355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Корчевский » Пушкарь. Пенталогия » Текст книги (страница 9)
Пушкарь. Пенталогия
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:31

Текст книги "Пушкарь. Пенталогия"


Автор книги: Юрий Корчевский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Темные глаза царя внимательно разглядывали меня.

– Мне докладывали о тебе, лекарь, князь Рязанский, Олег Всеволодович, присылал грамотку, как отбивали набег на Рязань, да послы иноземные хвалили за врачевание искусное. Инда ладно, иди, с тобой поговорить хотят.

Мы с Карлом низко поклонились, и слуги вывели нас из зала. Один из слуг вежливо взял меня под локоток и повел многочисленными и запутанными переходами по дворцу. Через небольшие промежутки, почти у каждого ответвления стояли стрельцы с бердышами и саблями у пояса.

Меня ввели в небольшую комнату, довольно скромно обставленную – стол, стулья, столешница для письма стоя. Правда, все деревянные вещи были из благородных сортов дерева и украшены искусной резьбой. Слуга указал на стул и исчез. Ожидать пришлось долго, я не раз глядел на свои карманные часы. Через часа полтора послышались шаги – в комнату вошел митрополит Филарет в сопровождении монаха. Я склонился в поклоне. Карл рассказывал ранее, что фактически правит отец – митрополит, а сын – Михаил Федорович, царь Руси, – умом и волей не богат, во всем подчиняется отцу. Митрополит перекрестил меня, подал для поцелуя руку и уселся. Монах занял место за стойкой для письма. Записывать будет, запоздало догадался я.

– Наслышан о тебе, человече! Дела добрые творишь, от ворога помог отбиться, многим людям раны врачевал, госпиталь организовал.

– С божьей помощью, отче! – Я, перекрестившись, поклонился.

– Правда, от настоятеля рязанского, отца Кирилла, наслышан, что в церковь нечасто ходишь, однако деньгами святому делу помогаешь.

– Грешен, святой отец! – Я снова перекрестился, поклонился.

– Инда, ладно. Призвал я тебя к себе, потому как наслышан о твоем искусстве врачевания от людишек рязанских, а тут видно сам Господь тебя в первопрестольную привел, да проверку с Карлом устроил, да людишек московских знатных полечил – и удачно. Мне все про то ведомо.

Глаза его остро сверкнули.

– Есть в тебе еще талант – дело вокруг себя наладить, будь то коммерция али госпиталь. Нужда у меня в таких людях. Ты сам откуда будешь, из каких краев, какого рода?

Я повторил выдуманную легенду: родителей не помню, был в чужедальних краях, занесло провидением Божьим в Рязань.

Патриарх покивал головой.

– Не серчай, что расспрашиваю подробно. Дело государственной важности хочу предложить. А то, что роду неизвестного, – так это даже и хорошо, своих на теплые места пристраивать не будешь. А дело такое: на Руси упадок во многих делах, в лекарском деле тоже. В иноземных государствах школы открылись – врачеванию учат, токмо у нас бабки-знахарки да травники людишек пользуют. Хочу и у нас на Руси школу открыть, дело новое, трудное. Возьмешься ли? Свое покровительство я тебе обещаю, деньги на первых порах и помещение выделим. А то перед видными людьми да иноземцами стыдно – в Рязани врачевателя нашли, а в Москве нет.

Я не раздумывал долго:

– Согласен, святой отец. Только мне время потребно – семью сюда перевезти, с помощниками обговорить – может, со мной кто поедет, да и вам помещение надо подобрать.

– Вот и славно. С жильем определись, семью перевези, врачевать можешь, но дело в первую голову, за то спрошу. Далее будешь все дела вести с ним, – он кивнул на монаха, – звать его отец Гавриил.

Патриарх легко поднялся, я приложился к руке, меня перекрестили, и я остался с монахом. Мы обговорили с ним основные вопросы помещения для школы – чтобы дом был недалеко от центра, но и не на шумных улицах, чтобы был удобный подъезд, большой двор, вода в колодце и много еще чего. Отец Гавриил с непроницаемым лицом все это записал.

– И еще к тебе просьба личная – помоги купить дом для меня, я ни с кем здесь не знаком, да и город плохо знаю.

