, такого хорошенького, такого беленького, как самый белый цветок на жасминовом кустике!

Жасминовый мальчик, как называла его Сбитая коленка, и правда, был очень симпатичным, от рожек не осталось даже следа, единственное, что напоминало о его прежней жизни среди улиток, так это завиток на макушке, который остался у него на всю жизнь. Рос он, не сказать, чтобы быстро, но рос, и все бы ничего, но почему-то очень уж он часто плакал. Случалось на минуту-другую утихнет, даже улыбнется, но вдруг, как будто вспомнит о чем-то – и сновав слезы. «Это он по улиткам плачет! – сокрушалась Мама. – Надо было все-таки дождаться, пока он уснет». Но она ошибалась, ее жасминовый сынок плакал не по улиткам, а по сестрице Эхо. Бабочки, которые каждый день заглядывали в окна, а порой даже залетали в комнату, рассказали об этом улиткам, да и сами улитки не раз слышали его жалобный плач, и вот однажды на подоконнике появилась бабушка Жасминна.

– Ты еще не забыл наш язык? – спросила она.

– Я его никогда не забуду! – пролепетал он.

– Тогда слушай меня внимательно. Помнишь, бабушка Катушка сказала: лучшие сказки те, что рассказывают нам звезды – они светятся по утрам капельками росы? Так вот, сегодня утром на нашем кустике вдруг засияла необыкновенная росинка. Она переливалась и сверкала словно крошечная радуга, а когда Паучок сказал: «Уж не звездная ли это сказка?», росинка вспыхнула еще ярче и промолвила: «Вы угадали, сеньор Паучок, только я не целая сказка, а всего лишь частичка, самый конец вашей истории о Теньтене и сестрице Эхо. Меня послали к вам звезды – они в ту ночь тоже слушали вашу сказку и благодарят вас за нее, хоть им все было известно еще раньше, намного раньше, чем это даже произошло. Благодарят же они вас за то, что вы запомнили и сохранили эту историю, а потом не поленились, собрались все вместе и рассказали ее Завитку, с ним она теперь снова вернется к людям. Но представляете какой поднимется рев, если все мальчики и девочки начнут оплакивать сестрицу Эхо, которая к тому же вовсе и не погибла...»

– Как! Сестрица Эхо жива?! – воскликнул Завиток.

– Жива, жива! – улыбнулась бабушка Жасминна.– А поселилась она, оказывается, не на небе, не в горах и не в лесах, а у Теньтеня в сердце! И очень вовремя, потому что сердце, в котором нет эха, постепенно превращается в камень, и от такого человека, хоть он и доживет иногда до глубокой старости, никому ни радости, ни тепла, ни света... Ты плакал, значит, в твоем маленьком сердечке уже поселилось эхо. У людей это называется Совесть, но разве дело в названии?

Ранней весной, когда Завиток впервые переступил порог дома и выбежал в сад, на знакомом кустике вместо бабушки Жасминны он увидал маленькую улиточку, похожую на Барбариску. Прилепившись на самой верхушке, она тихонько пела, радуясь солнцу, весне и жизни.

– Здравствуй, Барбариска! – крикнул ей Завиток.

– Меня зовут Веснушка,– отвечала улиточка.– Барбариска – моя мама. Они с бабушкой Жасминной купаются на лугу в цветах... А откуда ты знаешь наш язык?

– Как же мне его не знать, если я жил на этом кустике!

Расспросив обо всех, он помог ей спуститься с веточки и побежал по аллейке. Потом отворил калитку, вышел за ограду и зашагал вдоль Ручья, который узнал его и побежал рядом.

Начиналась новая жизнь, и Завиток спешил найти друзей, а это в общем-то совсем нетрудно, когда идешь к ним с открытым сердцем...