– Хорошо, подойди ко мне завтра.

Я вышел из дворца, Карла и след простыл. Пешком добрел я до постоялого двора. Во дворе нетерпеливо ожидал Прохор.

– Что, барин, едем?

– Нет, Проша, задержимся еще на несколько дней, будем дом здесь покупать, в Москву переезжать.

Прохор бросился в ноги:

– Меня с собой заберешь ли, барин?

– Конечно, Проша, не переживай.

Прохор успокоился, повеселел. После обеда я направился в свою комнату, запер дверь и стал считать деньги. Кое-что я брал с собой, прилично заработал здесь, но мне надо было знать, сколько у меня наличности. Сколько стоят дома в Москве, я даже приблизительно не знал. Денег, правда, набиралось довольно много, не кошель нужен, а ларец или небольшой мешок.

Несколько успокоенный, я лег спать. С утра в своем возке я подъехал к Кремлю, оставил Прохора, отправился к отцу Гавриилу.

Поздоровался, он молча кивнул в ответ:

– Есть два дома, можно сейчас посмотреть, возок или карета имеются?

Мы вышли из Кремля и уселись, куда ехать, я не знал, монах односложно направлял Прохора – прямо, налево, прямо, направо. Ехали недолго. Улица называлась Конюшенный переулок. Забор и ворота неказистые. Дом каменный, небольшой, в два поверха, запущенного вида. Дом не глянулся, и мы поехали смотреть второй. Как сказал монах, на улице Ильинке.

За высоким забором виден старый сад, на воротах петли смазаны, встретил нас старый привратник.

– Хозяйка замуж вышла, один я да сторож и остались, год почитай вдвоем.

Дом стоял чуть в глубине небольшого сада, каменный, в два этажа. Вида ухоженного, даже внутри пыли почти не было, часть обстановки сохранилась, и даже эта оставшаяся часть производила впечатление.

– Хорошо, сколько хозяйка просит?

– Не могу сказать, я только за домом приглядываю.

– А как нам найти хозяйку?

– Ежели подождете около полудня. Я успею обернуться.

Я отправил Прохора на возке вместе с привратником, чтобы не тратить зря время, а тем временем вместе с монахом и сторожем, который давал пояснения, более внимательно осмотрел двор и дом. Почти все понравилось – имелся даже второй въезд в переулочек, видно, для хозяйственных нужд – дрова привезти, продукты, сено для лошадей, дабы не замусорить господский въезд. Деревянная конюшня на восемь лошадей с крытой пристройкой рядом для карет или возков. Рядом небольшой деревянный домик в один этаж – для прислуги. Я зашел – пять комнат, везде чистенько, две комнаты обжиты – привратника и сторожа. В саду стояла небольшая беседка, и я представил, как будет здорово сидеть вечером и пить неспешно в беседке чай. Сбитень, пиво, квас, вино здесь были почитай в каждом доме, но на торгу встречались купцы, привозившие из Синда чай. Вот жалко, до кофе еще не дожили. За обходом дома и не услышали, как подъехал Прохор и за ним карета, запряженная парой лошадей. Из кареты выпорхнула молодая стройная женщина, мы поклонились:

– Боярыня Калашникова, – представилась она. – Мужа сейчас нет дома, можете у меня узнать, коли что нужно.

Вопросов почти не было, главный – цена.

Когда я узнал, мысленно охнул. Не хватало двадцати рублей, сумма по местным меркам большая – чуть не стадо коров купить можно. Я согласился на покупку, но попросил несколько дней подождать. Распрощались и, оставив задаток, я уехал. При недолгом размышлении решил одолжиться у Карла, больше никого настолько близко я не знал.

Встретил Карл радужно, но, узнав о цели приезда, несколько сник. Я клятвенно заверил, что, как только обернусь из Рязани, отдам с процентами. Немец повеселел, и в мой кошель посыпались монеты. Правда, и расписку пришлось написать.

На следующий день, не став тянуть время, мы с Прохором направились к хозяйке. В этот раз муж был дома, и мы отправились в управу составлять купчую. Я уже знал, что в эти времена договор или другие юридические бумаги мог подписывать только мужчина. Сделка завершилась быстро, и я стал владельцем небольшого особняка почти в центре Москвы. Договорившись с привратником и сторожем – продолжать службу теперь уже мне, с оплатой по моему возвращению, мы вернулись на постоялый двор к немчику. Поскольку расплатился я с ним заранее, вопросов с отъездом не возникало, и мы, собрав свои немудреные пожитки, отправились обратно в Рязань. Я еще не знал, как воспримут мое решение о переезде Настя, помощники по госпиталю и, самое главное, князь. Иметь его врагом мне вовсе не хотелось.

Глава 10

Мы пылили с Прохором по пыльной дороге второй день. По мере удаления от Москвы дорога становилось все уже и хуже, повозки встречались реже. К вечеру остановились на постоялом дворе, недалеко от Коломны. Усталая лошадка захрустела ячменем под навесом, мы с Прошей зашли в трапезную. Народу было много, в основном крестьяне да несколько купцов, расторговавшихся в Москве. Судя по количеству пустых кувшинов и раскрасневшимся лицам, выпито было изрядно, видно, торговля прошла удачно. Мы нашли свободное место, заказали каши, жареную курицу, огурцов да пива. На большее денег не хватало, в кошеле уже не звенели весело монеты, а жалобно побрякивали. Дай бог, скорее добраться до Рязани.

Мы покушали и пошли располагаться на ночлег, Прохор вышел и, вернувшись, предложил:

– Барин, купцы в Шацк едут, надо бы к ним присоединиться, дале места глуховатые пойдут, вместе от лихих людей обороняться сподручнее будет, коли случится чего.

– Что ж, пожалуй, и так.

Нехорошие разговоры на придорожных постоялых дворах ходили. Я поднялся и подошел к купцам. Поздоровавшись и пожелав удачи, я попросил присоединиться к их обозу. Купцы переглянулись:

– А ты кто таков будешь, мил человек?

– Лекарь я рязанский, Юрий.

– А, так мы слышали про такого. Ладно, мы не против, токмо выезжаем рано, не проспи, ждать не будем.

Я предупредил Прохора и лег на матрас, набитый душистым сеном.

С первыми петухами Прохор вскочил и, растолкав меня, пошел запрягать кобылу. Выехали дружно, решили позавтракать попозже. Мы ехали ближе к концу обоза. Луг кончился, начался лес. Густые ели близко подступали к узкой дороге, солнце уже взошло, где-то высоко запевал жаворонок. Когда весь обоз углубился в лес, обозники вытащили из повозок кто топор, кто меч или саблю, кто лук со стрелами, а кто и арбалет. Все как-то посерьезнели. Утихли разговоры, все настороженно поглядывали по сторонам, и все равно нападение произошло неожиданно. Раздался шум падающего дерева, и поперек дороги упала здоровенная ель, перегородив ее. Обоз встал, и тут из-за деревьев высыпали разбойники. Одетые разномастно – кто в рубашке, кто в кольчуге, кто в драном кафтане. Вооружены тоже разнообразно – у кого топор, у кого бердыш или меч. Только на голове у здоровенного детины шлем, остальные в шапках. Заросшие хари, длинные, давно не мытые волосы, пыльные одежа и обувь. Сразу видно – разбойный люд. Купцы живо соскочили с повозок и заняли оборону, приходилось, видимо, уже сталкиваться с разбоем. Крестьяне замешкались и почти сразу полегли.

Прохор выхватил из-под облучка топор, у меня же был только длинный нож на поясе. Оружия более серьезного я не имел, так как не умел им пользоваться. Чтобы хорошо владеть копьем, мечом или луком, нужны почти ежедневные воинские упражнения.

Нападавших было около двадцати, но организованы они были лучше и оружием владели более искусно, разбойная практика сказывалась, очевидно.

Мы с Прохором стали прорываться к купцам. На меня напали сразу два разбойника, от выпада одного, с топором в руке, я уклонился, всадив ему нож в живот, а второй чуть не срубил мне голову саблей, да Прохор выручил, проломив разбойнику череп топором. Запыхавшись, в крови, мы добежали до купцов, стоявших спинами к телегам и державших оборону слева и справа от обоза. Мечами и топорами на длинных рукоятках махали они неплохо, несколько трупов нападавших уже валялись у их ног, но и ряды обороняющихся медленно таяли. Раздавались крики, лязг оружия, хрипы умирающих, ржание лошадей. Схватив топор на длинной рукоятке, лежавший рядом с убитым разбойником, я перехватил нож в левую руку. На меня бежал здоровенный мужик, заросший волосом так, что видны были только дикие, горевшие азартом глаза. Взмах мечом, я успел присесть и ударил топором по коленям, мужик с воем рухнул, к нему подскочил Прохор и добил. В бою не место жалости и гуманизму. Стоявший рядом купец натягивал тетиву арбалета, но, положив на желоб болт, упал сам с разрубленной головой. Я подхватил арбалет и выстрелил в грудь его убийце. Промахнуться с четырех шагов было невозможно, и разбойник молча рухнул. Сзади раздался крик Прохора, я мгновенно повернулся, одновременно присев. На меня надвигались два татя, размахивавших мечами. Не успел бы присесть, остался без головы. Схватил топор, отбросив бесполезный уже арбалет, и подставил под удар меча второго разбойника. Прохор кинулся мне на выручку, да неудачно, почти сразу меч одного из нападавших вошел ему в грудь, и Прохор упал. Все это я охватил краем глаза, отбиваясь от нападавшего, который бешено вертел мечом и наступал. Я медленно пятился к небольшой кучке оставшихся купцов, успевал подставлять под меч обух или окованную железом рукоять боевого топора. В один из моментов меч попал на обух и, хрустнув, переломился пополам. Радовался я недолго, из левого рукава разбойника вылетел кистень и ударил меня в лоб. Сознание померкло.

Очнулся я от мерного покачивания, где-то совсем рядом плескалась вода, было темно и душно. Рядом со мной ворочались и сопели какие-то люди. Сильно болела голова и тошнило, во рту было сухо – ну совсем как с перепоя. Я сразу поставил себе диагноз – сотрясение головного мозга. Главное лечение – покой. Я руками ощупал свое тело, местами была боль от ушибов, но переломов и крупных ран не было, так – царапины. Я решился и пересохшими губами спросил:

– Кто здесь?

Вместо своего голоса я услышал нечто сиплое, язык был шершавый, как наждачная бумага, – пить, пить и пить, вот что мне хотелось. Я прокашлялся. Рядом кто-то завозился:

– Лекарь, живой?

Я кивнул, не сообразив, что в темноте меня не видно, и тут же застонал от приступа головной боли. Ко мне придвинулся мой сосед:

– А я купец, вместе отбивались от татей.

Я не помнил. Застолье на постоялом дворе и выезд с обозом вместе с купцами помнил, а дальше сплошной провал.

– Я купец, Петром меня величают, нас четверо уцелело, в плену мы, на разбойничьем ушкуе, по реке куда-то сплавляемся.

– А что за река?

Даже в темноте я понял, что купец улыбается:

– Видно, сильно тебя по голове ударили. По Оке! Ты без памяти уже два дня лежишь. Сейчас ночь, спят все. Я так мыслю, что мы уже и Рязань миновали.

Ешкин кот! Я снова подал голос:

– А водичка есть?

– Нет водички, за два дня ни крошки хлеба, ни глотка воды.

Я надолго задумался.

– А что с нами будет?

Купец помолчал:

– Али в крепостные крестьяне нам дорога, али на торг дальний, в чужие страны.

Да, хорошая перспектива.

Надо попробовать убежать. Я намекнул об этом купцу. Тот хихикнул:

– Я и товарищи мои связаны, тебя одного не повязали, потому как без памяти ты был. Оружия у нас нету. На палубу нас не выпускают, как убежать?

Мысли в голове ворочались тяжело, видно и в самом деле ударили сильно. Но и в таком состоянии я сообразил, что чем дальше мы отплывем, тем меньше шансов вернуться назад живыми. Сразу же за Рязанским княжеством начинается дикое поле, а там и татары, и ногайцы, и башкиры, и турки забредают – вот им забава будет безоружного русского поймать!

А то и походя голову снести. Ничего не придумав, я провалился в глубокий сон. Проснулся я от внезапного света – люк откинули, и по трапу спустились два разбойника. Одного я узнал – это был тот, что угостил меня кистенем по голове. Они бросили узникам несколько сухих лепешек и пару бурдюков с речной водой. Кто мог, кинулся к воде. Тати скалили зубы, наблюдая за свалкой. Наконец им это надоело, один ткнул пальцем в меня – поднимайся наверх. Пошатываясь, щуря глаза от солнечного света, я поднялся по трапу из трюма и ступил на грязную палубу. У мачты стоял пузатый мужичок в ярко-красной рубашке, опоясанный кушаком, за который были заткнуты кривая сабля без ножен и нож. Украдкой я осмотрелся – мы плыли по широкой реке, по пологим берегам стояли редкие деревья. Никаких признаков деревень не было. Сориентироваться по местности не удалось. Моя заминка не прошла незамеченной, я получил хороший пинок и упал под ноги толстяка. Сзади раздался смех.

– Назовись, – буркнул толстяк.

Обычно люди полные бывают незлобные, но этот производил впечатление бульдога – красные отвислые щеки буквально лежали на шее, из приоткрытого рта торчали гнилые зубы, борода с крошками, маленькие заплывшие глазки злобно посверкивали.

– Лекарь из Рязани, Юрий Кожин.

– А, так это твои железки в сумке, а мы думали – палача споймали, инструмент, как у ката.

Толстяк обернулся, и у команды ухмылки с лиц исчезли.

– В каюте двое раненых – бери инструмент и осмотри.

Мне принесли мою сумку, и под конвоем двух разбойников я пошел к кормовой надстройке в каюту. Она была невелика, всего на две койки. На обоих в окровавленных тряпках лежали раненые разбойники. Запах стоял тяжелый – видимо, у одного рана гноилась. Я осмотрел обоих – у одного раны оказались нетяжелые. Я удалил наконечник стрелы и зашил другие раны. Со вторым было хуже – рубленая рана на плече гноилась, в ране копошились черви, к тому же раненый потерял много крови. К концу осмотра в каюту вошел толстяк, как я понял, он был владельцем судна, и все разбойники подчинялись ему.

– Что с ними?

Я доложил, он указал на раненного в плечо:

– На палубу его!

Мои надзиратели живо схватили раненого и, не церемонясь, потащили к мачте.

Толстяк не спеша подошел к раненому, достал нож и перерезал глотку. Кровь хлынула ручьем. Умирающий захрипел, задергал ногами. Толстяк вытер нож об одежду убитого:

– За борт его, неча воздух отравлять, палубу прибрать.

Разбойники схватили труп за руки и ноги и сбросили в воду.

Деревянным ведром на веревке зачерпнули воды и ополоснули палубу. Я стоял в оцепенении – ведь этого человека можно было спасти. Если толстяк с легкостью убил своего раненого товарища, то с нами может поступить, не раздумывая, более жестоко.

Толстяк посмотрел на меня:

– Этого в трюм, инструмент не трогать, отнести ко мне в кладовку. Я мыслю, этого можно дорого продать, у нехристей ученые и ремесленники в цене.

Так мои догадки, что нас продадут в рабство, получили подтверждение. В глубоком унынии я спустился вниз:

– Ну, что там?

Что я мог сказать в ответ? Молча пожал плечами и уселся в своем углу.

Дни сменялись днями, о том, что настал новый день, мы узнавали, когда открывался люк и измученным людям бросали бурдюки с водой и сухой хлеб.

После одной из ночевок, один наш собрат по плену скончался. Он был самым пожилым из нас. Труп разбойники вытащили наверх и скинули в воду, мы слышали всплеск. Я потерял счет времени – часы у меня отобрали давно, и теперь мне оставалось тупо сидеть или лежать на дне трюма и с тоской вспоминать лучшие дни.

Наконец, раздался легкий толчок, качка прекратилась. Пристали, открылся люк – на палубе стояли вооруженные разбойники:

– Выходи, кто живой!

Люди стали подниматься по трапу на палубу. Тати скоро вязали пленников в длинную вереницу – рука одного пленника привязывалась к руке другого. Затем нас погнали по сходням на берег и затолкали в сарай. Было уже темновато, но по дороге удалось разглядеть небольшое селение. «Где мы?» – этот вопрос беспокоил всех пленников, мы тихо переговаривались, но усталость взяла свое, и мы улеглись на лежалую солому.

Поутру проснулись от какого-то заунывного, протяжного крика. Мой сосед по веревке вздрогнул:

– Да это же мулла ихний кричит, к молитве призывает, я раньше на купеческой ладье вниз по Волге – Итилю по-ихнему – ходил. Навидался басурман.

Сердца многих испуганно екнули, оказаться в рабстве у своих плохо, но у мусульман во сто крат хуже, редко кто возвращался из татарского плена. Распахнулись створки ворот, в сарай вошли двое разбойников с судна и молодой татарин в длинном халате и тюбетейке. Отсчитали пять человек и увели. В полдень эти же люди увели еще десять человек. В сарае кроме меня оставалось шесть человек, но до вечера больше никого не уводили. Никто не разговаривал, всех занимала собственная судьба. Среди оставшихся почти все были бывшие купцы. Переночевали под урчание пустых животов. Утром, проснувшись от криков муэдзина, мы стали ждать своей участи.

Ближе к полудню зашла вчерашняя троица – двое разбойников и татарин. От ворот разбойник выкликнул меня:

– Лекарь, поднимайся, выходи!

Я обвел взглядом остающихся в неволе – удастся ли свидеться?

Во дворе стоял татарский мурза в зеленой чалме и богатом халате. Он о чем-то спорил с хозяином судна. Наконец они договорились, деньги из кошеля татарина перешли в руки толстяка. Один из разбойников сбегал на ушкуй и принес мою сумку с инструментами. Один из слуг татарина накинул мне на шею аркан и привязал к своему седлу. Руки мне не связали, но в них я держал свою нелегкую сумку. Мурза сел на лошадь, и кавалькада из трех лошадей и меня в качестве пленника тронулась в путь. Лошади шли шагом, но мне приходилось бежать, чтобы не упасть. Аркан из жесткой веревки натирал шею и, стоило мне чуть сбавить темп, довольно сильно дергал, норовя опрокинуть в пыль. Раза два я все-таки не удержался и упал. Никто не стал останавливаться, даже и не обернулись. Хорошо, что я успел продеть ручки от сумки до локтевого сгиба левой руки и ухитрился не потерять сумку с инструментами – это сейчас самое ценное, что у меня есть. Правой рукой я периодически убирал пот и кровь с разбитого лица. Часа через три, когда я уже стал задыхаться от непрерывного бега, татары остановились на обед и намаз. Расстелив коврики, что были приторочены у каждого за седло, совершили омовение и, преклонив колени, молитву. Я в это время валялся на траве, жадно хватая пересохшими губами воздух. После молитвы татары достали из переметных сум сушеное мясо, лепешки и стали есть. Мне оставалось глотать слюни и мечтать хотя бы о воде. Наконец, один из татар сжалился и кинул мне полупустой бурдюк с водой. Схватив его, я жадно припал к горлышку. Не знаю, сколько я выпил, но мне казалось – мало. Татарин отобрал бурдюк, и мы поехали, вернее, они, а я побежал за татарами. К вечеру мы прибыли в небольшое селение – несколько домов, наверное сакли, были сложены из необожженной глины, вокруг деревеньки стояли юрты. Везде бегали грязные ребятишки. Взрослых видно не было. Кавалькада остановилась у самого большого дома, открылись ворота, выскочили два татарина – один взял под узды лошадь мурзы, другой помог ему сойти. Все зашли во двор. Меня отвязали от седла, сняв аркан с шеи, и показали под навес с лошадьми. Я понял, что на ближайшее время мое место там. Выбрал уголок подальше от лошадей, надергал себе сена и упал. Ноги гудели, хотелось есть и спать. Но больше всего хотелось помыться. Отдохнув какое-то время, я пошел по двору, ища колодец. Он оказался за домом, рядом с ним стоял старый, седой раб в рванье, черпавший воду из колодца ведром и ливший ее в длинное корыто для поения животных. На меня он не обратил никакого внимания, взгляд был потухший. Я поздоровался, попросил воды.

– Ты русский? – Услышал я русскую речь. И быстро взахлеб. – Я из Костромы, третий год как тут, уже русскую речь не чаял услышать, одни басурмане вокруг. Ты как здесь?

– Да так же, как и ты, – захватили разбойники, продали вот этим, – я кивнул на дом.

– Тише! Услышит кто из татар – кнутами бить будут.

Он показал на свою спину. Сквозь прорехи драной одежонки виднелись багровые рубцы.

– Так ведь еще царь Иван Грозный подчинил Казанское ханство, не должно в рабы русских брать.

– Ты это мурзе расскажи.

Из-за угла вышел татарин, и мы прекратили разговор. Я набрал ведро воды, разделся до пояса, обмылся, насколько смог. Утереться было нечем, вытерся пропотевшей рубахой. Почувствовал себя несколько посвежевшим. Напился воды – была она слегка солоноватой, но выбирать не приходилось.

– А кормят как?

Русский раб обернулся:

– Выкинут что со своего стола – то и кормежка.

Я пошел к конюшне и рухнул на сено. Надо хотя бы выспаться, неизвестно, что будет завтра.

Утром проснулся от криков муэдзина. Это начинало входить в плохую привычку. Сбегал за дом, умылся и попил воды.

Через час из дома вышел татарин, показал на сумку с инструментами и сел на лошадь, привязывать меня на этот раз не стали, я плелся следом. Часа через два добрели до стойбища с юртами и пасущимися неподалеку овцами и лошадьми. Меня завели в юрту – у дальней от входа стены лежал на горе подушек старик. Татарин показал на него рукой и, скрестив ноги, уселся рядом.

У деда оказалась нагноившаяся рана в области бедра. Оказалось – ударила копытом лошадь. Я вскрыл гнойник, выпустив гной, рану зашивать не стал, пусть очистится. Сделав перевязку, встал, показав жестом, что хочу помыть руки. Татарин что-то прокричал. Вошла женщина и поманила меня за собой. Рядом с юртой из медного кувшина я вымыл руки. Так же молча меня завели в соседнюю юрту, усадили на пол, дали в руки кусок вареной баранины и лепешку. Я с жадностью накинулся на еду. После еды попил воды и, прижав руку к сердцу, поблагодарил за угощение. Все общение на стоянке пастухов свелось к жестам, русского татары не знали, как и я татарского. На обратном пути я размышлял о том, что надо бы учить татарский, хотя бы на разговорном уровне, чтобы общаться с больными.

На следующий день история повторилась, правда, мы пошли на другое стойбище. Сопровождал меня прежний татарин. По пути туда и обратно я показывал на предметы – татарин лопотал по-татарски, я старательно пытался повторить.

Каждый день я проходил по многу километров в сопровождении татарина, учась потихоньку языку. Иногда татарин был зол и ехал молча. Работал я за еду и, хоть похудел, выглядел все же лучше русского раба на дворе у мурзы. Когда я узнал, сколько ему лет, я был поражен. Он был моложе меня, было ему тридцать лет. Но выглядел он почти стариком.

Наступила осень, стало прохладно. Я начал замерзать по ночам под навесом с лошадьми. Обращаться к мурзе было бесполезно, я видел, как обращаются с рабами. Понемногу меня стали узнавать на стойбищах, и хотя я не умирал от голода, есть хотелось постоянно, а теперь стал одолевать холод. Как-то на одном стойбище мне за работу из жалости кинули старый стеганый зимний халат. Был он дыряв, цвета неопределенного, из многочисленных дыр торчала вата, но я и ему был рад. С тревожным ощущением ожидал я грядущей зимы – у меня не было теплой обуви и шапки, тело укрывал ветхий халат. Я не мог согреться даже у печки – ее у меня не было, а в дом меня не пускали. Постепенно строгий режим охраны смягчился. На недалекие стойбища я уже ходил сам, зная дорогу по предыдущим посещениям. Худо-бедно овладевал языком, прислушиваясь, как разговаривают татары, запоминал незнакомые слова и при случае спрашивал их значение.

Общаться с больными стало легче, но смотрели на меня как на раба – грамотного, полезного, но жизнь моя по-прежнему не стоила ничего. Во время своих пеших походов я вынашивал мысли о побеге, но понимал их бесплодность. Я не знал, где нахожусь, у меня не было продуктов, и я был слаб от постоянного недоедания, у меня не было оружия для защиты или охоты для пропитания. Побег мой пока не был готов, но мысли о нем я не оставлял. Ночами я с тоской вспоминал счастливые дни с Настенькой, полную самоотдачи работу в госпитале, открывавшиеся перспективы работы в Москве. Все это уже в прошлом, как в туманном сне. Вернусь ли я снова в свои, ставшие для меня дорогими места или сгину в неизвестности по прихоти неграмотного татарского пастуха или мурзы? Тяжело было на душе, а более всего мучила неизвестность.

В один из дней, когда я пришел в стойбище и зашел в юрту к больному, поздоровался и протянул руки к очагу, жарко горевшему в центре юрты, снаружи послышался стук копыт. В юрту вбежал слуга мурзы:

– Урус, пошли.

Пришлось взять сумку с инструментом и подчиниться. Рядом с юртой стояли три коня, мне указали на небольшую, неухоженную лошадку. Только я на нее взгромоздился, как один из татар подхватил ее под уздцы и рванул галопом. Ухватившись за луку седла, я еле усидел. Наездник я был никакой, а татары с седел всю жизнь не слазят, едят и пьют в седле, решают все вопросы в седле, даже малую нужду справляют в седле. Всю дорогу я мысленно заклинал Бога, чтобы он позволил удержаться в седле, упасть при такой скачке – верный способ сломать шею. Проскакав в таком темпе часа два, когда кони начали подхрапывать и покрываться пеной, мы прибыли к юрте, стоявшей недалеко от леса. Вокруг нее стояло десятка полтора коней в богатых сбруях и седлах. Я буквально свалился кулем с седла, с непривычки натерло внутренние поверхности бедер и деревянным седлом отбило мягкое место. Враскорячку я двинулся к юрте. С дневного света там оказалось темновато. Меня вытолкнули в центр юрты, где на попонах и подушках возлежал богато одетый татарин. Одежда на груди и правой ноге была разорвана и окровавлена. Рядом с ним на коленях стоял мой хозяин. Без слов он указал на раненого. Я осторожно стянул штаны и халат, один из слуг помогал. Так, нога в бедре сломана, причем перелом открытый, в кровоточащей ране виднелись обломки костей. Рана в грудной клетке была полегче – сломано несколько ребер да разорвана кожа. Я попросил несколько палок и длинные чистые тряпицы. По-русски, и то не очень хорошо, понимал только один татарин – богато одетый, за поясом кинжал в украшенных самоцветами ножнах. По его распоряжению слуги сорвались на лошадях в сторону леса.

– Что случилось?

– Родственник хана из Тюбек-Чекурги приехал поохотиться в здешних лесах на лося, но тот прямо шайтаном оказался – изувечил бея.

Пока я обрабатывал рану, многие из присутствующих вышли из юрты. Я попросил хлебного вина. Татарин, что был переводчиком-толмачом, неодобрительно покачал головой. Мое пояснение – что покалеченному это надо для лечения – оказало эффект, через несколько минут мне принесли кувшин. Я омыл руки, плеснул на рану, больной застонал. Ну что же, надо репозировать обломки. Объяснив толмачу, что мне требовалось, я встал у раны. Татарин стал по моему знаку тянуть сломанную ногу, слуги прижали тело. Кости удалось сопоставить, и я тут же примотал тряпицами палки к сломанной ноге. Еще раз сполоснув рану и руки хлебным вином, наложил несколько швов и туго забинтовал:

– Ему необходим покой, к дому надо перевезти на арбе. Мне надо наблюдать, лечить его.

Я намеренно говорил только по-русски, какой-то интуицией поняв, что свое, пусть и неважное знание татарского надо скрыть. Стоявший почти все время за моей спиной и внимательно наблюдавший старик с седой бородой и в зеленой чалме о чем-то стал переговариваться с толмачом. Я понимал только отдельные слова.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю